ГЛАВА 1
Социальные болезни зарождающегося капитализма
§ 1.Успехи и провалы рыночных реформ
Российские реформы идут волнами. Если к началу 1997 г. о них практически перестали говорить (обсуждались лишь такие конкретные вопросы, как налоги, неплатежи, банкротство, безработица, положение разных групп населения), то с приходом нового правительства (апрель 1997 г.) официально объявлен новый этап реформ. На этот раз объявлено, что объектами реформирования будут две социальные сферы (жилищно-коммунальная и пенсионная), а так же так называемые "естественные монополии" ("Газпром", РАО ЕЭС, РАОПС и др.). Нынешние реформаторы пытаются внедрить новую идеологию реформ, в частности добиться реалистичности бюджетного финансирования (для чего развернута борьба с "льготниками"),избирательного дотирования особо нуждающихся категорий населения и др. Судя по декларациям реформаторов, новый этап реформ должен включать структурные перестройки соответствующих сфер. Оппозиция, сконцентрированная в Госдуме, пытается противостоять натиску правительства, но одновременно использует "тактику уступок" для укрепления своих позиций.
Такова в целом ситуация с рыночными реформами на момент написания книги (июль 1997 г.).
В связи с новым этапом реформ полезно напомнить те более общие цели перехода к рынку, которые ставились на их первом, гайдаровском, этапе, и ответить на вопрос, уда лось ли достичь их.
Тогда, в 1990 — 1991 гг., ставились три цели. Первой целью было реформирование собственности таким образом, чтобы преодолеть ее огосударствление, создать частный сектор, уничтоженный в эпоху СССР. Второй целью было изменение системы управления, замена административно-командной системы, которая считалась главным тормозом развития экономики, рыночной. Наконец, третья цель касалась работников и состояла в том, чтобы преодолеть отчуждение трудящихся от общественного труда: усилить стимулы, сформировать новую трудовую мотивацию, "чувство хозяина" [1] (в скобках указана ссылка на источник по списку, данному к разделам в конце книги). Удалось ли реализовать эти цели в результате первого этапа реформ?
На этот вопрос в России даются разные ответы. Официальные круги концентрируют внимание на "финансовой стабилизации" и подчеркивают, что она достигнута. Подчас (хотя и робко) говорят, что начался экономический рост [2].Оппозиция же считает, что реформы провалены и, главное, что они привели к полному краху экономики [3; 4].Сугубо отрицательно оценивают ход реформ представители некоторых отраслей экономики, например аграрии и оборонщики. С одной стороны, они сильно пострадали от реформ, а с другой — имеют сильные лоббистские группировки, способные защищать их интересы.
Весьма отрицательно оценивают итоги реформ некоторые ученые-экономисты (например, известные экономисты А. Илларионов, Г. Ханин, Н. Шмелев [5; 6; 7]),а также экономические обозреватели крупных газет [8].
Для оценки итогов реформ важна точка зрения компетентных экспертов. В 1993 — 1994 гг. во ВЦИОМе работала группа из 200 таких экспертов. В ее составе были 60 политиков, 100 предпринимателей и директоров предприятий, 40 ученых-экономистов. Эксперты опрашивались каждые 3 месяца по одним и тем же вопросам о политических и экономических переменах в России [9].Хотя приводимые ниже экспертные оценки были сделаны три года назад, но именно к тому времени первый этап реформ практически завершился. Завершился в том смысле, что, как отмечали позднее многие экономисты, реформы практически прекратились [5].Поэтому оценки основных результатов реформ 1992—1994 гг., полученные от экспертов, хотя и нуждаются в некоторых коррективах, но в целом сохраняют свою значимость и сегодня.
Вопрос, на который отвечали эксперты, был таким: удалось или не удалось осуществить в России те экономические преобразования, которые входили в программу рыночных реформ? В число этих преобразований были включены: 1) разрушение старой системы управления производством; 2) создание новой системы управления экономикой; 3) расширение экономической свободы для производителей; 4) снижение спада производства; 5) финансовая стабилизация, снижение инфляции; 6) наполнение потребительского рынка товарами; 7) стимулирование инвестиций; 8) формирование новой трудовой мотивации; 9) развитие внешней экономической деятельности; 10) проведение земельной реформы; II) сокращение управленческого аппарата; 12) улучшение отраслевой структуры производства; 13) развитие социальной сферы, улучшение условий жизни населения (табл. 1).
Ответ "удалось" значительная доля экспертов (более 50%) дала только по отношению к трем направлениям ре формы:
1) 8270 экспертов считали, что удалось разрушить старую систему управления экономикой (хотя только 2% считали, что удалось создать новую систему управления, соответствующую рыночной экономике);
2) 77 % ответили, что удалось наполнить рынок товарами;
3) 61% считали, что удалось обеспечить экономическую свободу.
Таблица 1
ОЦЕНКИ РЕЗУЛЬТАТОВ РЕФОРМ (в %)
| Направления реформ | Оценки | ||
| Скорее удалось | Скорее не удалось | Не знаю | |
| Разрушить старую систему управления | 84 | 14 | 2 |
| Создать новую, рыночную систему управления | 2 | 96 | 2 |
| Обеспечить экономическую свободу | 61 | 36 | 3 |
| Приостановить спад производства | 4 | 94 | 2 |
| Приостановить инфляцию | 13 | 86 | 1 |
| Замедлить падение уровня жизни | 21 | 78 | 1 |
| Стимулировать инвестиции | 4 | 96 | 0 |
| Создать работающую налоговую систему | 11 | 88 | 1 |
| Провести конверсию | 9 | 86 | 5 |
| Наполнить рынок товарами | 77 | 21 | 2 |
| Обеспечить политическую стабильность | 12 | 86 | 2 |
| Создать новый класс собственников | 45 | 53 | 2 |
| Создать экономические стимулы, улучшить отношение к труду | 10 | 85 | 5 |
| Снизить экономическую преступность, коррупцию | 1 | 98 | 1 |
Что касается остальных направлений реформы, то 53— 95% экспертов отметили, что осуществить их не удалось.
Учитывая некоторые сдвиги, которые произошли к 1997 г., надо внести в эти оценки некоторые коррективы. В частности, если, по состоянию на начало 1994 г., только 2% экспертов считали, что удалось снизить инфляцию, то сейчас доля таких оценок была бы большей, так как снизить инфляцию действительно удалось.
В целом описанные оценки полностью соответствовали той картине, которую в декабре 1994 г. обрисовали компетентные эксперты независимого Института экономического анализа, возглавляемого Андреем Илларионовым. По их оценкам, проводившиеся в России экономические преобразования с конца 1993 г. практически прекратились. 1994 г. в истории экономических реформ они назвали "потерянным годом". Свою точку зрения они аргументировали тем, что власть проводит реформу (трансформацию) по бюрократическому варианту, т. е. при сохранении огромных масштабов государственного вмешательства и при массированном субсидировании отдельных секторов экономики. При этом варианте преобразования если и осуществляются, то они далеки от сбалансированности и эффективности. И главное — далеки от интересов основных субъектов экономики — производителей товаров и услуг [5].К этому надо добавить, что в процессе реформы сохранились многие дефектные черты управления экономикой, которые были в СССР: принятие на самом верху множества случайных решений ради интересов приближенных к власти лиц; дублирование функций управления; безответственность чиновников еще большая, чем в СССР, и многие другие.
Таким образом, достаточно очевидно, что цели реформы пока не реализованы. Но что же они все-таки дали, к чему привели?
Во-первых, в отличие от сугубо косметических реформ Горбачева (о них в книге будет рассказано подробно) реформы 90-х годов сильно ослабили роль государства в экономике, продвинули страну по пути ее разгосударствления. Например, в ответах директоров 85предприятий ВПК (декабрь 1994 г.) на вопрос "Какими долями капитала вашего предприятия располагают его разные владельцы" [10; II] были получены ответы, показанные в табл. 2.
Таблица 2
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ КАПИТАЛА НА ПРЕДПРИЯТИЯХ (в %)
| Владельцы капитала | Доля капитала |
| Государственный фонд имущества | 24 |
| Трудовой коллектив | 49 |
| Дирекция | 5 |
| Инвестиционные фонды | 8 |
| Частные предприятия | 7 |
| Отдельные частные лица | 4 |
| Банки | 2 |
| Иностранные инвесторы | 1 |
| Всего | 100 |
Как видно, на большинстве предприятий тип собственности изменился. Другое дело — какие собственники возникли, как они управляют предприятиями, как контролируют их капитал. Но бесспорно то, что разгосударствление произошло. По данным того же опроса, государственные предприятия составляли 44% обследованной совокупности, тогда как 56% составляли акционированные, ТОО и выкупленные трудовыми коллективами.
Социальные последствия этого разгосударствления — чересчур быстрого и чересчур радикального ухода государства из экономики — оказались двойственными. В условиях, когда диктат КПСС и страх административных наказаний были сняты, когда у людей возникло ощущение свободы, когда старые коммунистические нравственные критерии перестали действовать (а иных ранее не было), люди стали ориентироваться исключительно или в основном на свой личный эгоистический интерес. Это породило много непредвиденных ранее проблем — от неплатежей до рэкета, разгула уголовщины. Масштабы криминальной экономики в России 90-х годов, по-видимому, беспрецедентны как для истории самой России, так и для цивилизованных стран вообще: криминальные структуры превратились в равноправных партнеров экономической деятельности, с которыми вынуждены считаться не только все субъекты экономики, но и власть [12].
Как видно, эпоха экономической свободы, сменившая эпоху командной экономики, для российского общества оказалась слишком большим испытанием, которое она не выдержала.
Другой вопрос: каковы корни этого беспрецедентного явления? Далее я вернусь к этому вопросу. Но здесь надо отметить лишь то, что новые формы теневой экономики, такие, как "нецелевое" расходование бюджетных средств, их прямое разворовывание, которые расцвели в период рыночных реформ, явились реакцией общества на десятилетия зажима инициативы, командования сверху, мелочной опеки вышестоящих инстанций по отношению к работникам и трудовым коллективам, десятилетия зажима всех и всего. Сказались также та экономическая политика и тот путь реформирования, которые проводило и проводит Правительство России и которые вызывают негативную реакцию населения страны.
Во-вторых, реформа явилась своего рода "школой капитализма" для миллионов жителей России, которые впервые начали обучаться жить и работать в условиях рыночной экономики. Впервые люди начали учиться обращению с валютой и ценными бумагами, пользованию услугами банков, купле-продаже недвижимости, игре на бирже, открытию частных предприятий, торговле с иностранными партнерами и т.п. Кроме того, чтобы начать осуществлять все это на практике, иного пути для овладения капиталистической культурой у "совков" не было и быть не могло.
В-третьих, за годы рыночных перемен получили практическую проверку многие экономические формы, которые ранее были известны только специалистам. Это акционерные общества, ТОО, частные и совместные предприятия, коммерческие банки, биржи и многие другие. Стало ясно, что именно они могут дать, пригодны ли они для России, как их использовать здесь. Яркий пример — практическая проверка возможности фермерства. Сейчас можно сказать, что при нынешних экономических условиях эта форма хозяйствования оказалась нерациональной и именно поэтому роста числа фермеров практически нет. Выявилась и авантюрность той политики разрушения колхозов и совхозов, которую проводит нынешняя власть, опираясь на безответственные заявления Г.Х. Попова и других "прорабов" перестройки.
В целом пять с половиной лет рыночных реформ, с одной стороны, породили тяжелые негативные последствия, а с другой стороны, дали немалый положительный опыт. Последний особенно важен потому, что преодолевать сталинизм, изживать в себе раба, входить в цивилизованный мир и в цивилизованную экономику — все это для России было все равно необходимо. Так что высокая "цена реформ" [13] — это то же самое, что ребенок, который родился девочкой, хотя родители хотели мальчика. Ребенок такой, какой он получился. Российские реформы таковы, каковы они оказались в соответствии с особенностями той страны, где они произошли. Очень емко эту оценку выразил Булат Окуджава, который сказал: "Я рад, что дожил до свободы, я печалюсь, что свобода дала гнилые плоды, но я понимаю, что иного быть не могло".
Главный же вопрос такой: к каким социальным последствиям привели эти реформы? Как они повлияли на жизнь населения? Ведь официальный мотив либерализации экономики состоял в том, чтобы поднять экономику и тем самым улучшить жизнь людей. Именно это декларировалось гайдаровской командой в момент либерализации. Да и люди ожидали улучшения условий их жизни. Прав Рой Медведев, который пишет: "Народные массы поддерживали в 1991 г. лозунги свободы и демократии, они выступали против привилегий и власти партократии, надеясь при этом на улучшение своего материального положения" [14].Поскольку социология смотрит на происходящие перемены глазами человека, то необходимо ответить на вопрос: как перемены в экономике сказались на всем комплексе услоловий жизни жителей страны?
§ 2. Негативные социальные последствия реформ:
бедность, безработица, забастовки
Говоря о социальных последствиях реформ, начинать надо, конечно, с экономического положения населения России — с идущего процесса обнищания при одновременной глубокой дифференциации, появлении класса богатых и сверхбогатых. М. Жванецкий шутит: "Работа без зарплаты — это изобретение российского правительства, за которое оно заслуживает занесения в Книгу рекордов Гиннеса. Раз без зарплаты — значит, только для удовольствия. А для того чтобы выжить, — ищи себе прокорм на большой дороге". Шутка бьет в цель: многомесячные задержки зарплаты населению страны ведут как к обнищанию, так и к дезорганизации всего общества, в первую очередь к росту преступности.
Об обнищании, бедности в последние годы написано довольно много [15—18].Если говорить о большинстве населения страны, то, судя по опубликованным данным, его материальное положение за годы реформ ухудши лось. Опросы ВЦИОМа, проводившиеся в 1991, 1993, 1995 и 1996 гг., показывают, что доли тех, кто оценивает свои условия жизни в целом положительно, неуклонно снижались (от 57 до 42% соответственно). Доли же тех, кто оценивал эти условия как ухудшающиеся, соответственно росли (с 33 до 49% [17]).К 1996 г. более чем в 1,5 раза выросла доля респондентов, которые считают, что в Рос сии не соблюдаются права на труд, на образование, на отдых и др. [18].Это те люди, которые в новых, рыночных условиях утратили тот комплекс жизненных благ, который они имели в СССР и которым они вполне удовлетворялись. Не случайно во время уличных опросов многие люди называют один и тот же аргумент в доказательство своего ухудшившегося положения: раньше я на свои деньги (называют 100, 150 руб. или др.) мог жить нормально, чего сейчас лишился.
По данным Госкомстата РФ, на конец 1996 г. за чертой бедности (ниже прожиточного минимума) в России живут 25% населения страны. Однако, по мнению социологов, про водящих анализ субъективных оценок самого населения, доля живущих на уровне прожиточного минимума и ниже составляла 75 — 80% .По их мнению, в стране сложился слой "новых бедных", порожденный невыплатами зарплаты и пенсий. Проведенные обследования показали, что в 2/3 регионов до 50% опрошенных составляют представители "класса профессионалов" (инженеры, учителя и др.), которые ныне не могут выжить за счет труда по своей профессии.
Однако бедность — это не только материальное положение, но и психологическое состояние. Резко углубившаяся в условиях либерализации экономики дифференциация людей, социальная дистанция между бедными и богатыми обостряют ощущение собственной бедности. А так как в России впервые возникли не только богатые, но и сверхбогатые, причем не только возникли, но и изменили облик многих сфер обслуживания (например, торговли, ТУ рекламы), то это усиливает ощущение бедности у основной массы населения.
Из приведенных данных видно, что реформы в России проводились в условиях падения уровня жизни населения. По экспертным оценкам, у 44% населения страны зарплата ниже прожиточного минимума (другое дело, что доля зарплаты в доходах населения резко снизилась и составляла 45% в середине в 1997 г.).
Не менее значимое социальное последствие реформ — безработица. Напомню: до начала 90-х годов советские люди не сталкивались с безработицей. Напротив, социальной проблемой считался дефицит труда, рабочей силы. Считалось, что не хватало работников — если не во всех, то в большинстве отраслей в сельском хозяйстве, в строительстве, на транспорте, в химической промышленности. Не хватало учителей и врачей в сельской местности и в малых городах и др. В то же время западные экономисты писали, что никакого дефицита труда в СССР нет, а есть обратное — скрытое перепроизводство занятых. Факт перепроизводства не показывался статистикой и многие десятилетия оставался "в тени". Пресса, реклама, министерства, предприятия — все приглашали на работу. Поэтому страха остаться без работы ни у кого не было.
Однако сильнее всего на массовое сознание влиял политический фактор: право на труд было записано в Конституции СССР как одно из главных преимуществ "победившего социализма". Этим преимуществом вожди партии и государства чрезвычайно гордились, постоянно подчеркивая превосходство социалистического образа жизни над буржуазным. Действительно, гарантия рабочего места независимо от качества труда была величайшей привилегией советских людей. Точнее, большинство населения страны действительно считало это величайшей привилегией.
Но задолго до перестройки не только ученые-экономисты, но и практики, в первую очередь хозяйственные руководители, поняли: то, что для работника благо, для производства — гибель. Гарантированная занятость, отсутствие конкуренции за рабочие места порождали множество негативных последствий — хроническую скрытую безработицу, недоиспользование труда, его низкую производительность, отсутствие стимулов квалификационного роста, незаинтересованность во внедрении новых технологий. Гарантированная занятость порождала одно из болезненных противоречий советской экономики — сочетание скрытой избыточности рабочей силы с ее хроническим дефицитом [19].
С распадом СССР ситуация резко изменилась. Перевод экономики на рыночные рельсы сразу же сделал тайное явным: стало ясно, что громадное количество производств в стране не только неэффективно, но даже убыточно. Например, возникла проблема убыточности шахт, необходимость реструктуризации угольной отрасли. К началу 1997 г. на 25% шахт страны сократилась численность занятых. С начала реструктуризации производство угля снизилось до уровня конца 40-х годов. Нет нужды доказывать, что все это сопровождается потерей работы сотен тысяч людей, резким обострением недовольства.
И тем не менее даже Я.Корнаи, говоря о реформе 1968 г. в Венгрии, отмечал, что гарантированная занятость — это великое социальное благо. "Венгерская экономическая система (речь шла о периоде существования социализма. — Р.Р.) освободила рабочих от кошмаров безработицы, которая не только является причиной огромных финансовых потерь, но и унижает человеческое достоинство, заставляя рабочих унижаться перед нанимателями. Поэтому ликвидация безработицы в Венгрии была достижением огромной исторической важности. Но вместе с тем мы осознали, что гарантированная занятость обернулась хроническим дефицитом труда, равнодушием к его результатам. Но главное — одинаковостью условий и для усердных, и для ленивых" [20].В советской экономике все это проявилось в столь грандиозных масштабах, что необходимость смены системы стала очевидной даже для промарксистски мысливших членов Политбюро ЦК КПСС.
Однако на первом этапе реформы до угрозы безработицы было еще далеко. Население этой опасности не ощущало. В 1991 г. среди проблем, которые его тревожили, "угрозу безработицы" отмечали лишь 7% (10-е место среди всех других проблем) [21].Это означало, что на том этапе люди еще не ощущали опасности потери работы. В этом проявлялась важная черта той идеологии, которая была в СССР, — уверенность в завтрашнем дне, дарованная гарантия занятости.
В 1992 г. угрозу безработицы отмечали уже 30% (5-е место) [21].Рост озабоченности этой проблемой отражал объективные процессы, которые шли в стране, — отказ государства от дотаций, спад производства, приближающуюся угрозу банкротств. На смену успокаивающим данным федеральной службы занятости о динамике безработицы пришли суровые данные исследования, проведенного по международным стандартам, подтвержденные Госкомстатом. Согласно этим данным, общее количество безработных (полностью и частично) на конец ноября 1993 г. составило 7,8 млн. человек, или 10,4% экономически активного населения страны. На 1 февраля 1994 г. общая численность полностью и частично безработных достигла 10,2 млн. человек, или 13,7% экономически активного населения. Эксперты отмечали, что безработица превратилась в реальную угрозу для социально-политической стабильности.
Социальное значение этой ситуации двойственное. С одной стороны, по общемировым стандартам безработица — это показатель очевидного неблагополучия в стране. По данным ВЦИОМа, за 1995 — 1996 гг. около 70% из опрошенных безработных отмечали резкое ухудшение материального положения их семей; 23% из них ощущали также потерю чувства собственного достоинства [22—24].С другой стороны, для России с ее безрыночным прошлым безработица — это необходимое лекарство от социальных болезней прошлого: традиционной иждивенческой психологии, беззаботности в части перспектив занятости, отсутствия инициативы по переобучению, приобретению дополнительных специальностей. И главное — это лекарство от безразличия к качеству и эффективности труда.
Для работников, воспитанных в СССР, отказ от гарантированной занятости означает коренное изменение социального статуса. Из "тружеников социалистического общества", находившихся под опекой КПСС и советского государства, советские люди стали превращаться в наемных работников. Это предполагает их вступление в две новые системы взаимоотношений: во-первых, с новыми собственниками предприятий, купившими их рабочую силу, и, во-вторых, со всеми потенциально возможными новыми покупателями их рабочей силы на рынке труда. Оба типа взаимоотношений — абсолютно новые как для работников, так и для работодателей. На основе этих взаимоотношений должны начать складываться механизмы конкуренции за рабочие места, за работников дефицитных профессий. Естественно, это требует от людей новых социальных качеств — высокой компетентности и ответственности, общей культуры, позволяющей общаться с западными коллегами, знания иностранных языков, жизнестойкости, инициативности, новаторского духа.
Если учесть, что такого рода качества работников в российской экономике только начинают формироваться, массовая безработица здесь опаснее, чем в развитых капиталистических странах. Причина большей опасности заключается не только в неразвитости рынка труда и связанных с ним институтов, способных стимулировать создание новых рабочих мест, поощрять негосударственные формы занятости, развивать надомные и общественные работы и др. Особая опасность безработицы в России связана с психологи ческой неготовностью людей к положению безработных [24].И дело тут не только в неумении приспособиться к ситуации, когда твой труд обществу не нужен. Но и в том, что положение безработного с точки зрения традиционных советских ценностей чрезвычайно унизительно. Именно по этому страх перед безработицей стал одним из сильных факторов антирыночных настроений в России.
Другое тяжелое социальное последствие рыночных ре форм — массовое забастовочное движение. К осени 1993 г. к забастовкам в стране все привыкли. Ежедневные сводки о волнах забастовок в "горячих" отраслях производства, о "забастовочной готовности" в разных регионах страны, о решениях начать или отменить забастовки стали привычными.
Чтобы оценить значение этого факта, достаточно вспомнить сравнительно недавнюю ситуацию в бывшем СССР. Единичные забастовки тщательно скрывались. Ими занимался КГБ [25],население страны о них не знало. Поэтому первые забастовки, связанные с перестройкой, вызвали в обществе шок. Как реагировать на них, не знали ни "верхи", ни "низы".
Постепенно общество взрослело. Например, если говорить о забастовках шахтеров, то, начав с критики отделов и служб, парткомов и профкомов шахт, рабочие постепенно углубляли требования и адресовали их ко все более высоким уровням управления. Выражая недоверие сначала лишь низовым начальникам, они вскоре перешли к прямым требованиям к руководителям партии и государства. Еще в декабре 1989 г. на страницах первого номера "Нашей газе ты", созданной "Союзом трудящихся Кузбасса", члены совета рабочих комитетов дали резкую критику правительственной программы экономической реформы. Они критиковали ее за затягивание сроков, нежелание ломать ведомственные структуры, за стремление найти оправдание их бездеятельности. Обвиняя правительство в забвении интересов народа, они писали: "Нам нужна своя система налогообложения, и не с 1991 года, а с нынешнего... Для Кузбасса единая союзная система налогообложения есть издевательство над здравым смыслом". Газета сообщала, что “разногласия членов правительственной комиссии на переговорах с областным советом рабочих комитетов из сферы экономических интересов перенесены в область политики и даже политических обвинений всему рабочему движению Кузбасса. Через ряд натяжек В. Ольховой (тогдашний заместитель начальника отдела Госкомцен СССР. — Р.Р.) приписывает рабочим комитетам стремление поставить на колени или сместить советское правительство с помощью гражданской войны... Нам известна ситуация в рабочих коллективах. Ожидание реальных перемен, неудовлетворенный спрос на радикальную перестройку в экономике исчерпали все терпение. И подбрасывание идейки "гражданской войны" выглядит не чем иным, как провокацией. Начиная с сентября 1989 г. рабочие комитеты сделали очень многое для стабилизации обстановки в Кузбассе, сумели направить спонтанное, часто непредсказуемое развитие событий, как это было в жарком июле, в организованное русло хотя и острой, но все же управляемой политической борьбы трудящихся за перестройку”.
И вот через четыре года на повестку дня встала совсем другая проблема: институционализация забастовок, разработка механизма "социального партнерства", способного регулировать массовое забастовочное движение, вводить его в конституционные рамки [26].В переходе от первых стихийных взрывов недовольства шахтеров к системе "социального партнерства", бесспорно, проявилось взросление двух основных субъектов трудовых взаимоотношений — власти и народа. Как будет показано далее (раздел VI), миллионы людей "меняют кожу": переходят от поведения по принципу "начальству виднее" к пониманию, что за свои интересы надо бороться. Может быть, впервые за всю историю не только СССР, но и России люди начали не только напрямую говорить с государством, но и диктовать ему свои условия [27; 28].Что бы ни говорили о подстрекательской роли профсоюзов, о том, что забастовки — это "разменная карта в политической игре", забастовки конца 80-х годов — это показатель перелома в сознании и поведении миллионов людей.
Конечно, этот перелом произошел не в обычной, а в стрессовой ситуации. Она подогревала людей, заставляла искать пути выживания, толкала на новые действия. Сильнее всего в этом направлении влияли два фактора: ухудшение материального положения и страх перед безработицей. Судя по самооценкам, которые видны из опросов ВЦИОМа, в 1989—1992 гг. материальное положение населения ухудшалось: доли положительных оценок неуклонно снижались, отрицательных — росли (табл. 3).
Таблица 3
САМООЦЕНКИ МАТЕРИАЛЬНОГО ПОЛОЖЕНИЯ СЕМЕЙ (в %)
| 1989 г | 1990 г | 1991 г | 1992 г | |
| Улучшилось | 24 | 13 | 10 | 13 |
| Осталось без изменений | 43 | 27 | 32 | 18 |
| Ухудшилось | 28 | 58 | 53 | 66 |
| Затрудняюсь ответить | 5 | 2 | 5 | 3 |
Что касается страха безработицы, то в 1990—1993 гг. по мере роста числа безработных в стране, ухудшения ситуации на предприятиях этот страх нарастал. Причем люди очень мало надеялись на то, что государство поддержит безработных. В проведенном Н.П. Поповым специальном опросе безработных в ответ на вопрос, будет ли, по мнению опрашиваемого, государство помогать им, ответ "да" дали только 9%, "нет" — 34 %,46% выразили сомнение, что государство будет это делать [24].
Если с учетом этих настроений безработных оценивать интересы работников государственных предприятий, то ясно, что они заинтересованы в сохранении рабочих мест. Ведь при всех "надеждах на себя" все понимают: если на кого-то сегодня еще можно надеяться, то только на свое предприятие.В то же время отставание роста оплаты труда от роста цен и невыполнение государством своих обязательств перед трудовыми коллективами создают психологический климат, при котором рабочие, служащие, ИТР приобретают устойчивое состояние "потенциальной готовности" к участию в забастовке.
Однако наряду с факторами, толкающими трудящихся на забастовки, есть и другие факторы, которые, в принципе, действуют в противоположном направлении. Это моральные факторы, связанные с выполнением профессионального долга. В опросах учителей, врачей, работников Московского метрополитена мы часто слышали: "Нам бастовать нельзя!" Так говорили учителя, врачи, машинисты локомотивных депо метрополитена, работники службы коммунального хозяйства, имея в виду тот прямой вред, который понесет население от их забастовок.
Однако постепенно это моральное ограничение ослабляется, особенно у работников, положение которых в последние годы сильно ухудшилось. В частности, мы наблюдали ослабление моральных критериев у учителей России, которые опрашивались в ноябре 1992 г. во время их перевода на оплату по единой тарифной сетке [27].В период обследования они находились в сложной, противоречивой ситуации. Около 70% считали материальное положение своих семей плохим или очень плохим, 84% считали, что их положение за последний год ухудшилось, 96% не устраивала получаемая зарплата. Разрыв между размером зарплаты, полученной в ноябре 1992 г., и зарплатой, которую сам учитель считал нормальной, был пятикратным. К этому добавлялось, что только 17% учителей надеялись на способность государства в перспективе улучшить их положение.
Вместе с тем 44% учителей были довольны своей работой. Выявилось весьма хорошее отношение учителей к своей профессии: лишь 16% хотели бы сменить ее, 43% опрошенных, напротив, хотели повысить свою квалификацию, 12% — освоить новый предмет. На вопрос, выбрал были опрашиваемый профессию учителя в случае, если бы ему пришлось "начать жизнь с начала", ответ "да" дали 48%, "нет" — 25% (27% затруднились ответить).
Однако в ответах на вопросы, касавшиеся отношения общества к учителям, выявилась нота, которую можно назвать драматической: 96% учителей считали, что государство недостаточно ценит их профессию, 57% не ощущали уважения общества (табл. 4).
Итак, при острейшей неудовлетворенности зарплатой и недооценкой их труда 48% учителей идентифицированы со своей профессией, 44% — довольны своей работой.
Каким же было в этой ситуации отношение учителей к забастовке? Учителям задавалась серия вопросов, касающихся правомерности и вероятности забастовок в школах. На первый вопрос ответы учителей оказались следующими: "правомерны" — 65%, "не правомерны" — 17%, "не знаю" — 18%. На вопрос "Можно ли ожидать общероссийской забастовки учителей в ближайшее время?" ответы были менее радикальными: "да" — 28%, "нет" — 27%, затруднились ответить 45%. Как видно, та половина опрошенных, которая имеет мнение, раскололась. Люди оказались между двумя тяжелыми для них перспективами: и бастовать тяжело, и жить на зарплату тяжело. Отсюда раздвоенность в отношении к забастовке.
Таблица 4
ОЦЕНКА УЧИТЕЛЯМИ ОТНОШЕНИЯ К НИМ ГОСУДАРСТВА И ОБЩЕСТВА (в %)
| Достаточно ли государство ценит профессию учителя? | Ощущаете ли Вы уважение к себе как к учителю со стороны государства? | |
| Да | 1 | 24 |
| Нет | 96 | 57 |
| Не знаю | 3 | 19 |
| Итого | 100 | 100 |
При всей сдержанности и неопределенности мнения о возможности в ближайшее время забастовки учителей полученный прогноз участия в ней коллективов школы отнюдь не был спокойным. На вопрос "Если начнется забастовка, то какая примерно часть коллектива вашей школы поддержит ее?" ответы выявили среднюю по массиву опрошенных часть — 71%. На вопрос "Если начнется забастовка, то будете ли Вы лично участвовать в ней?" ответ "да" дали 57% опрошенных, "нет" — 19%, 24% затруднились ответить. Этот прогноз поведения коллективов школ и самих опрошенных противоречит приведенному выше прогнозу вероятности забастовок учителей в целом по стране. Это объяснимо: прогнозировать свое собственное поведение, как и поведение людей, которые окружают опрашиваемого, легче, чем прогнозировать вероятность общероссийской забастовки. И этот "малый" прогноз показывает, что забастовочная готовность есть и что "забастовочный потенциал" на момент опроса был большим.
Выше уже шла речь о моральных ограничениях. Что думают об этом учителя? Мы выясняли это с помощью интервьюирования как самих учителей, так и работников Министерства образования. Приведу мнение одного из руководящих работников Министерства образования России: "Старые учителя возмущаются: как может бастовать учитель?! Но основная масса считает иначе: их затраты должны окупаться. Я тоже думаю, что забастовки правомерны. Государство пока не доказало, что может улучшить положение учителей. Поэтому министерство поддерживает забастовки. Мы понимаем справедливость требований и поддерживаем. Но вообще забастовки на руку плохим учителям. Наиболее активны в забастовке те, кто хуже работает". Все это так. Но важнее другое — ослабление моральных запретов. Похоже, что серьезных моральных ограничений на забастовки у учителей нет. Некоторые эксперты, ссылаясь на западный опыт, говорит, что забастовки учителей — это нормальное явленне, тогда как отказ от них — особенность российских, точнее сказать,советских, учите лей. Похоже, эта особенность у них постепенно исчезает. Иная ситуация была выявлена на метрополитене, где сложилась очень жесткая отрицательная установка по отношению к забастовке. Причем установка всеобщая — сверху донизу: от администрации и руководства профсоюза до рядовых рабочих депо, цехов, бригад. На вопросы об отношении к забастовкам везде отвечали одно и то же: "Мы относимся отрицательно, нам забастовка не нужна" [28; 29].Отрицательное отношение к забастовке на метрополитене (как и на обследованных предприятиях "Мосэнерго" и "Мосводоканала") формировалось под влиянием комплекса факторов. Сказалась (первый фактор) боязнь противозаконных действий, т. е. участия в забастовках там, где по закону они запрещены. Второй фактор — гражданская озабоченность судьбой клиентов. Вот один из часто повторяющихся доводов на метрополитене: "Стоит нам на два часа остановиться — вся промышленность в Москве встанет". Или доводы работников "Мосводоканала": "Водопровод — это жизнь. Если мы забастуем, оставим город без воды, то через три дня люди в городе начнут умирать". "Если канализация забастует — начнутся эпидемии". Третий фактор — консенсус между рабочими, с одной стороны, администрацией и профсоюзами — с другой. Администрация и профсоюзный аппарат ныне активно отстаивают интересы рабочих. Поскольку администрация и профсоюзные деятели напрямую связаны с правительственными структурами и поскольку рабочие видят, что профсоюзы действительно пытаются им помочь, "забастовочный потенциал" работников снижается. Аппарат профсоюзов сегодня четко понимает, за чей счет он живет и что должен делать. Вот типичная оценка: "Профсоюзные работники полностью на стороне рабочих. Ведь рабочие кормят нас, мы живем на их взносы. Поэтому мы должны на них работать".
Аналогична позиция администрации. Значительная часть ее усилий теперь направлена на "выбивание" зарплаты, других экономических и социальных благ для своих коллективов. В результате складывается следующий механизм: 1) администрация и профсоюзы "выбивают" финансирование; 2) рабочие, понимая, что оплата их труда зависит от того, "выбьет" или "не выбьет" начальство финансирование, поддерживают администрацию. На этой основе складывается тот консенсус, который наблюдался на метрополитене. Рабочие понимают, что начальству необходимы нормальные результаты работы, а руководители понимают, что рабочим нужна нормальная зарплата. Этот механизм сегодня вполне естествен. Именно он снижает социальную напряженность в отрасли.
Как ни парадоксально, но нагрузка, которая ложится ныне на руководителей предприятий, по-видимому, больше, чем она была при административно-командной системе. Тогда руководители "выбивали" только фонды для поддержания производства, теперь же они должны "выбивать" еще и деньги для оплаты труда работников. Правда, все это — с точностью до "нецелевого использования" бюджетных средств самими же директорами предприятий. Так что трудности у них в 90-е годы стали принципиально другими, включая и трудности "руки нагреть" и в то же время на своем месте усидеть. Но в любом случае руководители жизненно заинтересованы в нормальной работе коллективов. И для поддержания стабильности прилагают немалые усилия, что также формирует негативное отношение рабочих к забастовкам.
Четвертым фактором отрицательного отношения к забастовкам является распространенность среди рабочих мнения о том, что “забастовки делают "сверху"”.Один из машинистов так и сказал: “Забастовка нам не нужна. Ее делают "сверху". Там несколько лагерей. Они борются за власть, за свое влияние. И куда ветер подует, так оно и будет. Специально все делается. Дефицит ведь искусственный, специально, чтобы все были недовольны правительством, тем правительством. За счет народа хотят в рай въехать”. Если учесть это мнение рабочих, то получается, что тезис "нам забастовка не нужна" объясняется их политическим негативизмом. Они не хотят участвовать в политических играх, тем более оказаться инструментом в руках политиков.
Пятый фактор — инертность людей, отсутствие авторитетных лидеров, неспособность к самоорганизации. Ссылку на этот фактор во время опросов мы слышали многократно.
Таковы те факторы, которые сформировали постоянно повторяемые высказывания о том, что "нам забастовки ни к чему". Широкая распространенность таких заявлений дает администрации основание говорить о своих коллективах как о разумных и выдержанных. Какова сила каждого 'из факторов? Что сильнее всего влияет на декларируемое отношение к забастовкам — страх перед законом, боязнь поссориться с администрацией, жалость к населению Москвы или понимание собственного бессилия, неспособность отстоять свои права, добиться выполнения своих требований? Влияет все это, вместе взятое. Но надо иметь в виду, что негативное отношение к забастовкам — это состояние сознания, причем то, которое было на момент опроса. Однако динамика реальных условий нередко меняет сознание. В результате реальные действия оказываются подчас очень далекими от того, что провозглашали люди.
Проведенный нами анализ индивидуальных и групповых интервью показал, что возможны три разных вида забастовочных действий. Первый — активная забастовка: создание стачкомов в организациях и официальное объявление об остановке работы. Готовность работников к таким действиям проявлялась в ситуациях, когда заходила речь об основной "болевой точке" — зарплате. В этих ситуациях люди начинали говорить о том, что, если зарплату не прибавят, они начнут забастовку. В одном из интервью был задан вопрос: "Каких последствий можно ожидать, если в ближайшее время не будет подписано тарифное соглашение?" Опрашиваемый, председатель одного из профкомов на метрополитене, ответил: "Если Москвой не будет подписано тарифное соглашение, я собираю инициативную группу. Мы пойдем на Правительство России, Верховный Совет. Уже однозначно. Мы просто должны пройти все эти инстанции. Крайний срок нашего терпения — октябрь..."
Во время групповых интервью многие рабочие говорили, что последующее повышение цен послужит толчком к забастовке и что тогда она начнется. Некоторые руководители отмечали, что к забастовкам могут привести и дефекты распределения зарплаты между отдельными депо и внутри депо. Один из председателей профкома отметил, что подобная ситуация на метрополитене уже была и не исключена в будущем: "В феврале по метрополитену была надбавка в среднем в 3,7 раза. В управлении сказали — начальникам депо распределять самим. Получилось так, что один начальник дал больше надбавку цеху эксплуатации, другой — цеху ремонта. Начались внутренние трения, рабочие ведь знают, где, кому и на сколько повысили зарплату. Ремонтники одного из депо резко остановили всю работу, как только узнали, что им меньше других повысили".
Понятно, что, если дефекты системы распределения зарплаты не будут устранены, такие ситуации будут повторяться. Так что к остановке работы могут привести не только общие причины, связанные с ухудшением экономической ситуации в стране, но и частные причины, состоящие в ошибках и несогласованных действиях администрации предприятий.
Однако к забастовкам могут привести не только экономические, но и политические причины. Так, во время одного из групповых интервью выявилась важная деталь: рабочие заявили о том, что теперь они не будут, как раньше, терпеть свои беды, поскольку политики, по их мнению, играют со страной, реализуют свои интересы. Рабочие говорили, что пока Гайдар вел свою политику — было на что надеяться, а теперь — не на что. Поэтому надо самим бороться за свои интересы. Вот мнение одного из них: "Раньше мы терпели во имя чего-то... Сейчас же нам нет во имя чего терпеть. Раз пришел товарищ Геращенко и швырнул несколько миллиардов не знаю кому, военно-промышленному комплексу, то теперь они будут прекрасно получать. Во имя чего же мы будем на тяжелой подземной работе терпеть? Безусловно, мы желаем иметь больше, чем мы имеем".
Забастовка возможна по инициативе как "сверху" (профсоюза, администрации), так и "снизу" (по инициативе рабочих). Они отмечали, что для успеха забастовки нужны согласованные действия нескольких коллективов. Поэтому встает вопрос о лидерах забастовочных выступлений. В период обследований в воздухе носилось: если кто-то начнет, то другие коллективы тоже могут подняться. Вот мнение председателя профкома одного из депо: "Если только будет движение в каких-то депо, то и другие поддержат. Если будет инициатива, тогда поддержат, вероятно, все".
Особенность ситуации на момент обследования состояла в том, что возникавшие в отдельных коллективах забастовочные инициативы быстро погашались, администрация их не поддерживала. Социальная напряженность ограничивалась забастовками в отдельных коллективах, горизонтальных связей между взрывоопасными коллективами не возникало.
Итак, отношение к забастовкам — это один из "оселков", на котором формируются новые российские работники. Те, которые умеют не только просить у государства, но и на равных разговаривать с ним.
Из приведенного материала видно, что рыночные преобразования действительно произвели революцию не только в сфере труда, но и во всей жизнедеятельности общества. Если говорить о забастовках, то массовые выступления рабочих всех отраслей производства и по всей стране волнуют даже тех, кто напрямую не участвует в них.
§ 3. Кризис неплатежей
В процессе рыночных реформ кризис неплатежей превратился в одну из главных болезней не только российской экономики, но и всего общества. Поэтому я отношу его к числу социальных болезней российской экономики. На протяжении всех лет реформ делаются попытки ответить на вопрос "кто виноват?" Имеются разные версии. По мере накопления новых фактов версии меняются. Но официальная версия не меняется: неплатежи — это "аморальный бизнес" директоров предприятий и региональных руководителей. Так, в 1994 г. авторы статьи под сенсационным названием "Найдена причина неплатежей" [30] писали, что огромный объем просроченной задолженности объясняется деятельностью "нескольких десятков российских предприятий, авторов и дирижеров неплатежей".
На первый взгляд с этим можно согласиться. Очень показателен в этом отношении опыт работы Дальневосточного филиала АО "Центральная расчетная палата" (ДВФ ЦРП), где впервые в стране была налажена система взаимозачетов. Однако быстро выяснилось, что многие директора государственных и приватизированных предприятий действительно мало заинтересованы в избавлении от неплатежей. ДВФ ЦРП имеет компьютерную технологию погашения взаимных долгов предприятий. Казалось бы, организации, имеющие долги, должны сами стремиться воспользоваться ее услугами. Однако реально организовывать работу по погашению взаимных долгов приходится с помощью краевой администрации, которая приняла уже два постановления по этому поводу. И несмотря на значительную помощь администрации, результаты работы по погашению взаимных долгов далеко не такие, какими могли быть, если бы предприятия сами активно стремились избавиться от своих долгов [31].Можно привести еще множество примеров, показывающих заинтересованность директоров в неплатежах, активное использование ими этой ситуации.
Однако из этого совсем не следует, что они и есть главные "авторы и дирижеры" кризиса неплатежей. Да, они вовсю пользуются этим кризисом. Но что дало им возможность воспользоваться им, что породило сам этот кризис? Является ли поведение директоров предприятий его конечной причиной?
При всей очевидной причастности директоров к использованию ситуации в своих интересах их поведение является следствием более глубокой причины — политики государства, которая и породила кризис неплатежей. Именно государство стимулировало рост неплатежей — как прямо, так и косвенно. Прямое воздействие государства состояло и состоит в том, что оно раздавало и раздает нереальные обязательства и не выплачивает (или отсрочивает) на многие месяцы выплаты предприятиям денег за продукцию по госзаказу. Так, государство должно огромные суммы предприятиям военно-промышленного и аграрно-промышленного комплексов. По оценке специалистов, 1 руб. государственных неплатежей порождает 6—7 руб. просроченной задолженности предприятий своим поставщикам. Это означает, что долги государства только двум названным отраслям породили задолженность, исчисляемую десятками триллионов рублей.
Значительные государственные долги создали моральное оправдание для резкого падения платежной дисциплины в российской экономике. Ведь если государству в лице федеральных властей можно не платить по счетам, то тем более это допустимо делать государственным служащим более низкого ранга, какими являются директора предприятий, а также морально оправдано и для частных лиц — руководителей приватизированных или вновь созданных предприятий.
Кроме прямого порождения неплатежей через государственные расходы, государство воздействует на неплатежи косвенно, через политические решения, касающиеся других сфер экономики, через соответствующие направления экономической политики. Ошибочные решения, связанные с конверсией, приватизацией, налогами и др., создают такие условия, при которых предприятия не могут, а потому и не хотят выплачивать свои долги. Хорошим примером является приватизация. Просчеты, допущенные в ней, создают благоприятнейшую среду для неплатежей. Проведенная правительством приватизация не создала настоящих собственников предприятий. Поэтому предприятия, так же как и до приватизации, продолжают транжирить деньги и не отдавать долги. У вновь же созданных частных предприятий, имеющих настоящих хозяев, ситуация с неплатежами заметно лучше. Так, по данным проведенного ВЦИОМом в начале 1994 г. опроса директоров, среди частных промышленных предприятий только 27% имели просроченную задолженность поставщикам, что почти в 2 раза меньше, чем у государственных. Интересно, что приватизированные предприятия с точки зрения просроченной задолженности выглядели в целом не лучше, чем государственные. Приватизированные предприятия, получив хозяйственную свободу, в то же время имеют меньший, чем государственные организации, доступ к кредитам. При меньшей просроченной задолженности по кредитам задолженность поставщикам у приватизированных предприятий больше, чем у государственных. В сознании директоров приватизированных предприятий остался старый, характерный для директоров государственных предприятий стереотип: главное — получить от поставщика сырье, материалы и др., обеспечить производство, а рассчитаться с поставщиками всегда поможет государство. С учетом этого можно предположить, что, если у предприятий России появятся реальные хозяева, это поможет сократить число предприятий-неплательщиков.
Таким образом, поведение директоров — это не более чем реакция на экономические условия, созданные политикой государства. Это хорошо видно также на примере отношения государства к проблеме банкротств. Своим длительным бездействием государство создало благоприятные условия для массовой невыплаты предприятиями долгов. Действительно, если в течение всех лет реформ правовой механизм банкротств оставался неразработанным, работа судебной системы по взиманию долгов не налажена, то ничего, кроме игнорирования обязательств перед обществом, ожидать нельзя. В прессе многократно отмечалось, что за период реформ не было ни исков по неплатежам, ни административных мер к руководителям предприятий-неплательщиков.
Таким образом, огромные масштабы неплатежей (в промышленности — до 90%) — показатель того, что государство не выполняет своих основных функций по правовому регулированию рынка.
Хотя зависимость поведения предприятий от экономической политики и условий хозяйствования очевидна [32],в тех кампаниях, которые периодически проводятся СМИ по разоблачению виновников неплатежей, глубинные причины подменяются следствиями. Такие кампании чаще всего инициируются федеральными властями. Более того, практические меры, принимаемые ими по преодолению кризиса неплатежей, исчерпываются такими идеологическими кампаниями.
Как видно, неплатежи в постсоветской российской экономике — это комплексная проблема, которая затронула практически все население страны и "высветила" некоторые особенности перехода России к рынку.
§ 4. Криминализация общества — жизнь под "крышей"
Еще одно немаловажное социальное последствие рыночных реформ — криминализация общества. Сегодня она не только не секрет, но, напротив, стала "общим местом", о котором говорят "публичные" политики. По выражению Г. Явлинского, через пять лет реформ страна стала "криминальной олигархией с монополистическим государством". Бывший глава правительства В. Черномырдин констатировал наличие "тотальной криминализации российского общества". Уважаемые журналист).] (Ю. Щекочихин, II. Вощанов и др.) по каналу НТВ на всю страну информируют: "Страна — бандитская, власть — коррумпированная. Все, что раньше считалось пороком, сегодня — это детские шалости. Ни одно громкое дело (убийства Листьева, Холодова, Меня, теракт на Котляковском кладбище и другие) не раскрыто. Документы, которые кладутся на стол власти, остаются без внимания. Прокуратура тоже молчит. Сложилась атмосфера всеобщего порока". О том же говорил и бывший министр внутренних дел А. Куликов. По его оценке (июль 1997 г.), 40 тыс. предприятий контролируются бандитами. По оценке А. Тулеева, по всей цепочке от производителей угля до потребителей сидят 6—7 посредников — "банда на банде сидит". В этом он видит причину дороговизны угля.
Эта ситуация рождает новые вопросы, в частности вопрос о том, как изменилось влияние преступности на развитие экономики и общества на этапе перехода к рынку. Но прежде всего надо уточнить, какие новые виды преступности появились по сравнению с теми, которые имели место в эпоху СССР [23].
Если говорить о коррупции в аппарате власти, то хотя она имела место и до нынешнего этапа перехода к рынку, но масштабы сращивания госчиновников и криминальных группировок в России эпохи перехода к рынку, по-видимому, беспрецедентны. В частности, преступные "крыши" заняли и успешно выполняют экономические функции, которые должно выполнять государство, но в силу своей слабости выполнять не может: собрать налоги, обеспечить безопасность граждан и предприятий, обеспечить выполнение принятых законов. Иначе говоря, государство не справилось со своими функциями по регулированию экономики и общества, тем самым "развязав" криминализацию.
В годы реформы богатый конкретный материал по развитию экономической преступности систематически даст пресса. Обращение к ней чрезвычайно полезно, так как журналисты ведут глубокие и подчас долгосрочные расследования, компенсируя дефицит открытой информации по этой теме. Приведу хотя бы один пример. Обозреватель "Известий" Степан Киселев в статье "История про короля, который не хотел делиться" [33] рассказал о результатах журналистского расследования, проведенного им по делу пермского бизнесмена Дмитрия Рыболовлева. “Хозяин коммерческой палатки нуждается в "крыше" местных хулиганов. Средний бизнес берут под свое покровительство средней руки криминальные авторитеты. Крупному же бизнесу нужна крутая "крыша",построенная на политическом влиянии и коррупции”. "Крыша" судит, защищает и собирает налоги на содержание собственного аппарата насилия, т, е. на эффективную, но криминальную власть, живущую в теле дряхлеющего государства. "Крыша" ставит кураторов ца все заводы. Выдавая их за акционеров, "крыша" собирает информацию о ходе дел на предприятии и диктует свои условия. Она ставит своих людей и обеспечивает распределение в свою пользу. Например, во многих случаях "крыша" устанавливает коэффициенты отчислений от прибылей тех или иных фирм, созданных при предприятиях, идущих на материнское предприятие. "Крыша" — это параллельная власть, существующая наряду с открытой, например с властью владельцев контрольных пакетов акций. "Крыша" использует стандартные криминальные способы — угрозы, убийства — для запугивания и устранения владельцев предприятий, нарушивших те или иные "обязательства". Нередко именно "крыша" возбуждает судебные дела с подставными лицами, смысл которых в том, чтобы спрятать заказчиков убийств. "Крыша" запугивает работников судов и прокуратуры, исключая возможность не только наказаний, но и выявления истины. И чем крупнее бизнес, тем более мощной должна быть охраняющая его "крыша" [33].
Такова сложившаяся практика. Того, кто не делится, убивают. Не случайно фраза бывшего министра финансов Лившица, сказавшего "надо делиться", вошла в повседневный лексикон политиков и бизнесменов.
Журналистам удается выявлять и основные факторы, которые способствуют теневым процессам. Так, Юлия Латынина проанализировала роль "неденежности" (хотя и рыночности) российской экономики [34].Обращение здесь долларов, рублей и денежных суррогатов (включая необлагаемые налогами взаимозачеты), а также бартер стимулируют теневую экономику. В свою очередь, сами теневые финансовые операции (обналичивание стоимости товаров путем продажи их через подставные фирмы и др.) порождаются чрезмерными налогами. Это дает основание директорам предприятий считать, что главный бандит — государство [34; 35].Имея в виду, что суррогатные деньги предприятий скупаются банками с помощью госчиновников, Ю. Латынина пишет: “полузаконность всех операций с мертвыми деньгами предоставляет невиданные возможности мошенникам: чуть ли не вся московская оборонка погорела от одной фирмы, которая собрала отовсюду ГКО, перепродала их "Мосстрою". да и пропала, не заплатив” [36]. Структура такая; предприятие задолжало по зарплате сколько-то миллиардов рублей. На эти деньги оно завышает свои расходы на покупку товаров у коммерческих структур. Далее оно или перепродает расходы, или кладет их в банк под проценты. Например, так использовались "конверсионные деньги". Уполномоченные банки на бюджетные деньги в огромных масштабах покупали ГКО и прокручивали их "в доход бюджетников". Рост стоимости ГКО усиливает этот процесс и придает экономике еще более "виртуальный" характер. Его следствия — нереальность бюджета и "приватизация налогов", т. е. превращение их в подарки чиновникам [36].
С социальной точки зрения "виртуальность" экономики — это результат срастания официальной экономики с криминальной. Например, 10% частных охранных фирм являются криминальными, не имеют лицензий. Огромное их количество работает в контакте с государственными как единая система.
Новым для эпохи перехода к рынку является и криминализация социальной структуры российского общества в связи со значительным ростом численности "групп риска", которые появились в период рыночных реформ. Это обнищавшие слои населения; определенная часть безработных и фиктивно занятых; "социальное дно" из числа нищих, бомжей, бепризорных детей и подростков, вышедших из тюрем и др.; некоторые группы беженцев из "горячих точек" бывшего СССР; неустроенные лица, демобилизованные из армии и находящиеся в состоянии "поствоенного шока". Такие категории населения в той или иной мере представлены в любом обществе. Но в нынешней России таких людей неизмеримо больше. Прав Борис Синявский, который пишет: "В России сегодня асоциальных групп больше допустимого, и количество их растет ежедневно... Россия люмпенизируется масштабно и стремительно. На дно опускаются миллионы, с тем чтобы никогда уже не подняться. Разросшиеся до невообразимости асоциальные слои порождают асоциальную мораль и тиражируют ее не только в своей среде, но и в обществе в целом" [37].
Например, если говорить о безработных, то надо различать две разные категории: 1) полностью безработных (включая стоящих на учете в службах занятости) и 2) фиктивно занятых, которые в связи с невыплатами зарплаты являются кем-то вроде полубезработных. Криминогенность второй категории в принципе большая, чем первой, так как они продолжают находиться на предприятиях и имеют возможность использовать их ресурсы для выживания. Отсутствие нормальной работы и нормальной оплаты труда у миллионов таких работников стимулирует массовые хищения на предприятиях. Хищения были и в СССР, но нынешняя беспрецедентная ситуация невыплаты зарплаты сделала хищения не только массовыми, но и как бы социально оправданными. Достаточно напомнить об отнюдь не единичных случаях, когда специалисты по уникальной технике, включая и оборонную, продают ценные данные иностранным фирмам, и если там не содержится сверхсекретной информации, их действия не вызывают особого осуждения. Тем более продажа на улицах посуды и других изделий, получаемых работниками предприятий вместо зарплаты.
Криминогенную роль играет и "социальное дно". Эта категория включает самые разные социальные слои — от беспризорных детей и подростков до бомжей и нищих. Какой-либо официальной статистики численности этой категории нет, есть лишь косвенные данные по отдельным составляющим. Например, за период с 1991 по 1995г. значительно выросло количество осужденных подростков 14—17 лет — с 85 028 чел. в 1991 г. до 116 474 — в 1995 г., т.е. на 27% [38].Это показатель роста преступности за счет данной "группы риска" [39].По-видимому, растет преступность за счет бомжей, нищих и других групп "социального дна", хотя точных данных об этом нет.
Весьма криминогенной категорией являются беженцы из "горячих точек" бывшего СССР. Например, появление в городах России беженцев из разных районов Кавказа и внедрение их в сферу рыночной торговли породили новые формы противоправного поведения в этой сфере: создание кордонов, препятствующих свободному проникновению на рынки; взимание дани с русского населения за торговлю на рынках; поборы с тех, кто отказывается от участия в криминальных сделках, и др. Во всем этом участвуют работники местных правоохранительных органов: сложившаяся ситуация вполне устраивает их, поскольку они кормятся за ее счет.
Судя по материалам прессы, структура асоциальных и криминальных групп в России в последние годы становится все более разветвленной за счет возникновения новых форм криминального бизнеса. Например, появилась категория сутенеров, зарабатывающих на вовлечении детей в разного рода сексуальные связи, на организации связей бездомных детей с сексоманами из числа гомосексуалистов и пр. Легко предположить, что эти же сутенеры занимаются и "доставкой" тех же бездомных детей в воровские "малины" для вовлечения в преступную деятельность. Таков же механизм вовлечения в криминальные группировки проституток, наркоманов, бомжей и других девиантных категорий населения. Для таких групп попадание в преступную среду нередко оказывается решением их проблем.
Из приведенных примеров видно, что рыночные процессы в России не просто привели к росту преступности, а породили качественные перемены в структуре экономики и общества. Перемены, которые сказываются во всем облике общества, меняют его тип. В частности, меняется структура занятости населения (например, появление зарабатывающих попрошайничеством, включая использование для этой цели детей).
На фоне описанной тяжелой ситуации во второй половине 1997 г. стало все сильнее ощущаться, что преступность вошла в новую стадию, приобрела новое качество. В сентябре 1997 г. в очередном обращении к гражданам России президент сообщил, что "мафия рвется к власти". Всеобщее внимание привлекло, например, дело мэра города Ленинск-Кузнецкого Коняхина, у которого оказалось три судимости. При этом он не скрывает данного обстоятельства, ссылаясь на свои хозяйственные заслуги перед городом и поддержку жителей. Дума обсуждает защитные меры, пишет инструкции к избирательным документам... Но не поздно ли все это?
§ 5. Недовольство властью
Настроение населения России складывается из всего комплекса его реакций на разные условия жизнедеятельности: на ситуацию на работе, в семье, в сфере услуг — в торговле, на транспорте и др. Весьма показательны ответы жителей России на вопрос "Какие проблемы волнуют вас более всего?",с которым ВЦИОМ обращается к населению несколько раз в год. Опросы, проведенные в 1996 г., показали, что самыми болезненными проблемами (на которые указали более 60% опрошенных) являются две: "преступность" (указали 60% опрошенных) и "рост цен" (56/о). Хотя доли указавших на эти проблемы почти не различаются, но все же преступность волнует население несколько сильнее, чем состояние экономики [40].Вторая группа проблем (на которые указали 40— 50% опрошенных) — "отсутствие порядка, законности" (46%); "обнищание населения" (42%); "вооруженные конфликты на границах России и СНГ'; "рост безработицы". Наконец, третья группа проблем, которую выделили 35% опрошенных, включает "спад производства", "коррупцию, взяточничество", "несправедливое распределение доходов", "вывоз национальных богатств за рубеж".
Таблица 5
ОЦЕНКИ ЖИТЕЛЯМИ СТРАНЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ СЕМЬИ,
ГОРОДА (СЕЛА), СТРАНЫ В ЦЕЛОМ (в %)
| | Хорошее | Среднее | Плохое | Нет ответа | Всего |
| Семья | 5 | 37 | 55 | 3 | 100 |
| Город, сельский район | 2 | 23 | 65 | 10 | 100 |
| Россия в целом | 1 | 13 | 78 | 8 | 100 |
Важным показателем настроения населения являются также оценки экономического (материального) положения собственной семьи, населенного пункта, в котором проживает респондент, и страны в целом (табл. 5).
Как видно, картина довольно мрачная: хотя положение семьи люди оценили наименее пессимистично (доля указавших "плохое" — наименьшая, а указавших "хорошее" — наибольшая), но на фоне всей структуры оценок это различие несущественно. Важно то, что 55—78% опрошенных считают, что положение "плохое".
Наконец, ответы на вопрос "Чувствуете ли вы уверенность в завтрашнем дне?" оказались такими: "да" — 11%, "нет" — 72, "не знаю" — 17%. Как видно, почти 3/4 опрошенных не чувствуют себя уверенными в своем будущем. Это естественное следствие как беспокоящей их преступности, так и тяжелого экономического положения семей и населенных пунктов, в которых они живут.
Таким образом, большинство населения страны обеспокоено экономическим положением своей семьи, своего города (села) и России в целом. Это же большинство очень настойчиво выражает озабоченность ростом преступности и отсутствием в стране должного порядка и законности. Причем это подавляющее большинство — 60—80% опрошенных. Все это демонстрирует растерянность людей перед будущим, утрату уверенности в своем завтрашнем дне.
Однако эта далекая от благополучной ситуация, которая имела место в 1993—1996 гг., оказалась отнюдь не крайней точкой в обострении положения в российском обществе. На протяжении первой половины 1997 г. недовольство населения сложившейся ситуацией как в стране, так и в семьях, все более обострялось. Кульминационной точкой оказались массовые митинги и демонстрации протеста 27 марта 1997 г., которые оцениваются как самые массовые не только в России, но и в мире. По официальным данным, в демонстрациях и митингах участвовали 2 млн. человек (по данным ФНПР, — 20 млн.). Массовые выступления были реакцией на беспрецедентную ситуацию, когда миллионы людей по нескольку месяцев, нередко более полугода, работают без зарплаты. Во многих отдаленных регионах страны население живет на грани голода, полуголодает. В критическом положении находятся не только гражданское население, но и армейские подразделения.
Однако все усиливавшиеся жалобы и требования представителей разных слоев общества — от шахтеров до академиков — не дают никакого результата. К моменту, когда пишется этот текст, власти настолько привыкли к постоянным требованиям населения, к угрозам профсоюзов и оппозиции, к голодовкам и забастовкам, что как бы утратили чувствительность. Более того, в момент, когда по стране прокатились описанные выше митинги, Черномырдин на заседании правительства заявил, что "забастовками дело не решить, это все бесполезно". Эта реакция удивительна, если учесть, что именно правительство и было тем, кому адресовались требования митингующих. Но в ответ власть не только не дала какого-либо отчета о том, что будет пред принято для нормализации жизни людей, но, напротив, не сочла даже необходимым вступить в какой-либо диалог с миллионными демонстрантами из всех регионов России.
Правда, в связи с событиями в Приморье, принявшими летом 1997 г. действительно угрожающий характер, новые реформаторы проявили немалую активность — от внушительных обещаний нормализовать положение до давления на Думу. Однако ситуация радикально не улучшилась.
Конечно, сами акции протеста в марте 1997 г. носили до статочно формальный характер, поскольку были организованы "сверху", так называемыми "независимыми профсоюзами России" (ФНПР). Ко времени этих выступлений население России накопило уже немалый опыт участия в такого рода митингах и поняло их бесполезность. Поэтому жители страны, которые и без того устали от тяжелых российских условий, давно перестали проявлять собственную социальную активность, наподобие той, которую они про явили в августе 1991 г. Это был уникальный всплеск живой, не кампанейской, а реальной активности демократически настроенных людей, которые тогда еще раз искренне поверили в возможность демократизации России. Но за период 1991—1997 гг. эта вера полностью иссякла. Поэтому возможными стали только демонстрации "для галочки", под давлением тех или иных политических сил (в данном случае - ФНПР).
Значительное влияние на ситуацию второй половины 90-х годов оказывает коммунистическая оппозиция, которая не оставляет усилий по организации "социального взрыва", направленного против курса Ельцина. Однако, несмотря на тяжелейшее экономическое положение миллионов людей, поддержка ими оппозиции не усиливается. Скорее напротив: оппозиция все больше теряет престиж. Надежда на то, что ей удастся поднять народ на какое-либо радикальное действие, мала. Это парадоксально: вся страна бурлит из-за все большего обнищания, но на призывы оппозиции не реагирует. Этот парадокс имеет глубокие причины. Во-первых, люди устали. Во-вторых, работает социальная память: население России, пережившей 1917 и 1991 гг., наконец, поняло, что любая смена власти не улучшит его положения. И что лучше искать "ниши", использовать предоставленную экономическую свободу, чем рассчитывать на политиков.
Есть и еще одна причина. Аргументы оппозиции ориентированы на человека, уподобленного примитивному экономическому калькулятору, который доволен или недоволен жизнью в соответствии с тем, что и сколько он ест и сколько денег у него в кармане. Как будто известная мудрость "не хлебом единым жив человек" в нынешней России не действует. На самом деле все мы еще помним, что в советские времена, к примеру в период первых пятилеток, когда страна была действительно нищей, миллионы людей сохраняли социальный оптимизм и работали отнюдь не только за страх, но и ради идеалов коммунизма, в которые поверили, ради создания для себя и своих детей светлого будущего без кавычек. И напротив, когда к концу 70-х — началу 80-х годов стали жить лучше — работать стали хуже: трудовой энтузиазм полностью исчез, стимулы к труду были утрачены.
Этот советский опыт очень поучителен. Сегодня хотя страна и доведена почти до крайней точки, но именно эта критическая ситуация толкает людей на поиски собственных решений. Разуверившись в помощи государства, люди начали активнее искать выход. Другое дело, что это толкает на многие отнюдь не цивилизованные акции, на криминальную дорогу. Но это горькая и неотвратимая плата за российский рынок. В немалой мере именно постсоветские условия в стране толкают на этот путь: зарплату не платят, а выживать надо.
Важнейшей (и самой массовой) формой недовольства властью в России является деполитизация общества. В 90-е годы страна пережила глубочайшее разочарование в демократических лозунгах начала 90-х годов. Распались или почти распались политические группы сахаровского этапа реформ (такие, как "Демроссия"), которым в те годы доверяли. Их лозунги девальвировались.
Произошел значимый переход от недоверия определенным политическим партиям и политикам к недоверию всем.
На вопросы ВЦИОМа об отношении к правительству, к парламенту, к президенту до 40% опрошенных отвечают "затрудняюсь ответить". Люди не имеют ответов на многие политические вопросы и не стремятся их иметь. Интерес к политике, вера в то, что политики могут сделать что-то серьезное, полезное, почти отсутствует.
Значение деполитизации — двойственное С одной стороны, людей, не имеющих своей политической позиции, легче увлечь любой чужой идеей. Но нынешняя деполитизация, происходящая на фоне все большего включения людей в рынок, не означает, что люди не имеют собственных концепций жизни. Просто на смену коммунистической идеологии, ориентировавшей на зависимость от государства, приходит другая идеология — более индивидуалистическая и прагматичная.
Такова социально-экономическая ситуация в стране по состоянию на середину 1997 г. Из приведенного материала видно, что эта ситуация действительно трудна для жизни, сверхпроблемна и даже опасна. Не случайно тема "социального взрыва" не сходит с полос газет и с экранов телевизоров. Постоянно возникают сложные вопросы: куда идет страна, удастся ли новому правительству вывести экономику из кризиса, снизится ли конфликтность и т.д.? Ответов же — достаточно полных, основанных на надежной информации — очень мало.
В этом дефиците знаний отражается положение социальных наук в России, включая и положение социологии. Поэтому в следующей главе я обращаюсь к этой теме.