Крым в судьбе и творчестве писателей серебряного века


Крым в истории русской литературы.
Связь Крымского полуострова с историей русской литературы многогранна и многомерна. На сегодня существуют уже целые исследования о роли Крыма в жизни таких классиков русской словесности, как Грибоедов, Гоголь, Толстой, Некрасов, Чехов, Горький, Куприн, Бунин, Маяковский...
Со второй половины XIX века некоторые авторы поселяются в Крыму надолго; приобретают литературное имя, для многих, Крым становится важной частью биографии. 
Феномен “Крыма в русской литературе” обладает такой собственной энергетикой, такой силой суггестии и тягой к материализации, что неизбежно порождает обратный эффект – влияние русской литературы на Крым.. Многие писали о том, что “оставили в Крыму свое сердце”. Поэт Владимир Луговской совершил это в смысле буквальном. “Самой любимой землей для него, северянина, всегда оставался Крым”, — писал К. Паустовский.
Крымское пространство совершенно естественно может становиться инициатическим.
Это, несомненно, хорошо понимала Марина Цветаева, когда писала следующие строки:
Слева – крутая спина Аю-Дага,Синяя бездна – окрест.Я вспоминаю курчавого магаЭтих лирических мест.
Александр Иванович Куприн.
В Севастополе непрерывно шли митинги и собрания, устраивались шествия по улицам города и манифестации. Не обходилось и без вооружённых столкновений.Куприн оказался в центре этих событий. Ежедневно он бывал в Севастополе, наблюдал за происходящим, общался с солдатами и матросами. Каждое утро он уезжал в город и возвращался из города поздно ночью, полный впечатлений. На его глазах 14 октября на проспекте Нахимова была разогнана демонстрация рабочих, шедших с красными флагами и революционными песнями.В этот период в Севастополе для поддержки революционных организаций устраивались благотворительные концерты. На одном из таких вечеров выступил Куприн. Оно проходило в Городском собрании на Базарной площади. Это здание на современной площади Лазарева не сохранилось. Сейчас на этом месте построен жилой дом, в нижнем этаже которого находится магазин «Черноморочка».Куприн знал, что благотворительный вечер проводится с целью сбора средств для поддержки революционных выступлений. Но он без колебаний принял приглашение участвовать в нём.Зал собрания был переполнен, все билеты распроданы заранее. В первых рядах присутствующих находились офицеры Черноморского флота, городская знать. Галёрку заполняла революционно настроенная публика.Куприн выступал в конце встречи. Он страстно, своим хрипловатым голосом читал отрывок из повести «Поединок». В нём рассказывалось о разложении в царской армии, была нарисована картина опустившегося офицерства. В заключение он прочитал монолог героя повести Назанского, прозвучавший как политический призыв.Реакция присутствующей публики была неоднозначной. Одна часть зала восторженно аплодировала писателю. Другая — а это были в основном офицеры флота, - кричала: «Безобразие! Довольно! Долой!» Назревал скандал. Разрядил обстановку морской офицер. На его одухотворённое бледное лицо Куприн обратил внимание ещё во время концерта. Это был лейтенант Пётр Петрович Шмидт. Он успокоил публику Затем представился писателю, выразив благодарность за повесть.
В последующие дни напряжение на Черноморском флоте нарастало. В середине ноября вспыхнуло вооружённое восстание, эпицентром которого стал крейсер «Очаков». Во главе восставшего флота и мятежного крейсера был П.П. Шмидт. По опубликованному в местной газете портрету, Куприн сразу узнал офицера, с которым он общался в зале собрания.Для подавления восстания по приказу адмирала Чухнина революционный крейсер обстреливался прямой наводкой из тяжёлых береговых артиллерийских орудий.Куприн стал свидетелем трагического финала восстания. Он видел, как в севастопольской бухте горел крейсер «Очаков». В пламени пожара на нём метались люди, которых расстреливали картечью. Им не давали спасаться вплавь. Моряков, успевавших выпрыгнуть с горящего крейсера, расстреливали прямо в воде. Спастись было невозможно.С чувством гнева и бессилия от происходившей на его глазах гибели матросов, Куприн писал, что «стреляли в безоружных людей, в корабль, который им не отвечал на выстрелы. Бросавшихся вплавь расстреливали пулеметами, людей, карабкавшихся на берег, солдаты приканчивали штыками».Через пять дней после подавления восстания Куприн написал статью «События в Севастополе». В ней он страстно, с болью в душе, рассказал о жестоком подавлении мятежа, свидетелем которого был.«Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом, - писал Куприн.- Но никогда, вероятно, до самой смерти, не забуду я этой чёрной воды и этого громадного пылающего здания, этого последнего слова техники, осуждённого вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека».Куприн очень эмоционально, с фотографической точностью, описал обстановку в Севастополе. В очерке он дал оценку происходившим на флоте кровавым событиям и гневно осудил главного, по его мнению, виновника гибели людей - вице-адмирала Чухнина. Именно он отдал приказ о жестоком подавлении восстания.Однако на этом история не закончилась. Куприну довелось самому принять участие в судьбе матросов, спасшихся с горящего «Очакова».
тот трагический вечер он вернулся из Севастополя, потрясённый увиденным. Куприн зашёл к своим балаклавским друзьям — библиотекарю Елене Дмитриевне Левенсон и фельдшеру Евсею Марковичу Аспизу, чтобы поделиться впечатлениями о событиях в севастопольской бухте. Неожиданно он встретил там незнакомых гостей.В небольшой квартире Елены Дмитриевны укрывались восемь-десять матросов с «Очакова». Им чудом удалось уцелеть и добраться до Балаклавы. Матросов спасли рабочие севастопольского порта. Под артиллерийским огнём они плавали на лодках по бухте и подбирали барахтавшихся в холодной воде людей. Потом помогали морякам незаметно выбраться из города.Куприн невероятно обрадовался спасению людей. Он рассказал им о последующих событиях в севастопольской бухте, где горел «Очаков». Всех очень тревожила судьба П.П. Шмидта.Однако в первую очередь надо было думать, как помочь спасшимся людям. Куприн взял на себя организацию их дальнейшего обустройства. Он отправился в расположенное в шести километрах от Балаклавы имение Чоргун. Его хозяева композитор П.И. Бларамберг и его родственник А.К. Врангель были известны своими либеральными взглядами. По просьбе Куприна они согласились разместить у себя «очаковцев».С большим риском Александр Иванович вывел матросов из квартиры Левенсон и переправил в Чоргунское имение. Здесь они укрылись среди рабочих виноградников и пробыли две недели. Затем незаметно разъехались в разные стороны.Всё это было довольно опасной затеей. Полиция разыскивала спасшихся «очаковцев» и тщательно следила за передвижениями в пригородах Севастополя.Уже после революции Куприн написал рассказ «Гусеница». В нём он достоверно отразил историю спасения матросов с крейсера «Очаков». Писатель заменил лишь имя главной балаклавской героини — библиотекаря Е.Д. Левинсон. Собирался Куприн написать произведение и о П.П. Шмидте, встреча с которым осталась в его памяти на всю жизнь. Однако эти планы не осуществились.Публикация в петербургской газете «Наша жизнь» правдивой обличительной корреспонденции А.И. Куприна «События в Севастополе», имела для писателя отрицательные последствия. Статья вызвала бурное негодование в правительственных кругах и среди командования флота. Номер газеты был конфискован.
Адмирал Чухнин, по приказу которого расстреливали матросов, подал на Куприна в суд. Он обвинил его в клевете. Петербургский окружной суд поставил в вину писателю то, что он своей статьёй возбуждал среди населения ненависть к «представителю правительственной власти». Чухнин тут же отдал распоряжение о немедленной, в двадцать четыре часа, высылке Куприна из пределов севастопольского градоначальства и лишении его права въезда сюда впоследствии.В рассказе «Светлана» писатель вспоминает о последовавших событиях, связанных с его выселением из Балаклавы. На квартиру к нему явился пристав. Он вручил ему предписание о немедленном выезде из города и запрете когда-либо появляться «в районе радиуса Балаклава — Севастополь». Александр Иванович вынужден был подчиниться этому требованию и покинуть Крым.Через год, в сентябре 1906 года, несмотря на запрет, Куприн вместе с женой вновь приехал в Балаклаву. Ему очень хотелось взглянуть на любимые места, встретить друзей и побывать на своем участке.К тому времени адмирала Чухнина, отдававшего распоряжение о высылке писателя, уже не было в живых. Ему был вынесен смертный приговор после того, как командующий Черноморским флотом вице-адмирал Чухнин утвердил решение о казни лейтенанта П.П. Шмидта и его сподвижников. Он был убит на своей даче в Голландии (в окрестностях Севастополя) одним из революционных матросов.Несмотря на изменившиеся обстоятельства, решение о запрете на въезд в Балаклаву оставалось в силе. Едва семья Куприных вышла на Набережную и устроилась пообедать в ресторане «Поплавок», появился местный пристав. Он объявил Куприну, что запрещение на его въезд в Балаклаву никто не отменял. Оно действует и в настоящее время. Требование было категоричным: писатель должен немедленно покинуть пределы города.Е.М. Аспиз уговорил пристава отсрочить отъезд на два часа. Куприны пообедали в «Поплавке» и сфотографировались на Набережной. Издалека они посмотрели на свой участок и вынуждены были уехать. Это был последний приезд Куприна в милую его сердцу Балаклаву.
В нескольких шутливых строчках он запечатлел своё короткое свидание.В Балаклаву – точно в щёлку,В середине октябряЯ приехал втихомолку,Но приехал зря...Не успел кусок кефалиС помидором проглотить,Как меня там увидалиИ мгновенно – фить!
В сложившихся обстоятельствах Александр Иванович решил отправиться в Алушту. Правда, до этого он там никогда не был. «Высылка из Балаклавы нарушила план, увлекавший Куприна поздней осенью отправиться с рыбаками далеко в море за белугой, чтобы потом с новыми впечатлениями и силами начать писать, — вспоминала М.К. Куприна-Иорданская,— заменить Балаклаву Алуштой не удалось — она не понравилась ни Александру Ивановичу, ни мне».В этот приезд Куприн писал совсем мало. Время от времени он садился за рабочий стол, обдумывал план юмористической поэмы «Путешествие русского за границу» и автобиографического рассказа «Как я был актёром». Но в итоге написал только рассказ «На глухарей». Сочинял он и шутливо-пародийные стихотворения «Вид с высоты Ай-Петри», «Восточная легенда», «Ялтинский жанр», «Вольное подражание ...Кольцову».
Александр Иванович всю оставшуюся жизнь вспоминал удивительный городок Балаклаву, называя его «потерянным раем». С грустью он писал через несколько лет: «Тянет меня... в небольшой уютный крымский городок — Балаклаву, эту красивую игрушку нашего Южного берега... Обстановка этого городка удивительно располагает к работе, ровной, спокойной, вдумчивой... Там я писал, между прочим, свой «Поединок». Моей мечтой было навсегда поселиться в Балаклаве, и я приобрёл там землю на склоне горы у открытого моря... Как поклонник цветов, я прежде всего занялся устройством сада, для домика уже свозился материал... но нелепая история конфликта с бывшим главнокомандующим флота Чухниным помешала мне привести в исполнение своё намерение... Меня выслали из Балаклавы, и до сего дня въезд туда мне запрещён, несмотря ни на какие хлопоты!»Давнишней мечте писателя о собственном участке земли на юге, где бы он мог заниматься садоводством, выращивать виноград и видеть плоды своих трудов, не суждено было сбыться. За «купринским садом» некоторое время присматривал хозяин соседнего участка. Потом, выполняя поручение Куприна, Е.М. Аспиз и рыбак Коля Констанди ухаживали за садом.В одном из писем писателю рыбак и герой его рассказов Коля Констанди писал: «А теперь буду писать про вашу дачу, на самом деле, что у нас лучше нет у Балаклаве. Жалко, что вас нету. Кусты такие большие, сильные. На будущем году можно надеяться на появление урожая. Деревья большие. Я каждый день прихожу... Вспоминаю вас».
В разное время воспоминания о пребывании на полуострове он использовал во многих своих произведениях. В рассказе «Морская болезнь» Куприн выразительно описал «прекрасные места крымского полуострова», проплывавшие перед героиней с палубы корабля.Перед читателями медленно разворачивается магическая панорама прибрежного Крыма от Севастополя до Ялты.«Проплыл мыс Фиолент, красный, крутой, с заострившимися глыбами, готовыми вот-вот сорваться в море. Когда-то там стоял храм кровожадной богини — ей приносились человеческие жертвы, и тела пленников сбрасывали вниз с обрыва. Прошла Балаклава с едва заметными , силуэтами разрушенной генуэзской башни на горе, мохнатый мыс Айя, кудрявый Ласпи, Форос с византийской церковью, стоящей высоко, точно на подносе, с Байдарскими воротами, венчающими гору».Крымская тема была продолжена в рассказе «В Крыму» (Меджид). В нём повествовалось о нравах отдыхающей публики, приехавшей в Крым в поисках острых ощущений. Автор убедительно показал пустившихся в любовные приключения на юге пресыщенных московских купчих, столичных кокоток, бойкую вдову-полковницу и попадью Марину Николаевну.
В Петербурге Куприн был хорошо знаком с владельцем устричной лавки Г. Денакса. Грек по происхождению так увлекательно рассказывал о крымском городке Балаклава, что Куприн не мог не заинтересоваться. После очередной ссоры с женой, не долго думая, он отправился в Крым. Сентябрь 1904 года. Старожилы Балаклавы знали много весёлых историй об Александре Ивановиче. Одна из них гласит, что писатель весело проводил время с рыбаками и своим поведением и внешним видом успел привлечь внимание местной полиции и других важных лиц. Но каково было удивление всех, когда прилично одетая дама из Питера, поселившаяся не так давно в «Гранд-Отеле» на первом этаже справа повела на ночь к себе «весёлого» расхлёстанного мужчину. А нужно отметить, что балаклавцы были людьми нравственными. На утро в номер постучался городовой в сопровождении представителей общественности и попросил даму объясниться или удалиться. Куприн протянул паспорт. Вопрос был исчерпан, но оскорблённая жена покинула «Гранд-отель». А.И. Куприн с женой поселился на даче Ремезова на Третьей улице (ул. Куприна, 1).В Балаклаве А.И. Куприн писал рассказы «Штабс-капитан Рыбников», «Сны», «Тост», приступил к циклу очерков «Листригоны», в котором написано о дорогом ему городке.Куприн: «Нигде во всей России, а я порядочно её изъездил по всем направлениям, нигде я не слышал такой глубокой, полной, совершенной тишины, как в Балаклаве. Выходишь на балкон – и весь поглощаешься мраком и молчанием. Чёрное небо, чёрная вода в заливе, чёрные горы… Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья».Куприн покупает участок на склоне балки Кефало-Врыси (греч. голова источника). Он решил поселиться в Балаклаве навсегда. Александр Иванович сам составляет план дома и сада, разбивает дорожки, ведет переписку о покупке фруктовых и декоративных деревьев. Даже приобрел саженцы у местных садоводов. Рабочие специально выровняли каменистый склон балки, выстроили подпорные стенки. А.И. Куприн сближается с балаклавскими рыбаками. Их предки – легендарные морские разбойники времён гомеровской «Одиссеи». Они когда-то встречали Екатерину Великую, представляя балаклавских амазонок. Писателя приняли в рыбацкую артель. Для этого группа рыбаков, состоящая из старосты и нескольких выборных, испытала его сноровку в работе и мускульную силу. Его учили вязать узлы и ставить паруса, вместе с рыбаками он тянул сети и разгружал пойманную рыбу. Он был не из последних во время опасных морских походов за кефалью.Добрый улов полагалось хорошо «обмыть». Вернувшись как-то раз с богатой добычей, «удачу отмечали в кофейне на набережной. Пили, конечно, не родниковую воду с гор. А, изрядно разгорячив себя, ватагою отправились на телеграф. Куприн отбил телеграмму царю: «Балаклава объявляет себя свободной республикой греческих рыбаков. Куприн». Неизвестно, дошла ли телеграмма до царя, а вот до премьер-министра П.А. Столыпина дошла. Тот не поленился ответить: «Когда пьёшь – закусывай. Столыпин».Наблюдения за рыбаками, жизнь среди них, нелегкий труд вылились в очерки «Листригоны» и рассказ «Светлана». В них писатель раскрывает нелёгкую жизнь рыбаков, полную риска, несчастий, опасностей. Листригоны – рыбаки – люди мужественные и волевые, сохранившие в течение тысячелетий опыт предков, естественность и красоту, товарищескую преданность и взаимовыручку.Куприн: «О, милые простые люди, мужественные сердца, наивные первобытные души, крепкие тела, овеянные солёным морским ветром, мозолистые руки, зоркие глаза, которые столько раз глядели в лицо смерти, в самые её зрачки!»Очерки Куприна о балаклавских рыбаках «Листригоны» (1907–1911) – это вдохновенная поэма о море и мужественных людях, спокойно переносящих невзгоды и привыкших к опасностям. Очерки принадлежат к лучшим страницам мировой литературы на эту тему.В Балаклаве Куприн написал воспоминания о Чехове – человеке, которого он бесконечно любил и уважал. Куприн: «...Далёкие грядущие потомки, о счастье которых с такой очаровательной грустью мечтал Чехов, произнесут его имя с признательностью и с тихой печалью о его судьбе».
Четвёртая встречаВ бурном 1905 году Куприн появляется в Крыму дважды. Первый раз он приезжает в Ялту в июне на две недели. В биографических материалах о писателе сказано, что он приехал в Ялту «для встречи с семьёй Чехова». Безусловно, это была важная причина его появления здесь в те дни: исполнялась годовщина со дня смерти Чехова, и Куприна тянуло повидаться с близкими любимого человека.Но свидание с родными Чехова было далеко не единственным поводом к поездке из далёкого Петербурга в Ялту. Горький: «Сей, впрочем, на днях едет на Кавказ, ему охота поступить командиром на «Потёмкин». Возможно, что поездка Куприна в Крым и была вызвана желанием установить здесь контакт с восставшим броненосцем. Но связаться с мятежным кораблем Куприн не мог, так как команда «Потёмкина» была уже интернирована в Румынии.БалаклаваОсенью Александр Иванович снова провёл около четырёх месяцев в Балаклаве. Здесь же он создаёт небольшой рассказ «Сон», напечатанный в конце декабря в одесской газете. В севастопольской газете Куприн читал небольшие рассказы Н. Никандрова, которые тот посылал из тюрьмы, куда был посажен за революционную деятельность среди матросов. Когда Н. Никандров был освобожден, автор «Поединка» пригласил его к себе и «жестоко заставлял работать», чтобы «сколотить» из него настоящего писателя. Впоследствии Н. Никандров создал широко известные рассказы «Береговой ветер», «Красная рыба», «Во всем дворе первая» и другие.Возможно, что именно в эти недели Куприн познакомился с А. Грином, освобождённым 24 октября из севастопольской тюрьмы, в которой пробыл два года за революционную пропаганду среди матросов.Но от романтики пришлось вернуться к действительности. Куприн стал свидетелем ноябрьского восстания в Севастополе под руководством лейтенанта П.П. Шмидта. Находясь в Балаклаве, Куприн пристально следил за развитием революционных событий на Черноморском флоте и часто выезжал в Севастополь. 14 октября он выступил на вечере с чтением отрывка из повести «Поединок». После чтения к нему подошёл морской офицер, назвавшийся лейтенантом Шмидтом. Офицер благодарил писателя за повесть, так смело раскрывшую перед обществом глубокие социальные язвы в армейской жизни. Куприну собеседник очень понравился. Проводив его, Александр Иванович долго смотрел ему вслед, а потом обратился к своим спутникам со словами: «Какой-то удивительный, чудесный офицер».В Балаклаву дошли известия о начавшемся восстании матросов на крейсере «Очаков». Куприн целые дни проводил в Севастополе. 15 ноября он был свидетелем кровавой расправы с революционным крейсером.Глубоко взволнованный, вернулся Куприн в Балаклаву. Здесь он узнал, что у его знакомых находятся несколько матросов, спасшихся с горящего крейсера. Он немедленно принял меры, чтобы переправить матросов в безопасное место. Историю спасения этих людей он изобразил в рассказе «Гусеница».20 ноября появился очерк «События в Севастополе».Куприн: «Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти не забуду я этой чёрной воды и этого громадного пылающего здания (крейсера «Очаков»), этого последнего слова техники, осуждённого вместе с сотнями человеческих жизней на смерть волей одного человека».Характеристика человека, по воле которого произошла эта трагедия, была уничижительная и не совсем справедливая. Адмирал Г.П. Чухнин тогда командовал флотом. Куприн: «Этот тот самый адмирал, который некогда входил в иностранные порты с повешенными матросами, болтавшимися на ноке».Этим писатель не ограничился. В газете «Новая жизнь» появилась его статья, где он изложил впечатления об увиденном. Толчком к этому послужило лживое официальное сообщение о причинах восстания матросов, появившееся в севастопольской газете. Автором сообщения был генерал Неплюев, лично руководивший уничтожением «Очакова». Генерал заставил набирать и печатать это сообщение «под взведёнными курками ружей».В петербургской газете корреспонденция А.И. Куприна появилась 1 декабря. Но так как газета дошла до Севастополя с большим опозданием, то ещё 4 декабря военное командование разрешило Куприну вторично выступить с публичным чтением. Он прочитал отрывок из «Поединка», по смыслу прямо направленный против организаторов недавней трагедии. Вечер превратился в серьезную политическую демонстрацию. Одна часть публики устроила автору овацию, другая, которую составляли «господа офицеры», громко негодуя, покинула зал. Устроитель вечера, отставной генерал Н. Лескевич, возмущался, что Куприн читал «черт знает что» и оскорбил офицерство.Через два дня в Севастополь прибыла газета «Наша жизнь» со статьёй Куприна.Чухнин был взбешён. Он велел выслать Куприна «из пределов Севастопольского градоначальства» в течение суток. Писателя привлекли к судебной ответственности за клевету. В конце 1905 года Куприна допрашивали в Балаклаве, а потом взяли подписку о невыезде из Петербурга. В рассказе «Светлана» Александр Иванович вспоминает об этих тяжёлых днях. Дорога в Севастополь и дорогую Балаклаву была закрыта.Пятая встречаБалаклава. АлуштаВ 1906 году Куприн захотел было вновь поселиться в Балаклаве, но ему предложили немедленно уехать. Лишь час провел Куприн в Балаклаве, пообещав вознаграждение приставу. Александр Иванович хлопотал о возвращении в Балаклаву – «землю обетованную», где жили его герои. Многие влиятельные лица помогали ему, но результата не было. Аверченко Аркадий Тимофеевич
Его сравнивали с заокеанскими юмористами Марком Твеном и О`Генри, а простая читающая публика жаловала Аркадия Тимофеевича титулом «короля смеха». Книги «Рассказы (Юмористические)», «Зайчики на стене», «Веселые устрицы», «Круги по воде», «Рассказы для выздоравливающих», сотрудничество с петербургскими театрами вознесли А. Аверченко на литературный Олимп еще в 1912 году. В следующие пять лет лучший юморист России добавлял себе славы, как вдруг буквально всю страну захватила политика. Сам писатель называл свой смех «беспартийным», но с этим не согласились пришедшие к власти большевики. В августе 1918 года они закрыли редактируемый А. Аверченко журнал «Новый Сатирикон», чем заявили о политической неблагонадежности юмориста. Писатель бежит из Петрограда. Москва, Киев, Харьков, Ростов-на-Дону, Екатеринодар (ныне Краснодар), Новороссийск, Мелитополь... В начале апреля 1919 года он приехал в Севастополь. Это был город его юности. Здесь, в семье мелкого торговца, Аркадий Тимофеевич родился 27 (15-го по ст. стилю) марта 1881 года. Отец, Тимофей Петрович, был большим выдумщиком, но никудышным купцом. «Когда мне исполнилось 15 лет, — писал А. Аверченко в «Автобиографии», — отец… однажды сказал мне: «Надо тебе служить». Отрочество кончилось, Аркадий стал конторщиком в родном городе, а год спустя судьба привела его в Донбасс. Позже, внутренне содрогаясь, писатель вспоминал: «Шестнадцати лет я расстался со своей сонной транспортной конторой и уехал из Севастополя на какие-то каменноугольные рудники... Это был самый грязный и глухой рудник в свете... Когда правление рудников было переведено в Харьков, туда забрали и меня, и я ожил душой и окреп телом». В Харькове состоялся литературный дебют Аркадия Аверченко. 31 октября 1903 года местная газета «Южный край» поместила его первый рассказ «Как мне пришлось застраховать жизнь». Для едва обученного грамоте 22-летнего служащего это было большим событием. Дело в том, что в детстве Аркадий ловко уклонялся от учебы, всячески поддерживая семейную версию о его слабом здоровье. «И я так и остался бы неграмотным,— признавался писатель в «Автобиографии», — если бы старшим сестрам не пришла в голову забавная мысль: заняться моим образованием». Но вернемся в Севастополь, куда писатель приехал в начале апреля 1919 года и откуда, сидя на трюмных мешках с углем, вынужден был отплыть на пароходе в Константинополь. Чем же был занят А. Аверченко до 10 ноября 1920 года, когда покинул отвергнувшую его родину? Лучший ответ на этот вопрос — публикации Аверченко в севастопольской газете «Юг», с 24 марта 1920 года переименованной в «Юг России», воспоминания товарища писателя Н. Брешко-Брешковского и книга профессора Д. Левицкого, последние годы жившего в США и пользовавшегося личным архивом Аркадия Тимофеевича. В Крыму писатель творил практически без отдыха. С утра «заряжался», работая под музыку с пудовыми гирями. Днем, если удавалось, забегал на улицу Ремесленную, где жили его мать и две замужние сестры. Все остальное время он принадлежал редакции и театру, причем не одному, а нескольким. Писал и выступал как чтец, артист и конферансье, откликаясь на насущные проблемы с характерной для него остротой. Вместе с А. Каменским писатель заведовал литературной частью театра-кабаре «Дом Артиста», созданного в Севастополе в сентябре 1919 года. Одной из первых постановок стала новая пьеса А. Аверченко «Лекарство от глупости», в которой автор выступал и в качестве актера. А 2 ноября того же года Аркадий Тимофеевич вместе со знаменитой писательницей Тэффи (Надеждой Александровной Лохвицкой) дал большой концерт в театре Севастопольского городского собрания. Еще один театр Севастополя — «Ренессанс» — отметил начало 1920 года премьерой по пьесе А. Аверченко «Игра со смертью». Он же в середине января 1920 года организовал вечер юмора с участием Аркадия Тимофеевича. А в театре «Наука и жизнь» писатель выступал с моноконцертами либо вместе с популярной актрисой М. Марадудиной. В апреле 1920 года на улице Екатерининской (ныне ул. Ленина), 8, открылся еще один театр с романтическим названием «Гнездо перелетных птиц». В нем писателя-юмориста принимали всегда с радостью. Пройдет немного времени, и Аркадий Аверченко сам возглавит труппу с тем же названием: «Гнездо перелетных птиц». Уже в Константинополе (Стамбуле) этот театр, вместе с кабаре Александра Вертинского «Черная роза», станет самым известным в эмигрантской среде. А тогда, в 1920-м, Аверченко успешно гастролировал с театром по Крыму, побывав с концертами в Балаклаве, Евпатории и Симферополе. Любопытные сведения оставили современники писателя о его театральных вечерах в Севастополе: «Открывал вечер обычно сам Аверченко , и из-за него, собственно, и ходили люди в театр по вечерам». Писатель мастерски умел переходить от мягкого юмора к убийственной сатире. Вспомним его беседу с 8-летней девочкой в рассказе «Трава, примятая сапогом». Не случайно Аверченко называли то «красным солнышком» — за мягкость, то «барабанщиком литературы» — за точность характеристик. Перед отъездом из Севастополя за рубеж А. Аверченко успел издать сборник рассказов и фельетонов «Нечистая сила». Один из экземпляров книги удалось передать в США, где сборник переиздали в 1921 году. К слову, не только эта, но и три последующие книги Аркадия Тимофеевича явились антологиями его рассказов, анекдотов и фельетонов (а их набралось не менее 190), опубликованных в севастопольских газетах «Юг» и «Юг России». А уж книга «Кипящий котел» о событиях Гражданской войны в Крыму была исключительно севастопольской, хотя и появилась в 1922 году. Даже наблюдая за морем в Стамбуле, писатель представлял, как оно неповторимо и непредсказуемо переходило «из зеркально-голубого в резко-синее» не там у них, а в его родном Севастополе (рассказ «Осколки разбитого вдребезги», 1921 год). 
Празднованию Пасхи в Севастополе посвящен один из рассказов Аверченко «Кулич». Этот кулич Аркаша должен был пойти и освятить в церкви за обещанный отцом рубль. Для начала, спрятав его (для сохранности) под крыльцо, пацан стал размышлять, в какую церковь ему лучше отправиться: «К Владимирскому собору? Там будет Павка со своей компанией… Ради праздничка изобьют, как еще никогда не били… В Петропавловскую? Там будет Ваня Сазончик, которому я только третьего дня дал по морде на Ремесленной канаве. В Морскую церковь – там слишком фешенебельно. Остается Греческая церковь». Это именно та церковь, которая не сохранилась в Севастополе совсем (была разрушена в 1936г.). Она была на Базаре (на месте нынешнего павильона «Пассаж»). Аверченко вспоминал, что в Греческой церкви была большая свобода нравов для них, мальчишек, и что можно было «носиться по всей ограде, отправляться на базар в экспедицию за бочками, ящиками и лестницами, которые тут же в ограде торжественно сжигались «греческими патриотами». В общем, празднование той Пасхи прошло по словам самого Аверченко «весело»: «Андриенко был бит в такую святую ночь, кулича не освятил да еще орал в базаре во все горло не совсем приличные татарские песни, чему уже не было буквально никакого прощения»…
А еще в рассказах Аверченко Севастополь, как само собой разумеющееся и неизменное, многонациональный город. Там всегда рядом с ним греки, караимы, цыгане, армяне, татары: Киря Алексомати, Павка Макопуло, Рафка Кефели… И блюда и напитки, поглощаемые его друзьями – героями рассказов самые что ни на есть крымские: теплая от солнца сушеная тарань, сочные чебуреки, хмельная буза!
«Шестнадцати лет от роду я уехал из Севастополя (забыл сказать, это моя родина)» — пишет Аверченко в рассказе «Автобиография». Там закончилось его детство, а за пределами началась новая стремительная и необычайно удачная поначалу жизнь, такая трагическая в конце… Он вдруг вернется в Севастополь известным, но ненужным России писателем, и увидит его снова, как щемящий символ старого, привычного уклада жизни, перед тем как расстаться с ним навсегда, а изрезанные берега севастопольских бухт станут последней полоской родной земли…Константин Дмитриевич Бальмонт
1898 году, находясь в зените своей известности и славы, в Крыму побывал один из столпов поэзии "серебряного века" Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942). В том же году там была и талантливая поэтесса Мирра (Мария) Александровна Лохвицкая (1869-1905). Можно думать, что их пребывание там по крайней мере в течение некоторого времени было совместным, поскольку это была пора их взаимного интереса и восхищения. Знакомство с Миррой Александровной состоялось, не позднее ноября 1897 года [1]. Тогда Бальмонт приехал из Англии с целью издания своего стихотворного сборника "Тишина". Их роман шумно обсуждался в литературных кругах. Бальмонт в ту пору посвятил Лохвицкой несколько стихотворений, из них, возможно, самое раннее "Я знал":
Я знал, что, однажды тебя увидав,Я буду любить тебя вечно...
Некоторое время, судя по стихам, путешественники прожили в Балаклаве. (Во всяком случае помета "Балаклава" есть на стихотворении "Чары месяца"). Прогулки по выжженным склонам, где вокруг разноцветные горы, и непременно где-то обозначатся древние руины или жгучей синью полыхнет гладь знаменитого залива, преломились в лирике обоих поэтов. Проследить это тем более интересно, что сам Бальмонт в 1929 году признавал: "Светлые следы моего чувства к ней и ее чувства ко мне ярко отразились в моем творчестве и в её" [2]. Если расположить их стихи, написанные в 1898 году, рядом, оказывается, что оба поэта остро пережили и прочувствовали здешнюю природу в различное время суток и оставили нам удивительно цельную поэтическую картину. Войдем в их мир.
Утро на море (из цикла "Новые песни")
Утро спит. Молчит волна.В водном небе тишина.Средь опаловых полейОчертанья кораблейТонким облаком видныИз туманной белизны.
И, как сон, неясный сон,Обнял море небосклон,Сферы влажные стеснил,Влагой воздух напоил.Всё прозрачней, всё белейОчертанья кораблей.
Вот один, как тень встает,С легкой зыбью к небу льнет,Сонм пловцов так странно тих,Лики бледные у них.Кто они? Куда плывут?Где воздушный их приют?
День порвал туман завес -Дня не любит мир чудес.В ширь раздался небосвод,Заалела пена вод -И виденья-кораблиСмутно канули вдали.
К. Бальмонт
Среди камней (из книги "Горящие здания", 1900)
Я шел по выжженному краюКаких-то сказочных дорог.Я что-то думал, что не знаю,Но что не думать - я не мог.
И полумертвые руиныПолузабытых городовБезмолвны были , как картины,Как голос памятных годов.
Я вспоминал, я уклонялся,Я изменялся каждый миг,Но ближе-ближе наклонялсяКо мне мой собственный двойник.
И утомительно мелькалиС полуослепшей высоты,Из тьмы руин, из яркой дали,Неговорящие цветы.
Но на крутом внезапном склоне,Среди камней, я понял вновь,Что дышит жизнь в немом затоне,Что есть бессмертная любовь.
К. Бальмонт
Гавань спокойная
Гавань спокойная. Гул умирающий.Звон колокольный, с небес долетающий.Ангелов мирных невнятное пение.Радость прозрачная. Радость забвения.Гор отдаленных вершины узорные,Алые, белые, темные, черные,Созданный духами ярко-певучими,Радуги свод над огромными тучами.
Сладко-печальная мгла полусонная,Тихой вечерней звездой озаренная.Богом открытая правда мгновения.Буря умершая. Свет и забвение.
Волна
Набегает, уходит и снова, светясь, возвращается.Улыбается, манит и плачет, с притворной борьбой.И украдкой следит, и обманно с тобою прощается, -И мелькает, как кружево, пена во мгле голубой.О, волна, подожди! Я уйду за тобой!О, волна, подожди! Но отхлынул прибой.
Максим Горький в Крыму.
В Крыму Горький провел около месяца. В Симферополе на строительстве собора Александра Невского возил в тачке известь и кирпичи, мостил улицу. В Бахчисарае после тяжелой работы в поле познакомился со слепым татарином, который рассказал ему старую крымскую легенду. У Горького была феноменальная память, позже он воспроизведет легенду «Хан и его сын», воспевающую любовь и способность человека отдать за нее жизнь.В очерке «Два босяка» Горький опишет сцену, которую наблюдал в Севастополе: перед наглым подрядчиком-нанимателем стояли, сняв шапки, голодные люди, не зная, заработают ли сегодня на кусок хлеба или голод сведет их в могилу среди раскаленной солнцем крымской степи.Напишет Горький и очерк «Херсонес Таврический». Этот древний город он назовет «цветком эллинской культуры». Однако развалины его шести тысяч зданий навеют на автора «чувство глубокой скорби».«Сколько на земном шаре таких развалин! — восклицает Максим Горький. — Настанет ли время, когда люди будут только созидать, утратив дикую страсть к разрушению? Будем ли мы когда-либо менее алчны?» Ознакомившись с богатыми музейными коллекциями Херсонеса, справедливо отметит: «Крым для исторической науки — золотое дно!»
Побывал и на Южном берегу Крыма: «Я шел в немом восхищении перед красотой природы этого куска земли, ласкаемого морем». Об Алупке в «Крымских эскизах» напишет:
Свежий ветер веял с могучей вершины Ай-Петри... Платан и персики росли среди громадных камней, скатившихся с вершины яйлы, журчал ручей, образуя на пути своем ряд маленьких водопадов.
В Ялте, чтобы заработать денег на хлеб, пришлось разгружать в порту баржи и пароходы, а в Никитском саду — окапывать деревья.В Алуште, у подножия горы Чатыр-Даг, он провел ночь возле костра старого крымского чабана Надыра-Рагима-оглы. Седой, сожженный южным солнцем мудрый старик угостил Горького ухой из только что выловленной рыбы, познакомил с народными сказками и поведал притчу, которая потом под пером писателя преобразится в «Песнь о Соколе».В Феодосии Горький участвует в строительстве мола, а затем через Керченский пролив переправляется на Кавказ, где спустя год в Тифлисе с публикации рассказа «Макар Чудра» начнется его большая и плодотворная жизнь в литературе. 6. Владимир Маяковский и крымская «одиссея».
Владимир Маяковский любил бывать в Крыму, с достопримечательностями которого познакомился еще в 1913 году. Однако после революции его частые поездки на Крымский полуостров носили, как правило, деловой характер. О том, чтобы отдохнуть на морском побережье, не было и речи, так как поэт был буквально нарасхват. Утром он заседал в правлении местных литераторов, в обед выступал с докладом о жизни пролетариата в Америке, а вечером читал стихи перед рабочими порта или же местной фабрики. Такой распорядок дня был вполне привычным и типичным для Маяковского, который втайне завидовал многочисленным курортникам, приезжающим на отдых и оздоровление. Именно им в 1927 году он посвятил стихотворение «Крым», в котором юношеские воспоминания поэта переплелись с советской действительностью.
Двадцатилетнему Маяковскому крымский полуостров запомнился как один большой фешенебельный курорт, где состоятельные и именитые россияне строили элитные дачи. Так было испокон веков, и свою резиденцию в Крыму имели многие русские графы и князья. Действительно, это место идеально подходило для отдыха, о чем, впрочем, сам Маяковский отзывается с некой долей иронии, отмечая, что природа действительно благосклонна к отдыхающим – «то в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния». Однако теперь вся эта роскошь доступна простым советским труженикам, которые проводят свои отпуска в комфортабельных санаториях. Именно в них превратились бывшие дворцы русской знати, лишенные былой роскоши и красоты. На этом Маяковский старается не акцентировать внимания, однако не может обойти стороной тот факт, что нынче «глубины вод гноят повыброшенных из дворцов тритонов и наяд».
«Крым» Владимир Маяковский
Хожу,
гляжу в окно ли я
цветы
да небо синее,
то в нос тебе магнолия,
то в глаз тебе
глициния.
На молоко
сменил
чаи
в сиянье
лунных чар.
И днем
и ночью
на Чаирвода
бежит, рыча.
Под страшной
стражей
волн-борцов
глубины вод гноят
повыброшенных из дворцов
тритонов и наяд.
А во дворцах
другая жизнь:
насытясь водной блажью,
иди, рабочий,
и ложись
в кровать
великокняжью.
Пылают горы-горны,
и море синеблузится.
Людей
ремонт ускоренный
в огромной
крымской кузнице.
Итак, 20 декабря 1913 года В.Маяковский и И.Северянин выехали из Москвы в Крым. 28-го декабря вышли из вагона на симферопольском вокзале и отправились прямехонько на Долгоруковскую 17, к Владимиру Сидорову, где после знакомства и хорошего обеда началось бурное обсуждение предстоящей программы выступлений. В самом ее начале известный идеолог футуризма и «петербургский глашатай» Иван Игнатьев, должен был предложить публике свой доклад «Великая Футурналия». Затем со своими опусами должны были выступать и как бы состязаться остальные участники: кубофутуристы Маяковский и Бурлюк (которого спешно вызвали телеграммой из Херсона вместо ранее заявленного, но никому не известного Б.Богомолова), а также эгофутуристы Северянин и Баян. Когда программа была оговорена, Маяковскому вдруг пришла в голову идея назвать все турне ни много ни мало «Первой Олимпиадой российского футуризма». Под общее одобрение и под этим громким названием была написана новая афиша. «Олимпиада» должна была состояться вечером 7-го января 1914 года в Театре Таврического дворянства на ул.Пушкинской (это историческое здание, созданное по проекту архитектора А.Бекетова и украшенное скульптурами О.Якобсона, можно увидеть там же и сегодня, и также в качестве театра).
«Первое выступление в Симферополе увенчалось успехом, театр Таврического дворянства разламывался от публики, все ярусы были загружены, как палубы океанского парохода, проходы были «залиты» входной публикой; в центральном проходе, как телеграфный столб, возвышался полицмейстер Соколов, в губернской ложе сверкали эполетами губернатор, вице-губернатор и «сам» корпусный генерал Экк, наводивший страх на пятьдесят полков юга России; из дверей всех ярусов среди пышных туалетов, сюртуков, визиток, военных мундиров и студенческих курток, точно кукиши торчали мундиры городовых, у подъездов гудела толпа оставшихся «за бортом», оттесняемая усиленным нарядом полиции. Первым на сцену вышел Маяковский, одетый в черный сюртук, с трудом найденный на его огромную фигуру в костюмерных города, с хлыстом в руке – и в зале наступила абсолютная и почтительная тишина… Когда из его уст упала последняя фраза, в зале началось что-то похожее на землетрясение, на сцену полетели букеты цветов, которые Маяковский демонстративно швырял за кулисы».
Но Южный берег Крыма встретил «олимпийцев» абсолютным равнодушием, а в единственный открытый в зимнюю пору клуб их вообще без рекомендаций не пустили. Поскандалили, пошумели (особенно Маяковский) и вернулись «не солоно хлебавши» в Симферополь. В другой день съездили в Бахчисарай, желая окунуться в старину, но этот засыпанный снегом сонный татарский городок (к тому же с закрытым Ханским дворцом) показался им и вовсе унылым и скучным.
Крым нашел отражение в творчестве каждого писателя, кто видел его, сумел воспеть эти благословенные земли.
Литература:
1. К. Бальмонт. "На заре" // Простор, 1967, №6, С.84.
2. В. Крейд в книге "Воспоминания о серебряном веке". М.: Республика, 1993, С.485
 3. Кунцевская Г.Н. Благословенная Таврида. Крым глазами великих русских писателей ( Г.Н.Кунцевская. – Симферополь : Таврия, 2008).4.Миленко В.Д. «Севастополь в судьбе и творчестве писателей серебряного века», Севастополь, Гитпак, 2010г.