Научно работа «Историческая наука в эпоху культу личности Сталина (1930 – 1950-е гг.)»

«Историческая наука в эпоху культу личности Сталина
(1930 – 1950-е гг.)»
Автор статьи:
аспирантка кафедры
Всеобщей истории
Ихсанова Асель Абаевна
(Дисциплина: История и философия науки)
Оренбург 2013
Одна из главных характерных черт советского режима - это постоянный идеологический контроль над всем народом. Карой за несоответствие требованию политического аппарата были репрессии. Вместе с положительными событиями период сталинской эпохи вошел в историю еще и как жестокость, репрессии и т.д.
Русская историческая наука не могла в одночасье стать марксистской, советской. Этот период - с начала сталинской эпохи и до конца 1920-х гг. - характеризовался значительными потерями в профессорско-преподавательском корпусе, утратами и повреждениями книжного, архивного и музейного фондов страны. Это время существования отечественного историко-научного сообщества в экстремальных условиях. После окончания гражданской войны наступил этап мирного времени, период более четкого оформления конфигурации государственной власти и политики в отношении исторической науки.
1922 г. стал временем окончательного определения отношения власти к наиболее ярким представителям «буржуазной» науки: они были высланы из страны и отстранены от формирования национальной исторической науки на Родине. Наиболее резкие меры власти по отношению к историкам означали становление системы политического и идеологического контроля за деятелями исторической науки со стороны партийно-государственных органов. При этом следует признать значительную их роль в создании новых академических и ученых институтов (Коммунистической академии и Института Красной профессуры), формировании исторических обществ, национализации архивного и музейного фондов.
Усиленная борьба с неугодными государству историками началась с одного из самых громких процессов, организованных ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление, образованное в 1922 году), так называемого «Академического дела», сфабрикованного в 1929 году. По нему проходила элита историков Ленинграда, Москвы и других городов. Среди них были такие крупные исследователи, как С. Ф. Платонов, М. М. Богословский, Е. В. Тарле, М. К. Любавский, А. И. Андреев, В. И. Пичета, С. В. Бахрушин, Б. А. Романов - в общей сложности 85 человек. Вина привлеченных к следствию ученых формулировалась традиционно: заговор и организация "Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России", цель - свержение советской власти и восстановление монархического строя путем интервенции и вооруженных выступлений внутри страны.
Взгляды привлеченных к делу историков в области философии, морали, этики сформировались задолго до революции, и они не отказались от них и при новой власти. Это и послужило идейной основой, за которую ухватились организаторы "Академического дела" - неприятие обвиняемыми нового философского направления - марксизма-ленинизма. Однако на самом деле все было гораздо сложнее. Натянутые отношения, существовавшие между Политбюро ЦК ВКП(б) и Академией наук, наиболее остро проявились в 1928 году, когда партийные органы предприняли попытку превратить научное учреждение, пользующееся достаточной свободой и автономией (так шло со времен старой России), в послушный бюрократический придаток системы. Усилить влияние центральных органов партии на Академию наук, учреждение сугубо беспартийное (в 1929 году среди 1158 ее сотрудников членами партии состояли лишь 16), можно было, введя в ее состав сильную группу коммунистов. И власть выдвинула кандидатами в действительные члены Академии наук восемь человек: Н. И. Бухарина, И. М. Губкина, Г. М. Кржижановского, М. Н. Покровского, Д. Б. Рязанова, А. М. Деборина, Н. М. Лукина и В. М. Фриче.
12 января 1928 года состоялось общее собрание, но избрало оно действительными членами только пять человек из списка (трое первых из них прошли с перевесом всего в один голос, а трое последних были забаллотированы). Спустя пять дней президиум Академии был все-таки вынужден созвать новое собрание, чтобы "избрать" провалившуюся на первом собрании троицу. И, тем не менее, выборы показали: в рядах Академии наук есть немало лиц, способных оказать сопротивление решению самого Политбюро. Так появился повод провести "чистку" академических учреждений.
В июле 1929 года Ленинградский обком ВКП(б) по инициативе сверху принял постановление с формулировкой: «Не возражать против проведения чистки в Академии наук». Идейным вдохновителем ее стал только что избранный в Академию историк М. Н. Покровский: "Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца". Более того, в своем письме от 1 ноября 1929 года в Политбюро он предлагал радикально изменить структуру Академии наук, превратив ее в обычное государственное учреждение.
В полной мере понять значение призыва Покровского можно, лишь зная, каким могуществом обладал этот человек. Он занимал все ключевые посты, определявшие политику партии в исторической науке: был заместителем наркома просвещения, возглавлял Коммунистическую академию, готовившую, в частности, кадры историков-марксистов, стоял во главе Общества историков-марксистов и Центрархива, ведавшего архивными учреждениями страны, занимал посты главного редактора множества журналов: "Историк-марксист", "Борьба классов", "Под знаменем марксизма", "Красный архив", "Вестник Комакадемии". Покровский М.Н. сыграл зловещую роль в судьбе отечественной исторической науки. И не только тем, что считал историю придатком политики, но прежде всего тем, что преследовал истинных историков, начавших свою научную деятельность еще в дореволюционные годы, не допускал их труды к публикации на страницах журналов. Вот этот человек и стал духовным отцом "Академического дела" в Ленинграде, где в то время находилась Академия наук.
Начавшаяся чистка изгнала из аппарата президиума Академии и из 960 штатных сотрудников ее учреждений 128 человек, а из 830 сверхштатных - 620. Однако чисткой дело не кончилось. Занимавшаяся ею комиссия обнаружила, что в библиотеке Академии наук и в Пушкинском доме хранятся документы государственного значения: акты об отречении от престола Николая II и Михаила, документы партии эсеров, ЦК партии кадетов, фонды П. Б. Струве, А. Ф. Керенского, шефа жандармов В. Ф. Джунковского и другие. Блестящий повод продолжить чистку Академии. На этот раз перетряхиванию подвергся ее руководящий состав: был освобожден от должности непременного секретаря АН академик С. Ф. Ольденбург, обвиненный "в крупных упущениях", с поста академика-секретаря отделения гуманитарных наук АН, а также директора Пушкинского дома и академической библиотеки должен был уйти С. Ф. Платонов, крупнейший после смерти В. О. Ключевского историк России, блестящие труды которого не утратили научного значения и по сей день. Мало того, по указанию Политбюро Ленинградское ОГПУ возбудило уголовное дело против хранителей документов государственного значения.
Первым 25 января 1930 года арестовали С. Ф. Платонова, затем под стражу взяли ученого секретаря Археографической комиссии А. И. Андреева и других историков (среди них - академики Е. В. Тарле и Н. П. Лихачев). В Москве были арестованы крупные историки М. К. Любавский, А. И. Яковлев, Ю. В. Готье и другие.
Наступление сталинизма на историческую науку имело широкие географические рамки. В 1930 г. на Украине состоялось судилище по делу мнимой организации «Союза вызволения Украины», в которую якобы входили многие ученые во главе с историком М. С. Грушевским. Лидерам СВУ инкриминировалось раздувание буржуазного национализма, внедрение чуждой культуры. В 1931 г. аресты возобновились, было объявлено о деятельности некоего «Украинского национального центра». М. С. Грушевский, имя которого склонялось и в связи с этим процессом, был отправлен в ссылку, а его многотомный труд «История Руси-Украины» запрещен.
В очередной раз после письма И. В. Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» начался разгром историко-партийной науки. «Кто же, кроме безнадежных бюрократов, - восклицал И. В. Сталин по поводу работ историков партии, - может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям?». Из научных центров страны стали изгоняться историки, попадавшие под уничтожающий огонь критики. В резолюции общего собрания ячейки истории партии Института красной профессуры «Об итогах обсуждения письма тов. Сталина» (декабрь 1931 г.) было записано: «В ходе обсуждения вскрыт ряд новых антипартийных контрабандистских вылазок и развернуто беспощадное большевистское разоблачение выявленных троцкистских контрабандистов (Миронов, Альтер) и иных фальсификаторов истории нашей партии (Юдовский, Горин, Ванаг, Бантке и др.) Обсуждение показало нежелание историков-коммунистов до конца вскрыть и по-большевистски признать свои крупнейшие ошибки политического и исторического характера (Кин, Баевский, Минц, Лукин и др.)». Восемь из десяти названных выше историков были репрессированы и погибли. Жертвами террора стали крупные ученые: историк-публицист Ю. М. Стеклов, историки партии В. Г. Кнорин и В. Г. Сорин, директор Института истории АН СССР академик Н. М. Лукин, директор Библиотеки им. В. И.Ленина В. И. Невский и др.
В те годы в ОГПУ еще не применяли пыток, чем потом прославился 1937-й и последовавшие за ним годы репрессий. Главным средством давления на заключенных был шантаж: подследственным угрожали арестами их родственников и друзей, обещали смягчить наказание или вовсе освободить из-под стражи за "чистосердечные" признания, то есть за показания, нужные следствию, грозили столкнуть лбами подследственных и т. д. Но и этого было достаточно, чтобы сломить сопротивление большинства людей, вполне порядочных, строго соблюдавших нравственные нормы поведения на свободе. Но в экстремальных условиях их психика подвергалась таким тяжелым испытаниям, выдержать которые было дано не каждому.
10 февраля 1931 года "тройка" полномочного представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе вынесла обвиняемым приговор. В мае того же года он был пересмотрен коллегией ОГПУ в сторону смягчения. И действительно, мера наказания отнюдь не соответствовала "тяжести преступления". Организаторы "Всенародного союза", якобы готовившие контрреволюционный переворот с интервенцией иностранных государств и восстанием внутри страны, были приговорены к высылке в "отдаленные места СССР сроком на 5 лет". Но вовсе без жертв не обошлось. Шесть бывших офицеров, "принадлежащих к военной группе" "Всенародного союза" были приговорены к расстрелу. Рядовых членов "союза" коллегия ОГПУ приговорила к 5-10 годам лагерей.
Для историков ссылка означала крах их ученой карьеры. Оторванные от крупных библиотек и центральных архивов, они были обречены на творческое бесплодие и влачили жалкое существование. Академик М. К. Любавский, сосланный в Уфу, например, служил архивариусом и получал нищенское жалованье.
Но закончился срок ссылки, и большинству из оставшихся в живых ученых (С. Ф. Платонов скончался в Самаре в 1933 году, М. К. Любавский - в Уфе в 1936-м, были и другие утраты) разрешили вернуться к прежней работе в Ленинграде и Москве. Жизнь каждого из них пошла своим путем. В этом плане, например, весьма примечательна жизнь академика Е. В. Тарле. После возвращения из ссылки его перестали именовать академиком, практически не печатали. О Е. В. Тарле заговорили после выхода в свет монографии «Наполеон», которая была оценена негативно в газетах «Правда» и «Известия». Однако книга понравилась И. В. Сталину и на следующий день в газетах появилась заметка «От редакции», которая взяла ученого под защиту. В марте 1937 года с Е. В. Тарле была снята судимость, и он вновь объявлен академиком. В 1937-1939 гг. появились его новые труды «Нашествие на Россию», «Талейран». Е. В. Тарле в канун войны дважды получил Сталинскую премию.
Что вызвало такой крутой поворот в научной судьбе недавних ссыльных? Внешне не связанных между собой события той поры, пожалуй, могут объяснить сей феномен: в 1932 году скончался фактический диктатор в исторической науке М. Н. Покровский; а еще через год вышло постановление ЦК ВКП(б) и Совета народных комиссаров СССР "О преподавании гражданской истории в школах СССР", за которым последовали другие постановления, напрямую осуждавшие историческую концепцию Покровского и его школы.
В сообщении ЦК ВКП(б) о кончине Покровского он был назван "всемирно известным ученым-коммунистом, виднейшим организатором и руководителем нашего теоретического фронта, неустанным пропагандистом идей марксизма-ленинизма". Но едва минули два года со дня смерти М. Н. Покровского, как началась переоценка его роли в исторической науке. Уже в названном постановлении ЦК партии и СНК 1934 года концепция Покровского подвергается критике, правда, анонимной. Не называя имени виновника искажений в преподавании истории в школах, постановление отмечает: "Вместо преподавания гражданской истории в живой и занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности с характеристикой исторических деятелей учащимся преподносились абстрактные схемы" - недостатки, свойственные именно трудам Покровского.
Слова постановления ЦК ВКП(б) и СНК от 26 января 1936 года звучат уже жестче: "Среди некоторой части наших историков, особенно историков СССР, укоренились антимарксистские, антиленинские, по сути дела, ликвидаторские антинаучные взгляды на историческую науку". Имеется в виду высказывание Покровского о том, что "история есть политика, опрокинутая в прошлое". Теперь этот тезис Покровского открыто осуждается (тем не менее история в годы культа личности Сталина продолжала, увы, обслуживать именно политические интересы партии и системы в целом). С января 1936 г. началась развернутая критическая кампания против М. Н. Покровского и его учеников, характер которой не соответствовал действительным ошибкам ученого. Писатель К. М. Симонов спустя многие годы попытался вскрыть объективные причины критики. Он писал: «Покровский отвергался, а на его место ставился учебник истории Шеcтакова не потому, что вдруг возникли сомнения в тех или иных классовых категориях истории России, а потому, что потребовалось подчеркнуть силу и значение национального чувства в истории и тем самым в современности, в этом и был корень вопроса». В 1937 г. были подготовлены изданные позднее сборники под названием «Против исторической концепции М. Н. Покровского» и «Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского» (1939).
И вот, наконец, постановление ЦК ВКП(б) от 14 января 1938 года, связанное с выходом "Краткого курса истории ВКП(б)", поставило точки над "и". Концепция Покровского и его школы была открыто признана антимарксистской, толковавшей исторические факты извращенно, освещая их "с точки зрения сегодняшнего дня".
В чем причина столь радикального поворота в оценке трудов Покровского, превращавшего историка-марксиста, каким он был еще в 1932 году, в историка-антимарксиста, извращенно освещавшего отечественную историю? Причина лежала на поверхности. К власти в Германии пришел Гитлер, и мир услыхал о претензиях фашистской Германии на мировое господство. Сталин осознавал неизбежность войны, к предстоявшей схватке необходимо было готовиться не только технически, но и идейно, воспитывая патриотизм на примерах героического прошлого России. Труды Покровского и его школы, отличавшейся нигилистическим отношением к истории дореволюционной России, для этих целей не подходили. В них, например, о таких подвигах русских солдат и полководцев, как выигранное сражение под Полтавой в 1709 году, героический штурм Измаила в 1790-м, итальянский поход А. В. Суворова в 1798-1799 годах, упоминалось лишь вскользь, а роль народа в Отечественной войне 1812 года, боровшегося с агрессором в партизанских отрядах, вовсе отрицалась. О Петре I говорилось, что "Великим" его назвали лишь "льстивые историки", игнорируя тот факт, что этот титул ему присвоил в 1721 году Сенат - знак признания его заслуг в победоносном окончании Северной войны.
Однако задача патриотического воспитания, поставленная партией, была непосильной для опустошенных террором тридцатых годов кадров историков. Ее бы могли поднять большие ученые, профессионально подготовленные историки, находившиеся в ссылке по так называемому "Академическому делу". Вот эта настоятельная потребность партии в их услугах и объясняет, почему ссыльные историки в одночасье были возвращены в Москву и Ленинград. Ю. В. Готье, С. В. Бахрушину, А. И. Яковлеву, Е. В. Тарле вернули звания академиков. Всем историкам было разрешено не только заниматься наукой, но и преподавать в высших учебных заведениях. Некоторые из них получили высокие академические должности.
"Академическое дело" нанесло большой урон отечественной исторической науке: оборвалась преемственность в подготовке кадров, на несколько лет заглохла исследовательская работа. Изучение многих аспектов исторических знаний, например народничества, истории церкви, дворянства, буржуазии, оказалось под фактическим запретом. А моральный и физический надлом, который претерпели крупнейшие историки страны, сделал их, по существу, послушным орудием советской пропагандистской машины.
Репрессии 30-х гг. нанесли непоправимый ущерб отечественной исторической науке. Репрессии способствовали завершению процесса унификации исторического знания. Немало этому содействовали постановления партии и правительства по вопросам развития исторической науки и преподавания истории в вузах и школе и организационная перестройка исторических учреждений.
Отдельно следует рассказать о выходе в свет «Краткого курса истории ВКП (б)» как части происходивших событий в исторической науке, так как данный труд сыграл определенную роль в формировании идеологии.
«Краткого курса истории ВКП (б)» -  учебник по истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), опубликованный в 1938 году. Изложенная в «Кратком курсе» концепция исторического развития России и партии большевиков оказала глубинное влияние на советское общество. Этот популярный учебник не только определял с конца 1930-х до середины 1950-х годов содержание преподавания и изучение истории ВКП(б), но и оказывал прямое воздействие в целом на историческую науку и историческую пропаганду в СССР в то время, поскольку его концепция, созданная под руководством И. В. Сталина, вышла далеко за рамки собственно истории партии и стала эталоном при освещении отечественной истории XIX—XX веков. Воздействию «Краткого курса» способствовала крупномасштабная кампания по пропаганде идей этого издания, его внедрения в сознание населения через среднюю и высшую школу.
14 ноября 1938 года Центральный Комитет ВКП(б) принял постановление «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)», которое обосновывало издание учебника необходимостью «дать партии… руководство, представляющее официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований». Постановление официально положило «Краткий курс» в основу пропаганды марксизма-ленинизма и установило обязательное изучение «Краткого курса» в вузах.
С 1938 по 1953 год «Краткий курс» издавался 301 раз в количестве 42 816 тыс. экземпляров на 67 языках.
Анализ центральной прессы сентября 1938 г. показывает, что только «Правда» посвящала «Краткому курсу» свои передовицы с 9 по 16 число. Указание передовицы «Правды» от 9 сентября на то, что серьезное, внимательное и настойчивое изучение «Краткого курса» объявлялось долгом каждого большевика, партийного и непартийного, свидетельствовало о несоответствии между небольшим размахом пропагандистской поддержки и громадными масштабами предстоящей акции, ибо открыто не считать себя большевиком в 1938 г. мог только человек, у которого отсутствовал инстинкт самосохранения.
Уже 12 сентября «Правда» публикует принятое накануне постановление пленума МГК ВКП(б), в котором предписывалось «…развернуть сеть кружков и курсов по изучению истории партии». Заметки рубрики «Партийной жизни» выходят под названиями «Первые занятия кружков по изучению «Краткого курса», «Коллективные читки «Краткого курса».
14 ноября появилось известное постановление ЦК ВКП(б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выходом «Краткого курса», которое интересно тем, что в нем обозначены причины недовольства руководства методами выполнения указаний по изучению «Краткого курса». «Обилие кружков лишило партийные организации возможности контролировать пропагандистскую работу, — говорилось в постановлении. — В результате кружки превратились в автономные и бесконтрольные организации, ведущие работу на свой риск и страх».
Главный негативный итог возникновения большого количества кружков ЦК видел лишь в снижении качества работы и распространившемся формализме. Но, скорее всего, существовала еще одна причина, по которой упор на кружковую работу был признан нецелесообразным. Занятия в кружке, особенно в том, который существовал и до выхода «Краткого курса», — это прежде всего диалог, обмен мнениями, спор. При всей значимости и масштабности усилий по обработке общественного сознания, предпринимаемых на протяжении 1930-х гг., «Краткий курс» содержал столь значительные передержки реальных событий, что люди, знакомые с прежним изложением истории партии и Советского государства, не могли этого не заметить, а заметив, не могли не поделиться этим с другими именно на занятиях по изучению «Краткого курса».
В целом, согласно новому постановлению ЦК, основным методом изучения «Краткого курса» должно было стать самостоятельное изучение, «…а партия должна придти на помощь кадрам в этом отношении через печать и централизованную квалифицированную консультацию». Регламентировалась также работа печати, системы партполитпросвещения. Вскоре в центральных и местных газетах появились рубрики «В помощь изучающим историю ВКП(б)», в которых давались ответы на вопросы читателей, публиковались статьи по различным аспектам партийной истории. В заметках стали преобладать названия типа: «Лекции и консультации», «Решающая роль партийной пропаганды», «Интеллигенция и революция». Кроме этого, были предприняты меры по внедрению «Краткого курса» в систему высшего образования путем создания единых курсов и кафедр.
Еще одним аспектом, который вызвал нарекание ЦК (точнее того, кто скрывался за этой аббревиатурой), было уделение неограниченного количества времени «…первым темам, а послеоктябрьский период, имеющий важнейшее значение в истории партии, остается неизученным». Это свидетельствовало о том, что Сталин имел определенные опасения, что в ходе обстоятельного совместного изучения несоответствия положений «Краткого курса» реальным фактам истории ВКП(б) будут слишком бросаться в глаза. И проблема была им решена до гениальности просто. Будучи полностью уверенным в том, что постановление ЦК будет выполнено низами буквально, Сталин просто аксиоматично объявил о перспективной важности послеоктябрьского периода истории партии.
«Краткий курс истории ВКП (б)» стал маяком, который стал ориентиром для идеологического воспитания народа и «руслом» для развития исторической науки.
С начала 1930-х до начала 1940-х гг. идет полное подчинение науки требованиям партийно-идеологической системы и ликвидация любого немарксистского мнения. Разгром школы Покровского символизировал только определенную корректировку указанной тенденции, связанную с приведением историко-научных исследований в «истинно-марксистское», догматическое русло. Произошло административное пресечение научных поисков в самом марксизме.
В середине 1930-х гг. благодаря партийной политике было восстановлено преподавание истории в вузах и школе, снова открылись истфаки в университетах. Произошло изменение и в идеологических установках – от интернационализма к национальной истории, повернувшее весь горизонт исторического прошлого в русло продолжения имперской политики в сталинском варианте. Это парадоксальным образом привело к реабилитации «старых» историков, репрессированных вначале 1930-х гг., а также к возврату к конкретно-историческому материалу, освоенному предыдущими поколениями дореволюционных историков.
Во время Великой Отечественной войны произошли значительные потери в его составе. Многие научные исследовательские институты и учреждения подверглись эвакуации и реорганизациям. Помимо утрат источников в результате неразберихи, бомбежек и т. д., такое распределение научных сил по территории страны имело и свое положительное значение в формировании национальных историко-научных кадров, становлении новых исследовательских и образовательных центров на Урале и в Сибири. Обозначился взлет исторического самосознания нации и идеологически была востребована национальная история с культом героических личностей прошлого, прежде всего военачальников.
После войны идет возвращение историков к мирному труду, восстановление разрушенного архивного и музейного фонда. В 1947 году возобновляется преподавание истории в вузах. Однако идеологический фон становился снова неблагоприятным, ибо национальные мотивы, появившиеся в период войны, начали принимать экстремистские формы. Борьба с космополитизмом, кибернетикой, генетикой, литературными деятелями создавала неблагоприятные условия для развития гуманитарных наук, в том числе и истории.
Повсеместно шла чистка исторических кадров, как и до войны. Ряд историков и литературоведов Казахстана, Киргизстана, Азербайджана, Дагестана были исключены из партии, изгнаны с работы, лишены ученых степеней и званий, многие арестованы.
Основным содержанием идеологической борьбы в период позднего сталинизма было утверждение советского патриотизма. В специфических условиях того времени это утверждение приобрело черты национализма и получило антисемитскую окраску. С 1948 года возобновляются массовые репрессии, цель которых поставить на место военное поколение, задушить ростки демократизма, возвратить тоталитарно-бюрократическую систему к нормальному для нее состоянию.
Среди историков, к примеру, оказались обвиненными в космополитизме и в идеологическом вредительстве академик И. И. Минц и его ученики, хотя вряд ли можно было найти более преданного ВКП (б) историка, чем Исаак Израилевич: на протяжении всей своей научной карьеры он был в первых рядах идеологических борцов партии и вносил свою немалую лепту в фальсификацию истории СССР. Минц был наиболее почитаемым лидером советской исторической науки. Его основные заслуги связаны с «разоблачением мирового, империализма как главного виновника разжигания гражданской войны в Советской России, как организатора кровавой интервенции и лагеря внутренней, прежде всего, демократической, контрреволюции меньшевиков и эсеров — активных помощников интервентов». Минц не только точно выбрал, казалось бы, одну из наиболее важных тем, но и умел изменять подходы к ее изучению на протяжении своей долгой научной карьеры в соответствии с малейшими колебаниями партийных оценок. Он входил в авторский коллектив «Истории гражданской войны», принимал участие в подготовке сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)», был членом авторского коллектива «Истории КПСС». Словом, трудно найти в советской историографии труды историка, которые в такой степени «соответствовали бы требованиям партийности». И тем не менее, он оказался в числе ученых, попавших в разряд неблагонадежных — «историков-космополитов».
Таким образом, подчинение контролю государства всех сфер общества проходило, прежде всего, через жесточайшее регламентирование деятельности историков и содержание их работ. Историческое знание должно было иметь единую концепцию, которую определял марксизм. Информация четко подгонялась под рамки идеологических установок, фальсифицировались исторические документы.
Развитие советских наук шло неравномерно. При всей бесспорности взлета естественно-математических наук, гуманитарные науки, и прежде всего история, остановились в своем развитии, возможности для изучений и исследований реальной истории пресекались; труды историков, которые могли быть написаны, человечество так и не получило.
Заключение
Историческая наука в условиях культа личности Сталина становится инструментом управления сознанием людей. Малограмотное и процентов на девяносто религиозное население, идеологический хаос и разброд в среде интеллигенции, партийные работники - догматики, запутавшиеся во всякого рода идейных течениях – вот та почва, которую надо было направить в нужное русло. Нужны были идеологические тексты, с которыми можно было бы уверенно, настойчиво и систематично обращаться к массам. Главной проблемой стало не развитие марксизма как явления отвлеченной философской культуры, а отыскание наиболее простого способа сочинения марксистско-образных фраз, речей, лозунгов, статей, книг. Результатом веяния эпохи стал застой развития исторической науки, которая, намой взгляд, больше всего пострадала.
Следствием политики стали те события, которые лежат в основе истории данного времени. До 1930-х годов историческая наука в СССР еще относительно мирно развивалась, хотя и в экстремальных условиях. Начиная с 1928-1929 гг. постепенный переход к усложнению взаимоотношений правительства и науки сменился наиболее резкими мерами власти по отношению к историкам. Это означало становление системы политического и идеологического контроля за деятелями исторической науки, со стороны партийно-государственных органов. С начала 1930-х до начала 1940-х гг. фиксируются практически полное подчинение науки требованиям партийно-идеологической системы и перманентная ликвидация любой научной альтернативности марксизму, увязываемая с политической оппозиционностью существующему режиму. Разгром школы Покровского символизировал только определенную корректировку указанной тенденции, связанную с приведением историко-научных исследований в «истинно-марксистское», догматическое русло. Произошло административное пресечение научных поисков в самом марксизме.
В середине 1930-х гг. благодаря партийной политике было восстановлено преподавание истории в вузах и школе, снова открылись истфаки в университетах. Произошло изменение и в идеологических установках – от интернационализма к национальной истории, повернувшее весь горизонт исторического прошлого в русло продолжения имперской политики в сталинском варианте. Это парадоксальным образом привело к реабилитации «старых» историков, репрессированных вначале 1930-х гг., а также к возврату к конкретно-историческому материалу, освоенному предыдущими поколениями дореволюционных историков.
Деятельность и разгром школы Покровского М.Н., громкое «дело историков», написание «Краткого курса истории ВКП (б), – вот самые крупные события, которые легли в основу нашей истории исторической науки. Основываясь на идеологических постулатах о классовой борьбе, сопротивлении свергнутых сил и необходимости их подавления, в «Кратком курсе» давалось полное оправдание политическим действиям правящего режима. В соответствии с этим подходом репрессии против различных социальных элементов рассматривались в качестве закономерной и необходимой меры в интересах народа и строительства социализма в СССР, т.е. репрессии со стороны советской власти были «продуктом» чрезвычайной обстановки.
Историки оказались в положении людей, которым связали руки: им установили границы познания, ограничили доступ к архивам и поставили их деятельность под строжайший административный контроль. Положение, в которое они попадали, не имело аналогов в прошлом. К концу 1930-х гг. Сталин окончательно подмял советскую историческую науку и поставил ее на службу правящей верхушке. В первую очередь принимались во внимание решения съездов партии и пленумов ЦК ВКП(б), постановления ЦК и СНК, подбирались цитаты классиков марксизма-ленинизма, и прежде всего Сталина.
После Великой Отечественной войны идеологический фон оставался таким же неблагоприятным, так как национальные мотивы, появившиеся в период войны, начали принимать экстремистские формы. Борьба с космополитизмом, кибернетикой, генетикой, литературными деятелями создавала неблагоприятные условия для развития гуманитарных наук, в том числе и истории.
Список литературы
Арнаутов Н. Б. Образ «врага народа» в системе советской социальной мобилизации: идеолого-пропагандистский аспект (декабрь 1934 – ноябрь 1938 гг.): атореф. дисс ... к.и.н. – Томск, 2003 г. 210 с.
Ганелин Р. Советские историки: о чем они говорили между собой. Страницы воспоминаний о 1940-1970-х годах. СПб.: Нестор-История, 2006. - 408 с.
Геллер М. Я., Некрич А. М. История России 1917 – 1995. М.: Издательство «МИК», 1996 г. 240 с.
Гусева А. В. «Краткий курс истории ВКП(б)»: история создания и воздействие на общественное сознание: Автореф. дис. … канд.ист.наук. — М., 2003. 200 с.
Дмитриев А. Время историков // Журнальный клуб «Интелрос»  №5, 2007.
Дубровский А. М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е годы). Брянск: Изд-во БГУ им. акад. И.Г. Петровского, 2005. - 800 с.
Звере А. Агитмассовую работу на новостройках в бригаду, звено, в группу. М., 1932. 270 с.
Зеленов М. В. Аппарат ЦК РКП(б) - ВКП(б), цензура и историческая наука в 1920-е годы. Нижний Новгород, 2000. 340 с.
Зубкова Е. Ю. Общество и реформы (1945 – 1964). М. 1993, 210 с.
Историческое сознание и власть в зеркале России XX века: научные доклады. / Под ред.: А.В. Гладышева, Б.Б. Дубенцова. СПб.: Нестор-История, 2006. - 256 с.
О некоторых догмах «Краткого курса» // Политическое образование. 1989. № 8.
Очерки истории отечественной исторической науки XX века. / Под ред. В. П. Корзун. Омск: изд-во ОмГУ, 2005. 215 с.
Сакуленко М. И. История политической пропаганды. Киев, 1990. 299 с.
Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. М., 1989. 210 с.
Советская историография / Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М.: РГГУ, 1996. 310с.
Сталин И. В. Историческая идеология в СССР в 1920-1950-е годы. Переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлений // Сборник документов и материалов. Часть 1: 1920-1930-е годы. СПб.: Наука-Питер, 2006. - 496 с.
Степанов М. Г. Сталинская репрессивная политика в СССР (1928 – 1953 гг.): взгляд советской историографии. М., 1998 г.