Глава 1. ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ ФОРМ УГОЛОВНОГО ПРОЦЕССА
1.1. Понятие уголовно-процессуальной формы и сущность ее дифференциации
Среди проблем, привлекающих внимание юристов, как ученых, так и практиков, особое место занимает вопрос о дифференциации процессуальной формы. Для того чтобы понять сущность дифференциации необходимо вспомнить значение и содержание “процессуальной формы”. Еще Гегель отмечал, что внешнее — это то же самое содержание, что и внутреннее. То, что внутренне, налицо также внешне, и наоборот. “Поэтому то, что есть лишь некое внутреннее, есть также лишь некое внешнее; и то, что есть лишь некое внешнее, есть, также некое внутреннее” ( см. Гегель. Наука логики // Сочинения. — Т. 1. — С. 23). Касаясь этой проблемы, известный русский демократ А. И. Герцен заметил: “...предметное существование внутреннего есть именно внешнее: внутреннее, не имеющее внешнего, просто безразличное ничто” ( см. Герцен А. И. Избранные философские произведения. С. 23). А выдающийся мыслитель Ш. Монтескье в своем произведении “О духе законов” писал: “Если Вы взглянете на судейские формальности с точки зрения тех затруднений, которые встречает в них гражданин, добивающийся возвращения своего имущества или получения удовлетворения за нанесенную обиду, то Вы, конечно, найдете, что их слишком много. Если Вы рассмотрите их с точки зрения их отношения к свободе и безопасности граждан, то Вы нередко найдете, что их слишком мало” ( см. Монтескье Ш. Избранные произведения. — М.: Политиздат, 1955. — С. 224 — 225). Это высказывание можно понять так: судебные процедуры должны быть такими простыми, чтобы при рассмотрении очевидных, малозначительных преступлений они не были в тягость гражданам и, наоборот, когда совершены тяжкие преступления, серьезно затрагивающие вопросы свободы и безопасности граждан, законодатель в судебную процедуру должен ввести такие формальные элементы, которые максимально способствовали бы установлению истины по делу.
В теории уголовного процесса в качестве внутренней формы уголовного производства рассматриваются уголовно-процессуальные правоотношения, а в качестве внешней — совокупность условий выполнения уголовно-процессуальных действий и их обрядность ( см. Юридическая процессуальная форма: Теория и практика / Под общей ред. П. Е. Недбайло и В. Н. Горшнева. — М., 1976. - С. 239).
При рассмотрении проблемы уголовно-процессуальной формы встречаются такие понятия, как “уголовный процесс”, “уголовно-процессуальная форма”, “уголовное производство”, “уголовное судопроизводство”, “уголовное правосудие”. Их не следует путать, так как они отличаются по содержанию, форме и объему. Нам представляется, что понятие “уголовный процесс” наиболее емкое, оно охватывает понятия “уголовно-процессуальная форма”, “уголовное судопроизводство” и “уголовное правосудие”, включая в себя не только процессуальные нормы и внешние процедурные элементы, но также правоотношения, вызванные реализацией норм процесса.
Одни авторы под уголовно-процессуальной формой понимают установленные законом последовательность (см. Чельцов М. А. Уголовный процесс. — М.: Юриздат, 1948. — С. 24) или порядок проведения отдельных следственных действий, другие считают, что это установленный уголовно-процессуальным законом порядок совершения следственных и судебных действий, либо расследования и рассмотрения уголовных дел, либо осуществления уголовно-процессуальной деятельности или вынесения приговора ( См.: Чельцов М. А. Советский уголовный процесс. — М.: Госюриздат, 1962-С. 33; Строгович М. С.Уголовный процесс. — М.: Юриздат, 1946. — С. 68;
Гродзинский М. М. Кассационное и надзорное производство в советском уголовном процессе. — М.: Госюриздат, 1949. — С. 102; Рахунов Р. Д. Проблемы дифференциации уголовно-процессуальной формы по делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности // Проблемы совершенствования уголовного судопроизводства. — М., 1976. — С. 71, 74; Якуб М. Л. Процессуальная форма в советском уголовном судопроизводстве. — М., 1981. — С. 7; Уголовный процесс / Под ред. М. А. Чельцова. — М.: Юридическая литература, 1969. — С. 19; Советский уголовный процесс / Под ред. Д. С. Карева. — М.: Высшая школа, 1968. — С. 19).
На наш взгляд, уголовно-процессуальная форма — это система отношений, возникающих в процессе деятельности субъектов процесса в определенной последовательности и регулируемых уголовно-процессуальным законом при реализации норм материального права.
Чем отличается данная характеристика этого понятия от определений упомянутых авторов?
Во-первых, в ней указано, что процессуальная форма есть система отношений, порожденная деятельностью участников процесса, а не совокупность условий, явлений и т. д. Понятие “система” наиболее точно отвечает ее содержанию. Кроме того, подчеркивается, что все процессуальное законодательство, его институты и нормы, обслуживающие судопроизводство, находятся во взаимосвязи по формуле “система — подсистема — элемент”.
Во-вторых, деятельность и отношения, возникающие в процессе судоотправления, регламентируются уголовно-процессуальным законом.
В-третьих, упомянутые деяния и отношения существуют между субъектами уголовного производства. Процессуальная форма становится жизнеспособной только тогда, когда на “сцене” появляются такие “актеры”, как субъекты или участники процесса.
В-четвертых, законодатель процессуальный порядок как определенную процедуру “изобрел” для того, чтобы реализовать нормы материального права.
Без этой цели процессуальная форма бессмысленна и “мертва”. Таким образом, мы уяснили, что из себя представляет понятие форма уголовного производства.
Подчеркивая важную роль точного и безусловного соблюдения процессуальной формы как гарантии законности и обоснованности деятельности органов уголовного производства, в свое время Пленум Верховного Суда СССР решительно выступал против элементов формализма в уголовном судопроизводстве, т. е. против соблюдения судами формы ради формы. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 25 февраля 1967 г. “Об улучшении организации судебных процессов, повышении культуры их проведения и усилении воспитательного воздействия судебной деятельности” сказано, что всесторонность, полнота и объективность исследования обстоятельств уголовных дел, как и воспитательное воздействие судебных процессов, находятся в зависимости от деловой и вместе с тем торжественной обстановки судебных заседаний, высокого уровня их проведения, точного и неуклонного выполнения судом всех установленных законом правил уголовного судопроизводства. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 5 сентября 1952 г. “Об устранении фактов волокиты и деятельности судов” обращается внимание на то, что задачи советского правосудия, стоящего на страже интересов государства и прав граждан, обязывают не допускать в своей работе формализма. Следовательно, уголовно-процессуальная форма, как и любая другая, лишена всякой ценности, если она не есть форма содержания. Выражая содержание уголовного процесса и будучи способом его существования, процессуальная форма призвана служить оптимальной реализации задач уголовного судопроизводства.
Статья 1 УПК РФ предусматривает, что установленный им порядок судопроизводства является единым и обязательным как для всех без исключения органов расследования, прокуратуры и суда, так и для всех категорий уголовных дел.
Это положение, на наш взгляд, имеет принципиальное, и притом не только юридическое значение.
Закрепив единый порядок уголовного судопроизводства по всем делам и во всех органах расследования и суда, действующее уголовно-процессуальное законодательство параллельно предусматривает также дифференциацию его форм, что становится все более, актуальной проблемой уголовного процесса, так как затрагивает его узловые положения. Подробнее об этом см.: Добровольская Т. И. Принципы советского уголовного процесса. — М.: Юридическая литература, 1971.
Некоторые ученые выступают за унификацию уголовного производства, а другие настаивают на необходимости ее дифференциации.
Следует заметить, что развитие, усовершенствование и демократизация формы уголовного производства должны следовать не по пути централизации, универсализации и унификации, а в направлении многообразия и разновидности, но с сохранением парадигмы процессуального порядка. В этой связи нельзя не согласиться с А. Гуляевым, который считает, что единый порядок уголовного судопроизводства не только не исключает, но даже предполагает определенную дифференциацию в зависимости от характера и степени общественной опасности преступления, личности правонарушителя и т. д. Дифференциация процессуальных форм делает более эффективным уголовное производство, поскольку она позволяет учитывать интересы уголовного судопроизводства и особенности дела. Признание правомерности дифференциации уголовного производства в рамках единого процесса является одной из предпосылок совершенствования уголовно-процессуального законодательства как в направлении усиления гарантий, так и в сторону упрощения тех процессуальных форм, которые неоправданно “осложняют процесс” ( см. Гуляев А. Единый порядок предполагает дифференциацию // Социалистическая законность. — 1975. — №3. — С. 13).
В юридической литературе встречаются разнообразные формы упрощенного правосудия. Ученые называют их формами ускоренного, усеченного, сжатого, оптимального, рационального, эффективного и экономного судопроизводства. На этот счет мнения ученых-процессуалистов разделились.
Принцип оптимальной организации, дифференциации и ускорения процесса, по мнению Н. С. Алексеева и Т. Г. Маршаковой, должен служить обеспечению всех других принципиальных основ судопроизводства и ни в коей мере не может ограничивать их действие. Это положение верно и свидетельствует о подчиненном значении указанного принципа, что служит дополнительным подтверждением целесообразности возведения чисто организационных требований в ранг принципиальных положений судопроизводства ( см. Алексеев И. С, Маршакова Т. Г., Чангули Г. И. Уголовно-процессуальное право. Курс Бермин. — М.: Государственное издательство, 1977. — С. 623).
По нашему мнению, дифференциация является не принципом, а направлением развития уголовного производства. Она представляет собой определенную тенденцию в процессе современного развития и усовершенствования форм судопроизводства, а тенденция” или направление, и принцип, не идентичные категории. Принцип — это руководящая, основная идея.
Сущностью дифференциации форм судоотправления является ее результативность, полученная в демократичной процессуальной среде. Относительно этого тезиса прав А. Д. Бойков, который утверждает, что “повышению” эффективности правосудия должна служить дальнейшая дифференциация процессуальной формы с учетом степени социальной опасности преступления и особенностей его субъекта ( см. Бойков А. Д. К проекту процессуально -уголовного кодекса Российской Федерации // Государство и право. — 1992. — №3. — С. 67). Решение этой проблемы он справедливо увязывает с идеей защиты прав и интересов личности в сфере уголовного судопроизводства.
Нельзя не заметить, что порядок рассмотрения уголовных дел характеризуется несущественными различиями, а лишь определенными особенностями. Законодатель, провозгласив единство уголовно-процессуального порядка, сделал ряд исключений из общих правил уголовного производства. Так, установлен особый порядок производства по делам об изнасиловании, по делам несовершеннолетних, слепых, глухих и т. д. Таким образом, дифференциация в уголовном судопроизводстве столь же обоснованна и устойчива, как и его унификация. Эти две внешне противоположные тенденции сосуществуют в диалектическом единстве.
Если унифицированный порядок уголовного производства касается большинства дел, то дифференцированный, имеющий отношение к их сравнительно небольшому числу, следует в двух основных направлениях: обеспечение дополнительных правовых гарантий по специфическим делам (несовершеннолетних, слепых, глухих и т. д.) и упрощение производства по делам, не представляющим большой общественной опасности и сложности для расследования ( см. Арсеньев В. А. О единстве и дифференциации судопроизводства // Социалистическая законность. — 1975. — №3. — С. 63 — 64).
Многообразие процессуальных форм объясняется в первую очередь нормами материального права. В зависимости от категории совершенных преступлений, их социальной опасности и объема санкций возможны различные варианты форм судоотправления.
Разве могут быть рассмотрены по единой процессуальной “схеме” уголовные дела за совершение убийства, диверсии, террористического акта, изнасилования и т. д. и дела за клевету, оскорбление, нарушение правил охраны труда? Безусловно, нет. Процедуры их рассмотрения будут заметно отличаться друг от друга. Однако в какой бы форме правосудие ни осуществлялось, в нем должны сохраняться основные процессуальные гарантии всем участникам судопроизводства. Поэтому под сущностью дифференциации процессуальной формы нельзя понимать лишь только ее упрощение и рационализацию. Важным направлением в развитии процессуальной формы является сохранение основных процессуальных гарантий по ряду категорий различных уголовных дел.
Некоторые сторонники упрощения порядка судопроизводства под предлогом необходимости дифференциации процессуальной формы, по сути, критикуют все действующие положения уголовно-процессуального законодательства, предлагая подвергнуть ревизии ряд его демократических принципов и институтов на всех стадиях. И это делается под видом борьбы с формализмом, за процессуальную экономию и т. п. ( см. Коблчков А. Задачи уголовного судопроизводства и проблемы дифференциации // Социалистическая законность. — 1975. — №4. — С. 69), что недопустимо.
Нельзя не согласиться с М. Л. Якубом, утверждающим, что проблема дифференциации процесса не может сводиться исключительно к установлению особенностей производства по тем или иным категориям дел ( см. Якуб М. Л. Указанная работа. — С. 104). Различия в юридических и фактических свойствах преступлений, степени опасности, и сложности их расследования и рассмотрения не могут не влиять на порядок судопроизводства, то есть на его процессуальную форму.
В связи с различиями в характере дел неодинаковы и те гарантии, которые может обеспечить последовательное осуществление демократических принципов. Для дел о тяжких преступлениях или имеющих особое общественно-политическое значение важны все стадии уголовного процесса, все процессуальные формы и гарантии, предусмотренные действующим законодательством. По делам о малозначительных преступлениях нет надобности в ряде процессуальных форм и гарантий, свойственных ныне действующему порядку судопроизводства, в частности на стадии предварительного следствия или дознания, поэтому следует применять более упрощенный порядок. Это отвечает интересам не только государства, но также обвиняемого, подсудимого и потерпевшего. Одновременно подобная практика сохраняет и ключевые процессуальные гарантии.
Если по делам о серьезных видах преступлений совершенно необходимы те или иные процессуальные формы и процедуры, соблюдение всей “технологии” процесса, то в отношении несложных, очевидных и одноэпизодных будет выглядеть как чисто внешняя, бессодержательная и ритуальная процедура. Кроме того, в данном случае это связано с нерациональной тратой времени, финансовых, организационных сил, ведет к затягиванию процесса и не может не вызвать недовольства участвующих в нем граждан. Исходя из этого построение процесса имеет самое непосредственное отношение к специфике и свойствам отдельных категорий преступлений.
Многовариантный порядок судопроизводства является порождением дифференциации и объединения категорий преступлений по важным признакам и свойствам. Дифференциация процесса является необходимым условием эффективного и рационального построения процесса, последовательного осуществления демократических начал правосудия.
Процессуальные формы только тогда могут отвечать своему назначению, если они строятся сообразно со свойствами категорий дел. Дифференциация процессуальных форм не должна вести к их пестроте. Если порядок судопроизводства по отдельным категориям дел должен иметь соответствующие особенности, то это не значит, что для каждого вида или даже рода преступления устанавливается свой, специфический порядок производства.
Всегда следует иметь в виду, что уголовное производство ведется не ради быстроты и экономичности, а для установления истины и наказания виновных. Быстрота и экономичность никак не могут служить задачей или целью процесса, не могут быть поставлены в один ряд с необходимостью выявить истину ( см. Коз Ц. О единстве и дифференциации судопроизводства // Социалистическая законность. — 1975. — №31. — С. 65 ).
На форму уголовного производства, по мнению М. Л. Якуба, могут повлиять следующие факторы:
— степень общественной опасности преступления и тяжесть меры наказания, предусмотренная законом;
— степень сложности дел данной категории в разрешении как фактической, так и правовой стороны;
— общественно-политическое значение дел данной категории (какие формы в наибольшей мере способствуют воспитательному и обще предупредительному воздействию процесса);
— значение преступления для интересов отдельных лиц, тех или иных ведомств, организаций и предприятий ( см. Якуб М. Л Указанная выше работа. — С. 103).
Исходя из этого, М. Л. Якуб предлагает три формы судопроизводства: сложную (по большинству дел о тяжких преступлениях, по делам особого общественно-политического значения и т.д., обычную (по делам и преступлениям средней тяжести) и сокращенную (по делам о преступлениях, не представляющих большой общественной опасности).
По нашему мнению, перечисленные критерии формирования видов уголовного процесса не являются исчерпывающими. Вряд ли можно в полной мере согласиться с концепцией М. Л. Якуба о трех видах судопроизводства, особенно с учетом последних изменений и дополнений, внесенных в процессуальное законодательство. На форму правосудия оказывают влияние не только категории преступлений и их особенности, но и сама система судоустройства.
В концепции судебной реформы содержалось предложение внедрить в судебную систему России мировых судей, которые будут подразделяться на участковых, специализированных и почетных ( см. Концепция судебной реформы в Российской Федерации. — С. 32).
Создание института мировых судей нашло свое воплощение в статьях 3, 4 и 28 федерального конституционного закона “О судебной системе Российской Федерации” от 31 декабря 1996 г. Очевидно, что у этих судов должна быть особая упрощенная форма судопроизводства.
Появление суда присяжных побудило законодателей разработать в УПК специфическую модель уголовного процесса, которая по форме и содержанию отличается от обычного порядка судопроизводства, хотя и строится на общих правилах.
Свою особенность имеет форма процесса в военных судах. Специфические черты свойственны протокольной форме уголовного процесса, производству по делам несовершеннолетних и применению принудительных мер медицинского характера, делам в порядке частного обвинения, рассмотрению дел лиц с физическими и психическими недостатками, делам протокольного производства и т. д.
В этой связи можно было бы обозначить две группы особенностей процесса по некоторым категориям дел.
Первая группа — это особенности судопроизводства, выражающиеся в предоставлении дополнительных процессуальных гарантий обвиняемым (подсудимым) по делам о преступлениях несовершеннолетних (гл. 32 УПК), по делам немых, глухих, слепых и других лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту, по делам лиц, не владеющих языком судопроизводства, по делам о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь (ч. 1 ст. 49, а также ст. 50 и 221 УПК), по заочному судопроизводству (ст. 246 УПК), по делам лиц, в отношении которых решается вопрос о применении принудительных мер медицинского характера (гл. 33 УПК).
Вторая группа — это особенности возбуждения и в основном досудебных стадий производства по некоторым прямо указанным законодателем делам: так называемое частное и частно-публичное обвинение (ст. 27 УПК); дела, где предварительное следствие не обязательно, так как полностью исчерпывается дознанием (ч. 1 ст. 126 и ст. 120 УПК).
Анализ двух групп реально существующих особенностей, на наш взгляд, должен предшествовать рассмотрению ставшего в последнее время дискуссионным вопроса о необходимости дифференцировать уголовное производство главным образом в плане введения в него упрощенных форм. Такой анализ необходим не только потому, что оценку любых предложений по изменению законодательства всегда должно предварять глубокое исследование существа положений действующего закона и практики их применения, но и в связи с тем, что одним из аргументов, приводимых в обоснование предложений о дальнейшей дифференциации уголовного производства, нередко бывают ссылки именно на упрощенный порядок.
Особенности первой группы, выражающиеся в предоставлении некоторых дополнительных гарантий обвиняемому, подсудимому и лицу, в отношении которого решается вопрос о применении принудительных мер медицинского характера, по своему содержанию отнюдь не означают отказа от общего порядка расследования и рассмотрения уголовных дел. Они существуют в рамках единого порядка судопроизводства, а их введение продиктовано главным образом необходимостью учета специфики лиц, чьи деяния составляют содержание соответствующих дел.
Такая личностная специфика связана либо с возрастом (дела несовершеннолетних), либо с наличием физических и психических недостатков, не позволяющих обвиняемому (подсудимому) самому полноценно осуществлять свое право на защиту (цела немых, глухих, слепых и т. д.), либо с душевной болезнью лица, совершившего общественно опасные деяния, что исключает его уголовную ответственность, но требует применения к нему принудительных мер медицинского характера (дела об общественно опасных действиях душевнобольных), либо с фактом не владения соответствующим лицом языком, на котором ведется судопроизводство.
Лишь по делам о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь, некоторые дополнительные процессуальные гарантии связаны не с особенностями личности обвиняемого (подсудимого), а с самой мерой наказания, исполнение которой исключает возможность исправления судебной ошибки, если бы она была допущена.
Выделяя производства по делам несовершеннолетних и по применению принудительных мер медицинского характера в самостоятельные главы УПК, законодатели сочли необходимым специально подчеркнуть, что порядок судопроизводства в обоих случаях “определяется общими правилами настоящего кодекса”. Что же касается предоставления дополнительных процессуальных гарантий обвиняемому и подсудимому, то подобное решение вопроса о соотношении общего и особенного в процессе возбуждения, расследования и рассмотрения соответствующих уголовных дел вполне правомерно.
Каково же конкретное содержание процессуальных особенностей, действующих в рамках единого порядка уголовного судопроизводства и отнесенных к первой группе?
1. По делам о преступлениях несовершеннолетних:
а) дело возбуждается лишь при достижении лицом соответствующего возраста, с которого по уголовному закону (ч. 1 ст. 10 УК РСФСР) наступает уголовная ответственность, и при условии, что с учетом характера преступления и личности данного несовершеннолетнего для его исправления недостаточны принудительные меры воспитательного характера;
б) предварительное расследование возможно только в форме предварительного следствия, проводимого исключительно следователями прокуратуры (ч. 2 и 3 ст. 126 УПК);
в) при производстве предварительного следствия и судебного разбирательства особое внимание должно быть обращено на выяснение возраста несовершеннолетнего, условий его жизни и воспитания, причин, способствовавших совершению преступления, наличия взрослых подстрекателей и иных соучастников (ст. 392 УПК); задержание и заключение под стражу в качестве меры пресечения может иметь место лишь в исключительных случаях (ст. 393 УПК), а в общем порядке предусмотрены такие меры пресечения, применяемые только в отношении несовершеннолетних, как отдача под присмотр родителей, опекунов и попечителей или отдача под надзор администрации закрытых детских учреждений, если несовершеннолетний воспитывался в подобном учреждении (ст. 394 УПК);
г) участие в деле защитника обязательно на предварительном следствии (с момента задержания или предъявления обвинения) и на суде, а отказ несовершеннолетнего обвиняемого или подсудимого от защитника необязателен ни для следователя и прокурора, ни для суда (ст. 49 и 50 УПК);
д) в допросе на предварительном следствии несовершеннолетнего обвиняемого, не достигшего 16 лет, может участвовать педагог, наделенный правом задавать ему вопросы и делать письменные замечания относительно правильности и полноты записей в протоколе допроса (ст. 397 УПК);
е) при объявлении об окончании предварительного следствия и ознакомлении обвиняемого со всеми материалами дела должен быть допущен законный представитель обвиняемого, если он ходатайствует об этом (ст. 398 УПК);
ж) предание обвиняемого суду осуществляется только коллегиально (ст. 221 УПК);
з) в ходе судебного процесса родители или иные законные представители обвиняемого имеют право участвовать в исследовании доказательств, представлять доказательства, заявлять ходатайства и отводы, присутствовать в зале судебного заседания в течение всего судебного разбирательства (ст. 399 УПК) ( см. Рыбальская В. Я. Особенности производства по делам о преступлениях несовершеннолетних. — Иркутск, 1972)
2. По делам немых, глухих, слепых и других лиц, которые в силу физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту:
а) участие в деле защитника обязательно на предварительном следствии (с момента задержания либо предъявления обвинения) и на суде, а отказ от защитника необязателен ни для следователя и прокурора, ни для суда (ст. 47, 49 и 50 УПК);
б) по делам глухих и немых обязательно участие в деле лица, понимающего их знаки, которое несет уголовную ответственность за заведомо неправильный перевод того, что было выражено знаками глухого или немого обвиняемого (подсудимого), а также за заведомо неправильную передачу ему содержания действий, происходящих при проведении предварительного следствия и на судебном заседании (ст. 57 УПК).
3. По делам лиц, не владеющих языком судопроизводства:
а) участие в деле защитника обязательно на предварительном следствии (с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия и предъявления ему всех материалов дела) и в суде, а отказ обвиняемого (подсудимого) от защитника необязателен для следователя, прокурора и суда (ст. 49 и 50 УПК);
б) вручение такому лицу копий следственных и судебных документов в переводе на его родной язык или другой язык, которым оно владеет, обязательно (ст. 17, 237 и 320 УПК);
в) обвиняемому (подсудимому) предоставляется право делать заявления, давать показания, заявлять ходатайства и выступать в суде на родном языке, а также пользоваться услугами переводчика, несущего уголовную ответственность за заведомо неправильный перевод (ст. 17 и 57 УПК).
4. По делам о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть применена смертная казнь:
участие защитника обязательно на предварительном следствии (с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия и предъявления ему для ознакомления всего производства по делу) и в суде, при этом его отказ от защитника необязателен для следователя, прокурора и суда (ст. 49 и 50 УПК).
5. При производстве по применению принудительных мер медицинского характера:
а) обязательно предварительное следствие, в ходе которого должны быть выяснены не только обстоятельства, подлежащие доказыванию по делу, но и наличие у лица, совершившего общественно опасное деяние, душевных заболеваний в прошлом, степень и характер душевного заболевания в момент совершения общественно опасного деяния и ко времени расследования дела, а также поведение этого лица как до, так и после совершения общественно опасного деяния (ст. 404 УПК);
б) обязательно участие защитника, который должен быть допущен к участию в деле с момента установления факта душевного заболевания лица, совершившего общественно опасное деяние (ст. 405 УПК), а с учетом того, что по таким делам следственное производство самому душевнобольному не предъявляется, защитник должен быть ознакомлен со всеми материалами, собранными до его вступления в процесс;
в) следственные действия с участием лица, совершившего общественно опасное деяние, проводятся лишь в тех случаях, когда этому не препятствует его психическое состояние (ч. 4 ст. 404 УПК), и применение мер пресечения к лицу, невменяемость которого установлена еще до возбуждения дела, исключено, а если душевнобольной, совершивший общественно опасное деяние, по своему психическому состоянию не представляет опасности для общества, следователь по окончании предварительного следствия прекращает дело, но при наличии оснований для применения к такому лицу принудительных мер медицинского характера следователь направляет материалы в суд (ст. 406 УПК);
г) рассмотрение дела в судебном заседании происходит с обязательным участием прокурора и защитника, непременно заслушивается заключение экспертов о психическом состоянии лица, совершившего общественно опасное деяние, и проверяются все обстоятельства, имеющие существенное значение для разрешения вопроса о применении принудительных мер медицинского характера (ст. 408 УПК), при этом извещенные судом и явившиеся на судебное заседание законные представители такого лица обязательно допускаются к участию в процессе и могут участвовать в исследовании доказательств, представлять доказательства, заявлять ходатайства и отводы;
д) по результатам судебного разбирательства выносится определение, которое может быть обжаловано близким родственником лица по рассматриваемому делу (ст. 409—411 УПК). Подробнее о порядке производства по применению принудительных мер медицинского характера см.: Элысинд Л. С. Расследование и судебное рассмотрение дел о невменяемых. — М., 1959; Настольная книга судьи. — М., 1972. — С. 691 — 705.
Вторая известная действующему законодательству группа процессуальных особенностей уголовного судопроизводства в общей форме может быть охарактеризована как установление отдельных изъятий из общих правил.
В чем же состоят эти особенности и каковы перспективы их сохранения и развития в будущем?
1. По делам так называемого частного и частно -публичного обвинения, то есть по делам об оскорблении, клевете без отягчающих признаков, умышленном причинении легких телесных повреждений и нанесении побоев, повлекших за собой кратковременное расстройство здоровья или незначительную стойкую утрату трудоспособности либо не повлекших этих последствий, об изнасиловании без отягчающих признаков, о нарушении авторских (плагиат) и избирательских прав, возбуждение дела (в отличие от порядка, действующего по всем остальным делам) возможно не иначе как по жалобе потерпевшего. Лишь в исключительных случаях, если дело об оскорблении, клевете без отягчающих признаков, об умышленном нанесении легких телесных повреждений или побоев и плагиате имеет особое общественное значение или если потерпевший в силу беспомощного состояния, зависимости от обвиняемого или по иным причинам не в состоянии защитить свои законные интересы, прокурор вправе возбудить дело и при отсутствии жалобы потерпевшего. В этих случаях оно направляется для производства дознания или предварительного следствия, а затем рассматривается судом в общем порядке.
Дела об оскорблении, клевете без отягчающих обстоятельств и умышленном причинении легких телесных повреждений или нанесении побоев подлежат прекращению за примирением потерпевшего с обвиняемым, если оно состоялось до удаления суда в совещательную комнату для вынесения приговора и при этом дело не было возбуждено прокурором либо он не вступил в дело, уже возбужденное судьей по жалобе потерпевшего (ч. 3 и 4ст. 27 УПК).
Формулируя особенности возбуждения дел частного и частно-публичного обвинения, законодатели, безусловно, учитывали объективные свойства соответствующих деяний, то есть то, что все они посягают на такие субъективные права личности, как честь, достоинство, половая неприкосновенность, право автора и изобретателя на имя. При охране этих прав силой государства не может не приниматься во внимание субъективное восприятие и отношение потерпевшего к имевшим место фактам, его желание или нежелание предать их огласке, неизбежной в результате возбуждения дела.
2. По делам частного обвинения дополнительно учитывается особый, бытовой характер соответствующих посягательств, в подавляющей массе возникающих на почве различных семейных и иных бытовых конфликтов. Сторонами в этих делах выступают, как правило, родственники, соседи, знакомые или сослуживцы. Указанная особенность, подтвержденная многолетней практикой. По этому вопросу см.: Кшпькало С. И., Лукашевич В. 3. Судопроизводство по делам частного обвинения. — Л.: ЛГУ, 1972. — С. 37 — 38; Гуценко К. Ф. О некоторых формах обвинения в советском уголовном процессе // Сов. государство и право. — 1958. — №4. — С. 127; Он же. К вопросу о частном обвинении в советском уголовном процессе // Правоведение. — 1959. — №4. — С. 137; Калашникова Н. Я. Судебное разбирательство дел частного обвинения. — М., 1953. — С. 12; Савицкий В. М., Потеружа И. И. Потерпевший в советском уголовном процессе. — М., 1963. — С. 95) и признаваемая большинством исследователей, делает объективно необходимым известное ограничение вмешательства государственных органов в урегулирование подобных конфликтов помимо воли потерпевшего и признание по такого рода делам юридической значимости факта примирения потерпевшего с обвиняемым.
3. По делам, по которым предварительное расследование полностью заканчивается дознанием (ч. 1 ст. 126 УПК), особенности производства, абсолютно не касающиеся стадии судебного разбирательства, заключаются в следующим: а) при проведении дознания, если ранее не участвовал защитник, то с 1992 г. защитник такое право получил; б) потерпевший, гражданский истец, гражданский ответчик и их представители лишь уведомляются об окончании дознания и о направлении дела прокурору, но материалы им для ознакомления не предъявляются (ст. 120 УПК).
Вместе с тем следует иметь в виду, что при проведении расследования в этой форме сохраняют свое действие единые правила собирания, проверки и оценки доказательств, основания к применению, изменению и отмене мер пресечения, все без исключения нормы об общих условиях производства предварительного следствия, предъявления обвинения, объявления об окончании расследования и предъявления обвиняемому всех материалов дела для ознакомления. Любое следственное действие (допрос, осмотр, обыск и т. д.) в процессе дознания проводится по тем же правилам и с теми же процессуальными гарантиями, что и на предварительном следствии.
В нашей литературе уже неоднократно обосновывалось мнение о необходимости отказа от тех ограничений прав участников процесса, которые ныне действуют при производстве дознания, исчерпывающего собой предварительное расследование по делу, и о необходимости полного единства процессуального режима предварительного расследования в уголовном судопроизводстве. См.: Перлов И. Д. Проблемы дальнейшего развития демократических основ уголовного судопроизводства в свете Программы КПСС // Советское государство и право. — 1962. — №4. — С. 87 — 89; Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. —М., 1970. — Т.2. — С. 37 — 38. 2! Бюллетень Верховного суда СССР. 1963. — №3. — С. 3 — 6.
Эта точка зрения и аргументация, приводимая в ее подтверждение, представляются неубедительными, не соответствующими реалиям судопроизводства.
Мы придерживаемся позиции, что процесс дифференциации в перспективе затронет как институты и отдельные процедурные действия стадии предварительного расследования, так и стадии судебного разбирательства, что, естественно, приведет к определенным ограничениям процессуальных гарантий, не затрагивая главных принципов судопроизводства.
Подытоживая все выше изложенное, можно с уверенностью утверждать, что дифференциация форм уголовного процесса является зеркальным отражением реалий судебной практики. В юридических науках новые веяния в теории и жизни закрепляются только пройдя через “фильтры” дискуссии и практики. С нашей точки зрения, процесс демократизации уголовно-процессуального законодательства непременно будет сопровождаться дифференциацией форм уголовного производства. Это веление времени.
1. 2. Уголовно-процессуальная форма как гарантия установления истины по делу
Дальнейшее совершенствование уголовно-процессуальной формы и ее дифференциация является необходимым условием, способствующим установлению истины по делу и защите прав человека. Несоблюдение процессуальной формы приводит к нарушению одного из основополагающих принципов уголовного производства — принципа законности. Эта же мысль четко выражена в Постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 18 марта 1963 года “О строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголовных дел”. В нем указывается, “что неукоснительное соблюдение предусмотренной законом процессуальной формы является непременным условием установления истины по делу и принятия правильного решения”21.
Рассматривая неукоснительное соблюдение процессуальной формы как гарантию установления истины по делу, нельзя в то же время не разграничивать понятий уважения к форме и борьбы с формализмом в уголовном процессе. Формализм заключается не в строгом, а в бессмысленном соблюдении установленных законом форм без учета их действительного значения и цели, в такой фетишизации форм, когда они учтутся сами по себе.
Одним из проявлений фетишизации является требование отмены правильного по существу приговора по одним лишь формальным соображениям. Так, один из специалистов высказал мнение, что приговор подлежит отмене, “когда в деле по небрежности следователя или судьи отсутствовало постановление о возбуждении уголовного дела..., постановление о предании обвиняемого суду” ( см. Басков В. И. Деятельность прокурора в рассмотрении уголовных дел в порядке надзора. — М., 1975. — С. 140 — 141). Это требование мотивируется тем, что в противном случае “какой может быть спрос за неправильное юридическое оформление следственных или судебных действий” ( см. Савицкий В. М. Прокурор в стадии предания суду // Советское государство и право. — 1972. - №6. — С. 88).
В этой связи особое значение приобретает разграничение понятий уважения к процессуальным формам и формализма в деятельность вышестоящих судов, когда решается вопрос, влечет ли допущенное нарушение отмены приговора или нет. К этим случаям вполне применимо признанное в общей теории права положение о том, что “законность предполагает уважение к “формальному” не ради самой формы, а ради заключенного в ней содержания”. Действительно, из того что при расследовании дела не была соблюдена та или иная форма судопроизводства, вовсе не следует, что вынесенное при этих условиях решение по существу неправильно ( см. Алексеев С. С. Социальные ценности права в советском обществе. — М.: Юридическая литература, 1971. — С. 99).
Вряд ли можно не согласиться с этой позицией. В несколько иной форме эта же мысль высказана в уголовно-процессуальном законодательстве, согласно которому кассационным основанием служат лишь такие нарушения форм уголовного производства, “которые путем лишения или стеснения гарантированных законом прав участников процесса... помешали суду всесторонне разобрать дело и повлияли или могли повлиять на постановление законного и обоснованного приговора”(ч. 1 ст. 345 УПК).
Между тем отмена в указанных случаях правильного по существу обвинительного приговора совершенно бесцельна, а отмена оправдательного приговора, кроме того, нарушает законные интересы невиновного.
Что касается “спроса” за нарушение форм судопроизводства, не повлиявших на правильность приговора, то этой цели служит в уголовном процессе институт частных определений. Отмена же приговора носит характер правоостановительной, а не штрафной санкции.
Проявлением уважения к “формальному” ради самой формы является высказанный в литературе противоположный тезис о том, что, во-первых, безусловные кассационные основания влекут отмену приговора “независимо от того, есть ли основания сомневаться в правильности вынесенного приговора или нет”, а во-вторых, закон “не связывает понятие существенного нарушения уголовно-процессуального закона с его последствиями” ( см. Перлов И. Д. Надзорное производство в уголовном процессе. — М., 1974. — С. 159). Если абстрагироваться от последствий нарушения, то кассационной инстанции пришлось бы отменить правильный по существу оправдательный приговор по такому основанию, как рассмотрение дела без участия защитника в том случае, когда по закону его участие обязательно (п. 4 ст. 345 УПК). Однако отменой правильного по существу оправдательного приговора кассационная инстанция вернула бы невиновного вновь в положение обвиняемого. Отсутствие защитника может вызвать сомнение в правильности лишь обвинительного, не оправдательного приговора, так как в функцию защиты не входит выявление обстоятельств, уличающих обвиняемого или отягчающих его ответственность.
Наряду с делением кассационных оснований на условные и безусловные целесообразно отметить нарушения форм судопроизводства, которые не влекут отмену приговора. К ним относятся, в частности:
а) нарушения, последствия которых в дальнейшем устранены (например, если свидетель, допрошенный без предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, затем допрошен с соблюдением требований ч. 2 ст. 158 УПК);
б) нарушения, которые на правильность приговора вообще не влияют (например, если в зале суда присутствовало лицо моложе шестнадцати лет);
в) нарушения, после и в результате которых законные интересы обвиняемого восстановлены (например, если обвинительный приговор отменен, а дело кассационной инстанцией прекращено при незаконном восстановлении кассационного срока);
г) нарушения, которые после вынесения приговора потеряли свою актуальность (например, если правильный по существу оправдательный приговор вынесен с нарушением п. I ст. 49 УПК);
д) нарушения, допущенные по окончании судебного разбирательства и подлежащие устранению судом, вынесшим приговор (например, если судом не были рассмотрены замечания на протокол судебного заседания);
е) нарушения, порождающие неясности и сомнения при приведении приговора в исполнение и устраняемые судом;
ж) нарушения, последствия которых нейтрализованы обстоятельствами, возникшими после вынесения приговора (например, если к моменту рассмотрения протеста прокурора против мягкости наказания произошли такие изменения в положении осужденного, в свете которых назначенное наказание не может быть признано несправедливым).
Представляется целесообразным установить в законе положение о том, что приговор может быть отменен Лишь в части наказания, если вопрос о виновности и квалификации преступления судом первой инстанции решен правильно. Отмена в таких случаях приговора излишне затягивает процесс, не давая никаких дополнительных гарантий интересов личности и правосудия.
В соответствии с принципом объективной истины на суде лежит обязанность правильного установления как виновности, так и невиновности подсудимого. Противоположная точка зрения заключается в том, что “невиновность подсудимого... не доказывается, а презюмируется” и поэтому “в ходе разбирательства невиновность не устанавливается... ее не обязательно доказывать”. К такому взгляду приводит, в частности, формалистическое толкование ст. 68 УПК, которая среди обстоятельств, подлежащих доказыванию, “называет... виновность обвиняемого и не относит к их числу его невиновность”( см. Кокорев Л. Д. Подсудимый в советском уголовном процессе. — Воронеж, 1973.- С. 65). При таком подходе гуманный принцип презумпции невиновности превращается в препятствие к удовлетворению законного интереса обвиняемого: быть оправданным ввиду положительной доказанности невиновности.
Конкретное нарушение уголовно-процессуального закона может быть признано кассационной инстанцией существенным или несущественным в зависимости от обстоятельств дела. Например, нарушения, допущенные при производстве осмотра, обыска, следственного эксперимента, предъявления для опознания, могут привести к утрате доказательственного значения протоколов этих действий и тем не менее не будут признаны существенными нарушениями, если это не повлекло существенной утраты полноты доказательств и не могло повлиять на выводы, содержащиеся в приговоре. Если же утрата названных доказательств могла повлиять на выводы суда, допущенные нарушения закона признаются существенными ( см.Бюллетень Верховного суда РСФСР. С. 9; 1994. - №5. - С. 14. 1968. - №7. - С. З; 1989. - №1).
Пленум Верховного Суда РФ разъяснил судам, что при наличии условий, указанных в ч. I ст. 345 УПК, к существенным нарушениям, влекущим отмену приговора, следует относить:
“невручение или несвоевременное вручение обвиняемому копии обвинительного заключения; несоблюдение требований закона о назначении судебного заседания; рассмотрение теми же судьями других уголовных дел ранее окончания слушания начатого дела; необеспечение подсудимому, не владеющему языком, на котором ведется судопроизводство, права пользоваться услугами переводчика; осуществление одним и тем же лицом защиты двух и более подсудимых, если интересы одного из них противоречат интересам другого; непредоставление подсудимому (при отсутствии у него защитника) слова для защитительной речи или последнего слова и др.”
В ч. 2 ст. 345 УПК дан перечень нарушений уголовно-процессуального закона, которые всегда признаются существенными и поэтому всегда влекут отмену приговора или определения суда первой инстанции. Такие нарушения принято называть безусловными основаниями к отмене приговора, их наличие всегда ставит под сомнение правосудность приговора. Это прежде всего:
1.3. Исторический аспект проблемы развития и дифференциации уголовного процесса
Изучение исторических и этнографических материалов правовых обычаев народов показывает, что форма правосудия существовала и при первобытнообщинном строе. Лицо, совершившее преступление, с соблюдением ритуальных процедур подвергалось наказанию вождем, советом старейшин или собранием племени. Одним из распространенных методов применения карательной власти бьыо изгнание члена родовой общины. Более детально по этому вопросу см.: Равдоникас В. И. История первобытного общества: 4.1 и II. — Л.: ЛГУ, 1947; Всемирная история. — М.: Госполитиздат, 1956. - T.I. -С. 106.
В отдельных случаях использовались и такие меры наказания, как “лишение мира”, “поток и разграбление” и “лишение жизни”.
С началом расслоения родового общества происходила имущественная дифференциация, что, естественно, увеличивало число конфликтов, которые ранее были исключительно редким явлением. При их разрешении старые родовые формы разбирательства стали постепенно вытесняться новыми. В этой связи И. Я. Фойницкий писал: “История уголовного процесса начинается господством в нем частного начала... Мало-помалу выясняется и постепенно развивается публичное начало уголовного процесса; он становится делом общественным, государственным” ( см. Фовнчцкш И. Я. Курс уголовного судопроизводства. Изд. 3-е. - СПб. 1902. — T.I. -С. 14).
Появляются разнообразные формы разбирательства криминальных конфликтов. На первоначальном этапе они носили розыскной (инквизиционный) характер, а впоследствии в процедуру рассмотрения дел постепенно стали вводиться элементы состязательного процесса.
Многообразие форм разбирательства дел практиковалось и в Древней Руси. Так, в XI веке в княжеском доме уголовный процесс осуществлялся по памятнику права “Русской правде” Правила судопроизводства сохранили следы живучих обычае и родового строя, которые еще не были изжиты в раннефеодаль-ном государстве ( см. Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. - С. 512). В своих вотчинах правосудие боярин отправлял сам лично либо через тиунов и отроков. По делам о преступлениях, в той или иной степени затрагивающих религиозные каноны и имущественные интересы церкви, судили митрополиты и игумены. Круг таких преступлений был достаточно широк: пошибание (изнасилование), умыкание (похищение женщин), церковная тяжба, “зелейничество”(употребление ядовитых трав во вред другим), “урекание” еретиком, “роспут” (самовольное расторжение брака), половая связь между родственниками и т. п. Более подробно об этом см.: История культуры Древней Руси. — М., 1951. — T.II.- С. 42 - 60.
Формы правосудия носили как состязательный, так и обвинительный характер. “Русская Правда” описывает такие формы досудебного установления отношений между обвинителем, потерпевшим и предполагаемым обвиняемым, как “свод”, “гонение следа”.
Состязательная (обвинительная) форма борьбы сторон, естественно, выросла из тех методов разрешения конфликтов, которые существовали еще в эпоху родоплеменных отношений.
“Суперники” (или “сутяжники”) некогда силой разрешали свой спор, причем сторонами были целые родовые группы. Естественным видоизменением этой формы разрешения конфликтов — уже при участии органов общественной власти — являлась активная помощь родичей “сутяжников” и их “соседей”, (“мира”), поскольку родовые общины превращались в соседские общины и верви. И весьма вероятно, что еще долго одним из видов разрешения конфликта оставалось вооруженное столкновение, несколько лишь упорядоченное в судебном поединке, то есть “поле” ( см. Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и руссах. — СПб,1870. — С. 269).
Правда, существование в Киевской Руси судебного поединка отрицается многими исследователями. “Несомненно, что судебные поединки... столь же древни у нас, как война... -говорит Владимирский-Буданов, -и, следовательно, отнюдь не заимствованы нами извне. Надобно думать, что судебные поединки, существующие рядом с ордалиями как их замена, зависящая от произвола сторон, к XIII в. начали вытеснять собою ордалии. Доказательство этого мы найдем в том, что дела, которые вели к полю, совершенно те же самые, которые вели к ордалиям” ( см.Владнмчрский-Буданм М. Ф. Обзор истории русского права. — С. 626).
Сравнительно-историческое изучение права показывает, что везде, где строй военной демократии переходил в феодальную систему, одним из главных методов судебного разрешения конфликтов становился поединок. И если позднейшая история русского права показывает широкое применение “поля”, то, конечно, это не начало развития института, а его закат. С исчезновением последних остатков старой демократии родового строя поединок приобретает иной характер. Известно, что даже в XVI в. он встречается довольно часто, но уже подвергается определенному классовому регулированию: дворяне-помещики стали отказываться “лезть на поле” против крестьян, заявляя, что им “невместно” драться с холопами и смердами.
О причинах отсутствия указаний на поединок в “Русской Правде” можно только строить предположения. Нельзя отрицать возможности некоторого воздействия, так сказать, механического порядка на текст “Правды” со стороны церковников. Поединок, бесспорно имевший место в жизни Киевской Руси XI — XII вв., должен был отразиться в современных законах и в их первой кодификации — в “Русской Правде”. Но затем он, как наиболее противный духу христианства, мог совсем или почти исчезнуть со страниц этого сборника под пером первых благочестивых переписчиков памятника ( см. Сергеев С. И. Лекции и исследования по древней истории Русского права. Изд. — 3-е. — СПб, 1903. — С. 579 - 580).
Выходить на поединок должен был, с одной стороны, ответчик, с другой — истец или его послух. Победитель признавался во всех случаях правым. Наряду с поединком другим процессуальным методом состязания являлись ордалии, то есть испытания истины с помощью сил природы. Метод этот, как показывает сравнительная история права, применялся еще в языческие времена, а затем церковью был приспособлен к христианскому вероучению, и только значительно позже церковь стала возражать против применения ордалий как искушающих Бога методов. В Киевской Руси были в ходу только испытания железом и водой. Первое (иначе называемое “испытание огнем”) осуществлялось дачею в руки куска раскаленного железа. Порядок испытания водой не определялся в законе. Можно предположить, что на практике применялось только испытание холодной водой. По аналогии с памятниками феодального права, вероятно, при испытании обвиняемого (ответчика) опускали в освященную воду. Если он шел ко дну, то считался невиновным, так как чистая стихия (“вода крещения”) принимала его, и тогда он вытаскивался из воды оправданным и выигравшим тяжбу.
Следует отметить, что право “Русской Правды” значительно ушло вперед от примитивных обычаев доклассового общества и представляло собой развитую правовую систему, при которой можно говорить о суде, процессе, судебных доказательствах. Среди них самостоятельное место занимала и присяга, поставленная уже на более скромное место по сравнению с поединком и ордалиями.
Остается спорным, кто присягал в тех случаях, когда при отсутствии послухов рота (клятва) являлась самостоятельным способом разрешения тяжбы. Если брать отдельные постановления “Русской Правды”, то мы найдем в них присягу истца -по делам о взыскании долга не свыше трех гривен, а также присягу ответчика — по искам о поклаже, по обвинению о даче приюта беглому холопу. Наконец, предусматривается случай, когда один человек обвиняет другого в нанесении удара,хотя нет ни следов от удара, ни свидетелей. В таком случае жребий определяет, кому из “сутяжников” принимать присягу.
Как известно, во всех тех случаях, где от судьи прямо (оценка улик) или косвенно (жребий) зависит выбор стороны, которая должна будет подвергнуться испытанию или получить право принесения присяги, возможно более или менее явно выраженное пристрастие суда к одной из сторон, имеющее классовую основу. Судебная практика в этих вопросах, несомненно, была достаточно запутана, поэтому нет полной ясности и в законодательных текстах.
Краткий обзор показывает, что в “Русской Правде” имеются все типичные для обвинительного процесса строго формальные доказательства, проникнутые религиозной идеологией. Эти же черты — формализм и религиозная окраска — характеризуют порядок использования послухов и видоков. В литературе нет общего мнения по вопросу о значении этих терминов. Одни исследователи полагают, что “видок” — очевидец свершившегося факта, “послух” — человек, свидетельствующий по слуху.
Более обоснованным кажется взгляд, по которому видок есть простой свидетель в современном значении этого слова, а послух — пособник, на которого “послался” истец или ответчик. Процессуальная роль последнего иная, чем свидетеля, гораздо более активная. Как указывалось ранее, послух может быть вызван противной стороной на поединок. Такая точка зрения подтверждается и тем, что закон прямо требует определенного числа послухов в различного рода делах: об убийстве — семь (ст. 18 “Пространной Правды”), о личных оскорблениях — два (ст. 31 “Пространной Правды”). Послух обязан был явиться в суд, а его неявка влекла проигрыш тяжбы стороной, сделавшей на него ссылку. Он должен был полностью подтвердить на суде все, заявленное стороной, которую он поддерживает:
“слову противу слова”, как говорит ст. 29 “Пространной Правды”. Но уже в позднейшем памятнике (“Псковская Судная грамота”, ст. 22) указано, что если послух “не договорит” или “переговорит”, послушество его теряет всякое значение. Если послухи обеих сторон покажут согласно со словами тех, кто их поставил, они должны идти на роту, то есть на клятву.
Все описанное дает понятие о судебном процессе как тяжбе сторон перед князем или поставленными им судьями независимо от предмета спора, поскольку в эпоху “Русской Правды” уголовный и гражданский процесс не различались. Можно сказать, что каждый “иск” являлся, в сущности, “обвинением”:
всякое притязание носило деликатный характер.
Надо отметить, что постановления “Русской Правды” полностью не исчерпывают сведений о судопроизводстве данной эпохи, хотя она еще долго оставалась общим законом, который определял и ход процесса, и применяемые судами наказания. Несомненно, что в делах о преступлениях, наиболее открыто затрагивающих интересы господствующего класса, княжеская власть применяла более активные формы производства.
Заметное место организации судебной деятельности уделено и в Судебнике 1497 года. В нем укрепились начала розыскного процесса. Суд отправлялся только наместником великого князя московского, представители же удельных князей, еще не потерявших своих судебных прав, только присутствовали при отправлении правосудия, а затем получали часть судебных доходов. Позже великий князь ограничивал судебную власть удельных князей по делам о душегубстве, которые изымались из их ведения и передавались судам великого князя московского.
В грамотах конца XIV в. в отношении наиболее важных уголовных дел, затрагивающих интересы господствующего класса (разбой, душегубство, татьба с поличным), нередко устанавливалось, что в подобных случаях смешанный суд должен собираться не по месту подданства обвиняемого, а по месту совершения им преступления. Это правило, конечно, лучше обеспечивало быстроту раскрытия таких преступлений. В отношении важнейших уголовных дел акты сохранили указания на то, что в ряде случаев как обычные, так и смешанные суды обязаны были представлять свое производство на решение князя с боярами.
В XVI в. началось дробление судебной власти. Каждый князь имел свой суд. Но если тяжущиеся стороны были людьми разных князей, то споры разрешали смешанные или общие суды. В этот период функционировали вотчинные, волостные и владельческие суды монастырей и церквей ( см. Очерки истории СССР. XIV — XV вв. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1953. - Т.П. — С. 59). Каждый из них имел специфический состав участников процесса, и своеобразную форму разбирательства.
Дальнейший шаг в изменении организации суда по более тяжким преступлениям был связан с проведением на Руси административной реформы 1555 года, по которой наместники и волостели (правители) в государственных (черных) волостях упразднялись, а для управления всеми делами население выбирало “излюбленных” старост с целовальниками. На старост и целовальников и были возложены все судебно-полицейские функции, которые раньше принадлежали кормленщикам, то есть наместникам и волостелям, бывшим на казенном содержании. Фактически эта реформа передавала все местное управление и суд дворянам — средним и мелким помещикам.
Царский наказ белозерским губным старостам и целоваль-никам 1571 года содержит подробные правила производства следствия над разбойниками и определяет силу доказательств против них: а) человек, признававшийся в совершении разбоя, подвергался смертной казни; б) если обвиняемый под пыткой обвинял другого человека (“язык”) в участии в разбое, то в отношении последнего производился “повальный обыск”, то есть опрос большой группы соседей о его поведении, и в случае его “облихования” (обличения) он также подвергался смертной казни; в) человек, обвиненный истцом в разбое на основании “поличного” (вещественных доказательств), но против которого не было оговора соучастника на пытке, также проверялся повальным обыском, и в случае его “облихования” без указаний на определенное преступление он подвергался пожизненному тюремному заключению с уплатой из его имущества истцу половины суммы иска; г) человек, оговоренный обвиняемым на пытке (“языком”), но одобренный при проведении “повального обыска”, освобождался от наказания; д) если при “повальном обыске” половина людей назовет обвиняемого добрым, а половина лихим, он заключался в тюрьму пожизненно, но если впоследствии обнаруживалось его участие в разбое, он подвергался смертной казни, а “обыскные люди”, которые назвали его добрым платили штраф (“выть”).
В Уставной книге разбойного приказа (около 1555 г.), в которой излагались все правила, относящиеся к “разбойным и татиным” делам, было введено правило о наказании наравне с разбойниками всех тех, кого обвиняли в различных формах помощи и укрывательства разбойников.
С именем Ивана IV связана дальнейшая централизация суда и управления, в частности издание более полного Судебника (1550 г.). Боярская дума, расширенная включением в нее многих дворян, оставалась центральным органом управления и суда, но не ограничивала власти царя, который судил лишь высших представителей власти и крупнейших феодалов. Все остальные важнейшие дела решала дума, при этом обычной формулой было выражение: “По государеву приказу бояре приговорили”. Для разбирательства уголовных дел при думе была организована расправная палата.
С расширением функций центральных органов, увеличилось число приказов, ведавших различными отраслями управления не отделенного от нее суда. К суду, в частности, имели отношение так называемые четвертные приказы, управлявшие тяглым населением. При проведении губной (уголовной) реформы постепенно оформился к 1555 году разбойный приказ. Он имел особое значение в организации контроля над деятельностью местных губных учреждений, осуществлявших террористическую расправу с выступавшими против феодальной эксплуатации элементами. Существовали приказы, ведавшие судом над детьми боярскими и дворянами, а также над “церковными людьми”: патриарший разряд и приказ церковных дел (патриарх судил вместе со своими боярами).
Укрепление центральной власти выразилось в изменениях организации местных органов власти. Постепенно, начиная с окраин государства, наместники заменялись воеводами, в руках которых сосредоточивались функции военного и гражданского управления. Они осуществляли свои функции через съезжую или приказную избу.
Все указанные органы суда должны были руководствоваться в своей деятельности как судебником, так и специальными правилами производства по делам о “ведомых лихих людях”. Так, ст. 60 Судебника прямо разграничивает подсудность наместников и губных старост и делает ссылку на правила, введенные губными грамотами.
С проведением судебно-административной реформы упраздняются смешанные или общие суды, имевшие такое большое значение в предшествующий период. Теперь рассмотрение дел подлежало губным учреждениям, а незначительные уголовные преступления и гражданско-правовые споры, не затрагивавшие владения землей, — земским. При таком построении суда некоторые дела могли проходить по трем судебным инстанциям: суд местный, суд приказов и суд Боярской думы.
По делам, не подлежащим ведению губных учреждений, сохранился старый, то есть обвинительный (состязательный) порядок процесса с широкими правами сторон, собиравших и представлявших доказательства и имевших право примирения. Однако расширение розыскного начала отразилось и на делах, рассматривавшихся в порядке обвинительного процесса, за которым теперь укрепилось наименование “суда” в смысле видового термина, в отличие от “сыска”, то есть процесса розыскного.
Эти изменения коснулись прежде всего системы доказательств. Постепенно вышли из употребления поединки (“поле”). Уже в конце XV и начале XVI в. дворяне все чаще отказываются “лезть на поле” с представителями низших классов или ставят вместо себя бойцов-наймитов. Судебник 1550 года еще знает “поле”, указ 1556 года заменил его крестным целованием, то есть присягой. Дальнейшее развитие получил институт свидетельства. Термин “послухи” теперь обозначает не соприсяжников, а свидетелей. Значительное место занимают письменные доказательства — всякого рода акты. Изменяется и положение суда, усиливается его активность. Суд требует от сторон доказательств и сам принимает меры к их отысканию.
Судебник расширил круг преступлений, направленных против интересов государства. К ним, кроме известных старому Судебнику “коромолы” и убийства господина, относились, сдача неприятелю города (измена), поджог и составление подметных писем. Соответственно расширению круга преступлений, признаваемых государственными, расширяется и применение смертной казни. Вместе с тем в Судебнике упомянуты и телесные наказания (“торговая казнь” — битье кнутом).
Существенное изменение в уголовный процесс внесло Соборное уложение 1649 г. С переходом судебной власти к воеводам судебные коллегии излюбленных (избранных) голов с це-ловальниками почти всюду были упразднены. Губное же ведомство, в котором приказный элемент в лице старосты получил решительное преобладание над земским, расширялось.
В губных учреждениях “сыск” берет решительный перевес над “судом” (так назывался старый обвинительный процесс). Первоначально, как явствует из текста губных грамот, это не был собственно процесс, а лишь средство поимки и наказания ведомых лихих людей. Поскольку таковыми стали считать не только схваченных на месте преступления, но также рецидивистов и лиц, “облихованных” общиной, то всех их стали расспрашивать, не совершали ли они прежде преступлений, стали доискиваться мнения общины через повальный обыск. Таким образом, короткая процедура казни ведомых лихих людей превращается в особый вид процесса. К этому присоединяются расспросы пойманных об их сообщниках: суд становится активным, преследуя преступников по своему почину.
Правда, еще сохраняется форма суда, то есть обвинительного процесса, для дел, не затрагивающих определенно понимаемого государственного интереса. К ним относится и ряд уголовных дел — бой, грабеж. Если казалось, что затронутый государственный интерес — интерес господствующего класса, то применялся, все расширяя сферу своего действия, розыскной процесс — “сыск”. Судья делается самым активным элементом процесса, “обыскивая всякими сысками накрепко” обстоятельства дела. Права сторон суживаются, за “сговор” с обвиняемым истец сам подвергается пытке. Судоговорение превращается в “допрос” и “очную ставку”. Способами доказательства являются: поличное (когда вещь вынута у обвиняемого из-под замка), повальный обыск, то есть поголовный опрос большего или меньшего числа местных людей, сила которого постепенно падает по мере обращения его в одно из доказательств наряду с другими, и, наконец, собственное признание и тесно связанная с ним пытка. До конца XVI в. собственное признание не было необходимым доказательством, хотя, как указывалось выше, пытка применялась и раньше, главным образом с целью добиться оговора соучастников. С конца XVI в. она сделалась главным средством розыска, практикуясь широко и в различных видах.
Вызванные экономическим кризисом городские восстания (“соляной бунт” в Москве, восстания в Пскове и Новгороде), бунты закрепощенного крестьянства, а также закрепление сословий на службе абсолютной монархии повлекли за собой дальнейшее распространение розыскного процесса за счет старого обвинительного.
Наряду с развитием судебных инстанций, подчиненных центру, и устранением из судов представителей местного населения возникает и крепнет бюрократизация суда. Она выражалась в полном господстве дьяков и подьячих как “законо-искусников”, могущих вести письменные протоколы сысков, допросов и очных ставок, в производстве безгласном, розыскном, не потерявшем в руках “приказных” своего фискального характера и сопровождаемом лихоимством, волокитой и ябедничеством ( см. Сыромятников Б. И. Очерк истории суда в древней и новой России // Судебная реформа. — T.I. —С. 127). Сохранился также и суд вотчинника и помещика над своими людьми. Из его подсудности были изъяты дела о разбое и другие “губные” дела. Впрочем, и по этим делам вотчинники имели право производить предварительный сыск, в который включалась и пытка ( см. Покровский М. Н. Русская история. — М., 1976. — Т.2. — С. 121).
Царствование царя Алексея Михайловича ознаменовалось рядом восстаний крестьян и волнений низов посадского люда, направленных против политики дальнейшего закабаления. Изданное в этих условиях в 1649 году Соборное уложение выражало интересы дворянства и верхушки посадского населения значительно более полно, чем Судебники.
Уложение является первым полным сборником законов, охватывающим вопросы государственного, административного, финансового, гражданского, уголовного права и судопроизводства. Вопросы судоустройства и судопроизводства охвачены главами Х — XV, при этом в главе Х изложено и обязательственное право. Главы XXI и XXII составляют кодекс уголовного права вперемежку с нормами, относящимися к судопроизводству по делам “разбойным” и “гатиным”. Впрочем, нормы уголовного права разбросаны и по другим частям Уложения.
Часть статей Уложения уже в октябре 1648 года слушалась царем и Боярской думой, а затем была прочитана выборным людям. В январе 1649 года таким же порядком были обсуждены остальные статьи проекта. “Торопились покончить дело, чтобы выборные поспешили разнести по своим городам рассказы о новом курсе московского правительства и об Уложении, обещавшем всем “ровную” справедливую расправу... Чтобы объяснить такую быстроту законодательной работы, надобно припомнить, что Уложение составлялось среди тревожных вестей о мятежах, вспыхивавших вслед за июньским московским бунтом в Сольвычегодске, Козлове, Талицке, Устюге и других городах, и заканчивалось в январе 1649 года под влиянием толков о готовившемся новом восстании в столице” ( см. . Ключевский В. О. Курс русской истории. 4.3. —С. 171).
В то же время авторы Уложения, созданного непосредственно вслед за опасным “соляным бунтом” 1648 года, подчеркивали, что ставили себе задачу составить такое Уложение, чтобы “всяких чинов людям от большого и до меньшого чину суд и расправа была во всяких делах всем ровна”.
Кроме обещания равного суда, сделанного во вступлении к Уложению, та же мысль повторена в ст. 1 главы Х (“О суде”):
“Суд... судить бояром и окольничим и думным людем и дьяком, и всяким приказным людем, и судьям, и всякая росправа делать, всем людем московского государьства, от большого и до меньшого чину в правду... а своим вымыслом в судных делех по дружбе и по недружбе ничего неприбавливати или убавливати, и ни в чем другу недружитъ, а недругу немстить, и ни кому ни в чем ни для чего не норовить, делать всякие государевы дела нестыдяся лица сильных, и избавляти обидящего (!) от руки неправедного”.
Конечно, это не “единый и равный для всех суд”. Уложение различает наказания исходя из всех обычных для феодального строя привилегий. Глава 22 Уложения устанавливает ряд отличий в наказуемости за общие уголовные преступления в зависимости от сословного и семейного положения виновных. Господин, отец, муж пользуются усиленной охраной против посягательств со стороны подвластных, детей, жены. Подвластный за один умысел против господина карается отсечением руки. Жена за убийство мужа закапывается живою в землю. Уложение лишь обещает суд одинаковый, “нелицеприятный и для боярина и для простолюдина”.
В отношении организации суда Уложение исходит из ранее сложившейся системы. Особа царя теперь еще более отделяется от органов творимого его именем правосудия. Уложение запрещает под страхом наказания обращаться челобитьями к царю, минуя надлежащие учреждения. Только в тех случаях, когда в приказе дело не будет разрешено, жалобщику дозволяется “бить челом” государю со ссылкой на отказ в правосудии.
Боярская дума обрисована в Уложении как высший суд. Она рассматривает спорные дела. Ниже Боярской думы стояли приказы, являвшиеся по общему правилу и административными, и судебными органами. Органами суда на местах были и губные учреждения, и воеводы, но первые в XVII в. уже переродились из ячеек земского самоуправления в низшие органы приказной системы.
Мы останавливаемся несколько подробнее на уголовном судопроизводстве по Уложению 1649 года, потому что многие его правила продолжали действовать в течение всего XVIII и первой половины XIX вв., то есть вплоть до издания Свода Законов Российской империи.
Для дел разбойных, татиных и убийственных со времени Иоана IV судами являлись разбойный приказ и губные старое -ты. Впоследствии для дел о тех же преступлениях, совершаемых в Москве, был учрежден земский двор. Но в эти учреждения дела попадали лишь тогда, когда истцы “били челом с поличным” или подсудимые были “лихованы в обысках” либо обвинены “язычными молками”. Без этих условий дело разбиралось в судных приказах. Если же дело доходило до пыток, истцов и обвиняемых отсылали в Разбойный приказ. В 1682 году разбойный приказ был переименован в сыскной и под этим названием существовал в XVIII в.
Поводами к возбуждению дела являлись передача челобитной в суд или привод виновного с поличным. По губным делам поводом могло быть и известие о преступлении; оно проверялось посредством повального обыска или оговора, сделанного преступником об участии в преступлении другого лица.
В XVII в. еще более углубились различия между двумя формами процесса: старым обвинительным процессом и все более развивающимся новым розыскным процессом. Характерной для Уложения чертой является возможность в ряде случаев перехода дела, начавшегося порядком обвинительного процесса к производству в порядке розыскного процесса. При этом и в делах гражданских могли применяться самые энергичные меры сыска — опрос и пытка, на что имеются многочисленные указания в Уложении.
Под влиянием расширения сферы розыскного процесса происходят перемены в доказательственной системе. В порядке “суда” еще встречаются старые способы доказывания в виде присяги одной из сторон (гл. XIV, ст. 8) и жребия. “Поле”, то есть поединок, уже не упоминается в Уложении.
Старое “послушество” принимает здесь характер свидетельских показаний в следующих формах:
1. Ссылка из виноватых, то есть просьба одной из сторон о вызове определенного свидетеля с обязательством подчиниться обвинению, если свидетель покажет против стороны, делавшей на него ссылку (гл. X, ст. 158—159, 160, 176).
2. Общая ссылка, то есть свидетельство лица, на которого ссылались обе стороны. Такими лицами могли быть крестьяне и женщины (гл. X, ст. 173), но не отпущенные на волю холопы (ст. 174). Сила такого свидетельства, ранее неоспоримая, в Уложении несколько ограничивается.
3. Свидетели в современном смысле слова. Некоторые категории лиц не допускались к свидетельству: жена против му-
жа, дети против родителей, холопы против господ. Свидетель из высшего класса предпочитался свидетелю из низших.
Письменные акты в Уложении приобретают силу решающего доказательства, которое может быть отвергнуто только при уголовном обвинении в подлоге той стороны, которая представила документ.
По делам, производившимся в порядке обвинительного процесса, судьи после подачи челобитной вызывали ответчика. Если истец и ответчик договаривались между собой о сроке явки перед судом, то неявившийся “обвинялся в иске”. Но это не касалось дел крепостных (гл. X, ст. 108—109). Вызов делался посылкой дьяком “зазывной памяти” ответчику через пристава, который брал с него поруки, что “станет к ответу”. В случае троекратной неявки ответчика иск удовлетворялся (ст. 117). Если ответчик являлся, а истец не являлся в срок и пропускал еще неделю, то истец лишался иска, кроме крепостных дел (гл. X, ст. 109—111). С обеих сторон суд брал “ставочные, поручные записи” в том, что им до вершения дела без указу с Москвы не съезжать (гл. X, ст. 123). При явке сторон судья, выслушав истца, допрашивал ответчика. По делам, рассматриваемым в этом порядке, было возможно примирение сторон.
Подьячие записывали речи сторон (без “приписки и скобления”), а когда суд заканчивался, то истец и ответчик прикладывали к запискам руку. После того как подьячий с этой записки напишет судное дело набело, дьяк, сверив, закрепляет ее своей рукой (гл. X, ст. 11).После судоговорения запрещалось принимать дополнения к делу (гл. X, ст. 21 и 22). Дело решали все судьи, а кто не присутствовал, о том ведено было описывать в приговоре (гл. X, ст. 23).
Виновный должен был вознаградить оправданного за все “убытки и проести”, кроме существа иска, с него также взыскивалась пошлина в пользу казны, соразмерявшаяся с его состоянием (гл. X, ст. 124—127).
Отличительными чертами розыскного процесса были отсутствие сторон и активность суда. Суд доискивается правды, судоговорение превращается в допрос и “очную ставку”. Если лицо, возбудившее дело (“истец”), начинал “сговаривать”, то есть отказываться от выдвинутого им обвинения, то суд мог подвергнуть пытке и его.
Такое построение процесса приводило к иной системе доказательств по сравнению с обвинительным процессом. Основным доказательством становилось признание обвиняемого.Судьи добивались признания, необходимого для того, чтобы обвиняемый подвергся полному наказанию. Впрочем, признание вины требовалось не всегда. При непризнании или подозрении в других преступлениях обвиняемого подвергали пытке.
Если разбойники оговаривали знатных людей, детей боярских или торговых людей, которые прежде в приводе не бывали и ни на каком воровстве не объявлялись и ни в каких причинах не бывали, то по их просьбе назначался обыск (гл. XXI, ст. 39). Когда же дворяне, приказные люди и дети боярские приводили своих крестьян или дворовых людей, обвиняя их в разбое или татьбе, последних сразу же пытали (гл. XXI, ст. 48).
Следующим видом доказательства, за которым признавалась большая сила, являлось поличное, то есть обнаружение у заподозренного краденой вещи. Брать поличное следовало с приставом и понятыми (Уложение, гл. XXI, ст. 87). Такое поличное было полным доказательством, однако приведенный с поличным подвергался пытке для получения сознания (ст. 50). Поличное избавляло истцов от предъявления иных доказательств. Если обвиняемого приводили без пристава, то привод сохранял свою силу лишь тогда, когда приведенный не бил челом.
Повальный обыск в эпоху Уложения превратился в одно из доказательств в ряду многих. В отдельных случаях его можно было оспорить другими доказательствами. Повальный обыск производился следующим способом. К губным старостам и це-ловальникам на обыск должны собираться боярские дети и их приказчики, крестьяне различных владельцев. Губные старосты расспрашивали их по крестному целованию.
Показания обыскных людей записывал губной дьяк по статьям порознь; обыскные люди к записям “прикладывали руку”. Если обыскные люди объявляли, что совершено преступление, то оговариваемые назывались “лихими людьми с доводом”. Обыск применялся и в отношении лиц, оговоренных на пытке преступниками. “Облихованного” пытали, а имущество его арестовывали (гл. XXI, ст. 35).
Таким образом, в розыскном процессе по Уложению (то есть в “сыске”) мы встречаем следующие характерные черты:
а) признание за некоторыми видами доказательств полной силы, к которым относились сознание обвиняемого, вынуждаемое пыткой, и поличное;
б) различное отношение к доказательствам в зависимости от классового положения лиц, от которых они исходят (в некото
рых случаях Уложение требует для производства повального обыска собирать людей определенного социального положения).
Эти признаки характерны для системы формальных доказательств розыскного процесса абсолютной монархии. Конечно, в Уложении еще нет законченной системы формальных доказательств, введенной в русское законодательство Петром I. Но это ее зародыш.
Особыми чертами характеризовался процесс по “государевым делам”, то есть по политическим преступлениям. Законом, определявшим порядок этого производства, была вторая глава Уложения. Однако в ней не содержалось ни перечня органов, ведущих производство по государевым делам, ни последовательного изложения хода сыска.
Круг государевых дел очерчивался очень широко. Сюда входили не только измена и бунт, незаконный переход границ и письменное соглашение с иностранными жителями, “шатания” и “смута”, “умышление на государево здоровье”, но и “неистовые речи” и “негожие слова” о царе. По всем “государевым делам” от каждого человека, какого бы звания и состояния он не был, закон требовал активной помощи в изобличении виновных. Каждый, крикнувший полную грозного значения формулу — “слово и дело Государево!” — немедленно схватывался соответствующими полицейскими чинами и доставлялся к органам политического сыска.
Статья 19 прямо угрожает смертной казнью за недонесение о политическом преступлении. Отсюда, по общему правилу, производство по государевым делам начиналось принесением извета (доноса). Глава вторая Уложения не упоминает о других поводах возбуждения уголовного дела. Однако в отдельных случаях могли возникать и безызветные дела (при захвате беглого на рубеже, при задержании человека с оружием в руках на царском дворе и др.).
Важность “государевых дел” в глазах правительства обусловила требование, чтобы каждое такое дело как можно скорее было отослано в Москву. Поэтому воевода по принятии извет-ной челобитной должен был арестовать обвиняемого, если он не был задержан ранее, а затем учинить “распрос” изветчику. Записанные “распросные речи” немедленно отсылались в Москву. Туда же пересылали обвиняемого и изветчика под надежной охраной. Кроме срочности производства, сыск по государевым делам характеризовался также полной тайной. Дела эти иногда именовались “тайными царственными делами”.
Боярская дума как основной орган решения дел о государственных преступлениях могла и сама производить сыск через отдельных своих членов или поручать производство его иным лицам.
Особенностью сыска по государевым делам было активное участие в нем не одного обвиняемого, но и изветчика. Уже в распросных речах он обязан был “слаться” на свидетелей, а в ходе сыска — уличать обвиняемого.
Орган, продолжающий сыск, производил прежде всего “распросы” изветчика, а затем обвиняемого и свидетелей, если на них “слались”. Они производились порознь в отношении каждого допрашиваемого. Показания свидетелей, опровергавших ссылку на них изветчика, имели решающую силу против него.
Характернейшей чертой розыска по политическим делам было стремление подтвердить вину того или иного участника дела его собственным признанием. Отсюда — значение очных ставок со взаимным уличением и особенно пыток. Поэтому отказ от ранее данного признания влек за собой повторение всей процедуры розыска.
Перечисленные особенности процесса по государевым делам ярко обрисовывают его как процесс розыскной, в котором воеводы и приказные “правды доискивались”, не стесненные ни кругом субъектов процесса, ни процессуальными средствами.
По окончании сыска следовал приговор: “Учинить указ по сыску”. Содержание приговора могло быть двояким. Он либо осуждал того, на кого был сделан извет, либо содержал обвинение самого изветчика. Приговор по государевым делам только в редких случаях выносился воеводой. По всем сложным делам он выносился Боярской думой или царем.
В области уголовно-правового и процессуального законодательства царствование Петра, несмотря на огромное число указов и регламентов, сохранило основные тенденции XVII в. Неоднократно подтверждалось, что Уложение царя Алексея Михайловича сохраняет полную силу. И действительно, основные идеи этого дворянско-помещичьего кодекса нашли не только подтверждение, но и дальнейшее развитие в законодательстве Петра. Сохранился суд помещиков над людьми, усилился розыскной характер процесса по всем важнейшим делам, еще более возросла жестокость наказаний, и в то же время особенно рез
ко проявился характер феодального права: в ряде случаев не только степень, но и род наказания зависели от сословной принадлежности обвиняемого и потерпевшего. Общий характер наказания как меры, направленной на подавление малейшего проявления бунта против крепостнических порядков и даже простого ослушания царской воли, усугублялся задачей устрашения окружающих. Угрозы применения беспощадной казни сопровождали почти каждый закон.
В области уголовно-судебной царь являлся не только источником закона, но и непосредственным судьей. Известно, что при подавлении стрелецких бунтов протоколы розысков докладывались царю, и Петр лично выносил смертные приговоры. Позднее Сенат при рассмотрении особо важных дел должен был представлять их на окончательное решение царю.
Уголовное право и судопроизводство этого периода являлись одной из форм внеэкономического принуждения, которое поддерживало феодально-крепостническую систему. В Указе 1714 года давалось широкое определение преступления, предоставляющее полный простор для привлечения к уголовной ответственности любого лица: “Все то, что вред и убыток государству приключить может, суть преступление”. Жестокость наказаний, известная праву XVII в., еще более увеличилась. Почти каждый указ грозил ослушнику “лютой казнью”. Это объясняется еще и тем, что сам законодатель провозгласил в Воинском уставе целью наказания устрашение: “Всякий бунт, возмущение и упрямство без всякой милости имеет быть виселицею наказано... дабы чрез то другим страх подать, и оных от таких непристойностей удержать”.
Указ 1718 года, запрещающий подачу челобитных царю, устанавливал за нарушение такие наказания: для знатных людей — лишение чина или имения, для других (“нижнего чина и подлых”) — наказание жестокое (телесное).
Характер процесса вполне отвечал заданиям судебных органов. Последние остатки состязательного процесса (старинного “суда”) исчезают. “Суду и очным ставкам не быть, а ведать все дела розыском”, — постановлял еще указ 1697 года. А затем в 1716 году в приложенном к Воинскому уставу “Кратком изображении процессов” Петр установил заимствованные из Западной Европы подробные правила розыскного (следственного) процесса.
“Краткое изображение процессов” отнюдь не было полным кодексом уголовного судопроизводства. Здесь еще сохранились термины старого московского обвинительного процесса:
“челобитчик” (истец) и “ответчик” (в смысле “обвиняемый”). Отдельные положения этого закона как будто приравнивают челобитчика к стороне старого процесса, поскольку, например, его показание не принимается в качестве полноценного свидетельского показания. Закон говорит также о рассмотрении судом сначала доказательств, представленных челобитчиком, а затем доказательств, выдвинутых ответчиком. Однако эти указания закона не должны вводить в заблуждение: “Кратким изображением” введен подлинный розыскной процесс со всеми его типичными чертами. К ним относятся активность суда, преимущественное значение письменности, резкое ограничение прав обвиняемого, превращаемого в объект пытки, и формальная система доказательств, сила которых определена законом.
К специальным судам, созданным при Петре, относятся и духовные суды. Высшим органом церковного управления при Петре (с упразднением патриаршества) стал “святейший правительствующий Синод”, который вначале был организован в качестве одной из коллегий наравне со всеми остальными (“Регламент духовной коллегии, 1721).
Синод состоял из высших представителей церкви, назначаемых императором. Кроме задач по распространению православной веры и управлению церковью, он имел судебные функции. Синоду принадлежало право суда над своими членами: в порядке апелляции сюда поступали жалобы на неправый суд епископов он рассматривал дела по жалобам на обиды, причиненные духовными лицами посторонним людям, ему были подсудны дела о преступлениях религиозных, которыми раньше ведал патриарх — богохульство, “оказание ереси”, дела “раскольные”, “волшебные” и прочие. При Синоде состоял обер-прокурор, который согласно духовному регламенту являлся “оком государя и стряпчим о делах государственных”.
На местах органами духовного суда были духовных дел управители (как суд первой инстанции) и епархиальный архиерей, который осуществлял функции суда второй инстанции при помощи особого учреждения — дикастерии, или консистории. В компетенцию духовных судов входили все дела мирян, подлежащие церковному суду, а также дела между духовными лицами по обвинению в оскорблении словом и действием, в кражах и пр.
Неожиданным правовым документом того времени стал Указ “О форме суда” 1723 года. Однако больших практических результатов в области уголовного судопроизводства он не дал.
Во вступлении к указу законодатель отмечает необходимость борьбы с сохранившей в судах волокитой и как будто устанавливает единую форму процесса: “Понеже о форме суда многие указы прежде были сочинены, из которых ныне собрано, и как судить надлежит, тому форма яснее изображена, по которой во всяких делах, какого бы оные звания не были, исполнять должно, а не по старым о том указам, ибо в судах много дают лишнего говорить и много ненадобного пишут, что весьма запрещается, и не надлежит различать (как это прежде бывало) один суд, другой розыск, но токмо один суд...”
Однако, несмотря на такое многообещающее введение, указ вовсе не излагал необходимых подробностей всего хода процесса, особенно уголовного. Хотя из отдельных его выражений можно заключить, что он распространялся и на уголовное судопроизводство, но все изложенное в целом относится к устному судоговорению.
С целью пресечения волокиты указ устанавливал сокращенные сроки для явки сторон и законные поводы неявки; была установлена обязанность изложения челобитной “по пунктам” и соответственно с этим обязанность ответчика или обвиняемого давать объяснения также по пунктам. Дух указа был направлен на усиление активности суда, которому предоставлялось право сокращать объем судоговорения. Сам указ ограничивал применение установленных в нем правил о делах об “измене, злодействе или словах противных на императорское величие и бунте” (ст. 5).
В 1724 году из производства по указу “О форме суда” были изъяты дела “доносительские и фискальные”. Они рассматривались согласно правилам “Краткого изображения процессов”. Через несколько месяцев после смерти Петра Сенат дал разъяснение (3 мая 1725 г.), которое почти полностью изъяло уголовные дела из производства по указу “О форме суда”.
При Екатерине II было издано Учреждение для управления губерний, которое не является процессуальным кодексом в точном смысле слова. Оно не содержит ни описания отдельных процессуальных действий, ни системы процессуальных стадий, ни системы доказательств и способов их получения. Оно не отменяет старых процессуальных законов, а вносит лишь дополнения в ранее созданный порядок судопроизводства, исходя из организации новой системы сословных судов с делением их на первую, апелляционную и ревизионную инстанции.
Краткая глава VII “Учреждения” под названием “О течении дел уголовных” дает следующие указания по вопросу о компетенции отдельных судов в зависимости от рода уголовных дел.
Если за совершенное преступление по закону не могут быть назначены ни лишение жизни, ни лишение чести, ни торговая казнь (битье кнутом), то дело подлежит разрешению: для дворян — в уездном суде, для крестьян — в нижней расправе, для купцов и мещан — в городском магистрате. Два первых суда направляют свои приговоры для исполнения в нижний земский суд, а городской магистрат — городничему.
Если же за преступление по закону может быть назначено одно из указанных тяжких наказаний, то названные низшие суды не имеют права выносить по делу решения, а должны представить дело вместе с обвиняемым соответственно в высший земский суд, губернский магистрат или верхнюю расправу. Каждый из этих судов, рассмотрев дело, выносил приговор и немедленно направлял дело на ревизию в губернскую палату уголовного суда.
Проведение административно-судебной реформы отразилось и на центральном государственном аппарате, в частности на коллегиях. Большинство из них потеряло значение, так как их функции почти полностью перешли к различным губернским органам. Например, дела юстиц-коллегии и вотчинной коллегии перешли в палаты уголовного и гражданского суда. Поэтому в 80 — 90-х годах большинство коллегий постепенно было закрыто.
Задачей предварительного следствия было установить, действительно ли имело место происшествие, заключавшее в себе признаки преступления, и привести в известность все обстоятельства, указывающие на такое деяние ( см. Баршев Я. И. Основания уголовного судопроизводства. — СПб, 1841. С. 111). Второй стадией было формальное следствие. Русский теоретик розыскного процесса Я. И. Баршев давал такое определение этой стадии. Формальное следствие “есть объем всех действий следователя, которые направляются против известного лица, поставленного в состояние обвинения по причине известного преступления, чтобы иметь возможность окончательно решить, действительно ли и в каком вице и степени учинило оно рассматриваемое преступление и достойно ли оно наказания”.
Закон требовал, чтобы формальное следствие установило, “над каким лицом или имуществом преступление учинено, в каком действие состояло, каким способом или орудием, когда, где, с намерением или без намерения произведено”. От следствия требовались ясность и полнота, чтобы “судебное следствие не могло встретить ни малейшего затруднения или сомнения для постановления по делу приговора”. ( см. Баршев Я. И. Указанная, работа — С. 135. )
Закон указывал на присутствие при формальном следствии депутатов от сословий для ограждения интересов обвиняемого. На следствии могли также присутствовать прокуроры и стряпчие, на которых возлагалось наблюдение за ходом следствия и специально за тем, чтобы обвиняемый воспользовался всеми законными средствами защиты.
В ходе следствия должны быть собраны и записаны в протоколах все доказательства, и в первую очередь собственное признание обвиняемого. Закон запрещал применять пристрастные допросы, истязания и мучения, но в то же время предписывал “стараться обнаружить истину через тщательный расспрос и внимательное наблюдение и соображение слов и действий подсудимого”. Допросы могли производиться по нескольку раз. Протоколы подписывались следователем, обвиняемым и депутатами.
Оконченное следствие направлялось в суд, где дело решалось без устного и гласного разбирательства, на основании собранных письменных материалов. Даже передопрос обвиняемого не был для суда обязателен. Однако суд должен был опросить обвиняемого о том, не было ли во время предварительного следствия пристрастных допросов и других неправильных действий. В случае необходимости суд подвергал обвиняемого новому допросу, склоняя его к признанию вины. Кроме обвиняемого, суд не допрашивал никого из участников процесса. С сущностью дела и доказательствами суд знакомился только по письменным материалам предварительного следствия.
Ознакомление членов суда с делом происходило путем изготовления так называемых “выписок из дела”. Выписки полагалось составлять, не наполняя их излишними обстоятельствами, а указывая только самые нужные сведения. В случае иеобходимости суд мог потребовать дополнения дела справками и иными документами, а в случае обнаружения крайней неполноты следствия — предписать произвести дополнительное следствие.
Обычно суд, выслушав докладную записку, немедленно приступал к постановлению приговора; по общему правилу на рассуждение полагалось не более трех часов. В случае разногласия в поданных мнениях производилось “словесное прение”, и дело решалось большинством голосов. Если судьи рассуждали несогласно с законами, то секретарь суда, не имевший решающего голоса, обязан был сказать им о том “с должной благопристойностью” .
Само решение судей не основывалось на их убеждении в доказанности того или иного факта, а на подсчете установленных доказательств по правилам, предписанным в самом законе. В отношении системы доказательств Свод полностью сохранил характерное для эпохи абсолютизма недоверие к судьям, лицемерно мотивируемое желание сберечь граждан от опасности быть осужденными по произволу судей без наличия достаточных доказательств виновности.
Явная малопригодность местных судов заставляла правительство при Александре I расширять подсудность Сената как наиболее полноценного судебного органа. В Сенате типичными чертами судопроизводства были медлительность и канцелярщина. Дела готовились к слушанию по нескольку лет вследствие бесконечных справок, дополнительных сведений и вызовов лиц к рукоприкладству (подписанию документов), которыми канцелярия часто пользовалась для затягивания дела. К искоренению канцелярщины не принимали мер ни чиновники, ни правительство.
Отдельные постановления правительства пытались усилить надзор генерал-прокурора и подчиненных ему губернских прокуроров за деятельностью всех местных учреждений, в том числе и судов. Такова была, например, инструкция министра юстиции 1802 года, предписывавшая особое наблюдение за “течением дел уголовных”. Свод законов возлагал на губернских прокуроров надзор за столь широким кругом дел, что фактически он стал совершенно нереальным.
Обо всех замеченных им нарушениях в уголовных делах, в частности о несоразмерности наказаний с преступлениями, прокурор обязан был доносить министру юстиции и губернскому начальству, но не имел права останавливать исполнения соответствующих определений присутственных мест. Фактически большей частью губернские прокуроры находились в подчинении у высших представителей местной администрации, и далеко не всегда их попытки осуществить право надзора встречали поддержку центральных органов власти, в частности министра юстиции.
При полном смешении административной и судебной функций и широте полномочий высших представителей местной власти, всегда поддерживавших своих подчиненных, и особенно чинов полиции. Сенат был совершенно бессилен в деле поддержания порядка в области суда.
Поворотным событием истории российского судопроизводства явилось учреждение суда присяжных и мировых судей. Мировой судья единолично разбирал подсудные ему дела, как гражданские, так и уголовные, причем подсудность гражданских определялась ценой иска (первоначально до 500 руб., позже до 1500 руб.). Дела по спорам о недвижимом имуществе из нее исключались независимо от цены иска. По уголовным делам мировые судьи применяли специальный “Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями”. Наказаниями согласно этому Уставу могли быть замечание, выговор, денежные взыскания на сумму не свыше 300 руб., арест на срок не свыше трех месяцев и тюремное заключение на срок не свыше одного года. Мировому судье были подсудны дела о проступках против общественного порядка, личных оскорблениях и побоях, мошенничествах и кражах на сумму не свыше 300 руб. Однако если обвиняемый принадлежал к привилегированным классам (дворянству и духовенству), то дела об имущественных преступлениях независимо от суммы ущерба были подсудны окружному суду с участием присяжных заседателей.
Большое значение в деятельности мировых судей имел новый порядок рассмотрения дел, который резко отличал их от дореформенных полицейских учреждений с их негласным письменным производством, крючкотворством и вымогательством взяток.
Основным положением, регулирующим разбирательство дел у мирового судьи, было правило ст. 88 Устава уголовного судопроизводства: “Мировой судья разбирает дела устно и публично”. Ст. 90 разрешала обвиняемому и обвинителю или гражданскому истцу поручать защиту своих прав поверенным. Следующие статьи устанавливали простой порядок рассмотрения дела, в котором обе стороны имели одинаковые права на допрос свидетелей, а мировой судья мог по своему усмотрению предлагать свидетелям, обвинителю и обвиняемому вопросы, необходимые для устранения разноречий и разъяснения дела (ст. 91, 92, 100, 101 Устава). Ст. 119 Устава указывала, что “по выслушании сторон и по соображении всех доказательств, имеющихся в деле, мировой судья решает вопрос о вине или невиновности подсудимого по внутреннему своему убеждению, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при судебном разбирательстве”. Ст. 120 предлагала судье по делам, которые могут быть прекращаемы примирением сторон, склонять их к миру и только в случае неуспеха в том приступить к постановлению приговора. Согласно ст. 127 мировой судья, постановив приговор, записывал его вкратце и объявлял участвующим в деле лицам публично в том же заседании, в котором разбиралось дело. При объявлении приговора судья объяснял сторонам срок и порядок его обжалования. Судья обязан был по предъявлению приговора изложить его не позднее чем через три дня в окончательной форме (ст. 129 Устава) с указанием “обстоятельств дела, принятых за основание приговора”, сущности приговора и законов, в силу коих он постановлен.
Введение гласного и быстрого устного разбирательства, чуждого сословных привилегий, было большим шагом вперед по сравнению с “решительными, но полными произвола” действиями полицейского чиновника. Официальные и неофициальные источники подтверждают, что мировой суд быстро завоевал доверие населения.
Как писал исследователь первых шагов деятельности мирового суда А. Ф. Кони, “здесь — у “мирового” в действительности совершался суд скорый, а личные свойства первых судей служили ручательством, что он не только скорый, но и правый в пределах человеческого разумения, и вместе с тем — милостивый” ( см. Кони А. Ф. На жизненном пути. — T.I. —С. 490)
В заседаниях съезда мировых судей обязательно принимал участие товарищ прокурора окружного суда. Согласно ст. 166 Устава Уголовного Судопроизводства он обязан был по окончании разбирательства дела дать съезду заключение, в котором “объясняет значение поставленных доказательств, указывает на относящиеся к делу законы” и на применение их в данном случае. По выслушивании заключения прокурора председатель предоставлял последнее слово обвиняемому или его поверенному.
Съезд выносил приговор, которым либо утверждал приговор мирового судьи, либо постановлял новое решение по существу дела в пределах отзыва. Наказание обвиняемому могло быть увеличено лишь при наличии требования обвинителя (ст. 168).
Приговор съезда мировых судей считался окончательным. На эти приговоры допускались лишь жалобы сторон и протесты товарища прокурора в кассационном порядке. Предметом жалобы могли быть явное нарушение смысла закона и неправильное толкование при определении преступного действа и рода наказания, существенные нарушения “обрядов и форм судопроизводства” и нарушение пределов ведомства мирового судьи или съезда. Жалобы и протесты рассматривались уголовным кассационным департаментом Сената.
В системе общих судебных учреждений судами первой и второй инстанции были соответственно окружные суды и судебные палаты. Однако здесь их взаимоотношения и функции были сложнее, чем в системе мировых судов. Каждый окружной суд учреждался для рассмотрения гражданских уголовных дел, превышающих подсудность мирового судьи, и действовал на территории нескольких уездов. Но если все гражданские дела, подсудные окружному суду, рассматривались в одном и том же порядке в составе трех постоянных членов (“коронных судей”), то при разбирательстве уголовных дел окружной суд действовал в двух различных формах. Эти различия относились прежде всего к его составу, но затрагивали также и порядок судопроизводства.
Дела о преступлениях меньшей тяжести, не влекущих за собой применения лишения свободы с поражением в правах (“каторжные работы” и “исправительные арестантские отделения”), были подсудны коронному составу суда из трех членов. Эти дела направлялись прокурором или (по некоторым категориям) частным обвинителем непосредственно в окружной суд, который в своем распорядительном заседании решал вопрос о принятии дела.
Дела о тяжких преступлениях разбирались окружным судом с участием присяжных заседателей. Дела этого рода направлялись прокуратурой по окончании обязательного предварительного следствия в судебную палату (в так называемую “камеру предания суду”), и окружной суд мог приступить к разбирательству лишь при наличии определения палаты об утверждении обвинительного акта и о предании суду обвиняемого.
Суд присяжных был построен по образцу французского суда ассизов. Коронный состав его складывался из трех членов суда, один из которых председательствовал в заседании. Скамья присяжных заседателей состояла из 12 присяжных и двух запасных, которые могли заменить выбывших ввиду болезни очередных присяжных. Ни одно из заседаний окружного суда (как судебных, так и распорядительных) не могло состояться без участия прокурора. На приговоры окружного суда без присяжных можно было приносить апелляционные жалобы и протесты в судебную палату. Приговоры, вынесенные окружным судом на основании решения вопроса о виновности (вердикта) присяжных заседателей, не подлежали пересмотру по существу в апелляционном порядке. Они могли быть обжалованы и опротестованы в Сенате лишь в порядке кассационном.
Законом 1878 года (вызванным оправданием Веры Засулич в суде присяжных) и законом 1889 года была значительно расширена подсудность особого присутствия палаты. В этот суд были переданы дела о посягательстве против порядка управления, насильственных действиях против органов власти, повреждении телеграфа, преступлениях по должности ряда банковских служащих, двоеженстве, об изготовлении и хранении взрывчатых веществ и некоторые другие. Закон 1890 года передал в особое присутствие также все дела о тяжких должностных преступлениях.
Но и по делам о бытовых преступлениях (против личности и имущественных) процесс, как он происходил в жизни, стал сильно отличаться от порядка, указанного в законе. Независимый судебный следователь превратился в послушного агента прокурора, который меньше всего думал о пререканиях со своим начальником во имя соблюдения прав обвиняемого, а больше всего о том, что аттестация прокурора решает вопрос о его дальнейшем служебном продвижении. В отдельных же делах, особо “интересовавших правительство, судебно-проку-рорские работники вместе с обслуживающим их аппаратом по-лицейско-жандармского розыска шли не только на нарушения процессуальных правил, но и на прямые уголовные преступления, чтобы услужить правительству желательным ему приговором.
Откат уголовного процесса назад, начавшийся уже в 70-х годах, достиг особенно большого размаха в царствование Александра III. Правительство Александра III, вступив в беспощадную борьбу со всеми и всяческими стремлениями общества к свободе и самостоятельности, очень скоро признало опасным суд присяжных. Реакционная печать объявила его “судом улицы” и открыла против него травлю, которая привела к сужению компетенции суда присяжных и ограничение гласности.
Наиболее решительным мероприятием, в корне противоречащим основам судебной реформы 1864 года, явилось проведение в 1889 году судебно-административной реформы. Этой реформой царь осуществил желания наиболее реакционной группы дворянства о возвращении им полностью той “власти” над крестьянами, которая была подорвана введением выборных мировых судов.
В 1889 году эта реформа была осуществлена после того, как на страницах журнала Государственного совета, излагавшего разногласия его членов, Александр III наложил резолюцию:
“Желаю, чтобы мировые судьи в уезде были упразднены для того, чтобы обеспечить нужное количество надежных земских начальников в уезде и облегчить уезду тяжесть платежей. Часть дел мировых судей может перейти к земским начальникам и в волостные суды, а меньшая часть, более важные дела, могла бы отойти к окружным судам”.
В 37 внутренних и 6 западных губерниях (кроме столиц и некоторых крупных городов) и были введены эти судебно-административные учреждения. Земские начальники назначались губернатором по соглашению с предводителями дворянства с последующим утверждением министра внутренних дел из дворян, владеющих в уезде землей и имеющих высшее образование.
В столыпинский период правосудие характеризовалось стремлением полностью уничтожить независимость судей, выдвижением на руководящие посты в суде и прокуратуре членов крайне правых партий, дальнейшим сращиванием прокурор-ско-следственного аппарата с жандармско-полицейскими органами, широким допущением вмешательства административных органов в деятельность суда, резким сокращением гласности судебного разбирательства, умалением прав обвиняемого и его защитника, поощрением злоупотреблений следователей и судей, вплоть до явных подлогов и физического воздействия на заключенных под стражу обвиняемых.
Но Государственная Дума уже с 1906 года стала обсуждать вопрос о демократизации суда, и в первую очередь о восстановлении почти упраздненного в 1889 г. института мировых судей. Однако обсуждение этого вопроса затянулось на шесть лет. Только по закону 15 июня 1912 г. “О преобразовании местного суда” были восстановлены мировые судьи в уездах, а волостные суды освобождены от подчинения административным учреждениям и введены в общую сеть судебных установлении.
Что касается института мировых судей, то закон 1912 г. вернулся к принятой судебными уставами системе их выборов уездными земскими собраниями и городскими думами. Однако в ряде губерний по этому закону мировых судей назначало правительство. Для выборных мировых судей требование высшего юридического образования не было проведено последовательно: для лиц, имевших определенный служебный стаж, оно не было обязательно. Для назначаемых мировых судей высшее юридическое образование было обязательно.
Имущественный ценз для выборных мировых судей был сохранен лишь с уменьшением вдвое размера земельной собственности, требуемого старым законом (ст. 14 Учреждения судебных установлении в ред. 1912 г.). Для назначаемых правительством мировых судей имущественный ценз не требовался.
Государственный совет под предлогом недостаточности лиц с высшим юридическим образованием внес в закон правило о самостоятельном значении служебного ценза. К выборам в мировые судьи были допущены лица независимо от их образования, если они прослужили не менее 6 лет в должности уездного предводителя дворянства или земского участкового начальника. По инициативе Государственного совета в новый закон было внесено указание на запрещение занимать должности мировых судей для лиц иудейского вероисповедания. Изменился и порядок замещения должности председателя съезда мировых судей:
вместо выборного из среды судей председателя он теперь назначался правительством.
Деятельность Временного правительства в судебной области началась с постановления 25 марта 1917 г. об образовании высшего дисциплинарного суда для рассмотрения дел о проступках чинов судебного ведомства. Вводная часть этого постановления посвящена красноречивому описанию “порчи суда” за последние десятилетия царской власти: независимость судей стала пустым звуком, гласность исчезала из суда по первому желанию администрации, наиболее важные дела — о государственных и должностных преступлениях в печати — были изъяты из ведения суда присяжных заседателей. Исключительный военный суд стал обычным явлением. Вновь появилось в населении то недоверие к суду, которое было язвой старой дореформенной Руси прошлого столетия.
Временное правительство в области суда ограничилось очень незначительными реформами, провозгласив упразднение суда с сословными представителями и земских начальников и объявив о выборах мировых судей в тех местностях, где они не были введены законом 1912 г.
Ретроспективный анализ уголовно-процессуального законодательства показывает, что на определенных этапах исторического развития порядок уголовного производства был в той или иной мере дифференцирован. Вместе с тем направленность дифференциации изменялась, а в зависимости от этого в данное понятие вкладывалось различное содержание.
В 1922 г. в России был упразднен суд присяжных.
Период становления уголовно-процессуального законодательства был ознаменован принятием Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1923 г. В нем нашли отражение выдвинутые В. И. Лениным идеи о создании суда простого, гибкого, скорого и беспощадного к контрреволюционерам, хулиганам, лодырям и дезорганизаторам (См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. - Т.36. - С. 210; Т. 44. Т. 50. — С. 59), а также о необходимости культурно бороться за законность, использовать все положительное, что было достигнуто в буржуазном судопроизводстве (См.: Крыленко И. В. Ленин о суде. — М., 1934. — С. 226).
УПК РСФСР 1923 г. предусматривал в значительной степени дифференцированный порядок расследования и разрешения уголовных дел. По существу, в нем были закреплены два процесса, обусловленные классовой принадлежностью обвиняемого. Порядок производства в народных судах, которые рассматривали дела о преступлениях, совершенных лицами из трудящихся, отличался от порядка в губернских судах, где рассматривались дела представителей враждебных классов. Если в народных судах действовали в основном все демократические принципы процесса, то в губернских начала гласности, устнос-ти, непосредственности, состязательности, обеспечения обвиняемому права на защиту были несколько ограничены. Например, в ст. 381УПК РСФСР прямо предусматривалось, что “допущение обвинения и защиты в судебном заседании по делам, рассматриваемым в губернских судах, не обязательно”. Несомненно, требования жесткой репрессии были продиктованы социально-политической обстановкой, что и обусловило наличие двух различных процессов в народном и губернском судах.
Дифференциация предполагала различия в народном суде, где наряду с общей формой, которая распространялась на подавляющее большинство уголовных дел, существовали особые, упрощенные производства по несложным делам. Этим преследовалась цель экономии судебных сил и средств для дел более важных и сложных, а также для достижения оперативности и простоты судопроизводства. Упрощенная процессуальная процедура распространялась на дела так называемого частного обвинения и дела, разрешавшиеся в порядке особых судебных производств, предусматривавшихся гл. XXIV УПК РСФСР 1923 г., которая включала порядок дежурной камеры суда, заочного приговора и судебного приказа.
Основаниями разрешения дел в порядке дежурной камеры суда служили несложность обстоятельств преступления, полная их ясность, признание лица, привлекаемого к уголовной ответственности. Степень общественной опасности во внимание не принималась. Лица, подозреваемые в совершении преступления, а также очевидцы доставлялись в суд сразу же после совершения преступления без какой-либо формализованной проверки. Такие дела рассматривались с участием народных заседателей. Подсудимый был наделен рядом гарантий, например правом требовать разрешения дела в общем порядке, обжаловать приговор суда и т. д.
В порядке заочных приговоров и судебных приказов рассматривались дела о преступлениях незначительной общественной опасности. Упрощение заключалось в праве суда, во-первых, выносить приговор в отсутствии подсудимого, а во-вторых, выносить его единолично судьей.
Необходимо отметить, что форма досудебной проверки обстоятельств дела, рассматривавшихся судом в порядке особых производств, подробно регламентирована не была, за исключением того, что в некоторых случаях предусматривалось составление протокола.
Таким образом, дифференциация в то время предполагала как двойственность процесса, так и наличие особых производств в общем порядке расследования и разрешения уголовных дел в народном суде.
В 1927 г. в связи с намечаемой реформой УПК РСФСР 1923 г. Народный комиссариат юстиции РСФСР выдвинул идею максимального упрощения уголовного процесса, что связывалось с необходимостью разгрузить суды от скопившихся уголовных дел (См.: Революция права. — 1927. — №4. — С. 89). В соответствии с этим 9 июня 1927 г. коллегия НКЮ РСФСР приняла постановление, которое содержало ряд ошибочных положений. В нем указывалось: “Наш УПК является осколком современного буржуазного состязательного процесса. Исторически последний создавался буржуазией как средство борьбы против классового произвола абсолютистских судов в период борьбы буржуазии с абсолютизмом. Отсюда ряд формально-правовых гарантий. Отсюда начала непосредственности, гласности и устности, характеризующие буржуазный процесс”101.
В губернских судах предлагалось отказаться от распорядительных заседаний, права суда назначить экспертизу, вызывать свидетелей. По существу, в судах этого звена намечалось построить процесс как исключительный. Предполагалось упростить процессуальную форму в народных судах за счет отказа от участия народных заседателей по несложным делам ( см. Тезисы о реформе УПК 1923 г. Постановление коллегии НКЮ РСФСР (из протокола №464/д заседания от 9 июня 1927 г.). ЕСЮ. 1927. — №47. Ст. 1472).
Как видно из приведенных примеров, речь шла о такой форме уголовного судопроизводства, которая лишила бы его многих демократических принципов, объявлявшихся буржуазными рудиментами. Эти идеи легли в основу разработанного НКЮ РСФСР проекта нового УПК РСФСР, по поводу которого развернулась дискуссия. В ходе дискуссии видные деятели советской юстиции и ученые высказались против упрощений во что бы то ни стало. Проект не получил силу закона. Не был утвержден и предложенный А. Я. Вышинским проект сокращенного УПК, содержавший 167 статей (УПК РСФСР 1923 г. содержал 465 статей).
Несмотря на то что предложения о существенном упрощении процесса не получили полной правовой реализации, они, на наш взгляд, в значительной мере влияли на законодательное и ведомственное регулирование порядка расследования и разрешения уголовных дел. Так, постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 7 июня 1928 г. была изменена ст. 437 УПК РСФСР 1923 г., в соответствии с которой отменялось кассационное обжалование приговора по делам о некоторых незначительных преступлениях.
В 1934 г. на первом Всесоюзном совещании судебно-прокурорских работников отмечалось негативное отношение к тенденции максимального упрощения судопроизводства. Тем не менее упрощенческие идеи, видимо, явились причиной последующего изменения законодательства. 1 декабря 1934 г. ЦИК СССР принял постановление “О внесении изменений в действующие УПК союзных республик”, в соответствии с которым в делах о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти, рассматривавшимися главным образом военными трибуналами, был установлен десятидневный срок расследования и суточный срок вручения обвиняемому обвинительного заключения. Участие сторон в суде не допускалось, как не допускались кассационное обжалование приговора и подача ходатайств о помиловании. Приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Закон от 1 декабря 1934 г. был отменен Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1956 г.
Таким образом, в рассмотренный период дифференциация носила односторонний характер. Она была направлена на упрощение уголовного процесса за счет отрицания и усечения многих демократических принципов и гарантий. И что особенно важно, подобная дифференциация распространялась в основном на судебные стадии, где все принципы находят свое наиболее полное воплощение.
Данный период охарактеризован в юридической литературе как период “процессуального упрощенчества” ( см. Строгмич М. С. Курс советского уголовного процесса. — М., 1968. — T.I. — С. 116). Сущность упрощенчества заключалась в одностороннем решении задач уголовного судопроизводства. Она выразилась, с одной стороны, в преувеличении значения быстроты и гибкости процесса, с другой — в преуменьшении при этом роли процессуальных гарантий прав личности, гарантий правосудия. Вместе с тем, как справедливо отметил М. С. Строгович, “процессуальное упро
щенчество причинило вред следственной и судебной практике, но оно не было определяющей чертой советского уголовного процесса” ( см. Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса. — М., 1968. — T.I. —С.116).
Принятые 25 декабря 1958 г. Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик (далее Основы) прежде всего ликвидировали двойственность уголовного процесса. Уголовно-процессуальные кодексы союзных республик закрепили единство порядка судопроизводства (ст. 1 УПК РСФСР). Вместе с тем действующее ныне уголовно-процессуальное законодательство предусматривает некоторые отступления от типовой формы процесса, имеющие место в направлении как усиления гарантий по делам о преступлениях повышенной общественной опасности, так и упрощения досудебной процедуры по делам о преступлениях небольшой социальной опасности. Например, существуют две формы предварительного расследования (следствие и дознание), а также особенности производства по делам о несовершеннолетних и душевнобольных, различные порядки допуска защитника.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 г. “Об усилении ответственности за хулиганство” был введен процессуальный порядок, предусматривающий наряду с ускорением производства особую, упрощенную процедуру до-судебной проверки обстоятельств совершения незлостного хулиганства. Это охарактеризовано Р. Д. Рахуновьм как своего рода социальный эксперимент ( см. Рахунов Р. Д. Указанная работа. — С. 25).
В связи с отмеченными изменениями законодательства вновь ожидалась дискуссия о тенденциях его развития. При этом выявились серьезные разногласия среди процессуалистов по вопросу реально наметившейся тенденции к дифференциации формы судопроизводства и ее направленности.
Одни авторы считают, что дифференциация возможна, но она должна направляться исключительно на расширение процессуальных гарантий, что ведет к усложнению формы (М. С. Сгрогович, И. Л. Петрухин, П. С. Элькивд, Т. Н. Добровольская, В. П. Власов, Э. Ф. Куцова, Ц. М. Каз). Другие утверждают, что она необходима и осуществлять ее нужно в направлении как совершенствования гарантий по делам о тяжких преступлениях, так и обеспечения простого и оперативного реагирования на преступления, не представляющие большой общественной опасности. При этом подчеркивается важность сохранения существенных гарантий судопроизводства. По их мнению, такая дифференциация позволяет рационально использовать силы и средства органов расследования, оптимально выполнять задачи уголовного процесса при соблюдении всех его принципов (М. Л. Якуб, В. Д. Арсеньев, Р. Д. Рахунов, Г. 3. Анашкин, А А. Чу-вилев, Н. В. Жогин, В. Е. Чугунов, А. И. Михайлов, Н. А. Якубович, Ю. Н. Белозеров, А. П. Гуляев, В. М. Кобяков). Сторонники данной позиции внесли различные предложения, конкретизирующие отмеченное направление развития уголовно-процес-суального законодательства и заслуживающие самого пристального внимания.
В ходе дискуссии справедливо отмечалось, что упрощение неравнозначно упрощенчеству. Таковым оно может стать лишь при условии сокращения демократических начал и наиболее существенных процессуальных гарантий. Кроме того, упрощение правомерно в основном в пределах досудебных стадий, где часть принципов судопроизводства действует не в полной мере, а некоторые вообще не действуют. Только при этом условии дифференциация не нарушит единого содержания уголовного процесса, определяемого его принципами.
Значительный интерес представляет предложение развивать законодательство одновременно не в двух, а в трех направлениях. Авторы его полагают необходимым наряду с дифференциацией одновременно в двух направлениях распространить общие правила на некоторые составы преступлений, подследственных органам дознания. При этом, по их мнению, следует руководствоваться такими критериями, как сложность обстоятельств дела и размер санкции. Оставшуюся часть уголовных дел, расследуемых в настоящее время дознанием, они предлагают перевести в категорию дел, по которым проверка должна осуществляться в режиме, установленном для незлостного хулиганства. Подобная реорганизация освободит органы внутренних дел от необходимости создания параллельного следственного аппарата (отдела дознания), а кроме того, повысит эффективность решения задач судопроизводства за счет его ускорения и высвобождения сил для дел более сложных, улучшит качество выполнения органами милиции непосредственных функций ( см. Белозеров Ю. Н., Чугунов В. Е., Чувилев А. А. Дознание в органах милиции и его проблемы. — М., 1972. — С. 61 — 75).
Необходимо отметить, что большинство сторонников указанного направления дифференциации для его реализации предлагают распространить упрощенный порядок производства по делам о хулиганстве на ряд преступлений, не представляющих большой общественной опасности. Обосновывается это тем, что законодателем введена принципиально новая конструкция формы, которая не допускает никаких изъятий из судебных стадий, поскольку она покоится на всех демократических принципах уголовного процесса. Подтверждается такой вывод и довольно представительными исследованиями Р. Д. ( см. Рахунова Рахунм Р. Д. Указанная работа.— С. 3 — 51).
Не противоречит ли подобная дифференциация закрепленному в ст. 1 УПК РСФСР положению о единстве судопроизводства? Противники упрощенных процедур именно с этой позиции критикуют своих оппонентов ( см. Строгович М. С. Указанная работа. — С. 65; Элькинд П. С. К вопросу о суммарном производстве // Сибирские юридические записки. — Иркутск-Омск, 1973. — С. 146 и 147; Некоторые актуальные вопросы советского уголовного судопроизводства в свете требований Конституции СССР. — М., 1978. — С. 92). Представляется, что нет, и прежде всего потому, что в отличие от предыдущих периодов, когда дифференциация характеризовалась двойственным началом, основанным на ограничении принципов в зависимости от звеньев и ведомств судебно-следственных органов, она не ущемляет процессуальных принципов, не затрагивает единого содержания уголовно-процессуальной деятельности, касаясь лишь его формы.
Кроме того, дифференциация типовой формы уголовного процесса и ее направления обусловлены прежде всего диалектическим единством задач, которые требуют, с одной стороны, быстроты и оперативности, что предполагает упрощение формы, с другой — гарантий прав личности и справедливого решения по делу, что диктует ее усложнение. Решение данной проблемы заключается именно в правильном сочетании этих противоположных начал, ибо любой перекос может привести к весьма негативным последствиям в борьбе с преступностью. Поэтому мы на стороне тех авторов, которые подходят к решению этой проблемы диалектически.
Именно этими соображениями руководствовались законодатели РСФСР, распространившие Указом от 13 декабря 1977 г. порядок производства по делам о хулиганстве на дела о мелком хищении государственного или общественного имущества.
Пик законотворческой деятельности по совершенствованию уголовно-процессуального законодательства пришелся на 1992 — 1993 гг.
В УПК 1960 г. внесено следующее:
— участие защитника не только на стороне обвиняемого, но и на стороне подозреваемого, причем и на предварительном следствии, и на дознании;
— допуск защитника к участию в производстве по уголовному делу на стороне обвиняемого с момента предъявления обвинения, а на стороне подозреваемого — с момента предъявления ему протокола задержания или постановления об избрании (до предъявления обвинения) меры пресечения в виде заключения под стражу.
Внесение этих новшеств сопровождалось расширением прав обвиняемого (ст. 46) и подозреваемого (ст. 52), модернизацией правового статуса защитника (ст. 47 — 51).
Не менее существенными и непривычными для сотрудников правоохранительных органов и судов стали новые нормативные предписания, регулирующие процессуальные права лиц, содержащихся под стражей, их защитников и законных представителей по обжалованию и судебной проверке законности и обоснованности арестов, а также решений о продлении сроков заключения под стражей в ходе предварительного расследования (ст. 2201и 2202УПК).
В процессе корректирования действующего уголовно-процессуального законодательства существенной реконструкции подверглись нормы, регулирующие полномочия судьи как носителя судебной власти. Это выразилось в следующем:
— во-первых, в наделении его широкими единоличными полномочиями (вплоть до прекращения уголовных дел и возвращения их для дополнительного расследования) на этапе решения вопроса о назначении дела к слушанию в судебном заседании (ст. 221 УПК);
— во-вторых, в передаче на единоличное рассмотрение судьи довольно значительного числа уголовных дел (ст. 35 УПК);
— в-третьих, в возложении на судей обязанностей по рассмотрению жалоб на незаконность применения на предварительном следствии и дознании ареста и принятого решения о продлении сроков содержания под стражей (ст. ст. 2201, 2202УПК);
— в-четвертых, в возложении на судью санкционирования действий правоохранительных органов по ограничению прав граждан, предусмотренных ст. 23 и 25 Конституции РФ.
С принятием Государственной думой РФ нового уголовного кодекса логически напрашивается и принятие нового уголовно-процессуального кодекса. К сожалению, законодательный орган вновь предпочел привычный, но не всегда оправданный путь изменений и дополнений в действующее уголовно-процессуальное законодательство.
Согласно ч. 2 ст. 35 УПК вновь существенно расширены полномочия единоличного судьи. Теперь он в индивидуальном порядке вправе рассматривать дела о преступлениях, за которые максимальное наказание, предусмотренное уголовным законом, не превышает пяти лет. Теперь коллегия в составе судьи и двух народных заседателей (ч. 3 ст. 35 УПК) рассматривает дела о преступлениях, за которые предусмотрено наказание от 5 до 15 лет лишения свободы, а также все дела о преступлениях несовершеннолетних. Эта новизна поставила точку в полемике о дееспособности института народных заседателей.
В УПК введены ст. 8, 4012, 402 и 4021в новой редакции, значительно увеличивающей процессуальные гарантии несовершеннолетних. Новизной также является внедрение в систему уголовно-процессуального законодательства таких процессуальных институтов, как “ограничение свободы”, “обязательные работы”, “наказание в виде ареста”.
Несколько модернизированы и основания для прекращения уголовного дела, а также введены новые: в связи с деятельным раскаянием (ст. 7 УПК); в отношении несовершеннолетнего с применением мер воспитательного воздействия (ст. 8 УПК); в связи с примирением сторон (ст.9 УПК); вообще упразднены также основания, предусмотренные ст. б1,б2и 10 УПК, изменены основания в ст. 7, 8 и 9 УПК. В протокольном производстве несколько усилено правовое положение правонарушителя (ст. 415 УПК).
Нам представляется, что уголовно-процессуальное законодательство нуждается в более глубоком, систематизированном, а не фрагментарном реформировании, тем более, что уже созданы объективные предпосылки для внедрения в механизм разбирательства уголовных дел более совершенных, гибких, рациональных форм отправления правосудия.
Вопросы для повторения
1. Какие особенности процесса по определенным категориям дел вызвали необходимость дифференциации уголовного производства?
2. Объясните, в силу каких обстоятельств уголовно-процессуальная форма является гарантией установления истины по делам, судопроизводство которых отличается от традиционного.
3. Как административно-судебные реформы в России влияли на исторический процесс дифференциации форм судопроизводства?
4. Как дифференциация форм уголовного процесса сказалась на состоянии единого судопроизводства и соблюдении процессуальных гарантий для обвиняемого и потерпевшего?
5. Перечислите, какие дела в рамках единого судопроизводства можно отнести к дифференцированным уголовно-процессуальным формам.