«…каждый человек должен искать свой собственный путь к Богу. Этот путь – личный…»: духовные искания героев романа «Даниэль Штайн, переводчик»

«…каждый человек должен искать свой собственный путь к
Богу. Этот путь – личный…»: духовные искания героев романа
«Даниэль Штайн, переводчик»В романе «Даниэль Штайн, переводчик» Людмила Евгеньевна Улицкая показала нам различные способы служения Богу и пути героев к нему. Даже эпизодические персонажи представлены в ключе поиска истины и Всевышнего. Обратиться к вере их заставляют жизненные обстоятельства.
Проследить агиографические традиции мы можем в образе монаха Рафаила, о котором узнаем из дневника Хильды, встретившей его в 1972 году: «Поставили машину… Поднялись выше – арабская деревня… на отшибе не то дом, не то конура… И вылез такой дряхлый кузнечик с большой костлявой головой…» [Улицкая 2007: 307]. Уже при первом описании старика в памяти всплывает образ юродивого из житийной литературы. Даниэль после встречи с ним рассказывает своей помощнице о Рафаиле. Его рассказ только подтверждает предположения о юродстве старца. Причем, жизнь его полностью соответствует описанию жизни святых и юродивых агиографии.
Рафаил уходит из отчего дома в юности, как и святые герои («…Рафаил родился в Иерусалиме… Был пятнадцатым сыном в семье и сбежал к иезуитам. Воспитывался в католическом училище, стал монахом…» [Улицкая 2007: 309]). Дальше Даниэль говорит: «…он… очень умный. Он вообще один из самых умных людей…» [Улицкая 2007: 309], – в романе опускается факт пристрастия Рафаила к учебе в юности, но, по всей видимости, это так и было, если Даниэль Штайн говорит о высоком уме монаха.
Однако самой яркой характеристикой, позволяющей отнести старца Рафаила к юродивым являются следующие слова: «…он ходит босой и в рваной одежде и моется, когда идет дождь и много воды в корыте набирается, и потому никто не желает видеть ни его ума, ни его образования» [Улицкая 2007: 309]. Внешний вид полностью соответствует характерным чертам блаженных.
В образе Рафаила Улицкая показала истинного святого, пришедшего к вере еще в юные годы. Может быть, его толкнуло на обращение к Богу обстановка в семье: много детей; по-видимому, и бедное существование.
Ольга Исааковна Резник – героиня, которую Даниэль крестил уже перед смертью, через шесть лет после обращения Ольги Исааковны.
В 1978 году Даниэль получил письмо от незнакомой женщины, просившей о крещении. А приняла она такое решение после операции на сердце ее сыну Давиду, во время которой он умер, а затем ожил. В этот момент молилась жена Давида, именно тогда Ольга Исааковна почувствовала присутствие и помощь Всевышнего («Когда Давиду делали операцию, Вера закрыла дверь и молилась… я чувствовала… как будто дул сильный ветер… в три часа у него остановилось сердце, и врачи стали его оживлять… Но в тот день, я знаю, Христос спас моего сына» [Улицкая 2007: 392]). Но Ольга Исааковна говорит и том, что во сне к ней пришел Господь и позвал к себе: «Я видела Его во сне, он мне говорил – иди, иди сюда!» [Улицкая 2007: 464]. Перед нами картина общения с Высшей силой, что мы находим и в житиях. Умерла Ольга Исааковна мирно и спокойно, во сне, как самая настоящая праведница.
Но настоящим святым среди эпизодических героев романа, на наш взгляд, является старец Абун, о котором узнаем из письма Федора Кривцова отцу Михаилу: «Вот привел меня Господь в такое место, о котором молил. Старца нашел настоящего» [Улицкая 2007: 545]. Абун был самым настоящим отшельником, вел аскетический образ жизни, служил Богу вдали от людей. Федор пишет: «Кормится чем – не знаю… Травы там, сныти или какой другой нет, одни каменья. Ворон ему носит, или ангел питает – не знаю… Он в светлое время читает, в темноте молится. Лежанки нет у него – есть камень вроде сиденья, на нем и спит… Когда я к нему на скалу подымаюсь, Дух во мне воспаряет…» [Улицкая 2007: 545 – 546], – вот она истинная святость, истинное служение Господу в традициях агиографической литературы.
И когда Даниэль отпевал старца Абуна в его пещере, «на площадку хлынуло солнце, такое сильное, как будто рядом огонь заполыхал» [Улицкая 2007: 556]. В этом фрагменте писательница показывает невероятное явление, происходящее после смерти Абуна. Это служит еще одним доказательством святости и приближенности к Богу. Да и сам Даниэль Штайн считает, что старец «вознесен выше ангелов» [Улицкая 2007: 554].
Таким образом, можно говорить о том, что влияние житийной литературы прослеживается даже в «маленьких» персонажах «Даниэля Штайна».
Образы Риты Ковач и Хильды Энгель вызывают интерес тем, что героини не давали обетов служения Богу. Рита на протяжении всей своей жизни была ярой атеисткой, только в старости она крестилась. Хильда – помощница Даниэля в храме Илии у Источника. Однако в этих женщинах можно проследить черты святых агиографии.
В годы войны с фашистской Германией Рита Ковач была одной из узниц Эмского гетто, но в августе 1942 года бежала с другими евреями в Черную Пущу, имея сына и будучи беременной. И в партизанском отряде родила дочь. Позже Эва пишет о матери: «Она была одержимой коммунисткой. Витека родила она в львовской тюрьме…В жизни я не встречала женщины, менее склонной к материнству, чем моя мать» [Улицкая 2007: 9]. В последствии, в 1943 году дети Риты оказываются в приюте, где умирает Витек, а Эву она забирает в 1954. Отношения у матери с дочерью не заладились, Эва была даже разочарована, когда увидела Риту и узнала, что та – ее мать («Она пришла прямо в палату. Некрасивая. Плохо одетая. Сухая… я заплакала – от разочарования» [Улицкая 2007: 86]). Описание внешнего вида женщины сразу привлекает внимание – на лицо наличие одной из характеристик юродивых.
Немаловажным является и то, что Рита Ковач не была избалованна бытом: «…матери моей ужасающая нищета казалась нормальной жизнью. Может, она и в сталинских лагерях неплохо себя чувствовала» [Улицкая 2007: 15], – еще один признак юродивости.
После волнений в Польше, в конце 60-х годов ХХ века, она уехала в Израиль, где жила в приюте. Только в преклонном возрасте Рита поняла, что всю жизнь ее предавали, а она верно служила партии и сидела в лагерях и тюрьмах. Почему она не верила в Бога? Наверное, дело не только в том, что коммунистическая власть не признавала его, атеизм был единственной «верой», но и в беззаветной преданности молодой женщины. Рита Ковач верила, что, отдавая себя партии, она делает мир лучше. Именно партия была для нее в то время и мужчиной, и Богом («Я свою любовь отдала не мужчинам, а делу. Партия тоже не безгрешна… Но здесь одно из двух – или она свои ошибки осознает и исправит, или она перестанет быть той партией, которой я отдала свое сердце, свою любовь и свою жизнь» [Улицкая 2007: 95]). С одной стороны, это тоже вера, хотя и несколько ошибочная, даже жестокая.
Прогресс виден после инсульта и операции, когда Рита лежала и восстанавливала силы, она сказала Павлу Кочинскому: «…лежу почти как труп… Это самая ужасная мука, которую только Бог может выдумать. Я думаю-таки, что Он есть. Но скорее – черт» [Улицкая 2007: 259]. Может быть, данное обстоятельство и было очередным испытанием для Риты, но уже для того, чтобы в будущем привести ее к истинной вере.
Это произошло через год после операции. Она стала читать Евангелие, еще через год – крестилась. Причем, Рита приходит к осознанию того, что ее жизнь подготовила такой поворот событий: она прошла множество испытаний – война, тюрьмы, лагеря, болезни, – перед нами череда испытаний, которые были пройдены, чтобы найти истину. Здесь тоже можно говорить о сходстве со святыми житий.
В последнем письме П. Кочинскому Рита пишет: «Я очень сожалею, что моя ВСТРЕЧА произошла так поздно, но, пока человек жив, никогда НЕ ПОЗДНО» [Улицкая 2007: 539]. В этих словах заложена, возможно, одна из главных истин, к которой пришла некогда безбожная коммунистка.
В романе Улицкая не дает описание смерти Риты Ковач, она только сообщает, что смерть наступила ночью. Можно предположить, что во сне. Следовательно, перед нами мирная кончина героини – традиционное завершение жизненного пути святыми и юродивыми.
После встречи с Всевышним поменялись не только взгляды Риты, но и ее внешность: «У моей матери оказалось прекрасное лицо. В конце жизни она его заслужила! То напряженно-подозрительное выражение, которое ей было всю жизнь свойственно, сменилось на покой и глубокую удовлетворенность» [Улицкая 2007: 540].
На примере Риты Ковач автор показала, что к вере может обратиться любой, даже самый закоренелый атеист. И это происходит не по воле человека, а готовится ходом всей его жизни.
В жизни Хильды Энгель не было кардинальных изменений в религии. Она была немкой, католичкой, в детстве ходила в церковь, позже закончила курсы приходских служащих, где готовили помощников священников и социальных работников. Можно сказать, что вера в Бога была с ней в течение всей жизни, служба ее заключалась в помощи Даниэлю Штайну и нуждающимся, обращавшимся в их приход за помощью.
О Хильде мы узнаем из ее же письма Даниэлю, где она просит о приеме в общину, чтобы помогать брату Даниэлю. Здесь же содержится информация о семье, детстве Хильды и том, что побудило приехать в Израиль. Молодая девушка пишет: «Когда мне было четырнадцать лет, мне в руки попала книга Анны Франк. Я и до этого не знала об уничтожении евреев… эта книга разбила мне сердце… я поняла, что хочу посвятить свою жизнь помощи евреям. Конечно, историческая вина немцев огромна, я как немка разделяю ее. Я хочу работать теперь на государство Израиль» [Улицкая 2007: 117 – 118], – перед нами поворотный момент в жизни девушки. В агиографии ангелы, святые или Бог приходили к герою и направляли на путь веры, но путь Хильды был несколько иным: ее предназначение – помогать еврейскому народу во имя искупления вины фашистов. Поэтому указателем на дороге жизни стала книга пострадавшей от нацистов еврейской девочки-подростка (Анна Франк «Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 – 1 августа 1944» – С.К.).
Вероятно, не только книга Анны Франк повлияла на выбор Хильды. Так как она была единственной дочерью у матери, вышедшей второй раз замуж и родившей двух сыновей, девочка, по всей видимости, была обделена вниманием и лаской («…никогда у нас с тобой не было… сердечных отношений… в юности мы были очень далеки, я была очень одинокой девочкой» [Улицкая 2007: 166 – 167; 195]). В 1996 году Хильда призналась Эве Манукян: «Излишний рост и недостаток любви – вот диагноз, который я поставила себе много лет спустя» [Улицкая 2007: 195], – может быть, она осознала и то, что именно этот «диагноз» стал главной причиной для принятия решения поступить на курсы помощников церковнослужителей и социальных работников, уехать в Израиль и посвятить себя евреям. Таким образом Хильда могла избавиться от достаточно продолжительного одиночества и «недостатка» любви: в церкви всегда много людей, приближенность священника уже избавляет от нехватки добра. Помогая другим, в частности евреям, она не только искупала вину своих дедов, но и отдавала себя таким же одиноким, как и сама.
Сопоставляя два диаметрально противоположных стремления, Риты Ковач и Хильды Энгель, помогать людям, мы отмечаем разные цели и задачи: одна служила партии и помогала, как она считала, советскому народу, затем воевала и спасала чужие жизни, но не отдавала свою любовь этим людям, так как любовь была без остатка подарена коммунистическим идеалам. Хильда тоже служила на благо людям, но это было вызвано не чувством патриотизма и идеологией, а чувством вины.
Говорить, что Хильда святая, конечно же, нельзя. Одной из причин является ее связь с арабом Мусой, встречи с которым прекращаются после того, как Давида, среднего сына Муссы, сбила машина. Хильда молилась о спасении Давида, находящегося в коме. В разговоре с Эвой Манукян она говорит о решении, которое приняли они оба на тот момент: «Я приняла обет, что с Мусой никогда больше ничего у меня не будет. И он тоже принес обет в этот же самый час. Мы не сговаривались. Оба поняли, что надо это отдать. Выжил мальчик» [Улицкая 2007: 205]. Почему на долю нашедшей свое счастье женщины выпало такое испытание? Скорее всего, это был знак свыше, напомнивший, что сама она однажды потеряла внимание и любовь матери, а сейчас лишала других того же самого – любви.
Хильда, по сравнению с Ритой, была не настолько сильна духом. После смерти Даниэля приход распался, видимо, не хватило сил или желания продолжить начатое этим евреем-католиком. Мы можем только предположить, что, если бы Рита не умерла, она пришла бы к Даниэлю в приход и продолжила его дело. А Хильда так и осталась «немкой, оплакивающей помрачение и жестокость своих предков» [Улицкая 2007: 280].
Противоречива в романе фигура Федора Кривцова. С одной стороны, это человек, ищущий истину и свое место в религиозном мире, а с другой – грешник, соблазнивший некогда молодую девушку и убивший человека в поисках «великой тайны» и «истинной веры».
Об этом герое мы впервые узнаем из письма матушки Иоанны отцу Михаилу: «Ходит к нам монашек молодой Федор… жил пять лет в Пантелеймоновом монастыре на Афоне, потом из него вышел и пришел сюда…на начальство жаловался» [Улицкая 2007: 434]. Мы видим, что верующий человек жалуется на священнослужителей, казалось бы, не должен так поступать христианин. Однако Федору было проще найти виноватых среди других, а не искать первопричину в себе. Перед нами первое свидетельство того, что данный персонаж, может быть, несколько неправильно представляет себе служение Господу.
И далее, в ответном письме, отец Михаил рассказывает о Федоре: «Он человек оригинальный, искатель истины… он уже побывал в буддистах, но у Будды истины не нашел. Обратился в православие… мечтал о монашестве… поселился у нас в Тишкине, а потом соблазнил здешнюю девушку и сбежал» [Улицкая 2007: 439]. Как мог молодой человек, стремившийся стать монахом, совершить такое? Помимо этого, даже после случившегося оставить девушку? Видимо, все-таки мало было в Федоре веры, долга, ответственности, или его кто-то соблазнил на данное грехопадение. Тогда возникает вопрос «почему?». Вероятнее всего, сложившиеся обстоятельства должны были показать ему, что монашество или другой путь служения Богу не для него, но Федор Кривцов этого не понял. Вот еще одно искаженное понимание истины и веры.
Через два года после первого упоминания о Федоре, в 1984 году, он находит место, о котором «молил». Это была пещера старца Абуна, у него герой и остался жить, уверив себя, что наконец-то нашел истину. После смерти Абуна Федор обвинил евреев в том, что они «бросили миру пустышку христианства, оставив у себя и великую тайну, и истинную веру… украли нашего Бога» [Улицкая 2007: 673]. Может ли верующий такое изречь? Конечно, нет. В очередной раз герой винит кого-то, не обращая внимания на себя. И в своих поисках он отправился в храм Илии у Источника к Даниэлю Штайну («…этот маленький еврей, прикидывающийся христианином, знает тайну» [Улицкая 2007: 673]). Будучи пойманным глухим сторожем Юсуфом в кабинете Даниэля за «поисками» той самой тайны, Федор его убивает. Нож стал не только орудием убийства, но и средством для поисков тайны, которую теперь ему не суждено найти («И теперь не сможет он, Федор, добыть эту треклятую еврейскую тайну» [Улицкая 2007: 676]). Вот оно окончательное духовное падение человека. Причем, по всей вероятности, не считавшего себя виноватым, преступником, ведь он, по его мнению, искал истинную веру.
В образе Федора Кривцова мы можем увидеть одну из черт юродивых – неопрятный внешний вид: «…мы увидели длинную фигуру на дороге. Я сначала подумала, что бедуин. В тряпки замотан» [Улицкая 2007: 554]. Так описала его Хильда.
Таким образом, можно сказать, что Людмила Улицкая в романе «Даниэль Штайн, переводчик» показала нам совершенно разных героев в их духовных поисках. Одни приходили к Богу через трудности, другие хотели искупить грех предков, а некоторые шли к нему всю жизнь, но так и пришли. Обратиться к вере может не только глубоко верующий человек, но и тот, кто прожил долгое время атеистом, а вот потерять найденное может даже монах.