2.2. Понятие и сущность мотива как субьективной стороны преступления
Мотив - движущая сила поведения человека, и в этом не возникает ни малейших сомнений у исследователей, занимающихся вопросами детерминации человеческого поведения. Вместе с тем мотив - это прежде всего психофизиологическое понятие, которое превратилось в юридическое потому, что, во-первых, заняло необходимое место в уголовном законе, а во-вторых, отпочковавшаяся от науки уголовного права криминология посвятила и продолжает посвящать этому уникальному феномену достаточно пристальное внимание.
Вследствие того что мотив “пришел” в юриспруденцию из другой научной области, вряд ли следует рассматривать его так, как это предлагает делать В.В. Лунеев: “И если биологический, психологический, социально-психологический и социологический аспекты представляют собой взаимосвязанные, назовем условно “горизонтальные” уровни мотивации, то криминологический аспект мотивации специфичен по-своему”¹. Впрочем, сами криминологи, стремясь рассматривать мотив в рамках криминального цикла, невольно повторяют теорию функциональных систем П.К. Анохина, что лишний раз подчеркивает необходимость изучения детерминантов человеческого поведения с глубинных позиций психофизиологии.
Искать специфику мотива применительно к конкретной научной дисциплине - это все равно что, по меткому выражению А.Г. Спиркина, давать отдельно биологическое или физическое определение материи. “Подобно тому, как нет и не может быть философского, физического или биологического определения материи, - пишет Спиркин, - точно так же не может быть философско-психологического и наряду с этим, например, психиатрического или юридического определения сознания”². Следовательно, мотив как двигатель поведения имеет единое содержание применительно к любой изучающей это явление науке, поэтому необходимо начать его анализ с позиций психофизиологии.
 
¹ Лунеев В.В. Мотивация преступного поведения. - М., 1991. С. 25. ² Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. - М., 1972. С. 80.
 
Термин “мотивация” буквально означает то, что вызывает движение. В психологии, однако, нет единого понятия того, что это движение вызывает. В.И.Ковалев пишет: “... до сего времени в психологии не сложилось непротиворечивой теории мотивации, системы основных понятий”¹. Вследствие этого в современной психологии термином “мотив” (мотивация, мотивирующие факторы) обозначаются совершенно разные явления: инстинктивные импульсы, биологические влечения и аппетиты, а равно переживание эмоций, интересы, желания². Несмотря на различную содержательную интерпретацию феномена мотива, психологи едины в том, что мотив как побуждение - это источник действия, его порождающий³. Полемика в психологии идет лишь о том, где находится тот исток, из которого исходит побуждение.
Гёте сказал однажды: “Существует мнение, что между крайними точками зрения лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема”. Попробуем с помощью логического аппарата выяснить проблему психологического толкования мотива.
По вопросу о содержании мотива позиции психологов разделились: одни считают, что мотив - это осознанное побуждение, причем они не совсем последовательны в своих высказываниях, в силу чего склонны употреблять неопределенные слова. Ковалев пишет: “Мотивы мы понимаем как побуждения, являющиеся свойством личности, возникающие на основе потребностей и в связи с характером общественных отношений и осознанные самим человеком”⁴. Однако далее автор, подводя итог своим рассуждениям, признает, что мотив - это как бы осознанная потребность, но все же допускает, что “это уже не сама потребность, а ее отражение, проявление, как бы ее трансформированное 'и конкретизированное выражение”⁵. Слова “как бы” дают основание предположить, что автор считает возможным принять за истину и другую точку зрения.
С.Л. Рубинштейн тоже понимал мотив как осознанное побуждение⁶, но вместе с тем полагал, что это осознание может быть более или менее адекватным⁷. Лишь тогда, когда побуждение соотносится с целью, оно более или менее адекватно осознается и тогда уже превращается в мотив.
 
¹ Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988. С. 4. ² Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. - М., 1975, С. 189.
³ Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., 1989. Т. 2. С. 42.
⁴ Ковалев В.И. Указ. раб. С. 6.
⁵Там же. С. 48.
⁶ Рубинштейн С.Л. Указ. раб. С. 42. ⁷Там же. С. 15.
 
Идеи первой группы авторов разделяет и А. Г. Ковалев, который пишет: “В качестве мотивов выступают различные побуждения, осознанные потребности и интересы человека, его определенные морально-политические установки и идеалы как компоненты мировоззрения и убеждений, чувства и помыслы”¹. Следует, однако, заметить, что он не утверждает однозначно, что мотив - это только осознанное побуждение, а толкует мотив как такое побуждение, в структуру которого входят, в частности, осознанные потребности.
Вторую и, скажем сразу, более многочисленную группу психологов составляют исследователи, которые полагают, что мотив как побуждающая к действию сила может быть как осознанным, так и неосознанным². Причем авторы отстаивают свои позиции с убежденностью и завидной последовательностью. Так, по мнению М.В. Демина, “мотивы человеческой деятельности могут быть как осознанными, так и неосознанными, хотя в целом преобладают, разумеется, осознанные мотивы. Однако дело обстоит сложнее, и то, что мы называем осознанным мотивом, включает в себя моменты неосознанного и не полностью осознанного. При этом осознанные и неосознанные составляющие мотивов человеческой деятельности находятся в диалектическом единстве, которое не исключает их противоречий и борьбы”³.
Очень интересным и весьма полезным для дальнейших исследований мотивации является ее понимание К.В. Шумейкиной. Исследователь отмечает: “Часто мотивацию характеризуют словом “влечение”, а эффекторное проявление мотиваций сводят к максимилизации усилий организма, направленной на удовлетворение той или иной потребности. Однако главным качеством мотивации является не свойство усиливать поведение (этим свойством обладает любая неспецифическая активация), а способность концентрировать это усилие в определенном биологически очерченном направлении (поиск пищи, влечение к особи другого пола, избегание определенного фактора внешней среды)”⁴.
 
¹ Ковалев В.И. Психология личности. - М., 1970; С. 342.
² См. : Васильев И.А., Магомед-Эминов М.Ш. Мотивация и контроль за действием. - М., 1991; Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. - М., 1986; Общая психология. Под ред. А.В. Петровского. - М., 1976; Джеймс У. Психология. - М., 1991; Чайченко Т.Н., Харченко П.Д. Физиология высшей нервной деятельности. - Киев, 1981.
³ Демин М.В. Природа деятельности. - М.” 1984. С. 117.
⁴ Шумейкина К.В. Структурные, поведенческие и ЭЭГ-коррелянты пищевой мотивации /Механизмы и принципы целенаправленного поведения. Под ред. П.К.Анохина. - М., 1972. С. 168.
 
Если принять за основание, что мотив есть побудитель к действию и только он толкает человека на совершение поведенческого акта, тогда следует подвергнуть анализу утверждение о том, что таким двигателем может быть и неосознаваемое, ибо в отношении осознаваемого все авторы единодушны.
Гетевский Фауст восклицает: “Ах, две души живут в больной груди моей, друг другу чуждые, и жаждут разделенья!”. Это те самые сознательные и бессознательные “Я”, неразлучные антагонисты, про которых Рубинштейн, противник понимания мотива как неосознанного побуждения, сказал:
“Основы чувства не в замкнутом мире сознания, они в выходящих за пределы сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различной мерой полноты и адекватности. Поэтому возможно очень интенсивно переживаемое и все же бессознательное или, вернее, неосознанное чувство”¹.
Распространено мнение о том, что разработка сферы подсознательного началась с Фрейда, однако исследования в этой области делались задолго до него. Еще у Платона встречается упоминание о том, как Сократ рассказывает о своем личном демоне, который внушает ему некоторые мысли. Тем не менее заслуга Фрейда не должна быть преуменьшена. Именно он вызвал “самых злых духов критики психоанализа”, поставив на первый плен в душевной жизни бессознательное². Выдвинув, однако, на первый план сексуальное бессознательное, Фрейд акцентировал все свое внимание и недюжинные усилия именно на нем, оставив в стороне иные особенности.
Современник Фрейда Карл-Густав Юнг, который развил интересное учение об архетипах, был, пожалуй, наиболее последовательным в своем видении бессознательного. Его концепция легла в основу понимания бессознательного и российскими учеными. Юнг утверждал: “Внутренние мотивы возникают из глубокого источника, не порожденного сознанием и не находящегося под его контролем”³. По его мнению, есть глубинная часть психики, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, одинаковую для всех членов данного коллектива. Этот слой психики непосредственно связан с инстинктами, т.е. наследуемыми факторами. Они же существуют задолго до появления сознания и продолжают преследовать свои “собственные” цели, несмотря на развитие сознания. Коллективное бессознательное есть результат родовой жизни, которая служит фундаментом духовной жизни индивида.
 
¹Рубинштейн С.Л.Указ. раб. С. 165.
² Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. - М., 1989. С. 42. ³ Юнг К. Архетип и символ. - М., 1991. С. 76.
 
Юнг сравнивал коллективное бессознательное с матрицей, грибницей, с подводной частью айсберга: чем глубже мы уходим “под воду”, тем шире основание. От общего - семьи, племени, народа, расы - мы спускаемся к наследию дочеловеческих предков. Как и наше тело, психика есть итог эволюции. Психический аппарат всегда опосредовал отношения организма со средой, поэтому в психике запечатлялись типичные реакции на повторяющиеся условия жизни.
“Я произвел несколько сравнений, - пишет Юнг, - между современным человеком и дикарем. Подобные сравнения, как я покажу ниже, существенны для понимания символических склонностей человека и той роли, которую играют сны, выражающие их. Обнаружилось, что многие сны представляют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам. Эти сновиденческие образы были названы Фрейдом “архаическими пережитками”, само выражение предполагает, что они являются психическими элементами, “выжившими” в человеческом мозгу в течение веков”¹. Иллюстрацией приведенного тезиса могут служить наблюдения Ломброзо, который эмпирически доказал, что в творческих актах умалишенных содержатся элементы поведения, унаследованные от времен дикости. Так, стихотворчество одного из умалишенных сопровождалось рисунками, точно такими же, в которых дикари писали свою наскальную историю. Следовательно, в поведении человека проявляется неосознаваемое наследство векового опыта человечества, включая и период дикости.
“История человеческого разума, - писал Локк, - это история того, как унаследованные от предыдущих эпох рациональные формы и теоретическое содержание знания активно влияют на становление и осмысление чувственного опыта новых поколений, и история того, как они комбинируются с новыми формами и теоретическим содержанием, совместно детерминируя особенности чувственного отражения действительности”². По этому поводу у Ницше есть очень интересная мысль, о том, что “не только разум тысячелетий, но и безумие их проявляется в нас. Опасно быть наследником”³.
 
¹ Юнг К. Указ. раб. С. 45 ² Зайченко Г.А. Локк. - М., 1988. С. 54. ³ Ницше Ф. Так говорил Заратустра. - М., 1990. С.66.
 
Российские исследователи, не отрицая заслуг Фрейда и Юнга, продолжили начатое ими. “При анализе высших форм рефлекторной активности - высшей нервной деятельности, - пишет Р. И. Кругликов, - на первый план выступает необходимость учета средовых факторов, так как эти факторы - память, т.е. накопленная история взаимоотношений организма и среды, - в наибольшей степени организует и модифицирует текущие приспособительные реакции..."донервные" формы памяти не исчезают - они сохраняются, функционируя на основе принципов “изменение от употребления”¹.
Генетически заложенный в механизме поведения опыт человечества проявляется на уровне бессознательного в конкретных поступках: “Именно прошлое человечества детерминирует личность, жизнь которой, если она не застывает на некоторой мертвой точке, означает постоянное творение, новации, устремления в будущее”². Историческое прошлое лишь ждет своего часа и в определенный момент может проявиться в насильственных действиях, чему свидетельством служат так называемые хулиганские мотивы, которые всякий раз всплывают в официальных бумагах правоохранительных органов в случае необъяснимого поведения. В криминологии существует даже термин “парадоксальные преступления”, под которыми понимаются деяния, совершаемые при отсутствии каких-либо видимых причин.
Один из примеров такого рода парадоксальных преступлений, иллюстрирующих проявление исторического бессознательного в конкретном поведенческом акте, приводит в своей книге А.Ф.Зелинский: “15-летний ученик С. был на хорошем счету в школе и дома. Любил ходить с отцом на охоту. Одно их двух ружей находилось в его безраздельном владении. Однажды С., возвращаясь с охоты один, без отца, встретил двух знакомых школьниц. Захотелось обратить на себя внимание, и он шутливо пригрозил одной из них: “Люда, я сейчас тебя подстрелю”. И, быстро зарядив ружье патроном, выстрелил. Девочка умерла там же, на улице поселка. Убийца был в отчаянии и долго не мог понять, что произошло. Осужден за неосторожное убийство”³. Зелинский так комментирует этот случай: “Думается, что в основе подобных “парадоксальных” преступлений лежат возникающие из подсознания импульсы, соответствующие психологической установке виновного”⁴.
 
¹ Кругликов Р.И. Принцип детерминизма и деятельность мозга. -М., 1988. С. 21.
² Москаленко А. Т., Сержантов В. Ф. Личность как предмет философского познания. -М., 1984. С. 211.
³ Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. -Харьков,1986. С. 41. ⁴Там же. С. 89
 
Об установке мы поговорим чуть позже, а здесь, коль скоро речь зашла о парадоксах, хотелось бы провести параллель между приведенным случаем неосторожного убийства и исследованиями ученых в области развития морали. От рыцаря ожидалось, что он постоянно будет заботиться о своей славе, отмечает М. Оссовская, исследуя феномен средневекового рыцарства. Эта забота проявлялась не только в военных подвигах, но и в различного рода действиях на глазах у женщины, подчеркивающих мужественный и решительный характер самого рыцаря¹. Если спуститься еще ниже по нервным ступеням психики, то можно вспомнить исследования зообиологов, красочно живописующих брачные баталии самцов животных на глазах у неблагодарной самки, остающейся с победителем.
Параллели между животными инстинктами, рыцарскими баталиями и современными, так называемыми хулиганскими побуждениями вполне уместны и подтверждаются мнениями ученых о том, что “в генотипах скрыта информация о структурах весьма древних предков”². Наиболее рельефно о взаимосвязях с предками пишет Петер Фишер: “Самая древняя часть мозга - мозговой ствол. В нем, как считает Вильсон, хранятся инстинкты, уходящие своими корнями в жизненный опыт пресмыкающихся: хранение добытого, соблюдение твердых правил, стремление к прочной, незыблемой системе устройства мира”³. И далее он высказывает весьма интересную, хотя и парадоксальную мысль о том, что если человек упрямо держится за отжившие бюрократические инструкции, значит, в нем победил доставшийся нам от пресмыкающихся, отрицающий любые изменения мозговой ствол, а ненависть и разрушительная агрессивность исходят от эмоционального промежуточного мозга ранних млекопитающихся.
Подтверждением сказанному может служить инстинкт как врожденная особенность образа действия. Инстинкт определяет стратегию поведения, оставляя решение тактических вопросов на долю психики. В этом смысле психологи называют инстинкт мотивом поведения. Так, В.К. Вилюнас пишет: “В мотивационном аспекте инстинкт можно охарактеризовать как унаследованный механизм удовлетворения потребностей, специфика которого состоит в побуждении индивида к совершению ряда частных действий без отражения общей их направленности, контроль за которой превышает приспособительные возможности психики на ранних этапах ее развития”⁴. Роль инстинкта в качестве побудителя человеческого поведения неустанно подчеркивал и Сеченов, а затем и его последователи. А ведь инстинкт - это не что иное, как филогенетическая программа, в которой запечатлены мудрость и безумие веков. Следовательно, они также влияют на поведение человека, выступая в качестве мотивов.
Ученые отмечают, что наследие веков в нашей памяти весьма специфично. В большей своей части оно состоит из отрицательных эмоций, неприятных раздражителей, которые, оставаясь в бессознательной сфере, всегда готовы выплеснуться в сознание, уже целенаправленно детерминируя человеческую деятельность. В этой связи представляет интерес пример, приводимый в статье С. Гарфилда. В его репортаже о реслинге один из борцов говорит: “Борьба для меня - единственная возможность дать выход своим сдерживаемым чувствам, расслабиться, не приходя в противоречие с уголовным кодексом”⁵. Это можно подтвердить цитатой из работы Г.М. Чайченко и П.Д. Харченко: “Экспериментально также показано, что в процессе угнетения жизнедеятельности мозга первыми исчезают положительные эмоции и последними - отрицательные, а при восстановлении деятельности мозга наблюдается обратная последовательность. Следовательно, можно полагать, что отрицательные эмоции возникли в процессе эволюции раньше, чем положительные”⁶. Комментируя особенности влияния на мозг внешних раздражителей Э.А. Костандов пишет: “Казалось бы, люди должны быть благодарны эволюции, которая выработала особый механизм, защищающий наше сознание, не допускающий до него некоторые психологически вредные раздражители внешней среды. Но эволюция “не сочла” целесообразным полностью освободить человека от этих воздействий. Как мы уже отмечали, их действие может проявляться на бессознательном уровне”⁷.
 
¹ Оссовская М. Рыцарь и буржуа. - М., 1987. С. 82.
² Медников Б. Аксиомы биологии //Наука и жизнь. 1980, № 5. С. 60.
³ Фишер П. Чудеса и тайны нашего мозга //За рубежом. 1985, № 10.
⁴ Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М„ 1986. С. 116.
⁵ Гарфилд С. Театр жестокости //За рубежом. 1993, № 10. С. 233.
⁶ Чайченко Г.М., Харченко П.Д. Указ. раб. 1981. С. 111.
⁷ Костандов Э.А. О нервных механизмах “безотчетных” отрицательных эмоции /Исследование механизмов нервной деятельности. Под. ред. П.Г. Костюк. - М., 1984. С. 244 - 245.
 
Как же проявляется эта историческая наследственность в человеческой психике - только ли в диком восторге от актов жестокости или, быть может, еще в чем-то другом? Немецкие психологи отмечают, что человеческое наследство может быть явлено на свет и в виде благопорядочных поступков, которые также исторически перенесены в психологическую память. Например, если люди постоянно руководствуются требованиями “хороших манер”, то они неосознанно становятся их второй натурой, а их назначение состоит в торможении агрессии. Следовательно, та группа людей, где так называемые “хорошие манеры” были гораздо более естественны, чем “плохие”, передает их из поколение в поколение, фиксируя генетически.
Исследования российских ученых, которые практически только еще начинаются в области “исторического бессознательного”, с очевидностью показывают, что “и мудрость, и злобность веков”, по выражению Юнга, способны детерминировать поведение человека. Однако только ли вековые традиции, ушедшие в бессознательное, одни и способны на этом теневом уровне влиять на человеческое поведение? Юнг писал: “Открытие, что бессознательное - это не простой склад прошлого, но что оно полно зародышей будущих психических ситуаций и идей, привело меня к новым подходам в психологии”¹.
Российские психологи также обращаются в своих работах к сфере бессознательного. В частности, Н.П. Жуков отмечает:
“Неосознанную часть психики обычно связывают с деятельностью подкорки, в которой сосредоточен основной массив филогенетической информации, иначе говоря, опыт вида и рода. Однако такое толкование данного вопроса недостаточно, даже упрощенно; оно делает невозможным правильно объяснить, например, локализацию так называемых автоматизмов, которые формируются в онтогенезе индивидуального сознания, главным образом в период становления психики ребенка”².
На уровне бессознательного проявляется не только мудрость и жестокость веков, но и онтогенетические следы, ушедшие в тень уже в процессе индивидуального развития. Значит, уровень бессознательного может быть разделен, однако исключительно условно и лишь в целях более скрупулезного изучения, на два блока: исторически унаследованного в сознании и онтогенетически приобретенного, но не прошедшего стадию осознания. Второй блок, выделенный нами, образуется в человеческой психике посредством получения из внешнего мира сенсорной информации. Однако эта информация не осознается, обрабатываясь и используясь на различных психических уровнях, куда включаются спинной мозг и подкорка³.
 
¹ Юнг К. Указ. раб. - М., 1991. С. 76. ²Жуков Н.И.Проблема сознания. - Минск, 1987. С. 165. ³ СпиркинА.Г.Указ. раб. - М., 1972. С171.
 
Неосознанная часть психической деятельности, представляя собой одновременно неосознанную сторону высшей нервной деятельности, может переходить в сознание, осознаваться, и наоборот, то, что раньше осознавалось, может уходить в бессознательную часть. Павлов писал: “Если бы можно было видеть сквозь черепную крышку и если бы место больших полушарий с оптимальной возбудимостью светилось, то мы увидели бы на думающем сознательном человеке, как по его большим полушариям передвигается постоянно изменяющееся в форме и величине причудливо неправильных очертаний светлое пятно, окруженное на всем остальном пространстве полушарий более или менее значительной тенью”¹.
Ученые-криминалисты в своих исследованиях отражают все те тенденции, которые характерны и для психофизиологов, т.е. в отношении рассматриваемого вопроса нет единства, причем наиболее консервативны в вопросах бессознательного применительно к мотиву представители науки уголовного права. В учебниках по уголовному праву написано однозначно: “Мотив - это осознанное побуждение”². В монографических исследованиях авторы все же проявляют большую осторожность, хотя следовало бы это сделать в первую очередь в учебниках, поскольку именно они являются основой для развития студента. Б. С. Валков пишет: “По общему правилу, мотив преступления - побуждение осознанное, опосредованное желанием осуществления цели”³. Однако, утверждая это “общее правило”, он далее отмечает, что мотивы могут быть в отдельных случаях и неосознаваемы.
В исследованиях криминологов наблюдается гораздо больший прогресс в сфере изучения бессознательного. Ушли в прошлое времена монополизма и стигматизации в науке, и однозначные заявления, претендующие на единственную истину, воспринимаются как архаичные. Еще недавно криминологи писали: “В сознательной деятельности, в том числе и в мотивации, всегда имеются неосознаваемые или не вполне осознаваемые компоненты. Советская наука отвергает буржуазные концепции мотивации, в которых источником человеческой активности объявляются врожденные, бессознательные побуждения. Однако она не отрицает неосознаваемости отдельных элементов мотивации поведения, хотя главной движущей силой противоправных действий выступают сознательные побуждения людей”⁴. Действительность показала противоречивость подобных суждений, что нашло отражение в исследованиях криминологов последних лет, где все настойчивей утверждается ведущая роль в ряде случаев бессознательного в системе детерминации преступного поведения(См.: Криминальная мотивация. Под ред. В.Н, Кудрявцева. - М., 1986. С. 158; Антонян Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. - М., 1991. С. 141; Костенко А.Н. Принцип отражения в криминологии (системное исследование психологического механизма криминального поведения). - Киев, 1986. С.76; Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. - Харьков, 1986. С. 89; Дженебаев У.С., Разимое Т.Г., Судаков В.Н. Мотивация преступления и уголовная ответственность. - Алма-Ата, 1987. С. 39.). Например, по утверждению А.Ф. Зелинского, психические аномалии (пограничные формы психических расстройств) влекут за собой прежде всего нарушение наиболее сложных форм социального поведения, снижение роли высших уровней диспозиционный структуры личности. Это приводит к увеличению детерминирующей роли бессознательного в саморегуляции поведения - психических установок, привычек, элементов подсознания. Повышается вероятность импульсивного преступного поведения, особенно в сочетании с алкогольным опьянением и в конфликтной ситуации.
 
¹ Павлов И.П. Поли. собр. соч. - М,- Л„ 1951 - 1952.Т. 3, кн. 1. С. 247 - 248.
²Советское уголовное право. - МГУ, 1981. С. 191.; Курс советского уголовного права. Часть Общая. - Л., 1968. Т. 1. С. 441.
³ Волков Б. С. Мотивы преступлений. - Казань, 1982. С. 9. ⁴Механизм преступного поведения. Под ред. В.Н. Кудрявцева. - М., 1981. С. 61
 
Итак, в качестве мотивообразующих факторов поведения вообще и преступного поведения лиц с психическими аномалиями в частности, могут выступать как осознанные, так и неосознанные побуждения. Причем последние в процессе афферентного синтеза детерминируют поведение в случае преобладания процессов возбуждения. В психологической литературе вместе с тем предлагается иерархия соответствующих факторов, которая в конце концов сводится к одному - потребности. Поскольку она и есть та единственная сила, которая детерминирует поведение, необходимо исследовать структуру данного явления.
Великий немецкий философ Гегель был убежден, что удовлетворение потребностей есть не что иное, как осуществление значимых для индивида целей¹. Собственно говоря, Гегель был далеко не первым исследователем, полагавшим потребности в качестве ведущих мотивообразующих качеств. Греческий синклит мудрецов не сомневался в этом ни на йоту. Доминирующую роль потребности подчеркивали и российские криминологи, отмечая, что “все инстинктивные движения души вместе с потребностями нашего тела являются двигающими началами нашей деятельности”².
 
¹См.: Гегель. Философия права. - М., 1990.
² ДрильД.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. - С-Пб, 1912. С. 1912.
 
Что касается содержания самих потребностей, то в этом вопросе современные исследователи вряд ли продвинулись далеко вперед по сравнению с прошлыми, “неосознано” подтверждая таким образом тезис о том, что нет ничего нового под солнцем.
Стоики школы Зенона утверждали, что человеку полезно то, что полезно его организму, и вредно то, что не способно оказывать приятное биологической субстанции, что предпочтительные предметы - это те, которые имеют ценность, избегаемые - те, которые не имеют ценности, вводя в философские дебаты по поводу человеческих побуждений категорию ценности, постоянно “эксплуатируемую” затем всеми исследователями человеческого поведения.
Эпикурейцы считали, что человек во всех своих жизненных поступках стремится к наслаждению и именно это стремление определяет его поведение. К сожалению, в философской и художественной литературе советского периода термин “эпикурейство” превратился в нарицательный, символизирующий удовольствие, не считающееся ни с какими общественно значимыми моральными нормами. Эпикурейство отождествлялось с гедонизмом, хотя последнее понятие было не столь широко распространено. Между тем отождествление такого рода есть плод незнания древней философии либо намеренное ее искажение. Эпикур говорил: “Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги”¹.
Предупреждая будущие исследования физиологов о недостатке чувственных наслаждений, который лежит в основе поведения человека (это блестяще развил Сеченов в своих изучениях “страстного психического акта”), Эпикур считал, что нужду в наслаждениях мы чувствуем лишь тогда, когда нам его недостает. Отсюда он делал вывод - наслаждение есть начало и конец блаженной жизни. Однако далеко не всякое наслаждение, согласно Эпикуру, потребно человеку. О наслаждении и о боли надо судить, “рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное”. Причем предпочтение следует отдавать такому наслаждению, которое не противоречит моральным воззрениям общества. “Когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждение распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее мнения, поселяющие великую тревогу в душе”(См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М., 1986. С. 404 - 405.).
 
¹См.: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. - М., 1986. С. 278.
 
Эпикур был велик, высоконравственен и, как ни странно, очнь близок к православной догматике, порицавшей безнравственные, т.е. богопротивные акты поведения. Полагая наслаждение начальной и конечной целью жизнедеятельности, он в противовес киренаикам, проповедовавшим гедонизм с его отождествлением счастья и чувственных наслаждений, вкладывал в понятие “наслаждение” более глубокий,чем это может показаться на первый взгляд, смысл. Наслаждение по Эпикуру - это то, что потребно организму, то, чему человек в качестве биологического существа не способен сопротивляться, но, напротив, готов принять как потребное. Принимая наслаждение, человек вместе с тем не отрекается от анализа, и потребное ему как биологическому существу он сопоставляет с усвоенными нормами нравственного поведения. Собственно говоря, биологически потребное преломляется у человека через усвоенные им нормы и в дальнейшем служит стимулом для всего поведения. Такое глубокое понимание наслаждения способно объяснить любые человеческие поступки - от подвигов святых до деяний преступников.
Тезис о наслаждении как двигателе человеческих поступков получил развитие в трудах французских просветителей. Так, Вольтер писал, что вся наша жизнь есть не что иное, как чередование удовольствий и страданий. Поэт и теоретик эпохи просвещения Фридрих Шиллер, исследуя влияние искусства на жизнедеятельность человека, отмечал: “В том, что цель природы по отношению к человеку есть блаженство, хотя бы сам человек в своей моральной деятельности не знал этой цели, не усомнится, конечно, никто, если вообще допускать в природе какую-либо целесообразность”¹.
 
¹ Шиллер. Собр. соч. в 7-и т. - М., 1957. Т. 6. С.26.
 
Волевое действие как действие, приносящее человеку удовлетворение, склонны оценивать и отцы православной Церкви. Так, Иоанн Дамаскин писал, подводя итог своим рассуждениям на тему человеческих поступков: “Ибо, если он делает выбор и не будет настроен в отношении к тому, что выбрано, то есть, не проявит к нему своей любви, то это не называется избранием душою направления деятельности”¹.
Упомянем и русских исследователей, которые так же, как и их предшественники (будь то философы, поэты, юристы или богословы), не понимали целесообразность природы вне связи с блаженством человека: “Человек в своих поступках направляется исключительно эгоистическими побуждениями или мотивами; в каждом отдельном случае он стремится к получению удовольствия или к уклонению от страдания”². Удовольствие, блаженство или, как говорил Эпикур, наслаждение есть единственная потребность, перед которой человек вынужден “преклонить колена”, фатально следуя ее влияниям. И разве не прав был Сократ, когда утверждал: “Человеческая природа такова, что все люди хотят быть счастливыми, поскольку желать себе зла противоестественно, ибо оно противоречит природе человека”³.
Юридическая наука, а точнее - ее криминологическая часть, противоречива и непоследовательна в своих суждениях о содержании потребностей как двигателей поведения. Такое положение можно, впрочем, понять, поскольку эта сфера научных интересов находилась под гнетом идеологического клише, устанавливающего приоритет социального над биологическим и постулирующего, что у советского человека нет иных потребностей, кроме как служить партии и народу, а все остальное - от лукавого. Если какой-либо исследователь и был не согласен с такими утверждениями, то получал статус поборника реакционных буржуазных учений. Влияния существовавших штампов не смогли, к сожалению, избежать и ведущие российские криминологи.
В вышедшей в 1986 г. фундаментальной монографии “Криминальная мотивация” на основе многочисленных исследований делается вывод, что “удовольствие, наслаждение занимают незначительный процент в мотивообразующем комплексе данных форм преступного поведения”⁴.
 
¹Дамаскин И.Точное наложение православной веры. - М. - Ростов-на Дону, 1992. С.98.
²Оршанский М.Г.Учение о цели и праве наказания /Труды юридического общества при Императорском харьковском университете. - Харьков, 1904. T.I. С. 92.
³Кессиди Ф.Х.Сократ. - М„ 1988. С. 125 - 126. ⁴Криминальная мотивация. - М. 1986. С. 61.
 
При этом удовольствие рассматривается в гедонистическом смысле, т.е. как одиозное наслаждение, критику которого дал Эпикур. Между тем удовольствие, наслаждение, которые являются основополагающим моментом любой потребности, следует рассматривать более широко - в эпикурейском смысле. Человек совершает те поступки, которые приносят ему как индивидууму благо. Именно это имел в виду Эпикур, когда говорил о наслаждении одновременно потребном организму и не нарушающем существующих в данном общественном образовании моральных или иного рода заповедей. Человек должен получить удовлетворение от своего поступка. В этом заключен смысл удовольствия, и именно это является основанием потребности.
Удовлетворение, которое испытывает человек от своего поступка, есть не что иное, как удовольствие, получаемое от достигнутого. Ожегов определяет удовольствие как чувство радости, а удовлетворение - как удовольствие от исполнения желаний¹. Значит, чувство радости от исполнения желаний приводит человека к удовлетворению. Наслаждение определяется Ожеговым как высшая степень удовольствия. Таким образом, наслаждение отличается от удовольствия лишь по степени радостных ощущений. Предпринятый словарный экскурс был необходим для того, чтобы определиться в понятиях и не тратить сил на споры по поводу их содержания. А теперь обратимся к логике.
Желать человек может лишь того, что приносит ему удовлетворение (удовольствие, наслаждение). Однако по логике авторов приведенной выше цитаты из книги “Криминальная мотивация”, он желает того, что приносит ему неудовольствие. Видимо, все же первое предположение более логично, а следовательно, истинно. Осознавая, вероятно, допущенную логическую ошибку в определении мотивации преступного поведения, авторы монографии при описании четырех принципов стиля жизни людей (гедонистический, аскетический, созерцательный, деятельный) отмечают, в частности, что созерцательный стиль невозможен, если не доставляет удовольствие, т.е. они дают важный признак, который имеет какую-то познавательную ценность для личности. Но, позволим себе задать вопрос: разве процесс познания не приносит удовольствие? Впрочем, не столько процесс (хотя и он тоже), сколько его итог в различных вариациях, несомненно, доставляет человеку удовольствие и приносит удовлетворение. Если бы это было не так, то вряд ли бы человечество достигло современного уровня развития.
 
¹ Ожегов С.И. Словарь русского языка. - М., 1997.
 
Если же процесс познания приносит удовольствие и удовлетворение, то авторы цитируемой работы вычленяют из целого лишь его незначительную часть. Ведь удовольствие может доставить не только аскетизм, созерцание, гедонизм, но и, например, мазохизм и альтруизм. Из сферы удовольствия можно вычленить и массу других элементов, которые приносят удовлетворение человеку, тем самым доставляя ему удовольствие. Поэтому схема авторов монографии вряд ли может быть полной, так как некоторые из признаков, составляющих общее понятие удовольствия, могут быть присущи одним людям и быть совершенно чужды другим.
В дальнейших рассуждениях авторы “Криминальной мотивации” вынуждены все же склониться в пользу удовольствия как основополагающей, движущей силы поведения. Сам термин в рассуждениях авторов опущен, но такие слова, как “соответствие внутренним позициям личности”, “соответствие личным чертам”, желаемость данного поведения для личности, значимость для личности, выражают именно его. Действительно, может ли что-либо соответствовать внутренним позициям личности или быть для личности желаемым, если это не приносит удовольствие? Думается, что на этот вопрос может быть дан только отрицательный ответ.
Признак “удовольствие” как двигатель поведения вынуждены признавать и авторы другого фундаментального труда под названием “Социальные отклонения. Введение в общую теорию”. Отдавая дань тому клише, которое выдавалось за истинный марксизм, они видят главнейшую причину социальных отклонений в социальной обусловленности, но вместе с тем признают, что “при расхождении объективного содержания ситуации и ее субъективного значения (смысла) человек большей частью поступает в соответствии с субъективным смыслом, а не с объективным ее содержанием”¹. Но не логично ли тогда предположить, что субъективное значение и есть удовольствие? Чтобы проверить правильность этого предположения, обратимся к философии.
 
¹Социальные отклонения. Введение в общую теорию. - М., 1984. С. 193.
 
Счастье, которое в философии рассматривается как ценность и чувство глубокого удовлетворения, являлось для Канта естественной склонностью любого живого существа. Он не допускал и мысли о том, что в живой природе возможно еще какое-либо стремление нежели стремление к счастью. По Фейербаху, счастье - это “такое состояние,при котором существо может беспрепятственно удовлетворять и действительно удовлетворяет его индивидуальным, характерным потребностям и стремлениям, относящимся к его сущности и к его жизни”¹. Стремление к удовольствию как основную сферу человеческих побуждений отмечал и Чернышевский.
Современные философы разделяют эти воззрения. В.А. Титов и Е.Л. Дубко пишут: “Никому не придет в голову выбрать себе несчастье. Если на одной чаше весов поместить здоровье, достаток, влияние, спокойствие, а на другую водрузить болезнь, унижения, беспокойства, всякий, естественно, предпочтет первый вариант.
Но в жизни сколько угодно случаев, когда человек останавливается на втором варианте, если к содержащимся в нем несчастьям прибавить правду, честность, справедливость. Он выбирает “злополучие” не потому, что хочет страдать и быть несчастным, а потому, что “честная жизнь” значит для него больше, чем иные блага”².
Признак “значение”, наличие которого в предлагаемом поведении означает получение от последнего удовлетворение (счастье), и является основным признаком поведенческой реакции. Ничто иное не способно организовать человеческую активность, даже несчастье, которое с аксиологической точки зрения вовсе не может существовать, поскольку не становится предметом выбора. И, действительно, это так. Преступник, например, совершает противоправное деяние дабы получить удовлетворение, а в случае задержания будет стремиться выйти из создавшейся ситуации с наименьшими потерями, порой совершая при этом более тяжкое преступление. В контексте счастья это означает, что его поведение обусловлено желанием получить удовлетворение и подчинить этому чувству ситуацию. Иное объяснение вряд ли могло бы быть удовлетворительным. Поэтому следует согласиться с определениями сущности человека, предлагаемыми авторами указанной выше книги: “Счастье есть сущностное определение человека” и “Счастливый человек - мера совершенства мира, а не наоборот”³.
 
¹ Фейербах Л. Избр. произв. - М., 1955. Т. 1. С. 579. ²Дубко Е.Л., Титов В.А. Идеал, справедливость, счастье. - М., 1989. С. 69. ³Там же. С. 135.
Любая деятельность целесообразна, а в качестве ее выступает приятный результат, т.е. успех, символизирующий счастье. Причем воспринимается именно биологически приятный результат, и не только потому, что эта реакция была первична в развитии живых организмов, но и потому, что биологически приятные ощущения определяют все остальные поведенческие акты - в сущности, в процессе, в итоге. Это и есть структура системы под названием “человек”. А. С. Батуев пишет в данной связи:
“Биологическая мотивированность двигательного акта является основным побуждающим (инициальным) фактором его реализации... В качестве обратной афферентации здесь выступает удовлетворение мотивации. Поэтому цель движения, его стратегия должна быть прежде всего адаптирована по отношению к доминирующей биологической мотивации”¹.
Рассматривая личность с аксиологических позиций, А.Т. Москаленко и В.Ф. Сержантов придают первенствующее значение биологическому фундаменту потребностей, который они сопрягают со смыслом поступков: “В каждом таком акте осуществляется соотнесение аксиологических категорий с витальными побуждениями (потребностями) индивида так, что мотив представляет собой особый, специфический вариант их соединения”². А чуть дальше авторы пишут, что “смысл есть отношение ценности к тем или иным потребностям человека (витальным функциям). Одни и те же ценности у разных индивидов могут быть связаны с различными потребностями, поэтому смысл ценностей индивида не что иное, как личностный смысл ценностей”³. Актуальны в данной связи слова Юнга о том, что “общество состоит из индивидов, поэтому общество есть скопление индивидуальных проблем”⁴.
Личностный смысл ценностей, в основе которых лежат ви тальные функции, объединяется для всех живых существ единственно возможным итогом - полезным результатом, под которым понимается удовольствие. Но поскольку такой смысл зависит от восприятия субъектом соответствующих ценностей объектов, постольку правомерен вопрос профессора П.В. Симонова, который, однако, предполагает различные ответы в зависимости от различных эпох: “Скажи мне, что тебя действительно радует или огорчает, и я скажу, кто ты”⁵.
В конце концов именно витальные потребности призваны обеспечить индивидуальное и видовое существование человека, принадлежащего живой природе на высшей стадии ее развития. Но ведь это и есть основа жизни, фундамент существования живых существ.
 
¹ Батуев А. С. Высшая нервная деятельность. - М., 1991. С. 195 - 196. ² Москаленко А. Т., Сержантов В. Ф. Личность как предмет философского познания. - Новосибирск, 1984. С. 211. ³Там же. С. 212 ⁴ Юнг К. Указ. раб. С. 76.
⁵Симонов П.В.Междисциплинарная концепция человека: потребностно-информационный подход /Человек в системе наук. Под ред. Н.Т. Фролова.- М., 1989. С. 61.
 
Значимо то, что потребно, утверждал С.Л. Рубинштейн, доказывая тем самым тезис Юнга о том, что поступки определяет полезность: “Человек способен преодолеть совершенно невозможные трудности, если убежден, что это имеет смысл. И он терпит крах, если сверх прочих несчастий вынужден признать, что играет роль в “сказке, рассказанной идиотом”¹. Смысл же человеческих поступков, как мы выяснили, относится прежде всего к определенным витальным функциям человеческого индивида, которые, приобретая смысловое значение, ориентируют его на потребретение необходимых ему ценностей и определяют характер поведения. В качестве примера, иллюстрирующего сказанное, возьмем такую витальную функцию, как потребность в защите от внешних вредностей. Она проявляется вовне в виде избегания неприятных ощущений, что вполне соответствует стремлению к счастью. В своих рассуждениях о влиянии негативной окружающей среды на преступное поведение индивида криминалисты, по сути дела, затрагивали именно данную витальную функцию, “неосознанно” подтверждая выводы психофизиологов. Не развивая тему витальных функций, которая в плане профилактики преступлений могла бы оказать неоценимую услугу, криминалисты тем не менее констатировали, что ряд преступлений совершается из боязни перед окружением. Так, М.Г. Миненок приводит один из характерных эпизодов проведенного им исследования, когда осужденный за хищение в особо крупном размере Ч., отвечая на вопрос об обстоятельствах, пре ведших его к преступлению, писал: “Я был назначен на высокую руководящую должность, не имея достаточно опыта и знаний. Люди, руководившие моей работой, и мои помощники занимались злоупотреблениями до и после меня. Постепенно в этой обстановке я привык к различным нарушениям. Мне надо было идти или против всех, или вместе с ними. На первое у меня не хватило мужества, второе произошло само по себе”².
Роковая роль потребности в защите от внешних вредностей рельефно проявляется и в преступлениях, совершенных группой лиц. Зачастую вовлеченные в группу лица совершают деяния или из боязни мести за отказ, или из опасения оказаться изгоем в данной микрогруппе.
 
¹ Юнг К. Указ. раб. - М., 1991. С. 80. ² Миненок М.Г. Личность расхитителя. - Калининград, 1980. С. 42 - 43.
 
Подытоживая изложенное, сошлемся на авторитет В.К. Ви люнаса, который писал: “Возникновение перед субъектом цели является как бы точкой отсчета, помогающей структурировать проблематику мотивации. Это естественно, так как побуждение к некоторому предмету или состоянию должно исходить из потребностей организма, самой жизни, а не из самой по себе отражаемой ситуации. Другое дело - дальнейшее целеобразование, порождение возникшей целью других, промежуточных, т.е. решение вопроса о способе достижения необходимой цели; этот процесс с неизбежностью должен подчиниться уже не потребностям, а тому, что отражается в ситуации. Все это дает, по-видимому, основание для утверждения, что способность индивида оказываться и пребывать в состоянии, в котором побуждение к некоторому предмету-цели приобретает над ним власть, становясь своего рода законом, представляет собой основной феномен мотивации, разграничивающий два принципиально разных аспекта ее изучения: генетическое развитие, охватывающее все, что предшествует формированию цели, и ситуативное - что следует за ее появлением”¹. В этой цитате, во-первых, подчеркивается биологический аспект мотивации, а во-вторых, указывается, что этот импульс приобретает силу закона, покоряясь которому, человек действует именно так, а не иначе.
Итак, мотив есть двигатель любого человеческого поведения, в том числе лиц с психическими аномалиями. В основе мотива лежит потребность, ориентированная на получение человеком удовлетворения (синонимы - удовольствие, счастье), которое следует понимать как полезный результат, т.е. в основе удовлетворения лежат витальные функции человека.
В криминологии и уголовном праве в качестве мотива наряду с потребностями выделяются интересы, стремления, чувства, склонности, эмоции и т.д. Однако в итоге все перечисленное сводится к потребности, которая есть родовое образование и единственный мотив поведения. Для того чтобы это утверждение стало несомненным, необходимо сопоставить названные разновидности с потребностью. В противном случае сделанные утверждения будут оспариваться авторитетом исследователей, противопоставлявших потребности указанные разновидности.
В криминологической и уголовно-правовой литературе чаще всего выделяется интерес - как важная часть импульса поведения. Некоторые, например, считают, что между потребностью и поступком в большинстве случаев стоит интерес, т.е. осознание человеком как своих потребностей, так и общих условий и средств, способствующих их удовлетворению². Интерес понимается такими исследователями как потребность, но только осознанная: “Осознанность интереса отличает его от влечения -неосознаваемого переживания потребности”(Зелинский А. Ф. Осознаваемое и неосознаваемое в преступном поведении. - Харьков, 1986, С. 41.). Здесь автор несколько расширяет поле исследования, вводя в интерпретацию мотива понятие “влечение”, которое, как и интерес, выражает потребность но лишь на неосознаваемом уровне. Применяя возможности формальной логики, нетрудно прийти к выводу, что между потребностью, интересом и влечением стоит знак равенства. Исследователи лишь выделяют разные стороны потребности -осознаваемую и неосознанную, имея в виду все тот же феномен:
потребность.
 
¹ Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М„ 1986. С. 48.
²Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н.Указ. раб. - М„ 1982. С. 184.
 
Цитируемые выше психологи в принципе разделяют позицию, согласно которой суть интереса заключается в удовлетворении потребности. И далее их рассуждения идут уже в русле не интереса, а потребностей, на удовлетворение которых и направлено преступное поведение: “Таким образом, преступное поведение может преследовать следующие цели:
а) непосредственное удовлетворение какой-либо потребности;
б) осуществление более отдаленных жизненных планов, лишь в конечном счете направленных на удовлетворение какой-либо потребности;
в) разрешение личных конфликтов и устранение препятствий к удовлетворению актуальных или потенциальных потребностей”¹.
 
¹ Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н. Указ. раб. С. 185. ² Кудрявцев В.Н. Закон, поступок, ответственность. - М., 1986. С. 170.
 
Как видим, вновь все сводится к потребности. Однако в другом исследовании В.Н. Кудрявцев все же делает попытку расчленить потребность и интерес: “Можно было бы сказать, что суть интереса заключается в удовлетворении потребности. Однако это не совсем точно, вернее - неполно. Интерес, по нашему мнению, включает осознание не только потребности, но и того более или менее длительного и сложного пути, который необходимо пройти до стадии ее удовлетворения. Если, например, лицо стремится удовлетворить свою потребность в знаниях, то его интересы будут направлены на получение диплома средней школы, подготовку и поступление в вуз, успешное окончание каждого курса и т.д.”². В приведенной цитате обращает на себя внимание прежде всего неуверенность исследователя в выдвигаемых им тезисах. Он говорит, что в принципе суть интереса заключается в потребности, но вместе с тем это не совсем так. Неуверенность автора можно понять, поскольку расчленение потребности и интереса искусственно.
Потребность есть двигатель любого поведенческого акта. Другими словами, если бы не было потребности в конкретном поведении, не было бы и самого поведения. Предположим иное: поведенческий акт совершается без потребности в нем, т.е. без необходимого импульса. Возможно ли такое? Если возможно, тогда все существующие психофизиологические теории должны быть отброшены, а их место занять новые. Но покуда этого не произошло, следует на поставленный вопрос ответить отрицательно: поведенческий акт без импульса” т.е. без потребности, невозможен. О каких же интересах, влечениях, эмоциях в отношении поведенческого акта можно говорить, если он без потребности невозможен. Следовательно, потребность есть единственная составляющая человеческого поведения, его единственный мотив, в рамках которого может быть сколько угодно образований: интересы, влечения, эмоции, желания и т.д. Потребность родовое понятие для всех других образований, сопутствующих человеческому поведению. В этом плане представляется заслуживающей внимания позиция Зелинского, который утверждает, что “психологическое понятие потребности шире понятия интереса. Потребность (интерес и влечение) становится мотивом поступка, когда встречается с предметом, способным удовлетворить нужду”¹. Следует уточнить только одно: потребность действительно становится мотивом при встрече с соответствующим предметом, но мотивом именно поступка, а не поведения в целом, поскольку поведенческие реакции могут быть обусловлены и без конкретизации предмета.
 
¹ Зелинский А. Ф. Указ. раб. С. 41.
 
Критикуя позиции юристов в вопросе об иных мотивах человеческого поведения и упрекая исследователей в нелогичности суждений, мы не намерены отрицать наличия в человеческой психике таких психологических феноменов, как желание, влечение, стремление, интерес и т.д. Несомненно, все это есть, но существует лишь в рамках потребности. Потребность есть род, внутри которого может быть все что угодно, если оно не выходит за его рамки. А коль скоро потребность - родовое образование, и причем единственное, следовательно, мотивом действий выступает лишь потребность (мотивом преступлений, естественно, тоже). А все остальное - интересы, влечения, стремления и т.д. - лишь ее конкретные проявления, фон. Криминалисты,как бы они ни пытались выделить иные, помимо потребности, мотивы поведения, вынуждены все же признать, что перечисляемые ими образования зиждятся исключительно на потребностях. Так, по мнению В.В. Лунеева, функцию мотива “в виде актуального желания выполняют потребности и связанные с ними интересы, чувства и другие детерминанты”¹. Картина мотивообразующих факторов была бы вряд ли полна без исследований психофизиологов, где, как и в юриспруденции, царит неопределенность в решении рассматриваемого вопроса.
В.И. Ковалев пишет: “Необходимы теоретические обобщения, связанные с категорией мотивации, ибо до сего времени в психологии не сложилось непротиворечивой теории мотивации, системы основных понятий”². И далее он рисует безрадостную картину противоречивого подхода психологов к определению мотива поведения: “Одни из них отождествляют мотивы с потребностями, другие наделяют потребности побуждающей функцией, третьи рассматривают мотив как одно из побуждений (наряду с потребностями, или целями, или эмоциями)”³. Сам же автор полагает, что мотивы есть специфические реальности, не сводимые к другим психологическим явлениям. Отрицая тот факт, что мотив может быть отождествлен с потребностью, он тем на менее замечает: “Потребность человека - это испытываемая им нужда в чем-то, мотивы же - это побуждение человека в связи с этой нуждой”⁴. Следовательно, согласно тезису исследователя, мотив есть побуждение в связи с потребностью. Значит, применяя методы формальной логики, можно утверждать: если бы не было потребности, не было бы и связи, благодаря которой образуется мотив. Отдавая дань противоречивости исследований мотивов, психолог тем не менее вынужден назвать мотив “как бы потребностью”.
 
¹ Лунеев В.В. Указ. раб. - М., 1991. С. 48 ² Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. М., 1988. С. 4.
³Там же. С. 49.
⁴Там же. С. 45.
 
К числу авторов, рассматривающих в качестве мотива поведения интерес, относится Рубинштейн. Он пишет: “Интерес - это мотив, который действует в силу своей осознанной значимости и эмоциональной привлекательности”(Рубинштейн С.Л. Указ. раб. - М., Т. 2. 1989. С. 112,). Однако выделяя интерес в качестве мотива поведения, автор постоянно стремится сравнить его с потребностью, как бы пытаясь убедить самого себя в том, что это разные вещи: “Интерес сказывается на направленности внимания, мыслей, помыслов; потребность -во влечениях, желаниях, воле. Потребность вызывает желание в каком-то смысле обладать предметом, интерес - ознакомиться с ним”¹. Опять мы встречаемся с неопределенными терминами-“в каком-то смысле”, которые приходят на помощь исследователю тогда, когда он не готов точно выразить свою мысль. А ведь достаточно всего лишь предположить: возможно ли стремление к ознакомлению с предметом, т.е. проявление интереса, если нет влечения к этому предмету или к предмету подобного рода? И сразу станет ясно, что такое стремление без соответствующего влечения лишено биопсихологических оснований. Автор и сам входит в противоречивый круг, говоря о том, что потребности - это такие психологические феномены, которые направляют деятельность, порождающую новые потребности². Поэтому приходится констатировать, что потребность все же родовое образование, и интерес может быть лишь в ее рамках.
Очень любопытны рассуждения по поводу интереса у М.В. Демина. В его посылках чувствуется логическая выверенность и отточенность формулировок. Прежде всего автор отмечает, что не только мотив понимается в психологии неоднозначно, но и его составляющие. Так, понятие “интерес” одни психологи сводили к осознанным потребностям, другие - к направленности внимания, третьи - к познавательному отношению личности(). Автор, однако, предлагает использовать буквальное значение слова, которое с латинского языка переводится как “иметь значение”. Интерпретируя таким образом интересующий его феномен, он совершенно справедливо отмечает, что интерес непременно рефлектируется в сознании и лишь после этого побуждает людей к деятельности. Следовательно, чтобы человек действовал, надобно, чтобы интерес прошел его субъективную цензуру, которая включает в себя как физиологический уровень с его обязательным афферентным синтезом, так и психологический уровень - с его потребностным состоянием. По сути дела, интерес зиждется на потребности, ибо нормативная цензура всегда учитывает прежде всего человеческие потребности.
 
¹ Рубинштейн С.Л. Указ. раб. - М., Т. 2. 1989. С. 111.
²Там же.
 
 
Видимо, осознавая это обстоятельство и пытаясь создать антиномию, Демин совершенно обоснованно отмечает: “Потребность, так же как и интерес, выражает объективные и субъективные отношения человека к условиям его существования, поэтому в реальной действительности они настолько тесно переплетены между собой, что их трудно, а порой почти невозможно разграничить: начинаясь с потребности, интерес в конечном счете имеет свое назначение в обеспечении потребности людей. Более того, сам процесс реализации интереса был бы невозможен, если бы он не сопровождался удовлетворением определенных потребностей в деятельности, в практическом или теоретическом (познавательном) овладении объектом. Специфика интереса состоит в том, что это такое отношение к действительности, которое направлено на обеспечение потребностей”¹.
Что же касается других побудителей поведения, которые в криминалистической и психологической литературе именуются как эмоции, влечения, желания, чувства, инстинкты и т.п., то логический анализ соответствующей литературы²дает право утверждать, что все эти образования есть составляющие потребности и могут рассматриваться только в ее пределах либо в качестве ее фона (эмоции). Ведь все названные и другие побудительные феномены были бы бессмысленны, если бы не ориентировались на достижение полезного результата, а это и означает ориентацию на потребность, зависимость от потребности. Таким образом, в основе любого поведенческого акта лежит потребность, которая суть удовольствие (направленность на достижение полезного результата). В литературе, однако, большой интерес вызывает такой феномен, как установка. Оказывая существенное влияние на процесс мотивообразования, установка ставится в один ряд с потребностью, в связи с чем нуждается в обсуждении.
 
¹ Демин М.В. Указ. раб. С. 162.
² См.:Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М., 1986; Чайченко Г.М., Харченко П.Д. Физиология высшей нервной деятельности. - Киев, 1981; Небылицин В.Д. Психофизиологические исследования индивидуальных различий. - М., 1976; Батуев А.С. Высшая нервная деятельность. -М., 1991;Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., Т. 2. 1989; Общая психология. Под ред. А.В. Петровского. - М., 1976; Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988; Анохин П.K. Очерки по физиологии функциональных систем. - М., 1975.
 
Сущность установки Д.Н. Узнадзе описывает следующим образом: “Когда на испытуемого повторно воздействуют два резко отличающихся друг от друга объекта, то, очевидно, это вырабатывает в нем соответствующую установку - готовность получать в руки именно резко отличные друг от друга объекты. Но вот он получает в руки равные по объему предметы. Это обстоятельство, следует полагать, настолько сильно отличается от того, к чему у испытуемого выработана установка, что он не оказывается уже в состоянии воспринять его на основе этой установки. Естественным результатом этого может быть лишь одно: испытуемый должен ликвидировать эту явно неподходящую установку и попытаться воспринять действующее на него впечатление адекватно”¹. Установка, таким образом, представляет собой готовность организма, субъекта к определенной деятельности в соответствии с конкретными условиями, потребностью и ситуацией ее удовлетворения. Подчеркивая бессознательный характер установки, Узнадзе и его ученики считают ее открытой системой, взаимодействующей с активностью сознания. Понятие объективации (осознания) лежит в основе смены одной установки другой, более соответствующей новым изменившимся условиям окружающей среды.
Установка является таким состоянием, в котором потребность актуализуется и “жаждет” получить тот объект, который способен привести к ее удовлетворению. Установка есть выражение конкретной потребности в актуализованном (“напряженном”) виде. Но она создается не сама по себе, не просто потому, что существует определенная потребность. Существование потребности необходимо, иначе вообще бессмысленно говорить о какой-либо деятельности. Но потребность, не встретившая свой предмет, может представлять собой лишь любой степени состояние ожидания. Повышенное состояние ожидания одни авторы называют доминантой, а другие склонны называть его потребностным состоянием или состоянием нужды организма, что более верно отражает сущность процессов, протекающих в доминантном очаге, когда потребность становится “навязчивой”.
Доминанта превращается в установку, когда актуализованная потребность встречается со своим “вожделенным” предметом. И. В. "Имедадзе пишет: “Утверждается, что сама по себе среда, ситуация также бессильна вызвать поведение, как и потребность. Стало быть, необходима встреча потребности и ситуации... В самом деле, ни потребность (знающая свой предмет), ни ситуация в отдельности вызвать направленную деятельность не могут. Лишь их встреча, соединение создают некое новообразование (опредмеченную, т.е. наполненную полученным из среды содержанием, потребность), которое и порождает деятельность. Обозначив это новообразование термином “установка”, мы получим следующее суждение: потребность и ситуация, соединяясь, создают установку, которая возникает до деятельности и ложится в ее основу”².
 
¹ Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. - Тбилиси, 1961. С. 99.
²Имедадзе И.В.Потребность и установка //Психологический журнал. Т. 5. 1984, № 3. С. 36 - 38
 
Установку Имедадзе называет опредмеченной потребностью. Итак, рассуждая о влиянии других моментов на поведенческие реакции, мы вновь приходим к потребности, которая есть альфа и омега всех поведенческих реакций. Можно сказать, что доминанта - это фаза перед образованием установки, так как в этой ситуации потребность еще не встретилась с предметом. В том случае, когда уже образовалась установка, состояние организма также характеризуется как доминанта. Если, как считает Узнадзе, потребность уже встречалась со своим предметом, и если предмет биологически соответствует личностным ожиданиям, организм будет настроен на его получение вновь, т.е. установка -суть та же доминанта, но лишь после первоначального удовлетворения потребности (опытная). В последнем случае субъект будет находиться в состоянии ожидания удовлетворения его потребности - установки-доминанты, о чем еще ранее писал Сеченов, приводя пример ожидания ребенком наслаждений от горящей свечи. Опыты, проводимые Узнадзе, с очевидностью подтверждают сказанное.
Собственно говоря, именно такая логически верная интерпретация установки дала возможность И.А. Васильеву и М.Ш. Магомед-Эминову заявить, что “установка существенно не отличается от понятия “мотивационная тенденция”¹. А сам Узнадзе считал, что установка суть мотив поведения: “Смысл мотивации заключается именно в этом: отыскивается и находится именно такое действие, которое соответствует основной, закрепленной в жизни установке личности”². Подтверждение этому тезису можно найти и в философских исследованиях, которые не могли обойти своим вниманием истоки человеческого поведения. Авторы книги “Современные проблемы теории познания диалектического материализма” пишут по этому поводу:
“Установка является не отдельным, частным психическим феноменом, а целостным личностным состоянием, возникающим на основе отражения действительности. В свою очередь, она оказывает дальнейшее влияние на процессы предстоящего отражения. Установка создает у субъекта дифференцированное отношение, избирательную готовность к предстоящим внешним воздействиям и влияет на протекание и направленность последующих актов осознанного отражения и поведения”³.
 
¹ Васильев И.А., Магомед-Эминов М.Ш. Мотивация и контроль за действием. -М., 1991. С. 63.
²Узнадзе Д.Н.Психологические исследования. - М., 1966. С. 406. ³Современные проблемы теории познания диалектического материализма.
Под ред. М.Б. Митина и др. - М., 1970. Т. 2. С. 315.
Установка - это потребность, которая аккумулирует в себе все возможные свойства личности, способные направлять ее поведение в биологически потребностное русло. Установка одновременно и зреет в организме, и детерминирует поведение на основе уже полученного опыта. По мнению академика П.К. Анохина, “в последние годы на основании новейших успехов нейрофизиологии становится все более и более ясным, что стимул является лишь толчком к раскрытию и выявлению того, что создавалось в мозгу под влиянием многих факторов как нечто целостное, интегрированное. Стимул же является лишь толчком, раскрывающим эту подготовленную интеграцию”¹. Не называя вещи своими именами, он невольно говорит об установке. Таким образом, все процессы (физиологические и психологические) фокусируются на установке, которая представляет собой доминантное напряжение потребности, обогащенной предшествующим опытом, и является мотивом, способным направить человеческую реакцию в нужное, биологически потребное русло. При этом она не обязательно должна быть лишь неосознанным мотивом. Главное ее содержание для направления поведения - быть в готовности при встрече с агентом, побудить человека к действию, что полностью коррелирует с физиологической теорией афферентного синтеза Анохина. Большинство психофизиологов в тех или иных терминах подтверждают сказанное².
Необходимо отметить критические замечания, высказанные в литературе по поводу теории Узнадзе об установке, доминанте, мотиве и потребности. Так, представитель грузинской психологической школы И.В. Имедадзе³считает, что мотив является критерием вычленения отдельных форм поведения. Поэтому одно и то же поведение не может располагать несколькими различными мотивами, ибо есть столько же поведений, сколько и мотивов. Следовательно, налицо формула: один мотив - одно поведение. Но если при этом будем отстаивать предметно-потребностное понимание мотива, то тогда каждой потребности будет соответствовать свое поведение, следовательно, придется принципиально отказаться от представления об одном поведении, которое побуждает несколько потребностей. Это будет решительно противоречить действительности. Однако далее ученый приходит к выводу, что на роль мотива может претендовать только субъективно переживаемая полезность, значимость, важность или, лучше всего, ценность. В итоге он все же подтверждает выдвинутую нами гипотезу о том, что единственным мотивом человеческого поведения является достижение удовольствия (т.е. полезного результата), а каковы его оттенки - это уже не столь важно.
 
¹ Анохин П.К. Философские аспекты теории функциональной системы / Философские проблемы биологии. - М., 1973. С. 85.
² Стл.-.Вилюнас В.К. Психологические механизмы биологической мотивации. -М., 1986; Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. - М., Т. 2. 1989; Ковалев В.И. Мотивы поведения и деятельности. - М., 1988.
³Имедадзе И.В.Потребность и мотив поведения человека /Человек в системе наук. - М., 1989.
 
Другая критическая позиция высказана в монографии Г.М. Андреевой, которая считает, что теория Узнадзе не может быть применима в социальной психологии¹. В противовес этой теории она предлает концепцию В.А.Ядова - “диспозиционную концепцию регуляции социального поведения личности”, которая заключается в следующем. Всю человеческую деятельность регулирует система диспозиционных образований, которая, как и любая система, организована иерархически. В ней выделяются низшие уровни, к которым Ядов относит семейное окружение, и высшие, пик которых - система ценностных ориентации, понимаемая им как соотнесение поведения личности с социальными условиями, типом общества. При этом ученый не забывает упомянуть и теорию Узнадзе, но, отдавая ей должное, сводит все к описанию удовлетворения лишь низших, элементарных человеческих потребностей. Что касается высших потребностей, т.е. когда речь идет об отношениях к государству, то тут концепция Узнадзе, по мнению Ядова и Андреевой, не подходит.
Известно, что человек действует лишь на основе потребностей для достижения полезного результата. Если полученный итог оказывается для него неполезным, он ищет другой вариант действий для достижения искомого, пока не находит его. Но найдя, он уже будет действовать так, как подсказывает ему прошлый опыт, причем в большинстве случаев соответствующие условные реакции переходят в безусловные, что мы называем словом “навык”. Теперь рассмотрим с этих позиций самый высший уровень диспозиций Ядова - отношение личности к социальным условиям. Соразмеряя свое поведение с социальной реальностью, личность тем не менее не сможет игнорировать собственные потребности, стремление к достижению полезного для нее результата. Ни биологически, ни психологически это немыслимо. Другое дело, что личность будет вести себя в той или иной степени конформно, но это приспособление и будет означать достижение полезного результата в конкретных условиях места и времени, каким бы изменениям они ни подвергались. Недаром говорят, что человек ко всему привычен. А это означает нечто иное, как следование существующей установке, даже при винительно к самой высшей диспозиции - отношению к системе политических и идеологических стереотипов.
 
¹ Андреева Г.М. Социальная психология. - М., 1980.
 
Метод приведения к абсурду поможет в данном рассуждении как нельзя лучше, ведь что касается семьи и вообще семейных отношений (низший уровень диспозиции по Ядову), то человек действует ради получения полезного результата, т.е. согласно существующей установке. В отношении же высшего уровня диспозиции эта теория неприемлема, следовательно, человек действует не ради достижения полезного результата, а вследствие влияния какой-то загадочной силы, внушающей совершенно чуждые выводы: в любом случае, при любых диспозициях человек действует так, как диктует ему его установка, которая, однако, может измениться.
Об установке писал и Б. С. Волков, взгляды которого весьма показательны постольку, поскольку отражают отношение к этой проблеме большинства криминалистов. Не отрицая наличия в поведении лица установки (у каждого человека в процессе его жизни и деятельности вырабатывается определенная система влечений, интересов, склонностей, своя жизненная программа поведения), ученый полагает, что она выражает всю личность в целом, весь ее нравственно-психологический контекст¹. При этом наряду с установкой он выделяет также систему влечений, в которую включает потребности, стремления, интересы. Но ведь если под установкой понимать жизненную программу, как это и делает Волков, то вся система влечений будет ею поглощена. И все же отрадно, что исследователь обратил внимание на столь важный аспект мотивации, как установка.
Далее Б.С. Волков пишет: “С точки зрения личностной установки (жизненной программы поведения) лица, совершившие преступления, существенно разнятся от законопослушных граждан”². И затем автор дает перечисление тех установок, которые, по его мнению, выражают личностную программу: осужденные ранее не принимали никакого участия в общественной жизни коллектива;
допускали нарушение трудовой дисциплины, правил социалистического общежития; не испытывали чувства раскаяния. Однако эти перечисления вовсе не являются установками. Установка есть состояние индивида, который в данной конкретной ситуации выберет такое поведение, которое соответствует его потребности, а все остальное - лишь конкретные проявления установки, но не она сама. Что же касается неучастия в общественной жизни коллектива, то это состояние характерно и для большинства законопослушных граж дан. Чувство раскаяния возникает тогда, когда субъект понимает несправедливость принятого им решения. А если решение справедливо, пусть даже преступно? Вряд ли верно вот так, походя, зачислять людей в группу отрицательных или положительных.
 
¹ Волков Б.С. Мотивы преступлений. - Казань, 1982. С. 19.
²Там же. С.33
 
Итак, можно констатировать, что все компоненты, составляющие мотив человеческого поведения, объединяются единым понятием - потребность”, которая есть нужда организма в получении полезного результата, т.е. удовольствия (синоним - удовлетворение). Потребность в получении удовольствия, как осознанная, так и неосознанная, является двигателем любого поведения, в том числе и противоправного поведения лиц с психическими аномалиями. Учитывая психофизиологические особенности последних, у которых процессы возбуждения или торможения находятся в состоянии дисбаланса, можно предположить, что именно данное нарушение гармонии психофизиологических процессов будет оказывать роковое влияние на процесс мотивообразования. Потребность в получении удовольствия в этих случаях будет определяться процессами либо возбуждения (реакции аффектированных взрывов), либо торможения (реакции, замедляющие темп принятия решения, что зачастую приводит к совершению преступлений по неосторожности).
Контрольные вопросы
1. Что такое мотив?
2. Как соотносятся с понятиями “мотив” и “мотивация поведения” такие философские категории, как “сознательное” и “бессознательное”?
3. Как философы прошлого объясняли способность “исторического бессознательного” детерминировать поведение человека?
4. Назовите признанные в современной криминологии моти вообразующие факторы преступного поведения, в том числе и лиц с психическими аномалиями.
5. Как философы разных школ и направлений объясняли доминирующую роль потребности в человеческой деятельности?
6. Как объясняют психологи то, что в основе мотива лежит потребность, ориентированная на получение удовольствия?
7. Как в современной психологии трактуется понятие “установка”, как она соотносится с потребностью и может ли быть мотивообразующим фактором поведения?