Самостоятельная работа по роману М.Ю.Лермонтова Герой Нашего времени

Самостоятельная работа по главе «Княжна Мери» (из романа М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени»)
Вариант 1. Прочитайте текст и выполните задания.
Я вдруг слышу за собой знакомый голос:
Печорин! давно ли здесь?
Оборачиваюсь: Грушницкий! Мы обнялись. Я познакомился с ним в действующем отряде. Он был ранен пулей в ногу и поехал на воды с неделю прежде меня.
Грушницкий юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать 25 лет, хотя ему едва ли 21 год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто-прекрасное не трогает, и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. Под старость они делаются либо мирными помещиками, либо пьяницами, иногда тем и другим. В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии. Грушницкого страсть была декламировать: он закидывал вас словами, как скоро разговор выходил из круга обыкновенных понятий; спорить с ним я никогда не мог. Он не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начинает длинную тираду, по-видимому имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение его собственной речи.
Он довольно остёр: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьет одним словом; он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою. Его цель сделаться героем романа. Он так часто старался уверить других в том, что он существо, не созданное для мира, обреченное каким-то тайным страданиям, что он сам почти в этом уверился. Оттого он так гордо носит свою толстую солдатскую шинель. Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях. Грушницкий слывет отличным храбрецом; я его видел в деле: он махает шашкой, кричит и бросается вперед, зажмуря глаза. Это что-то не русская храбрость!..
Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас не сдобровать.
Приезд его на Кавказ также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... тут он, верно закрыв глаза рукою, продолжает так: «нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас? Поймете ли вы меня?.. » и так далее.
Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайной между им и небесами.
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут-то он, я думаю, старается!
Мы встретились старыми приятелями. Я начал его расспрашивать об образе жизни на водах и о примечательных лицах.
Моя солдатская шинель как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня
Вы меня мучите, княжна[к Мери], говорил Грушницкий вы ужасно переменились с тех пор, как я вас не видал...
О, я горько ошибся!.. Я думал, безумный, что по крайней мере эти эполеты дадут мне право надеяться... Нет, лучше бы мне век остаться в этой презренной солдатской шинели, которой, может быть, я обязан вашим вниманием...
В самом деле, вам шинель гораздо более к лицу...
В это время я подошел и поклонился княжне; она немножко покраснела и быстро проговорила:
Не правда ли, мсьё Печорин, что серая шинель гораздо больше идет к мсьё Грушницкому?..
Я с вами не согласен, отвечал я: в мундире он еще моложавее.
Грушницкий не вынес этого удара: как все мальчики, он имеет претензию быть стариком; он думает, что на его лице глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет. Он на меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою и отошел прочь.
А признайтесь, сказал я княжне, что, хотя он всегда был очень смешон, но еще недавно он вам казался интересен... в серой шинели?..
Она потупила глаза и не отвечала.
Грушницкий целый вечер преследовал княжну, танцовал или с нею, или vis-а-vis; он пожирал ее глазами, вздыхал и надоедал ей мольбами и упреками. После третьей кадрили она его уж ненавидела.
Мазурка началась. Грушницкий выбирал одну только княжну, другие кавалеры поминутно ее выбирали: это явно был заговор против меня; тем лучше: ей хочется говорить со мною, ей мешают, ей захочется вдвое более.
Я раза два пожал ее руку; во второй раз она ее выдернула, не говоря ни слова
[Дуэль](Грушницкий) кивнул головой в знак согласия. Лицо его ежеминутно менялось. Я его поставил в затруднительное положение. Стреляясь при обыкновенных условиях, он мог целить мне в ногу, легко меня ранить и удовлетворить таким образом свою месть, не отягощая слишком своей совести; но теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделаться убийцей, или наконец оставить свой подлый замысел и подвергнуться одинаковой со мною опасности. В эту минуту я не желал бы быть на его месте. Он отвел капитана в сторону и стал говорить ему что-то с большим жаром; я видел, как посиневшие губы его дрожали; но капитан от него отвернулся с презрительной улыбкой. «Ты дурак! сказал он Грушницкому довольно громко: ничего не понимаешь! Отправимтесь же, господа!»
Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы с доктором.
...Вдруг мелкие камни с шумом покатились нам под ноги. Что это? Грушницкий споткнулся; ветка, за которую он уцепился, изломилась, и он скатился бы вниз на спине, если б его секунданты не поддержали.
Берегитесь! закричал я ему: не падайте заранее; это дурная примета. Вспомните Юлия Цезаря!
Вот мы взобрались на вершину выдавшейся скалы; площадка была покрыта мелким песком, будто нарочно для поединка. Кругом, теряясь в золотом тумане утра, теснились вершины гор, как бесчисленное стадо, и Эльборус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока. Я подошел к краю площадки и посмотрел вниз, голова чуть-чуть у меня не закружилась: там внизу казалось темно и холодно, как в гробе; мшистые зубцы скал, сброшенных грозою и временем, ожидали своей добычи.
Площадка, на которой мы должны были драться, изображала почти правильный треугольник. От выдавшегося угла отмеряли шесть шагов и решили, что тот, кому придется первому встретить неприятельский огонь, станет на самом углу спиною к пропасти; если он не будет убит, то противники поменяются местами.
Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда всё устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать... 
Вы счастливы, сказал я Грушницкому: вам стрелять первому! Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь даю вам честное слово.
Он покраснел; ему было стыдно убить человека безоружного; я глядел на него пристально; с минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим, умоляя о прощении; но ка
·к признаться в таком подлом умысле?.. Ему оставалось одно средство выстрелить на воздух; я был уверен, что он выстрелит на воздух! Одно могло этому помешать: мысль, что я потребую вторичного поединка.
Пора! шепнул мне доктор, дергая за рукав: если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то всё пропало. Посмотрите, он уж заряжает... если вы ничего не скажете, то я сам...
Ни за что на свете, доктор! отвечал я, удерживая его за руку: вы всё испортите; вы мне дали слово не мешать...Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит...
Он посмотрел на меня с удивлением.
О! это другое!.. только на меня на том свете не жалуйтесь...
Грушницкий стал против меня и, по данному знаку, начал поднимать пистолет. Колени его дрожали. Он целил мне прямо в лоб...
Неизъяснимое бешенство закипело в груди моей.
Вдруг он опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту:
Не могу, сказал он глухим голосом.
Трус! отвечал капитан.
Выстрел раздался. Пуля оцарапала мне колено. Я невольно сделал несколько шагов вперед, чтоб поскорей удалиться от края.
Ну, брат Грушницкий, жаль, что промахнулся! сказал капитан: теперь твоя очередь, становись! Обними меня прежде; мы уж не увидимся! Они обнялись; капитан едва мог удержаться от смеха: Не бойся, прибавил он, хитро взглянув на Грушницкого, всё вздор на свете!.. Натура дура, судьба индейка, а жизнь копейка!
После этой трагической фразы, сказанной с приличною важностью, он отошел на свое место; Иван Игнатьич со слезами обнял также Грушницкого, и вот он остался один против меня. Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненый в ногу немного сильнее я бы непременно свалился с утеса.
Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку.
Я вам советую перед смертью помолиться богу, сказал я ему тогда.
Не заботьтесь о моей душе больше, чем о своей собственной. Об одном вас прошу: стреляйте скорее.
И вы не отказываетесь от своей клеветы? не просите у меня прощения?.. Подумайте хорошенько: не говорит ли вам чего-нибудь совесть?
 Грушницкий! сказал я: еще есть время; откажись от своей клеветы, и я тебе прощу всё. Тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено; вспомни, мы были когда-то друзьями...
Лицо у него вспыхнуло, глаза засверкали.
Стреляйте! отвечал он: я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...
Я выстрелил...
Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Задание 1. Каким предстает перед нами Грушницкий в данных эпизодах? Дайте характеристику, опираясь на текст. (Объем работы – 3-5 предложений)
Задание 2. Зачем в сцену дуэли введен пейзаж? Какова его роль? (Объем работы – 3-5 предложений)
Задание 3. Сопоставьте Грушницкого и Печорина. В чем суть противопоставления Грушницкого и Печорина в данных эпизодах? (Объем работы –5-8 предложений)
Задание 4. Какие образные средства используются при описании места дуэли (конкретные фразы и средство выраз-ти)
Задание 5. Почему, на ваш взгляд, многие критики объединяли Печорина и Онегина в один тип персонажей (исходя из поведения героя в главе»Княжна Мери»?
Самостоятельная работа по главе «Княжна Мери» (из романа М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени»)
Вариант 2. Прочитайте текст и выполните задания.
В эту минуту прошли к колодцу мимо нас две дамы: одна пожилая, другая молоденькая, стройная. Их лиц за шляпками я не разглядел, но они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего. На второй было закрытое платье gris de perles; легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи. Ботинки couleur рисе стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивленья. Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору.
дочь ее Мери... Они здесь только три дня
Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, и мне почти всегда удается...
У тебя всё шутки! сказал он, показывая, будто сердится: во-первых, она меня еще так мало знает...
Мой друг, Печорин! я тебя не поздравляю; ты у нее на дурном замечании... А, право, жаль! потому что Мери очень мила!..
Да, она недурна... Только берегись, Грушницкий! Русские барышни большею частью питаются только платонической любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная. Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой шинелью билось сердце страстное и благородное...
Она едва могла принудить себя не улыбнуться и скрыть свое торжество; ей удалось однако довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже строгий вид. Она небрежно опустила руку на мое плечо, наклонила слегка головку на бок, и мы пустились. Я не знаю талии более сладострастной и гибкой! Ее свежее дыхание касалось моего лица; иногда локон, отделившийся в вихре вальса от своих товарищей, скользил по горящей щеке моей... Я сделал три тура. (Она вальсирует удивительно хорошо.) Она запыхалась, глаза ее помутились, полураскрытые губки едва могли прошептать необходимое: «merci, monsieur».
После нескольких минут молчания я сказал ей, приняв самый покорный вид:
Я слышал, княжна, что, будучи вам вовсе незнаком, я имел уже несчастье заслужить вашу немилость... что вы меня нашли дерзким... неужели это правда?
И вам бы хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? отвечала она с иронической гримаской, которая впрочем очень идет к ее подвижной физиономии.
Если я имел дерзость вас чем-нибудь оскорбить, то позвольте мне иметь еще бо
·льшую дерзость, просить у вас прощения... 
Это значит, подумал я, что их двери для меня навеки закрыты.
Знаете, княжна, сказал я с некоторой досадой, никогда не должно отвергать кающегося преступника: с отчаяния он может сделаться еще вдвое преступнее... и тогда...
личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее разговор был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания иногда глубоки... Я дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
Вы странный человек! сказала она потом, подняв на меня свои бархатные глаза и принужденно засмеявшись.
Я не хотел с вами знакомиться, продолжал я, потому что вас окружает слишком густая толпа поклонников, и я боялся в ней исчезнуть совершенно.
Вы напрасно боялись! Они все прескучные...
Все! Неужели все?
Она посмотрела на меня пристально, стараясь будто припомнить что-то, потом опять слегка покраснела и наконец произнесла решительно: все!...
Княжне начинает нравиться мой разговор; я рассказал ей некоторые из странных случаев моей жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Она при мне не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения, и уже несколько раз отвечала на его выходки насмешливой улыбкой...
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия...
Но ничуть не бывало! Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас мучит в первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы найдем такую, которая нас терпеть не может; тут начинается наше постоянство истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить линией, падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности только в невозможности достигнуть цели, то есть конца.
Разговор наш начался злословием: я стал перебирать присутствующих и отсутствующих наших знакомых, сначала выказывал смешные, а после дурные их стороны. Желчь моя взволновалась, я начал шутя и окончил искренней злостью. Сперва это ее забавляло, а потом испугало.
Вы опасный человек! сказала она мне: я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок... Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, я думаю, это вам не будет очень трудно.
Разве я похож на убийцу?..
Вы хуже...
В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь на мою, дрожала; щеки пылали, ей было жаль меня! Сострадание чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во всё время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, а это великий признак!.. Мы расстались.
Она недовольна собой; она себя обвиняет в холодности... О, это первое, главное торжество! Завтра она захочет вознаградить меня. Я всё это знаю наизусть вот что скучно!
Сегодняшний вечер был обилен происшествиями. Верстах в трех от Кисловодска, в ущельи, есть скала, называемая Кольцом; это ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает на мир свой последний, пламенный взгляд. Многочисленная кавалькада отправилась туда посмотреть на закат солнца сквозь каменное окошко. Никто из них, по правде сказать, не думал о солнце. Я ехал возле княжны... Горные речки самые мелкие опасны, особенно тем, что дно их совершенный калейдоскоп: каждый день от напора волн оно изменяется; где был вчера камень, там нынче яма... Она вдруг на седле покачнулось. «Мне дурно!» проговорила она слабым голосом... Я быстро наклонился к ней, обвил рукою ее гибкую талию.
Смотрите наверх! шепнул я ей: это ничего, только не бойтесь; я с вами.
Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей руки, но я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан: моя щека почти касалась ее щеки; от нее веяло пламенем.
Что вы со мною делаете?.. боже мой!..
Я не обращал внимания на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал... Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
Или вы меня презираете, или очень любите! сказала она наконец голосом, в котором были слезы. Может быть, вы хотите посмеяться надо мной, возмутить мою душу, и потом оставить... Это было бы так подло, так низко, что одно предположение... О, нет! не правда ли, прибавила она голосом нежной доверенности: не правда ли, во мне нет ничего такого, что
· бы исключало уважение? Ваш дерзкий поступок... я должна, я должна вам его простить, потому что позволила... Отвечайте, говорите же, я хочу слышать ваш голос!..  В последних словах было такое женское нетерпение, что я невольно улыбнулся; к счастию, начинало смеркаться... Я ничего не отвечал.
Вы молчите? продолжала она: вы, может быть, хотите, чтоб я первая вам сказала, что я вас люблю?..
Я молчал...
Хотите ли этого? продолжала она, быстро обратясь ко мне... В решительности ее взора и голоса было что-то страшное ...
Зачем? отвечал я, пожав плечами.
Она ударила хлыстом свою лошадь и пустилась во весь дух по узкой, опасной дороге; это произошло так скоро, что я едва мог ее догнать, и то, когда уж она присоединилась к остальному обществу. До самого дома она говорила и смеялась поминутно. В ее движениях было что-то лихорадочное это просто нервический припадок: она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира... А еще слыву добрым малым, и добиваюсь этого названия!
Я даже в этом уверена, продолжала она[княгиня], хотя ваше поведение несколько сомнительно; но у вас могут быть причины, которых я не знаю, и их-то вы должны теперь мне поверить. Вы защитили дочь мою от клеветы, стрелялись за нее, следственно, рисковали жизнью... дочь моя, хотя невинно, но была этому причиной. Она мне всё сказала... я думаю, всё: вы изъяснились ей в любви... она вам призналась в своей (тут княгиня тяжело вздохнула). Но она больна, и я уверена, что это не простая болезнь! Печаль тайная ее убивает; она не признается, но я уверена, что вы этому причиной... Послушайте: вы, может быть, думаете, что я ищу чинов, огромного богатства, разуверьтесь: я хочу только счастья дочери. Ваше теперешнее положение незавидно, но оно может поправиться: вы имеете состояние; вас любит дочь моя, она воспитана так, что составит счастие мужа. Я богата, она у меня одна... Говорите, что вас удерживает?.. Видите, я не должна бы была вам всего этого говорить, но я полагаюсь на ваше сердце, на вашу честь; вспомните, у меня одна дочь... одна...
Вот дверь отворилась, и вошла она. Боже! как переменилась с тех пор, как я не видал ее, а давно ли?
Дойдя до середины комнаты, она пошатнулась; я вскочил, подал ей руку и довел ее до кресел.
Я стоял против нее. Мы долго молчали; ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду; ее бледные губы напрасно старались улыбнуться; ее нежные руки, сложенные на коленях, были так худы и прозрачны, что мне стало жаль ее.
Княжна, сказал я: вы знаете, что я над вами смеялся?... Вы должны презирать меня.
На ее щеках показался болезненный румянец.
Я продолжал: Следственно, вы меня любить не можете...
Она отвернулась, облокотилась на стол, закрыла глаза рукою, и мне показалось, что в них блеснули слезы.
Боже мой! произнесла она едва внятно.
Это становилось невыносимо: еще минута, и я бы упал к ногам ее.
Итак, вы сами видите, сказал я сколько мог твердым голосом и с принужденной усмешкою: вы сами видите, что я не могу на вас жениться. Если б вы даже этого теперь хотели, то скоро бы раскаялись. Мой разговор с вашей матушкой принудил меня объясниться с вами так откровенно и так грубо; я надеюсь, что она в заблуждении: вам легко ее разуверить. Вы видите, я играю в ваших глазах самую жалкую и гадкую роль, и даже в этом признаюсь; вот всё, что
· я могу для вас сделать. Какое бы вы дурное мнение обо мне ни имели, я ему покоряюсь... Видите ли, я перед вами низок... Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?...
Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза ее чудесно сверкали.
Я вас ненавижу...  сказала она.
Я поблагодарил, поклонился почтительно и вышел.
Задание 1. Какой предстает перед нами княжна Мери? Дайте характеристику, опираясь на текст. (Объем работы – 3-5 предложений)
Задание 2. Зачем в эпизодах введен пейзаж? Какова его роль? (Объем работы – 3-5 предложений)
Задание 3. Как раскрывается Печорин в общении с Мери? (Объем работы –5-8 предложений)
Задание 4. Какие образные средства используются при создании пейзажа? (конкретные фразы и средство выраз-ти)
Задание 5. Почему, на ваш взгляд, многие критики объединяли Печорина и Онегина в один тип персонажей (исходя из поведения героя в главе «Княжна Мери»?

15