Риторический образ любимой женщины в образцах русской прозы второй половины XIX века и методика его изучения в системе речевого элективного курса.
Риторический образ любимой женщины в образцах русской прозы второй половины XIX века и методика его изучения в системе речевого элективного курса.
Разработала: Слынько Анна Сергеевна,
учитель русского языка и литературы.
В статье представлены результаты исследования проблемы, связанной с формированием коммуникативных умений учащихся старших классов анализировать риторический образ любимой женщины в образцах русской прозы второй половины XIX века.
Ключевые слова: риторический идеал; речевой идеал; риторическое поведение; гендерные особенности; риторический образ; сдержанность/экспрессивность); лексико-грамматические и ритмико-интонационные особенности; пантомимические особенности.
Актуальность исследования
Настоящее время предъявляет довольно высокие требования к учителям-словесникам. По мнению многих ученых, методистов современный педагог русского языка и литературы должен стать воплощением риторического идеала, т.е. обязан обладать глубоким и всесторонним знанием предмета, разнообразными риторическими приемами воздействия на аудиторию, умением грамотно интонировать свою речь, уместно использовать вербальные и невербальные средства речевого взаимодействия. Также в список черт риторического идеала педагога входят такие черты, как уважение к аудитории, доброжелательность, дружелюбие, отсутствие многословности и грубости. Благодаря этим чертам учитель на уроках словесности может с максимальной успешностью реализовывать обучающие, развивающие и воспитательные задачи. Все начинается с педагога. Именно поэтому учитель сам должен не только воплощать риторический идеал, но и содействовать формированию таких черт у своих учеников. Сконструировать систему знаний о риторическом идеале и приблизиться к нему, на наш взгляд, поможет обращение к классическим образцам русской литературы второй половины XIX века.
Мы считаем актуальным рассмотреть классические образцы риторического поведения женщин, потому что: во-первых, именно женщина – предмет психологических, социокультурных споров и обсуждений в современном обществе, во-вторых, женщина может исполнять в настоящее время многие социальные роли, для которых ей нужны уверенность в себе, определенные знания и умения, силы, а главное, – мудрость, накопленная поколениями и показанная на ярких примерах героинь литературы. Но, несмотря на уникальность и «универсальность» современных женщин, каждой из них, в первую очередь, хочется быть любимой. Находясь в рамках именно любовного общения, женщина раскрывается по-новому, становится изящнее, совершеннее, притягательнее, то же касается и ее речи. Поэтому для нас представлялось важным рассмотреть риторический образ женщины любимой. Именно для его создания авторы произведений литературы используют тщательно отобранные языковые средства.
Обучение учащихся старших классов приемам анализа классических образцов риторического поведения героинь/героев художественных произведений позволит не только усваивать коммуникативный опыт изучаемых персонажей, но и эффективно моделировать собственное риторическое поведение, приближаясь к риторическому идеалу.
Обладая такими знаниями, сам учитель-словесник сможет корректировать речевое поведение своих учеников, помогать им его совершенствовать.
Исходя из выявленных потребностей современного риторического образования, мы предположили, что включение в школьную программу уроков, формирующих представление о риторическом образе как о способе приближения к риторическому идеалу, будет способствовать более эффективной подготовке учеников не только к написанию сочинения во время сдачи итогового экзамена, но и совершенствованию их речевой культуры учеников.
Наши основные усилия были направлены на то, чтобы разработать и экспериментально проверить вариант методики обучения учеников старших классов анализу риторического образа любимой женщины, позволяющую формировать коммуникативную культуру учащихся.
Цель исследования
На основе изучения образцов речевых ситуаций классической художественной прозы второй половины XIX века как имитации реального речевого поведения женщины, данного в оценке влюбленного в нее мужчины, создать опытную модель обучения анализу риторического образа любимой женщины, позволяющую формировать коммуникативную культуру старшеклассников.
Для реализации цели исследования нам потребовалось решить ряд задач. Важнейшими из них стали те, которые позволили:
определить, насколько освещена заявленная проблема в науке;
определить и конкретизировать основное содержание понятий, значимых для достижения цели исследования;
отобрать будущее содержание эксперимента и другие задачи;
выявить уровень готовности учащихся к продуктивному изучению риторического образа любимой женщины, особенностей его воплощения в художественном тексте;
разработать модель обучения учеников старшего класса анализу риторического образа любимой женщины, отобрать основные методы и приемы экспериментального обучения;
провести формирующий эксперимент на основе созданной учебной модели;
оценить эффективность и практическую значимость эксперимента по сформулированным критериям.
Работа над обозначенной проблемой исследования осуществлялась в два этапа.
На теоретическом этапе мы изучали работы Виктора Владимировича Виноградова, Владимира Ивановича Аннушкина, Оксаны Юрьевны Богдановой, Евгения Павловича Ильина, Анны Константиновны Михальской, Валентина Евгеньевича Хализева, Марии Сергеевны Хлебниковой и др. Результат анализа помог отобрать такие ключевые понятия, как: риторический идеал, риторический образ, художественный образ, риторический портрет и выявить их соотношение.
Теоретические основы исследования
- Риторический образ как коммуникативный феномен (характеристика основных понятий исследования);
- Гендерная специфика женского речевого поведения как элемент анализа риторического образа любимой женщины;
- Специфика любовного общения как способа воплощения риторической личности женщины и элемента анализа риторического образа;
- Тургеневская женщина как литературоведческий феномен и риторический идеал эпохи;
- Приемы анализа риторического образа любимой женщины в русской прозе второй половины XIX века (на примере произведений И.С. Тургенева).Так как в науке нет единого определения риторического образа, мы, опираясь на его составляющие и его природу, определили риторический образ как наглядное представление о героине, возникающее при трактовке таких речевых особенностей, которые оказывают эмоциональное или интеллектуальное воздействие на адресата (как на персонажа в художественном тексте, так и на читателя). Мы также выделили элементы, составляющие структуру понятия «риторический образ»:
внешний облик (положение в пространстве, поза, взгляд, манера держаться);
степень соответствия гендерному типу поведению;
выраженность индивидуально-личностных черт (сдержанность/ экспрессивность);
речевые: лексико-грамматические и ритмико-интонационные особенности;
пантомимические особенности.
Нами было выяснено также то, что при создании риторического образа героини автор учитывает социальный и культурно-исторический контекст, опирается на свой опыт, свои представления о риторическом идеале эпохи. Помимо этого в риторическом образе отражаются гендерные особенности женского речевого поведения.
Для формирования у учащихся старших классов коммуникативно-жанровых умений, необходимых для анализа риторического образа любимой женщины требуется:
а) опираться на базовые лингвистические, литературоведческие, риторические и т.д. знания обучающихся;
б) учитывать специфику риторического образа любимой женщины в классических образцах литературы как риторического идеала определенной эпохи;
в) совершенствовать способности обучающихся объективно оценивать речевое поведение классической героини русской литературы и при необходимости соотносить его с собственным речевым поведением для корректировки недостатков речи в повседневном общении.
Естественно, что формирование подобных умений должно основываться на теоретической базе из риторических, литературоведческих и психолого-лингвистических сведений при изучении женского риторического образа.
Приняв за основы результаты теоретического этапа исследования, мы приступили к разработке экспериментального обучения.
Методика обучения учеников старших классов приемам анализа риторического образа любимой женщины в образцах русской прозы второй половины XIX века (на примере произведений И.С. Тургенева)
Практические основы исследования
Готовность учащихся к анализу риторического образа любимой женщины в произведениях И.С. Тургенева;
Характеристика методической системы формирования знаний о риторическом образе любимой женщины-героини классических художественных произведений литературы;
Организация опытного обучения учащихся к анализу риторического образа женщины;
Ход опытного обучения знаниям о способах выявления риторического образа женщины в классических художественных произведениях;
Результаты обучения учащихся знаниям о риторическом образе любимой женщины в прозе второй половины XIX (на примере произведений И.С. Тургенева).
Педагогический эксперимент проходил в 2 этапа: констатирующий эксперимент и формирующий эксперимент. Констатирующий эксперимент проводился в виде анкеты и был направлен на выявление базовых знаний и представлений учащихся по теме.
Целью формирующего эксперимента стало создание у учащихся представления об особенностях анализа и приемах формирования риторического образа любимой женщины в образцах русской прозы второй половины XIX века.
Основными методами обучения стали частично-поисковая, а также эвристическая беседа и сообщающее слово педагога. Эта цель была реализована на основе комплекса заданий аналитико-сопоставительного, аналитико-конструктивного и конструктивного характера.
Важно также сказать, что ключевым средством формирования готовности учащихся к пониманию риторического образа любимой женщины, на наш взгляд, может стать классическая проза И.С. Тургенева. Обоснуем этот выбор.
Риторический образ воплощает в себе живущий в сознании писателя риторический идеал эпохи. На наш взгляд, именно И.С. Тургенев смог полно раскрыть особенности такого идеала второй половины XIX века. Он создал целую галерею женских характеров, отражающих не только современную автору эпоху, но и представления мужчин своего времени об идеальных типах женского характера. Именно тургеневские представления о риторическом идеале эпохи и созданные им характеры более чем десятка героинь легли в основу формирования такого литературоведческого феномена, как «тургеневская женщина» («тургеневская барышня», «тургеневская девушка»). Обычно, тургеневскими женщинами называют типичных героинь произведений И.С. Тургенева 1850 – 1880-х годов, обобщенный образ которых стал уже неким литературным стереотипом. В современности этот стереотип значительно деформировался. В умах обывателей тургеневская девушка/барышня – это инфантильная, несовременная особа, которая обладает крайне неустойчивой нервной системой, склонна к плаксивости, расстройствам, болезненна, бледна, не приспособлена к жизни. Из положительных характеристик в это представление переходят лишь душевная чуткость, нежность и поэтичность. Очевидно, что в таком понимании образа тургеневской девушки, уже смещенного и деформированного, просматриваются черты кисейной барышни – жеманной девушки с мещанским кругозором (толковый словарь С. Ожегова, Н. Шведовой) или же черты институтки – воспитанницы закрытого женского учебного заведения, неопытной и чрезмерно наивной (толково-фразеологический словарь М.И. Михельсона). Естественно, что такая трактовка образа тургеневской девушки несправедлива, и сделанный нами анализ далеко не всех героинь тургеневских произведений позволил создать список черт, входящих в образ «тургеневской девушки/женщины/барышни», любимой кем-то. Данный набор отличается от стереотипных представлений, сложившихся на данный момент в языковом сознании современных людей. Поэтому одним из результатов нашего исследования стало развенчание такого деформированного представления о «тургеневской барышне».
Итак, тургеневская девушка/женщина/барышня – это:
это целостная и целеустремленная натура, обладающая огромной силой волей и активной жизненной позицией;
это личность, способная на сильное и глубокое чувство к мужчине, вызывает такое же ответное чувство (бывает счастлива в отношениях, однако по большей части, такая женщина по причине различных жизненных обстоятельств остается одна);
личность мечтательная и чувственная, не глупая и образованная, в меру гордая, но не надменная;
тургеневская женщина ценит себя, однако не является эмансипированной;
такая девушка обладает привлекательной внешностью, потрясающе естественна и близка к природе, и оттого прекрасна.
Результатом проведения опытного обучения стало следующее положение: оценка знаний о риторическом образе как компоненте художественного текста должна проводиться с точки зрения уровня сформированности следующих умений:
а) выделять особенности риторического гендерного поведения героини (пантомимические, ритмико-интонационные, лексико-грамматические);
б) уметь анализировать риторический образ любимой женщины по определенным параметрам.
Анализ результатов опытного обучения проводился по критериям, определяющим уровень сформированности необходимых коммуникативных умений учащихся:
1) умение работать с художественным текстом и находить в нем приемы формирования автором риторического образа любимой женщины;
2) умение указывать на характеристики, входящие в понятие риторического образа, выделяя различные его аспекты ‒ внешний облик; соответствие гендерному типу поведения; речевые: лексико-грамматические и ритмико-интонационные, пантомимические особенности; выраженность личностных черт;
3) умение обобщать фактический материал и делать выводы, заключающееся в создании краткой характеристики риторического образа героини произведений И.С. Тургенева на основе проведенного анализа.
В целом, результаты опытного обучения свидетельствуют о том, что учащиеся к 10-ому должны овладеть и овладели умениями, предусмотренными экспериментальной программой, в частности, научились выявлять в художественном тексте структурные элементы риторического образа любимой женщины, выявлять приемы формирования автором такого образа.
Также итогом работы учащихся стали, во-первых, готовность учащихся к проведению подобного рода анализа, а во-вторых, понимание того, что женский риторический образ является важным элементом художественного произведения и является источником для коррекции собственного речевого поведения.
Мы убедились и в том, что организуя работу над художественным текстом в риторическом аспекте, учитель получит возможность повысить интерес к чтению произведений, усилит практическую направленность школьных уроков литературы.
Работа является перспективной, поэтому были выделены дальнейшие направления исследования:
- разработка модели обучения анализу риторического образа любимого мужчины;
- разработка модели обучения анализу риторического образа женщины в иной коммуникативной ситуации, например, в ситуации конфликта;
- разработка модели обучения анализу риторического образа героя или героини в образцах драматургических произведений второй половины XIX века.
Библиографический список
Абубикирова Н. И. Что такое «гендер»?/ Н.И. Абубикирова// Общественные науки и современность. ‒ 1996. ‒ № 6. ‒ С.123-125.
Анненков П.В. Литературные воспоминания/ П.В. Анненков. ‒ М.: Гослитиздат, 1960. ‒ 686 с.
Анненский И. Ф. Символы красоты у русских писателей/ И.Ф. Анненский//[Электронный ресурс]. URL: http:// vivovoco.rsl.ru/ VV/PAPERS/ LITRA/ INAN. HTM (дата обращения: 10.02.2013)
Аникин Д.В. Языковая личность: основные направления исследования / Из диссертации «Исследование языковой личности составителя «Повести временных лет»/ Д. В. Аникин// [Электронный ресурс]. URL: http://http://study-english.info/article083.php (дата обращения: 10.03.2013)
Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания/ Ю.Д. Апресян// Вопросы языкознания. ‒1995. ‒№ 1. – С. 37 –65.
Астафьев П. Е. Понятие психического ритма, как научное основание психологии полов/ П. Е. Астафьев. ‒ М.: Унив.тип., 1882. ‒ 60 с.
Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета: ок. 6000 этикетных слов и выражений / А. Г. Балакай. – 3-е изд., испр. и доп. – М.: Астрель: АСТ: Хранитель, 2007. – 767 с.
Богин Г.И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов / Г.И. Богин – Ленинград: Атланта, 1984. – 310 с.
Введение в гендерные исследования: учебное пособие/ Под ред. И.А.Жеребкиной. ‒ СПб.: Алетейя, 2001. ‒ 708 с.
Виноградов В.В. О языке художественной прозы/ В. В. Виноградов. ‒М.: Наука, 1980. – 362 с.
Волков А.А. Основы риторики: Учебное пособие для вузов/ А.А. Волков. ‒ М.: Академический Проект, 2003. ‒ 304 с.
Грицанов А.А. Новейший философский словарь /Сост. А.А. Грицанов. – Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. ‒ 896 с.
Гриценко Е. С. Язык. Дискурс. Гендер/ Е.С. Гриценко. ‒ Н.Новг.: ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2005 . ‒ 103 с.
Дежина Т.П. О некоторых особенностях речевого поведения мужчин и женщин/ Т.П. Дежина//Филологические науки. Вопросы теории и практики. - № 1 (8). – 2011// [Электронный ресурс]. URL: http://www. gramota. net/articles/issn_1997-2911_2011_1_18.pdf (дата обращения: 24.04.2013)
Добролюбов Н. А. Когда же придет настоящий день?/ Н.А. Добролюбов// Русский классики. Избранные литературно-критические статьи. ‒ М.: Наука, 1970. ‒ 540 с.
Ефремова Т. Ф. Толковый словарь русского языка/ Т.Ф. Ефремова//[Электронный ресурс]. URL: http:// slovonline. ru/ slovar_ efremova/b-10/ (дата обращения: 20.02.2013)
Зимовец С. Н. Тургеневская девушка: генеалогия аффекта (опыт инвективного психоанализа)/С. Н. Зимовец // [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruthenia.ru/logos/number/1999_02/1999_2_05.htm (дата обращения: 15.03.2013)
Ильин Е.П. Пол и гендер/ Е.П. Ильин. ‒ СПб.: Питер, 2010. ‒ 688 с.
Иссова Л.Н. Романы И.С. Тургенева. Современные проблемы изучения: Учебное пособие/ Л.Н. Иссова. ‒ Калининград: Калинингр. ун-т, 1999. ‒ 73 с.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик, Научно-исследовательская лаборатория «Аксиологическая лингвистика. ‒ М.: ГНОЗИС, 2004. ‒ 389 с.
Караулов Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность/ Караулов Ю.Н. ‒ М.: Наука,1989. ‒ С. 3-8.
Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. Изд. 7-е./ Ю. Н. Караулов. – М.: Издательство ЛКИ, 2010. – 264 с.
Карашашева Ж.Б. Языковая личность в социолингвистическом аспекте/ Ж.Б. Карашашева// [Электронный ресурс]. URL: http:// www. rusnauka. com/6_NITSHB_2011/Philologia/3_80485.doc.htm (дата обращения: 06. 04. 2013)
Кийко Е... Комментарии: И.С. Тургенев. Первая любовь Е.И. Кийко// [Электронный ресурс]. URL: http://www.rvb.ru/turgenev/02comm/ 0186.htm (дата обращения: 13.03.2013)
Кирилина А. В. Гендер: лингвистические аспекты: монография/ А. В. Кирилина. ‒М.: МГУ, 1999. – 310 с.
Крейдлин Г. Е. Мужчины и женщины в невербальной коммуникации: монография/ Г.Е. Крейдлин. ‒ М.: Язык русской культуры, 2005. – 376 с.
Крысин Л. П. О некоторых изменениях в русском языке конца XX века/ Л.П. Крысин//Исследования по славянским языкам. ‒ № 5. ‒ Сеул, 2000. ‒ С. 63-91;
Марченко О.И. Риторика как норма гуманитарной культуры: учебное пособие для высших учебных заведений/ О. И. Марченко. – М.: Наука, 1994. – 191 с.
Мачехин А. А. Искусство любить: Мудрость тысячелетий/ сост. А.А. Мачехин. – М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2000. – 672 с.
Михальская А.К. Педагогическая риторика: история и теория. Учеб. пособие для студентов пед.университетов и институтов/ А.К. Михальская. – М.: Издательский центр «Academia», 1998. ‒ 284 с.
Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике: Учеб. пособие для студентов гуманитарных факультетов/ А.К. Михальская. ‒ М.: Издательский центр «Academia», 1996. ‒ 192 с.
Михельсон М. И. Большой толково-фразеологический словарь Михельсона/ Под ред. М. Михельсона. ‒ М.: ETS Publishing house, 2004. – 2208 с.
Недзвецкий В. А. И. С. Тургенев. «Записки охотника», «Ася» и другие повести 50-х годов, «Отцы и дети»/ В. А. Недзвецкий. – М., 2000. ‒ 105 с.
Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка:72500 слов и 7500 фразеологических выражений/Российская Академия Наук. Институт русского языка; Российский фонд культуры; - М.: АЗЪ, 1993. – 960 с.
Особенности мужской и женской речи // Русский язык в его функционировании: коммуникативно-прагматический аспект/ Под ред. Е. А. Земской и Д. Н. Шмелева. ‒ М., 1993. ‒ С. 90-136.
«Отцы и дети» [Видеофрагмент]/реж. Авдотья Смирнова; в ролях: Александр Устюгов, Наталья Рогожкина и др., ‒ Россия, 2008.
«Отцы и дети» [Видеофрагмент]/ реж. Адольф Бергункер, Наталья Рашевская; в ролях: Виктор Авдюшко, Алла Ларионова и др., ‒ СССР, 1958.
Панкова Л.М. У порога семейной жизни: книга для учителей/ Л.М. Панкова. – М.: Просвещение, 1991. ‒ 143 с.
Пестерева Е.Д. Категория риторического идеала в историческом аспекте, ред./ Е Д. Пестерева// [Электронный ресурс]. URL: http://www.ekat-pestereva.ru/files/science/ritorika-nauka.pdf?, 11 (дата обращения: 28.04.2013)
Пильд Л. Л. Тургенев в восприятии русских символистов (1890–1900-е годы)./ Л.Л. Пильд. ‒ Тарту, 1999. ‒ С. 95–113. [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruthenia.ru/document/533837.html (дата обращения: 28.04. 2013)
Полтавец Е. Ю. Сфинкс. Рыцарь. Талисман. Мифологический и метафорический контекст романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»/ Е. Ю. Полтавец // Литература в школе. ‒ 1999. ‒ № 1. ‒ С. 6
Роднянская И.Б. Художественный образ/ И. Б. Роднянская//Большая советская энциклопедия: В 30 т. - М.: Советская энциклопедия, 1969-1978 С.
Рождественский Ю. В. Теория риторики/ Ю. В. Рождественский. – М.: Добросвет, 1997. – 597с.
Романенко А.П. Советская словесная культура: образ ритора/ А.П. Романенко. – М.: Едиториал УРСС, 2003. ‒ 250 с.
Русский язык. Энциклопедия / Под ред. Ю.Н. Караулова – 2-ое изд. переработанное и дополненное. – М.: Высшая школа, 2004. – 674с.
Таратута Е. А. Ирония и скепсис в изображении женщин-emancipee (на примере сочинений И. С. Тургенева)/ Е. А. Таратута// Потолок пола. ‒ Новосибирск, 1998// [Электронный ресурс]. URL: http://www.a-z.ru/ women/texts/taratr.htm (дата обращения: 22.03. 2013)
Тургенев И. С. Отцы и дети//Полное собрание сочинений и писем: В 30-ти т. Сочинения. Т.7 / И. С. Тургенев. – М.: Наука, 1978. – 830 с.
Тургенев И.С. Ася/ И. С. Тургенев//[Электронный ресурс]. URL: HYPERLINK http:// az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0110.shtml (дата обращения: 20.03.2013)
Тургенев И.С. Дневник лишнего человека/ И. С. Тургенев// [Электронный ресурс]. URL: HYPERLINK "http://az.lib.ru/%20t/turgenew_i_s/%20text_0062.shtml" http://az.lib.ru/ t/turgenew_i_s/ text_0062.shtml (дата обращения: 21.03. 2013)
Тургенев И.С. Накануне/ И. С. Тургенев// [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0030.shtml (дата обращения: 01. 03. 2013)
Тургенев И.С. Первая любовь// Полное собрание сочинений и писем в 30-ти т. Сочинения. Т. 6./ И.С. Тургенев. ‒ М.: Наука, 1981. – 600 с.
Филиппова О.В. Подготовка к публичному выступлению/ О. В. Филиппова// [Электронный ресурс]. URL: http://filfak.mrsu.ru/ prepo/ filippova/lekcii.html (дата обращения: 24.02. 2013)
Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции/ пер. Г.В. Барышниковой СПб.: Алетейя СПб, 1999. ‒ 420 с.
Фромм Э. Искусство любить: исследование природы любви/ Э. Фромм; пер. с англ. и предисл. Л. А. Чернышевой. – М.: Педагогика, 1990. – 157 с.
Хализев В. Е. Теория литературы: учебное пособие для вузов/ В.Е. Хализев. ‒ М.: Высшая школа, 2009. ‒ 240 с.
Хлебникова М.С. Риторический идеал как предмет изучения и средство совершенствования общей коммуникативной культуры студентов-филологов в процессе анализа современного драматического дискурса: диссертация на соискание ученой степени кандидата педагогических наук/ М.С. Хлебникова. – Новокузнецк, 2009 – 227 с.
Чекалина А. А. Самореализация и гендерная идентичность человека / А. А. Чекалина // Сб. науч. труд. КГУ. – Краснодар, 2005.
Чернышевский Н.Г. Русский человек на rendez-vous// Библиотека отечественной классики Н. Г. Чернышевский. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Литературная критика/ Н. Г. Чернышевский. ‒ М.: Правда, 1974// [Электронный ресурс]. URL: http://www.azlib.ru/c/ chernyshewskij_n_g/text_0260.shtml (дата обращения: 21.03.2013)
Приложение 1
Анкета
1.Знакомы ли Вы с понятием «риторический образ»? Нужное подчеркнуть.
а) Да.
б) Нет.
2. Определите набор характеристик, которые входят в содержание понятия «риторический образ героини». Дополните набор характеристик.
а) характеристика внешности героини;
б) языковые особенности;
в) какие еще?
________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
3. В произведениях каких классических русских писателей воссозданы образы любимых женщин? Приведите примеры.
____________________________________________________________________________________
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
4.В чем отличие художественного образа от риторического образа? Ответ обоснуйте.
_______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
__________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
_____________________________________________________________________________________
5. Сопоставьте два фрагмента из произведений И.С. Тургенева «Ася» и «Рудин». Какой из них, на Ваш взгляд демонстрирует риторический образ? По каким характеристикам Вы это определили? Ответ обоснуйте.
1) «Девушка, которую он назвал своей сестрой, с первого взгляда показалась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.<…>
Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей:
‒ Ася, полно ежиться! он не кусается.
Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. <…> Я не видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.<…> Час спустя я опять сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой "капризной девочке с натянутым смехом...". "Она сложена, как маленькая рафаэлевская Галатея в Фарнезине, ‒ шептал я, ‒ да; и она ему не сестра..."<…>
Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала глазами строки.
‒ Браво! ‒ сказал я, подойдя к ней, ‒ как вы прилежны!
Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
‒ Вы думаете, что я только смеяться умею, ‒ промолвила она и хотела удалиться...
Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
‒ Однако я ваш выбор похвалить не могу, ‒ заметил я.
‒ Что же читать! ‒ воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибавила: ‒ Так лучше пойду дурачиться, ‒ и побежала в сад.<…>
Я засмеялся.
‒ Ваш брат шутил; мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере теперь ни одна не нравится.
‒ А что вам нравится в женщинах? ‒ спросила Ася, закинув голову с невинным любопытством.
‒ Какой странный вопрос! ‒ воскликнул я.
Ася слегка смутилась.
‒ Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и боюсь говорить.
‒ Говорите, ради бога, не бойтесь, ‒ подхватил я, ‒ я так рад, что вы, наконец, перестаете дичиться.
Ася опустила глаза и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за ней такого смеха.<…>» («Ася»)
2) «Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя слишком велики для семнадцатилетней девушки. Особенно хорош был ее чистый и ровный лоб над тонкими, как бы надломленными посередине бровями. Она говорила мало, слушала и глядела внимательно, почти пристально, ‒ точно она себе во всем хотела дать отчет. Она часто оставалась неподвижной, опускала руки и задумывалась; на лице ее выражалась тогда внутренняя работа мыслей... Едва заметная улыбка появится вдруг на губах и скроется; большие темные глаза тихо подымутся... "Qu'avez-vous?" ‒ спросит ее m-lle Boncourt и начнет бранить ее, говоря, что молодой девице неприлично задумываться и принимать рассеянный вид. Но Наталья не была рассеянна: напротив, она училась прилежно, читала и работала охотно. Она чувствовала глубоко и сильно, но тайно; она и в детстве редко плакала, а теперь даже вздыхала редко и только бледнела слегка, когда что-нибудь ее огорчало. Мать ее считала добронравной, благоразумной девушкой, называла ее в шутку: mon honnete homme de fille {моя дочь ‒ честный малый (франц.).}, но не была слишком высокого мнения об ее умственных способностях. "Наташа у меня, к счастью, холодна, ‒ говаривала она, ‒ не в меня... тем лучше. Она будет счастлива". Дарья Михайловна ошибалась. Впрочем, редкая мать понимает дочь свою». («Рудин»)
______________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
6. Считаете ли вы необходимым анализировать на уроках в школе ситуации из художественных произведений, в которых раскрываются особенности риторического образа героини? Обоснуйте свой ответ.
____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Приложение 2
(фрагменты текстов для анализа)
Фрагмент № 1 (героиня Елена Стахова, роман И.С. Тургенева «Накануне»)
«<…> ‒ А Елены Николаевны бюст (о скульптуре), ‒ спросил Берсенев, ‒ подвигается?
‒ Нет, брат, не подвигается. От этого лица можно в отчаяние прийти. Посмотришь, линии чистые, строгие, прямые; кажется, нетрудно схватить сходство. Не тут-то было... Не дается, как клад в руки. Заметил ты, как она слушает? Ни одна черта не тронется, только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от него меняется вся фигура. Что тут прикажешь делать скульптору, да еще плохому? Удивительное существо... странное существо, ‒ прибавил он после короткого молчания.
‒ Да, она удивительная девушка, ‒ повторил за ним Берсенев.
‒ А ведь дочь Николая Артемьевича Стахова! Вот после этого и рассуждай о крови, о породе. И ведь забавно то, что она точно его дочь, похожа на него и на мать похожа, на Анну Васильевну. Я Анну Васильевну уважаю от всего сердца, она же моя благодетельница; но ведь она курица. Откуда же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь? Вот опять тебе задача, философ! <…>
Между тем Елена повела обоих приятелей в беседку из акаций, с деревянным столиком посередине и скамейками вокруг. Шубин оглянулся, подпрыгнул несколько раз и, промолвив шепотом: "Подождите!", сбегал к себе в комнату, принес кусок глины и начал лепить фигуру Зои, покачивая головой, бормоча и посмеиваясь.
‒ Опять старые шутки, ‒ произнесла Елена, взглянув на его работу, и обратилась к Берсеневу, с которым продолжала разговор, начатый за обедом. <…>
‒ Итак, вы желали бы быть профессором? ‒ спросила Елена Берсенева.
‒ Да, ‒ возразил тот, втискивая между колен свои красные руки. ‒ Это моя любимая мечта. Конечно, я очень хорошо знаю все, чего мне недостает для того, чтобы быть достойным такого высокого... Я хочу сказать, что я слишком мало подготовлен, но я надеюсь получить позволение съездить за границу; пробуду там три-четыре года, если нужно, и тогда...
Он остановился, потупился, потом быстро вскинул глаза и, неловко улыбаясь, поправил волосы. Когда Берсенев говорил с женщиной, речь его становилась еще медлительнее и он еще более пришепетывал.
‒ Вы хотите быть профессором истории? ‒ спросила Елена.
‒ Да, или философии, ‒ прибавил он, понизив голос, ‒ если это будет возможно. <…>
‒ И вы будете вполне довольны вашим положением? ‒ спросила Елена, подпершись локтем и глядя ему прямо в лицо.
‒ Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание? Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича... Одна мысль о подобной деятельности наполняет меня радостью и смущением, <…>. Покойный батюшка благословил меня на это дело... Я никогда не забуду его последних слов.
‒ Ваш батюшка скончался нынешнею зимой?
‒ Да, Елена Николаевна, в феврале.
‒ Говорят, ‒ продолжала Елена, ‒ он оставил замечательное сочинение в рукописи; правда ли это?
‒ Да, оставил. Это был чудесный человек. Вы бы полюбили его, Елена Николаевна.
‒ Я в этом уверена. А какое содержание этого сочинения?
‒ Содержание этого сочинения, Елена Николаевна, передать вам в немногих словах несколько трудно. Мой отец был человек очень ученый, шеллингианец, он употреблял выражения не всегда ясные...
‒ Андрей Петрович, ‒ перебила его Елена, ‒ извините мое невежество, что такое значит: шеллингианец?
Берсенев слегка улыбнулся.
‒ Шеллингианец ‒ это значит последователь Шеллинга, немецкого философа, а в чем состояло учение Шеллинга...
‒ Андрей Петрович! ‒ воскликнул вдруг Шубин, ‒ ради самого бога! Уж не хочешь ли ты прочесть Елене Николаевне лекцию о Шеллинге? Пощади!
‒ Вовсе не лекцию, ‒ пробормотал Берсенев и покраснел, ‒ я хотел...
‒ А почему ж бы и не лекцию, ‒ подхватила Елена. ‒ Нам с вами лекции очень нужны, Павел Яковлевич.
Шубин уставился на нее и вдруг захохотал.
‒ Чему же вы смеетесь? ‒ спросила она холодно и почти резко.
Шубин умолк.
‒ Ну полноте, не сердитесь, ‒ промолвил он спустя немного. ‒ Я виноват. Но в самом деле, что за охота, помилуйте, теперь, в такую погоду, под этими деревьями, толковать о философии? Давайте лучше говорить о соловьях, о розах, о молодых глазах и улыбках.
‒ Да; и о французских романах, о женских тряпках, ‒ продолжала Елена.
‒ Пожалуй, и о тряпках, ‒ возразил Шубин, ‒ если они красивы.
‒ Пожалуй. Но если нам не хочется говорить о тряпках? Вы величаете себя свободным художником, зачем же вы посягаете на свободу других? И позвольте вас спросить, при таком образе мыслей, зачем вы нападаете на Зою? С ней особенно удобно говорить о тряпках и о розах.
Шубин вдруг вспыхнул и приподнялся со скамейки.
‒ А, вот как? ‒ начал он нервным голосом. ‒ Я понимаю ваш намек; вы меня отсылаете к ней, Елена Николаевна. Другими словами, я здесь лишний?
‒ Я и не думала отсылать вас отсюда.
‒ Вы хотите сказать, ‒ продолжал запальчиво Шубин, ‒ что я не стою другого общества, что я ей под пару, что я так же пуст, и вздорен, и мелок, как эта сладковатая немочка? Не так ли-с?
Елена нахмурила брови.
‒ Вы не всегда так о ней отзывались, Павел Яковлевич, ‒ заметила она.
‒ А! упрек! упрек теперь! ‒ воскликнул Шубин. ‒ Ну да, я не скрываю, была минута, именно одна минута, когда эти свежие, пошлые щечки... Но если б я захотел отплатить вам упреком и напомнить вам... Прощайте-с, ‒прибавил он вдруг, ‒ я готов завраться. И, ударив рукой по слепленной в виде головы глине, он выбежал из беседки и ушел к себе в комнату.
‒ Дитя, ‒ проговорила Елена, поглядев ему вслед.
‒ Художник, ‒ промолвил с тихой улыбкой Берсенев. ‒ Все художники таковы. Надобно им прощать их капризы. Это их право.
‒ Да, ‒ возразила Елена, ‒ но Павел до сих пор еще ничем не упрочил за собой этого права. Что он сделал до сих пор? Дайте мне руку, и пойдемте по аллее. Он помешал нам. Мы говорили о сочинении вашего батюшки.
Берсенев взял руку Елены и пошел за ней по саду, но начатый разговор, слишком рано прерванный, не возобновился; Берсенев снова принялся излагать свои воззрения на профессорское звание, на будущую свою деятельность. Он тихо двигался рядом с Еленой, неловко выступал, неловко поддерживал ее руку, изредка толкал ее плечом и ни разу не взглянул на нее. <…> Елена слушала его внимательно и, обернувшись к нему вполовину, не отводила взора от его слегка побледневшего лица, от глаз его, дружелюбных и кротких, хотя избегавших встречи с ее глазами. Душа ее раскрывалась, и что-то нежное, справедливое, хорошее не то вливалось в ее сердце, не то вырастало в нем.<…>
Приятели сделали несколько шагов.
‒ Гм, ‒ промычал Шубин. ‒ Вот как ты выражаешься, а мне не до пустяков. Видишь ли, ‒ прибавил он, ‒ я должен тебе заметить, что я... что... Думай обо мне, что хочешь... я... ну да! я влюблен в Елену.
‒ Ты влюблен в Елену! ‒ повторил Берсенев и остановился.
‒ Да, ‒ с принужденною небрежностию продолжал Шубин. ‒ Это тебя удивляет? Скажу тебе более. До нынешнего вечера я мог надеяться, что и она со временем меня полюбит. Но сегодня я убедился, что мне надеяться нечего. Она полюбила другого.
‒ Другого? кого же?
‒ Кого? Тебя! ‒ воскликнул Шубин и ударил Берсенева по плечу.
‒ Меня!
‒ Тебя, ‒ повторил Шубин.
Берсенев отступил шаг назад и остался неподвижен. Шубин зорко посмотрел на него.
‒ И это тебя удивляет? Ты скромный юноша. Но она тебя любит. На этот счет ты можешь быть спокоен.
‒ Что за вздор ты мелешь! ‒ произнес наконец с досадой Берсенев.
‒ Нет, не вздор. <…> Я ее давно знаю, и хорошо ее знаю. Я не могу ошибиться. Ты пришелся ей по сердцу. Было время, я ей нравился; но, во-первых, я для нее слишком легкомысленный молодой человек, а ты существо серьезное, ты нравственно и физически опрятная личность, ты... постой, я не кончил, ты добросовестно-умеренный энтузиаст, истый представитель тех жрецов науки, которыми, ‒ нет, не которыми, ‒ коими столь справедливо гордится класс среднего русского дворянства! <…> Ты подвернулся: ты идеалист, ты веришь... во что бишь ты веришь?.. ты краснеешь, смущаешься, толкуешь о Шиллере, о Шеллинге (она же все отыскивает замечательных людей), вот ты и победил, а я, несчастный, стараюсь шутить... и... между тем...
Шубин вдруг заплакал, отошел в сторону, присел на землю и схватил себя за волосы. <…>
Между тем Елена вернулась в свою комнату, села перед раскрытым окном и оперлась головой на руки. Проводить каждый вечер около четверти часа у окна своей комнаты вошло у ней в привычку. Она беседовала сама с собою в это время, отдавала себе отчет в протекшем дне. Ей недавно минул двадцатый год. Росту она была высокого, лицо имела бледное и смуглое, большие серые глаза под круглыми бровями, окруженные крошечными веснушками, лоб и нос совершенно прямые, сжатый рот и довольно острый подбородок. Ее темно-русая коса спускалась низко на тонкую шею. Во всем ее существе, в выражении лица, внимательном и немного пугливом, в ясном, но изменчивом взоре, в улыбке, как будто напряженной, в голосе, тихом и неровном, было что-то нервическое, электрическое, что-то порывистое и торопливое, словом, что-то такое, что не могло всем нравиться, что даже отталкивало иных. Руки у ней были узкие, розовые, с длинными пальцами, ноги тоже узкие; она ходила быстро, почти стремительно, немного наклоняясь вперед. Она росла очень странно; сперва обожала отца, потом страстно привязалась к матери и охладела к обоим, особенно к отцу. В последнее время она обходилась с матерью, как с больною бабушкой; а отец, который гордился ею, пока она слыла за необыкновенного ребенка, стал ее бояться, когда она выросла, и говорил о ней, что она какая-то восторженная республиканка, бог знает в кого! Слабость возмущала ее, глупость сердила, ложь она не прощала "во веки веков"; требования ее ни перед чем не отступали, самые молитвы не раз мешались с укором. Стоило человеку потерять ее уважение, ‒ а суд произносила она скоро, часто слишком скоро, ‒ и уж он переставал существовать для нее. Все впечатления резко ложились в ее душу; нелегко давалась ей жизнь.
Гувернантка, которой Анна Васильевна поручила докончить воспитание своей дочери, <…> была из русских, дочь разорившегося взяточника, институтка, очень чувствительное, доброе и лживое существо. Гувернантка эта очень любила литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению, но чтение одно ее не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением. Все притесненные животные, худые дворовые собаки, осужденные на смерть котята, выпавшие из гнезда воробьи, даже насекомые и гады находили в Елене покровительство и защиту: она сама кормила их, не гнушалась ими. Мать не мешала ей; зато отец очень негодовал на свою дочь за ее, как он выражался, пошлое нежничанье и уверял, что от собак да кошек в доме ступить негде. "Леночка, ‒ кричал он ей, бывало, ‒ иди скорей, паук муху сосет, освобождай несчастную!" И Леночка, вся встревоженная, прибегала, освобождала муху, расклеивала ей лапки. "Ну, теперь дай себя покусать, коли ты такая добрая", ‒ иронически замечал отец; но она его не слушала. <…>
А годы шли да шли; быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены, в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге. <…> Родительская власть никогда не тяготела над Еленой, а с шестнадцатилетнего возраста она стала почти совсем независима; она зажила собственною своею жизнию, но жизнию одинокою. Ее душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял ее, никто ее не удерживал, а она рвалась и томилась. Она иногда сама себя не понимала, даже боялась самой себя. Все, что окружало ее, казалось ей не то бессмысленном, не то непонятным. "Как жить без любви? а любить некого!" ‒ думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений. Восемнадцати лет она чуть не умерла от злокачественной лихорадки; потрясенный до основания, весь ее организм, от природы здоровый и крепкий, долго не мог справиться: последние следы болезни исчезли наконец, но отец Елены Николаевны все еще не без озлобления толковал об ее нервах. Иногда ей приходило в голову, что она желает чего-то, чего никто не желает, о чем никто не мыслит в целой России. Потом она утихала, даже смеялась над собой, беспечно проводила день за днем, но внезапно что-то сильное, безымянное, с чем она совладеть не умела, так и закипало в ней, так и просилось вырваться наружу. Гроза проходила, опускались усталые, невзлетевшие крылья; но эти порывы не обходились ей даром. Как она ни старалась не выдать того, что в ней происходило, тоска взволнованной души сказывалась в самом ее наружном спокойствии, и родные ее часто были вправе пожимать плечами, удивляться и не понимать ее "странностей". <…>
Берсенев представил Инсарова. Елена попросила их сесть и сама села, а Зоя отправилась наверх: надо было предуведомить Анну Васильевну. Начался разговор, довольно незначительный, как все первые разговоры. <…>
Инсаров действительно произвел на Елену меньше впечатления, чем она сама ожидала, или, говоря точнее, он произвел на нее не то впечатление, которого ожидала она. Ей понравилась его прямота и непринужденность, и лицо его ей понравилось; но все существо Инсарова, спокойно твердое и обыденно простое, как-то не ладилось с тем образом, который составился у нее в голове от рассказов Берсенева. Елена, сама того не подозревая, ожидала чего-то более "фатального". "Но, ‒ думала она, ‒ он сегодня говорил очень мало, я сама виновата; я не расспрашивала его; подождем до другого раза... а глаза у него выразительные, честные глаза!" Она чувствовала, что ей не преклониться перед ним хотелось, а подать ему дружески руку, и она недоумевала: не такими воображала она себе людей, подобных Инсарову, "героев". Это последнее слово напомнило ей Шубина, и она, уже лежа в постели, вспыхнула и рассердилась. <…>
‒ Как вам понравились ваши новые знакомые? ‒ спросил на возвратном пути Берсенев у Инсарова.
‒ Они мне очень понравились, ‒ отвечал Инсаров, ‒ особенно дочь. Славная, должно быть, девушка. Она волнуется, но в ней это хорошее волнение.
‒ Надо будет к ним ходить почаще, ‒ заметил Берсенев. <…>
Елена ни разу не поговорила с Инсаровым так, как бы она хотела; в его отсутствие она готовилась расспросить его о многом, но когда он приходил, ей становилось совестно своих приготовлений. Самое спокойствие Инсарова ее смущало: ей казалось, что она не имеет права заставить его высказываться, и она решалась ждать; со всем тем она чувствовала, что с каждым его посещением, как бы незначительны ни были обмененные между ними слова, он привлекал ее более и более; но ей не пришлось остаться с ним наедине, а чтобы сблизиться с человеком ‒ нужно хоть однажды побеседовать с ним с глазу на глаз. Она много говорила о нем с Берсеневым. Берсенев понимал, что воображение Елены поражено Инсаровым, и радовался, что его приятель не провалился, как утверждал Шубин; он с жаром, до малейших подробностей, рассказывал ей все, что знал о нем, <…> и лишь изредка, когда бледные щеки Елены слегка краснели, а глаза светлели и расширялись, та нехорошая, уже им испытанная, грусть щемила его сердце. <…>
На следующий день, часу во втором, Елена стояла в саду перед небольшою закуткой, где у ней воспитывались два дворовые щенка. <…> Она заглянула в закутку, убедилась, что щенки живы и здоровы и что солому им постлали свежую, обернулась и чуть не вскрикнула: прямо к ней, по аллее, шел Инсаров, один.
‒ Здравствуйте, ‒ промолвил он, приближаясь к ней и снимая картуз. Она заметила, что он точно сильно загорел в последние три дня. ‒ Я хотел прийти сюда с Андреем Петровичем, да он что-то замешкался; вот я и отправился без него. В доме у вас никого нет: все спят или гуляют, я и пришел сюда.
‒ Вы как будто извиняетесь, ‒ отвечала Елена. ‒ Это совсем не нужно. Мы все очень рады вас видеть... Сядемте тут на скамейке, в тени.
Она села. Инсаров поместился возле нее.
‒ Вас, кажется, дома не было это время? ‒ начала она.
‒ Да, ‒ отвечал он, ‒ я уходил... Вам Андрей Петрович сказывал?
Инсаров глянул на нее, улыбнулся и начал играть картузом. Улыбаясь, он быстро моргал глазами и выдвигал вперед губы, что придавало ему очень добродушный вид.
‒ Андрей Петрович, вероятно, вам также сказал, что я ушел с какими-то... безобразными людьми, ‒ проговорил он, продолжая улыбаться.
Елена немного смутилась, но тотчас почувствовала, что Инсарову надо всегда говорить правду.
‒ Да, ‒ сказала она решительно.
‒ Что же вы подумали обо мне? ‒ спросил он ее вдруг.
Елена подняла на него глаза.
‒ Я подумала, ‒ промолвила она... ‒ я подумала, что вы всегда знаете, что делаете, и что вы ничего дурного не в состоянии сделать.
‒ Ну, и спасибо вам за это. Вот видите ли, Елена Николаевна, ‒ начал он, как-то доверчиво подсаживаясь к ней, ‒ наших здесь небольшая семейка; есть между нами люди малообразованные; но все крепко преданы общему делу. <…>
‒ Вы дорожите моим мнением, ‒ проговорила Елена вполголоса, ‒ почему?
Инсаров опять улыбнулся.
‒ Потому что вы хорошая барышня, не аристократка... вот и все.
Настало небольшое молчание.
‒ Дмитрий Никанорович, ‒ сказала Елена, ‒ знаете ли вы, что вы в первый раз со мной так откровенны?
‒ Как так? Мне кажется, я всегда говорил вам все, что думал.
‒ Нет, это в первый раз, и я очень этому рада, и я тоже хочу быть откровенною с вами. Можно?
Инсаров засмеялся и сказал:
‒ Можно.
‒ Предваряю вас, что я очень любопытна.
‒ Ничего, говорите. <…>
Елена посмотрела на него сбоку.
‒ Вы очень любите свою родину? ‒ произнесла она робко.
‒ Это еще неизвестно, ‒ отвечал он. ‒ Вот когда кто-нибудь из нас умрет за нее, тогда можно будет сказать, что он ее любил.
‒ Так что, если бы вас лишили возможности возвратиться в Болгарию, ‒ продолжала Елена, ‒ вам было бы очень тяжело в России?
Инсаров потупился.
‒ Мне кажется, я бы этого не вынес, ‒ проговорил он. <…>
Когда он ушел, она долго смотрела ему вслед. Он в этот день стал для нее другим человеком. Не таким она провожала его, каким встретила его за два часа тому назад.
С того дня он стал ходить все чаще и чаще, а Берсенев все реже. Между обоими приятелями завелось что-то странное, что они оба хорошо чувствовали, но назвать не могли, а разъяснить боялись. Так прошел месяц. <…>
Елена вскоре после знакомства с Инсаровым начала (в пятый или шестой раз) дневник. Вот отрывки из этого дневника:
… Июня. Андрей Петрович мне приносит книги, но я их читать не могу. Сознаться ему в этом ‒ совестно; отдать книги, солгать, сказать, что читала, ‒ не хочется. Мне кажется, это его огорчит. Он все за мной замечает. Он, кажется, очень ко мне привязан. Очень хороший человек Андрей Петрович.<…>
...Я все еще робею с господином Инсаровым. Не знаю отчего; я, кажется, не молоденькая, а он такой простой и добрый. Иногда у него очень серьезное лицо. Ему, должно быть, не до нас. Я это чувствую, и мне как будто совестно отнимать у него время. Андрей Петрович ‒ другое дело. Я с ним готова болтать хоть целый день. Но и он мне все говорит об Инсарове. И какие страшные подробности! <…> О, если б я могла овладеть собою! Не понимаю, отчего я так часто думаю о господине Инсарове. Когда он приходит и сидит и слушает внимательно, а сам не старается, не хлопочет, я гляжу на него, и мне приятно ‒ но только; а когда он уйдет, я все припоминаю его слова и досадую на себя и даже волнуюсь... сама не знаю отчего. (Он плохо говорит по-французски, и не стыдится ‒ это мне нравится.) <…>
...Инсаров, господин Инсаров, ‒ я, право, не знаю, как писать, ‒ продолжает занимать меня. Мне хочется знать, что у него там в душе? Он, кажется, так открыт, так доступен, а мне ничего не видно. Иногда он глядит на меня какими-то испытующими глазами... или это одна моя фантазия? <…>
...Я не спала ночь, голова болит. К чему писать? Он сегодня ушел так скоро, а мне хотелось поговорить с ним... Он как будто избегает меня. Да, он меня избегает.
...Слово найдено, свет озарил меня! Боже! сжалься надо мною... Я влюблена!<…>
В тот самый день, когда Елена вписывала это последнее, роковое слово в свой дневник, Инсаров сидел у Берсенева в комнате, а Берсенев стоял перед ним, с выражением недоумения на лице. Инсаров только что объявил ему о своем намерении на другой же день переехать в Москву.
‒ Помилуйте! ‒ воскликнул Берсенев, ‒ теперь наступает самое красное время. Что вы будете делать в Москве? Что за внезапное решение! <…> Да как же это можно...
‒ Андрей Петрович, ‒ проговорил Инсаров, ‒ будьте так добры, не настаивайте, прошу вас. Мне самому тяжело расстаться с вами, да делать нечего. <…>
Берсенев прошелся по комнате, взял шляпу и отправился к Стаховым.
‒ Вы имеете сообщить мне что-то, ‒ сказала ему Елена, как только они остались вдвоем.
‒ Да; почему вы догадались?
‒ Это все равно. Говорите, что такое?
Берсенев передал ей решение Инсарова.
Елена побледнела.
‒ Что это значит? ‒ произнесла она с трудом.
‒ Вы знаете, ‒ промолвил Берсенев, ‒ что Дмитрий Никанорович не любит отдавать отчета в своих поступках. Но я думаю... Сядемте, Елена Николаевна, вы как будто не совсем здоровы... Я, кажется, могу догадаться, какая, собственно, причина этого внезапного отъезда.
‒ Какая, какая причина? ‒ повторила Елена, крепко стискивая, и сама того не замечая, руку Берсенева в своей похолодевшей руке.
‒ Я думаю, ‒ поспешно подхватил Берсенев, ‒ что Инсаров полюбил теперь одну русскую девушку и, по обещанию своему, решается бежать.
Елена еще крепче стиснула его руку и еще ниже наклонила голову, как бы желая спрятать от чужого взора румянец стыда, обливший внезапным пламенем все лицо ее и шею.
‒ Андрей Петрович, вы добры, как ангел, ‒ проговорила она, ‒ но ведь он придет проститься?
‒ Да, я полагаю, наверное он придет, потому что не захочет уехать...
‒ Скажите ему, скажите...
Но тут бедная девушка не выдержала: слезы хлынули у ней из глаз, и она выбежала из комнаты.<…>
«Так вот как она его любит, ‒ думал Берсенев, медленно возвращаясь домой. ‒ Я этого не ожидал; я не ожидал, что это уже так сильно. Я добр, говорит она, ‒ продолжал он свои размышления... ‒ Кто скажет, в силу каких чувств и побуждений я сообщил все это Елене? Но не по доброте, не по доброте. Все проклятое желание убедиться, действительно ли кинжал сидит в ране? Я должен быть доволен ‒ они любят друг друга, и я им помог...» <…>
Как только она услышала походку Инсарова; но сердце у ней замерло при мысли, что он может проститься, не поговоривши с ней наедине. Он же казался смущенным и избегал ее взгляда. "Неужели он сейчас будет прощаться?" ‒ думала Елена. Действительно, Инсаров обратился было к Анне Васильевне; Елена поспешно встала и отозвала его в сторону, к окну.
‒ Послушайте, ‒ торопливо проговорила Елена, ‒ я знаю, зачем вы пришли; Андрей Петрович сообщил мне ваше намерение, но я прошу вас, я вас умоляю не прощаться с нами сегодня, а прийти завтра сюда пораньше, часов в одиннадцать. Мне нужно сказать вам два слова.
Инсаров молча наклонил голову.
‒ Я вас не буду удерживать... Вы мне обещаете?
Инсаров опять поклонился, но ничего не сказал.
‒ Леночка, поди сюда, ‒ промолвила Анна Васильевна, ‒ посмотри, какой у матушки чудесный ридикюль. <…>
Инсаров остался не более четверти часа у Стаховых. Елена наблюдала за ним украдкой. Он переминался на месте, по-прежнему не знал, куда девать глаза, и ушел как-то странно, внезапно; точно исчез.
Медлительно прошел этот день для Елены; еще медлительнее протянулась долгая, долгая ночь. Елена то сидела на кровати, обняв колени руками и положив на них голову, то подходила к окну, прикладывалась горячим лбом к холодному стеклу и думала, думала, до изнурения думала все одни и те же думы. Сердце у ней не то окаменело, не то исчезло из груди; она его не чувствовала, но в голове тяжко бились жилы, и волосы ее жгли, и губы сохли. "Он придет... он не простился с мамашей... он не обманет... Неужели Андрей Петрович правду сказал? Быть не может... Он словами не обещал прийти... Неужели я навсегда с ним рассталась?" Вот какие мысли не покидали ее... именно не покидали: они не приходили, не возвращались ‒ они беспрестанно колыхались в ней, как туман. "Он меня любит!" ‒ вспыхивало вдруг во всем ее существе, и она пристально глядела в темноту; никому не видимая, тайная улыбка раскрывала ее губы... но она тотчас встряхивала головой, заносила к затылку сложенные пальцы рук, и снова, как туман, колыхались в ней прежние думы. Перед утром она разделась и легла в постель, но заснуть не могла. Первые огнистые лучи солнца ударили в ее комнату... "О, если он меня любит!" ‒ воскликнула она вдруг и, не стыдясь озарившего ее света, раскрыла свои объятия...
<…> Наконец пробило одиннадцать часов. Она стала ждать, ждать, ждать и прислушиваться. Она уже ничего не могла делать; она перестала даже думать. Сердце в ней ожило и стало биться громче, все громче, и странное дело! время как будто помчалось быстрее. Прошло четверть часа, прошло полчаса, прошло еще несколько минут, по мнению Елены, и вдруг она вздрогнула: часы пробили не двенадцать, они пробили час. "Он не придет, он уедет, не простясь..." Эта мысль, вместе с кровью, так и бросилась ей в голову. Она почувствовала, что дыхание ей захватывает, что она готова зарыдать... Она побежала в свою комнату и упала, лицом на сложенные руки, на постель.
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы. Она вдруг приподнялась и села; что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели, брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.<…>
Елена шла, потупив голову и неподвижно устремив глаза вперед. Она ничего не боялась, она ничего не соображала; она хотела еще раз увидаться с Инсаровым. Она шла, не замечая, что солнце давно скрылось, заслоненное тяжелыми черными тучами, что ветер порывисто шумел в деревьях и клубил ее платье, что пыль внезапно поднималась и неслась столбом по дороге...
<…> Вдруг в десяти шагах от часовни она увидела Инсарова. Закутанный плащом, он шел по той же самой дороге, по которой пришла Елена; казалось, он спешил домой. Она оперлась рукой о ветхое перильце крылечка, хотела позвать его, но голос изменил ей... Инсаров уже проходил мимо, не поднимая головы...
‒ Дмитрий Никанорович! ‒ проговорила она наконец.
Инсаров внезапно остановился, оглянулся... В первую минуту он не узнал Елены, но тотчас же подошел к ней.
‒ Вы! вы здесь! ‒ воскликнул он.
Она отступила молча в часовню. Инсаров последовал за Еленой.
‒ Вы здесь? ‒ повторил он.
Она продолжала молчать и только глядела на него каким-то долгим, мягким взглядом. Он опустил глаза.
‒ Вы шли от нас? ‒ спросила она его.
‒ Нет... не от вас.
‒ Нет? ‒ повторила Елена и постаралась улыбнуться. ‒ Так-то вы держите ваши обещания? Я вас ждала с утра.
‒ Я вчера, вспомните, Елена Николаевна, ничего не обещал.
Елена опять едва улыбнулась и провела рукой по лицу. И лицо и рука были очень бледны.
‒ Вы, стало быть, хотели уехать, не простившись с нами?
‒ Да, ‒ сурово и глухо промолвил Инсаров.
‒ Как? После нашего знакомства, после этих разговоров, после всего... Стало быть, если б я вас здесь не встретила случайно (голос Елены зазвенел, и она умолкла на мгновение)... так бы вы и уехали, и руки бы мне не пожали в последний раз, и вам бы не было жаль?
Инсаров отвернулся.
‒ Елена Николаевна, пожалуйста, не говорите так. Мне и без того невесело. Поверьте, мое решение мне стоило больших усилий. Если б вы знали...
‒ Я не хочу знать, ‒ с испугом перебила его Елена, ‒ зачем вы едете... Видно, так нужно. Видно, нам должно расстаться. Вы без причины не захотели бы огорчить ваших друзей. Но разве так расстаются друзья? Ведь мы друзья с вами, не правда ли?
‒ Нет, ‒ сказал Инсаров.
‒ Как?.. ‒ промолвила Елена. Щеки ее покрылись легким румянцем.
‒ Я именно оттого и уезжаю, что мы не друзья. Не заставляйте меня сказать то, что я не хочу сказать, что я не скажу.
‒ Вы прежде были со мной откровенны, ‒ с легким упреком произнесла Елена. ‒ Помните?
‒ Тогда я мог быть откровенным, тогда мне скрывать было нечего; а теперь...
‒ А теперь? ‒ спросила Елена.
‒ А теперь... А теперь я должен удалиться. Прощайте.
Если бы в это мгновение Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее все больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел на пол.
‒ Ну, прощайте, Дмитрий Никанорович, ‒ начала она. ‒ Но по крайней мере, так как мы уже встретились, дайте мне теперь вашу руку.
Инсаров протянул было руку.
‒ Нет, и этого я не могу, ‒ промолвил он и отвернулся снова.
‒ Не можете?
‒ Не могу. Прощайте.
И он направился к выходу часовни.
‒ Погодите еще немножко, ‒ сказала Елена. ‒ Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас, ‒ прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле. ‒ Я могу вам сказать... хотите?.. отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла?
Инсаров с изумлением посмотрел на Елену.
‒ Я шла к вам.
‒ Ко мне?
Елена закрыла лицо.
‒ Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю, ‒ прошептала она, ‒ вот... я сказала.
‒ Елена! ‒ вскрикнул Инсаров.
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь.
Он крепко обнял ее и молчал. Ему не нужно было говорить ей, что он ее любит. Из одного его восклицания, из этого мгновенного преобразования всего человека, из того, как поднималась и опускалась эта грудь, к которой она так доверчиво прильнула, как прикасались концы его пальцев к ее волосам, Елена могла понять, что она любима. Он молчал, и ей не нужно было слов. "Он тут, он любит... чего ж еще?" <…> Она ничего не желала, потому что она обладала всем. "О мой брат, мой друг, мой милый!.." ‒ шептали ее губы, и она сама не знала, чье это сердце, его ли, ее ли, так сладостно билось и таяло в ее груди.
А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство умиления, чувство благодарности неизъяснимой разбило в прах его твердую душу, и никогда еще не изведанные слезы навернулись на его глаза...
А она не плакала; она твердила только: "О мой друг! о мой брат!" <…>
‒ Так ты пойдешь за мною всюду? ‒ говорил он ей четверть часа спустя, по-прежнему окружая и поддерживая ее своими объятиями.
‒ Всюду, на край земли. Где ты будешь, там я буду.
‒ И ты себя не обманываешь, ты знаешь, что родители твои никогда не согласятся на наш брак? ‒ Я себя не обманываю; я это знаю.
‒ Ты знаешь, что я беден, почти нищий?
‒ Знаю.
‒ Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать все твои связи с отечеством, с родными?
‒ Знаю, знаю.
‒ Ты знаешь также, что я посвятил себя делу трудному, неблагодарному, что мне... что нам придется подвергаться не одним опасностям, но и лишениям, унижению, быть может?
‒ Знаю, все знаю... Я тебя люблю.
‒ Что ты должна будешь отстать от всех твоих привычек, что там, одна, между чужими, ты, может быть, принуждена будешь работать...
Она положила ему руку на губы.
‒ Я люблю тебя, мой милый.
Он начал горячо целовать ее узкую розовую руку. Елена не отнимала ее от его губ и с какою-то детскою радостью, с смеющимся любопытством глядела, как он покрывал поцелуями то самую руку ее, то пальцы...
Вдруг она покраснела и спрятала свое лицо на его груди.
Он ласково приподнял ее голову и пристально посмотрел ей в глаза.
‒ Так здравствуй же, ‒ сказал он ей, ‒ моя жена перед людьми и перед богом! <…>»
Фрагмент № 2 (героиня Анна Одинцова, роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»)
«<…> Вдруг лицо Ситникова изменилось и, обернувшись к Аркадию, он, как бы с смущением, проговорил: "Одинцова приехала".
Аркадий оглянулся и увидал женщину высокого роста, в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица.
Базаров также обратил внимание на Одинцову.
‒ Это что за фигура? ‒ проговорил он. ‒ На остальных баб не похожа.
Дождавшись конца кадрили, Ситников подвел Аркадия к Одинцовой; но едва ли он был коротко с ней знаком: и сам он запутался в речах своих, и она глядела на него с некоторым изумлением. Однако лицо ее приняло радушное выражение, когда она услышала фамилию Аркадия. Она спросила его, не сын ли он Николая Петровича?
‒ Точно так.
‒ Я видела вашего батюшку два раза и много слышала о нем, ‒ продолжала она, ‒ я очень рада с вами познакомиться.
В это мгновение подлетел к ней какой-то адъютант и пригласил ее на кадриль. Она согласилась.
‒ Вы разве танцуете? ‒ почтительно спросил Аркадий.
‒ Танцую. А вы почему думаете, что я не танцую? Или я вам кажусь слишком стара?
‒ Помилуйте, как можно... Но в таком случае позвольте мне пригласить вас на мазурку.
Одинцова снисходительно усмехнулась.
‒ Извольте, ‒ сказал она и посмотрела на Аркадия не то чтобы свысока, а так, как замужние сестры смотрят на очень молоденьких братьев.
Одинцова была немного старше Аркадия, ей пошел двадцать девятый год, но в ее присутствии он чувствовал себя школьником, студентиком, точно разница лет между ними была гораздо значительнее. Матвей Ильич приблизился к ней с величественным видом и подобострастными речами. Аркадий отошел в сторону, но продолжал наблюдать за нею: он не спускал с нее глаз и во время кадрили. Она так же непринужденно разговаривала с своим танцором, как и с сановником, тихо поводила головой и глазами, и раза два тихо засмеялась. Нос у ней был немного толст, как почти у всех русских, и цвет кожи не был совершенно чист; со всем тем Аркадий решил, что он еще никогда не встречал такой прелестной женщины. Звук ее голоса не выходил у него из ушей; самые складки ее платья, казалось, ложились у ней иначе, чем у других, стройнее и шире, и движения ее были особенно плавны и естественны в одно и то же время.
Аркадий ощущал на сердце некоторую робость, когда, при первых звуках мазурки, он усаживался возле своей дамы и, готовясь вступить в разговор, только проводил рукой по волосам и не находил ни единого слова. Но он робел и волновался недолго; спокойствие Одинцовой сообщилось и ему: четверти часа не прошло, как уж он свободно рассказывал о своем отце, дяде, о жизни в Петербурге и в деревне. Одинцова слушала его с вежливым участием, слегка раскрывая и закрывая веер; болтовня его прерывалась, когда ее выбирали кавалеры; Ситников, между прочим, пригласил ее два раза. Она возвращалась, садилась снова, брала веер, и даже грудь ее не дышала быстрее, а Аркадий опять принимался болтать, весь проникнутый счастием находиться в ее близости, говорить с ней, глядя в ее глаза, в ее прекрасный лоб, во все ее милое, важное и умное лицо. Сама она говорила мало, но знание жизни сказывалось в ее словах; по иным ее замечаниям Аркадий заключил, что эта молодая женщина уже успела перечувствовать и передумать многое.
‒ С кем вы это стояли, ‒ спросила она его, ‒ когда господин Ситников подвел вас ко мне?
‒ А вы его заметили? ‒ спросил, в свою очередь, Аркадий. ‒ Не правда ли, какое у него славное лицо? Это некто Базаров, мой приятель.
Аркадий принялся говорить о «своем приятеле».
Он говорил о нем так подробно и с таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало быть ей благодарным... но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
Музыка умолкла.
‒ Merci, ‒ промолвила Одинцова, вставая. ‒ Вы обещали мне посетить меня, привезите же с собой и вашего приятеля. Мне будет очень любопытно видеть человека, который имеет смелость ни во что не верить.
Губернатор подошел к Одинцовой, объявил, что ужин готов, и с озабоченным лицом подал ей руку. Уходя, она обернулась, чтобы в последний раз улыбнуться и кивнуть Аркадию. Он низко поклонился, посмотрел ей вслед (как строен показался ему ее стан, облитый сероватым блеском черного шелка!) и, подумав: "В это мгновенье она уже забыла о моем существовании", ‒ почувствовал на душе какое-то изящное смирение...
‒ Ну что? ‒ спросил Базаров Аркадия, как только тот вернулся к нему в уголок, ‒ получил удовольствие? Мне сейчас сказывал один барин, что эта госпожа ‒ ой-ой-ой; да барин-то, кажется, дурак. Ну, а по-твоему, что она, точно ‒ ой-ой-ой?
‒ Я этого определенья не совсем понимаю, ‒ отвечал Аркадий.
‒ Вот еще! Какой невинный!
‒ В таком случае я не понимаю твоего барина. Одинцова очень мила ‒ бесспорно, но она так холодно и строго себя держит, что...
‒ В тихом омуте... ты знаешь! ‒ подхватил Базаров. ‒ Ты говоришь, она холодна. В этом-то самый вкус и есть. Ведь ты любишь мороженое?
‒ Может быть, ‒ пробормотал Аркадий, ‒ я об этом судить не могу. Она желает с тобой познакомиться и просила меня, чтоб я привез тебя к ней.
‒ Воображаю, как ты меня расписывал! Впрочем, ты поступил хорошо. Вези меня. Кто бы она ни была ‒ просто ли губернская львица, или "эманципе" вроде Кукшиной, только у ней такие плечи, каких я не видывал давно.
Аркадия покоробило от цинизма Базарова, но ‒ как это часто случается ‒ он упрекнул своего приятеля не за то именно, что ему в нем не понравилось...
‒ Отчего ты не хочешь допустить свободы мысли в женщинах? ‒ проговорил он вполголоса.
‒ Оттого, братец, что, по моим замечаниям, свободно мыслят между женщинами только уроды.
Разговор на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина. Кукшина нервически злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие было глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни другой не обратил на нее внимания. Она оставалась позже всех на бале и в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.<…>
‒ Посмотрим, к какому разряду млекопитающих принадлежит сия особа, ‒ говорил на следующий день Аркадию Базаров, поднимаясь вместе с ним по лестнице гостиницы, в которой остановилась Одинцова. ‒ Чувствует мой нос, что тут что-то не ладно.
‒ Я тебе удивляюсь! ‒ воскликнул Аркадий. ‒ Как? Ты, ты, Базаров, придерживаешься той узкой морали, которую...
‒ Экой ты чудак! ‒ небрежно перебил Базаров. ‒ <…> Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика ‒ дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
<…> Скоро появилась сама Одинцова в простом утреннем платье. Она казалась еще моложе при свете весеннего солнца. Аркадий представил ей Базарова и с тайным удивлением заметил, что он как будто сконфузился, между тем как Одинцова оставалась совершенно спокойною, по-вчерашнему. Базаров сам почувствовал, что сконфузился, и ему стало досадно. "Вот тебе раз! бабы испугался!" ‒ подумал он, и, развалясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова не спускала с него своих ясных глаз.
Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея Николаевича Локтева,<…> который умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям. Положение Анны после смерти отца было очень тяжело. Блестящее воспитание, полученное ею в Петербурге, не подготовило ее к перенесению забот по хозяйству и по дому, ‒ к глухому деревенскому житью. Она не знала никого решительно в целом околотке, и посоветоваться ей было не с кем. <…> Однако, она не потеряла головы и немедленно выписала к себе сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х...ю, злую и чванную старуху, которая, поселившись у племянницы в доме, забрала себе все лучшие комнаты, ворчала и брюзжала с утра до вечера <…>. Анна терпеливо выносила все причуды тетки, исподволь занималась воспитанием сестры и, казалось, уже примирилась с мыслию увянуть в глуши... Но судьба сулила ей другое. Ее случайно увидел некто Одинцов, очень богатый человек лет сорока шести, чудак, ипохондрик, пухлый, тяжелый и кислый, впрочем, не глупый и не злой; влюбился в нее и предложил ей руку. Она согласилась быть его женой, ‒ а он пожил с ней лет шесть и, умирая, упрочил за ней все свое состояние. Анна Сергеевна около года после его смерти не выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но побывала только в Германии; соскучилась и вернулась на жительство в свое любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от города ***. <…> В город Анна Сергеевна являлась очень редко, большею частью по делам, и то ненадолго. Ее не любили в губернии, ужасно кричали по поводу ее брака с Одинцовым, рассказывали про нее всевозможные небылицы, уверяли, что она помогала отцу в его шулерских проделках, что и за границу она ездила недаром, а из необходимости скрыть несчастные последствия... "Вы понимаете чего?" ‒ договаривали негодующие рассказчики. <…> Все эти толки доходили до нее, но она пропускала их мимо ушей: характер у нее был свободный и довольно решительный.
Одинцова сидела, прислонясь к спинке кресел, и, положив руку на руку, слушала Базарова. Он говорил, против обыкновения, довольно много и явно старался занять свою собеседницу, что опять удивило Аркадия. Он не мог решить, достигал ли Базаров своей цели. По лицу Анны Сергеевны трудно было догадаться, какие она испытывала впечатления: оно сохраняло одно и то же выражение, приветливое, тонкое; ее прекрасные глаза светились вниманием, но вниманием безмятежным. Ломание Базарова в первые минуты посещения неприятно подействовало на нее, как дурной запах или резкий звук; но она тотчас же поняла, что он чувствовал смущение, и это ей даже польстило. Одно пошлое ее отталкивало, а в пошлости никто бы не упрекнул Базарова. Аркадию пришлось в тот день не переставать удивляться. Он ожидал, что Базаров заговорит с Одинцовой, как с женщиной умною, о своих убеждениях и воззрениях: она же сама изъявила желание послушать человека, "который имеет смелость ничему не верить", но вместо того Базаров толковал о медицине, о гомеопатии, о ботанике. Оказалось, что Одинцова не теряла времени в уединении: она прочла несколько хороших книг и выражалась правильным русским языком. Она навела речь на музыку, но, заметив, что Базаров не признает искусства, потихоньку возвратилась к ботанике, хотя Аркадий и пустился было толковать о значении народных мелодий. Одинцова продолжала обращаться с ним, как с младшим братом: казалось, она ценила в нем доброту и простодушие молодости ‒ и только. Часа три с лишком длилась беседа, неторопливая, разнообразная и живая.
Приятели наконец поднялись и стали прощаться. Анна Сергеевна ласково поглядела на них, протянула обоим свою красивую белую руку и, подумав немного, с нерешительною, но хорошею улыбкой проговорила:
‒ Если вы, господа, не боитесь скуки, приезжайте ко мне в Никольское.
‒ Помилуйте, Анна Сергеевна, ‒ воскликнул Аркадий, ‒ я за особенное счастье почту...
‒ А вы, мсье Базаров?
Базаров только поклонился ‒ и Аркадию в последний раз пришлось удивиться: он заметил, что приятель его покраснел.
‒ Ну? ‒ говорил он ему на улице, ‒ ты все того же мнения, что она ‒ ой-ой-ой?
‒ А кто ее знает! Вишь, как она себя заморозила! ‒ возразил Базаров и, помолчав немного, прибавил: ‒ Герцогиня, владетельная особа. Ей бы только шлейф сзади носить да корону на голове.
‒ Наши герцогини так по-русски не говорят, ‒ заметил Аркадий.
‒ В переделе была, братец ты мой, нашего хлеба покушала.
‒ А все-таки она прелесть, ‒ промолвил Аркадий.
‒ Этакое богатое тело! ‒ продолжал Базаров, ‒ хоть сейчас в анатомический театр.
‒ Перестань, ради Бога, Евгений! Это ни на что не похоже.
‒ Ну, не сердись, неженка. Сказано ‒ первый сорт. Надо будет поехать к ней. <…>
Приятелей наших встретили в передней два рослых лакея в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице в особую комнату <…>.
‒ Анна Сергеевна просят вас пожаловать к ним через полчаса, ‒ доложил дворецкий. <…>
Полчаса спустя Базаров с Аркадием сошли в гостиную. <…> Но в это мгновенье вошла хозяйка. На ней было легкое барежевое платье; гладко зачесанные за уши волосы придавали девическое выражение ее чистому и свежему лицу.
‒ Благодарствуйте, что сдержали слово, ‒ начала она, ‒ погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсье Базаров, это все равно; но вы, мсье Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме сестры, у меня живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
Одинцова произнесла весь этот маленький спич с особенною отчетливостью, словно она наизусть его выучила; потом она обратилась к Аркадию. Оказалось, что мать ее знавала Аркадиеву мать и была даже поверенною ее любви к Николаю Петровичу. Аркадий с жаром заговорил о покойнице; а Базаров между тем принялся рассматривать альбомы. "Какой я смирненький стал", ‒ думал он про себя. <…>
Одинцова обратилась к Базарову.
‒ Вы из приличия рассматриваете картинки, Евгений Васильич, ‒ начала она. ‒ Вас это не занимает. Подвиньтесь-ка лучше к нам, и давайте поспоримте о чем-нибудь.
Базаров приблизился.
‒ О чем прикажете-с? ‒ промолвил он.
‒ О чем хотите. Предупреждаю вас, что я ужасная спорщица.
‒ Вы?
‒ Я. Вас это как будто удивляет. Почему?
‒ Потому что, сколько я могу судить, у вас нрав спокойный и холодный, а для спора нужно увлечение.
‒ Как это вы успели меня узнать так скоро? Я, во-первых, нетерпелива и настойчива, спросите лучше Катю; а во-вторых, я очень легко увлекаюсь.
<…> После чаю Анна Сергеевна предложила пойти гулять; но стал накрапывать дождик, и все общество, за исключением княжны, вернулось в гостиную. Приехал сосед, любитель карточной игры, по имени Порфирий Платоныч, толстенький седенький человек с коротенькими, точно выточенными ножками, очень вежливый и смешливый. Анна Сергеевна, которая разговаривала все больше с Базаровым, спросила его ‒ не хочет ли он сразиться с ними по-старомодному в преферанс. Базаров согласился, говоря, что ему надобно заранее приготовиться к предстоящей ему должности уездного лекаря.<…>
‒ Что за чудесная женщина Анна Сергеевна, ‒ воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим другом в отведенной им комнате.
‒ Да, ‒ отвечал Базаров, ‒ баба с мозгом. Ну, и видала же она виды.
‒ В каком смысле ты это говоришь, Евгений Васильич?
‒ В хорошем смысле, в хорошем, батюшка вы мой, Аркадий Николаич! Я уверен, что она и своим имением отлично распоряжается. Но чудо ‒ не она, а ее сестра.
‒ Как? эта смугленькая?
‒ Да, эта смугленькая. Это вот свежо, и нетронуто, и пугливо, и молчаливо, и все что хочешь. Вот кем можно заняться. Из этой еще что вздумаешь, то и сделаешь; а та ‒ тертый калач.
Аркадий ничего не отвечал Базарову, и каждый из них лег спать с особенными мыслями в голове.
И Анна Сергеевна в тот вечер думала о своих гостях. Базаров ей понравился ‒ отсутствием кокетства и самою резкостью суждений. Она видела в нем что-то новое, с чем ей не случалось встретиться, а она была любопытна.
Анна Сергеевна была довольно странное существо. Не имея никаких предрассудков, не имея даже никаких сильных верований, она ни перед чем не отступала и никуда не шла. Она многое ясно видела, многое ее занимало, и ничто не удовлетворяло ее вполне; да она едва ли и желала полного удовлетворения. Ее ум был пытлив и равнодушен в одно и то же время: ее сомнения не утихали никогда до забывчивости и никогда не дорастали до тревоги. Не будь она богата и независима, она, быть может, бросилась бы в битву, узнала бы страсть... Но ей жилось легко, хотя она и скучала подчас, и она продолжала провожать день за днем, не спеша и лишь изредка волнуясь. Радужные краски загорались иногда и у ней перед глазами, но она отдыхала, когда они угасали, и не жалела о них. Воображение ее уносилось даже за пределы того, что по законам обыкновенной морали считается дозволенным; но и тогда кровь ее по-прежнему тихо катилась в ее обаятельно стройном и спокойном теле. Бывало, выйдя из благовонной ванны, вся теплая и разнеженная, она замечтается о ничтожности жизни, об ее горе, труде и зле... Душа ее наполнится внезапною смелостию, закипит благородным стремлением; но сквозной ветер подует из полузакрытого окна, и Анна Сергеевна вся сожмется, и жалуется, и почти сердится, и только одно ей нужно в это мгновение: чтобы не дул на нее этот гадкий ветер.
Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не зная, чего именно. Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего. Покойного Одинцова она едва выносила (она вышла за него по расчету, хотя она, вероятно, не согласилась бы сделаться его женой, если б она не считала его за доброго человека) и получила тайное отвращение ко всем мужчинам, которых представляла себе не иначе как неопрятными, тяжелыми и вялыми, бессильно докучливыми существами. Раз она где-то за границей встретила молодого, красивого шведа с рыцарским выражением лица, с честными голубыми глазами под открытым лбом; он произвел на нее сильное впечатление, но это не помешало ей вернуться в Россию.
"Странный человек этот лекарь?" ‒ думала она, лежа в своей великолепной постели, на кружевных подушках, под легким шелковым одеялом... Анна Сергеевна наследовала от отца частицу его наклонности к роскоши. Она очень любила своего грешного, но доброго отца, а он обожал ее, дружелюбно шутил с ней, как с ровней, и доверялся ей вполне, советовался с ней. Мать свою она едва помнила.
"Странный этот лекарь!" ‒ повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку ‒ и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом белье. <…>
Со всем тем в обоих молодых людях, с первых же дней их пребывания в Никольском, произошла перемена. В Базарове, к которому Анна Сергеевна очевидно благоволила, хотя редко с ним соглашалась, стала проявляться небывалая прежде тревога, он легко раздражался, говорил нехотя, глядел сердито и не мог усидеть на месте, словно что его подмывало; а Аркадий, который окончательно сам с собой решил, что влюблен в Одинцову, начал предаваться тихому унынию. <…> Он чувствовал, что не в силах занять Одинцову; он робел и терялся, когда оставался с ней наедине; и она не знала, что ему сказать: он был слишком для нее молод. <…>
Почти постоянное разъединение наших приятелей не осталось без последствий: отношения между ними стали меняться. Базаров перестал говорить с Аркадием об Одинцовой, перестал даже бранить ее "аристократические замашки"; <…> и вообще он с Аркадием беседовал гораздо меньше прежнего... он как будто избегал, как будто стыдился его...
Аркадий все это замечал, но хранил про себя свои замечания.
Настоящею причиной всей этой "новизны" было чувство, внушенное Базарову Одинцовой, ‒ чувство, которое его мучило и бесило и от которого он тотчас отказался бы с презрительным хохотом и циническою бранью, если бы кто-нибудь хотя отдаленно намекнул ему на возможность того, что в нем происходило. Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление: почему не посадили в желтый дом Тоггенбурга со всеми миннезингерами и трубадурами? "Нравится тебе женщина, ‒ говаривал он, ‒ старайся добиться толку; а нельзя ‒ ну, не надо, отвернись ‒ земля не клином сошлась". Одинцова ему нравилась: распространенные слухи о ней, свобода и независимость ее мыслей, ее несомненное расположение к нему ‒ все, казалось, говорило в его пользу; но он скоро понял, что с ней "не добьешься толку", а отвернуться от нее он, к изумлению своему, не имел сил. Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе. <…> Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуи, что эти умные глаза с нежностью ‒ да, с нежностью остановятся на его глазах, и голова его закружится, и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование. Он ловил самого себя на всякого рода "постыдных" мыслях, точно бес его дразнил. Ему казалось иногда, что и в Одинцовой происходит перемена, что в выражении ее лица проявлялось что-то особенное, что, может быть... Но тут он обыкновенно топал ногою или скрежетал зубами и грозил себе кулаком.
А между тем Базаров не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его, но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и себя изведать.
Однажды он, гуляя с ней по саду, внезапно промолвил угрюмым голосом, что намерен скоро уехать в деревню, к отцу... Она побледнела, словно ее что в сердце кольнуло, да так кольнуло, что она удивилась и долго потом размышляла о том, что бы это значило. Базаров объявил ей о своем отъезде не с мыслию испытать ее, посмотреть, что из этого выйдет: он никогда не "сочинял". <…>
Базаров встал. Лампа тускло горела посреди потемневшей, благовонной, уединенной комнаты; сквозь изредка колыхавшуюся стору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание. Одинцова не шевелилась ни одним членом, но тайное волнение охватывало ее понемногу... Оно сообщилось Базарову. Он вдруг почувствовал себя наедине с молодою, прекрасной женщиной...
‒ Куда вы? ‒ медленно проговорила она.
Он ничего не отвечал и опустился на стул.
‒ Итак, вы считаете меня спокойным, изнеженным, избалованным существом, ‒ продолжала она тем же голосом, не спуская глаз с окна. ‒ А я так знаю о себе, что я очень несчастлива.
‒ Вы несчастливы! Отчего? Неужели вы можете придавать какое-нибудь значение дрянным сплетням?
Одинцова нахмурилась. Ей стало досадно, что он так ее понял.
‒ Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого... что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит "аристократка", которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
Базаров покачал головою.
‒ Вы здоровы, независимы, богаты; чего же еще? Чего вы хотите?
-- Чего я хочу, ‒ повторила Одинцова и вздохнула. ‒ Я очень устала, я стара, мне кажется, я очень давно живу. Да, я стара, ‒ прибавила она, тихонько натягивая концы мантильи на свои обнаженные руки. Ее глаза встретились с глазами Базарова, и она чуть-чуть покраснела. ‒ Позади меня уже так много воспоминаний: жизнь в Петербурге, богатство, потом бедность, потом смерть отца, замужество, потом заграничная поездка, как следует... Воспоминаний много, а вспомнить нечего, и впереди передо мной ‒ длинная, длинная дорога, а цели нет... Мне и не хочется идти.
‒ Вы так разочарованы? ‒ спросил Базаров.
‒ Нет, ‒ промолвила с расстановкой Одинцова, ‒ но я не удовлетворена. Кажется, если б я могла сильно привязаться к чему-нибудь...
‒ Вам хочется полюбить, ‒ перебил Базаров, ‒ а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастье.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
‒ Разве я не могу полюбить? ‒ промолвила она.
‒ Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастьем. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
‒ Случается что?
‒ Полюбить.
‒ А вы почем это знаете?
‒ Понаслышке, ‒ сердито отвечал Базаров.
"Ты кокетничаешь, ‒ подумал он, ‒ ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне..." Сердце у него действительно так и рвалось.
‒ Притом, вы, может быть, слишком требовательны, ‒ промолвил он, наклонившись всем телом вперед и играя бахромою кресла.
‒ Может быть. По-моему, или все, или ничего. Жизнь за жизнь. Взял мою, отдай свою, и тогда уже без сожаления и без возврата. А то лучше и не надо.
‒ Что ж? ‒ заметил Базаров, ‒ это условие справедливое, и я удивляюсь, как вы до сих пор... не нашли, чего желали. <…>
Базаров поднялся.
‒ Да, теперь точно поздно, вам пора почивать.
‒ Погодите, куда же вы спешите... мне нужно сказать вам одно слово.
‒ Какое?
‒ Погодите, ‒ шепнула Одинцова.
Ее глаза остановились на Базарове; казалось, она внимательно его рассматривала.
Он прошелся по комнате, потом вдруг приблизился к ней, торопливо сказал "прощайте", стиснул ей руку так, что она чуть не вскрикнула, и вышел вон. Она поднесла свои склеившиеся пальцы к губам, подула на них и внезапно, порывисто поднявшись с кресла, направилась быстрыми шагами к двери, как бы желая вернуть Базарова... Горничная вошла в комнату с графином на серебряном подносе. Одинцова остановилась, велела ей уйти и села опять, и опять задумалась. Коса ее развилась и темной змеей упала к ней на плечо. Лампа еще долго горела в комнате Анны Сергеевны, и долго она оставалась неподвижною, лишь изредка проводя пальцами по своим рукам, которые слегка покусывал ночной холод.<…>
‒ Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, ‒ вам это самим известно, ‒ что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды ‒ вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать ‒ какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?
‒ Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно, что я занимаюсь естественными науками, а кто я...
‒ Да, кто вы?
‒ Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.
Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.
‒ Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне отвечать так, а не вы.
‒ Да чем же Аркадий...
‒ Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы ‒ с вашим самолюбием ‒ уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
‒ Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините... я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние...
‒ Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте, Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала...
‒ Да и кроме того, ‒ перебил Базаров, ‒ что за охота говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай что-нибудь сделать ‒ прекрасно, а не выйдет ‒ по крайней мере тем будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.
‒ Вы называете дружескую беседу болтовней... Или, может быть, вы меня, как женщину, не считаете достойною вашего доверия? Ведь вы нас всех презираете.
‒ Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.
‒ Нет, я ничего не знаю... но положим: я понимаю ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит...
‒ Происходит! ‒ повторил Базаров, ‒ точно я государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек всегда может громко сказать все, что в нем "происходит"?
‒ А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.
‒ Вы можете? ‒ спросил Базаров.
‒ Могу, ‒ отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.
Базаров наклонил голову.
‒ Вы счастливее меня.
Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.
‒ Как хотите, ‒ продолжала она, ‒ а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
‒ А вы заметили во мне сдержанность... как вы еще выразились... напряженность?
‒ Да.
Базаров встал и подошел к окну.
‒ И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?
‒ Да, ‒ повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.
‒ И вы не рассердитесь?
‒ Нет.
‒ Нет? ‒ Базаров стоял к ней спиною. ‒ Так знайте же, что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились.
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая ‒ страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.
‒ Евгений Васильич, ‒ проговорила она, и невольная нежность зазвенела в ее голосе.
Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор ‒ и, схватив ее обе руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.
Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновенье спустя она уже стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...
‒ Вы меня не поняли, ‒ прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она состояла из одной только строчки: "Должен ли я сегодня уехать ‒ или могу остаться до завтра?" ‒"Зачем уезжать? Я вас не понимала ‒ вы меня не поняли", ‒ ответила ему Анна Сергеевна, а сама подумала: «Я и себя не понимала».<…>
Фрагмент № 3 (героиня Фенечка, роман И.С.Тургенева «Отцы и дети»)
<…> Вместо Дуняши на террасу вышла сама Фенечка. Это была молодая женщина лет двадцати трех, вся беленькая и мягкая, с темными волосами и глазами, с красными, детски пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное ситцевое платье; голубая новая косынка легко лежала на ее круглых плечах. Она несла большую чашку какао и, поставив ее перед Павлом Петровичем, вся застыдилась: горячая кровь разлилась алою волной под тонкою кожицей ее миловидного лица. Она опустила глаза и остановилась у стола, слегка опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, ей и совестно было, что она пришла, и в то же время она как будто чувствовала, что имела право прийти.
Павел Петрович строго нахмурил брови, а Николай Петрович смутился.
‒ Здравствуй, Фенечка, ‒ проговорил он сквозь зубы.
‒ Здравствуйте-с, ‒ ответила она негромким, но звучным голосом и, глянув искоса на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько вышла. Она ходила немножко вразвалку, но и это к ней пристало. <…>
Оставив Николая Петровича в кабинете, Павел Петрович отправился по коридору, отделявшему переднюю часть дома от задней, и, поравнявшись с низенькою дверью, остановился в раздумье, подергал себе усы и постучался в нее.
‒ Кто там? Войдите, ‒ раздался голос Фенечки.
‒ Это я, ‒ проговорил Павел Петрович и отворил дверь.
Фенечка вскочила со стула, на котором она уселась с своим ребенком, и, передав его на руки девушки, которая тотчас же вынесла его вон из комнаты, торопливо поправила свою косынку.
‒ Извините, если я помешал, ‒ начал Павел Петрович, не глядя на нее, ‒ мне хотелось только попросить вас... сегодня, кажется, в город посылают... велите купить для меня зеленого чаю.
‒ Слушаю-с, ‒ отвечала Фенечка, ‒ сколько прикажете купить?
‒ Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у вас здесь, я вижу, перемена,‒ прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и по лицу Фенечки. ‒ Занавески вот, ‒ промолвил он, видя, что она его не понимает.
‒ Да-с, занавески; Николай Петрович нам их пожаловал; да уж они давно повешены.
‒ Да и я у вас давно не был. Теперь у вас здесь очень хорошо.
‒ По милости Николая Петровича, ‒ шепнула Фенечка.
‒ Вам здесь лучше, чем в прежнем флигельке? ‒ спросил Павел Петрович вежливо, но без малейшей улыбки.
‒ Конечно, лучше-с.
‒ Кого теперь на ваше место поместили?
‒ Теперь там прачки.
‒ А!
Павел Петрович умолк. "Теперь уйдет", ‒ думала Фенечка, но он не уходил, и она стояла перед ним как вкопанная; слабо перебирая пальцами.
‒ Отчего вы велели вашего маленького вынести? ‒ заговорил, наконец, Павел Петрович. ‒ Я люблю детей: покажите-ка мне его.
Фенечка вся покраснела от смущения и от радости. Она боялась Павла Петровича: он почти никогда не говорил с ней.
‒ Дуняша, ‒ кликнула она, ‒ принесите Митю (Фенечка всем в доме говорила вы). А не то погодите; надо ему платьице надеть.
Фенечка направилась к двери.
‒ Да все равно, ‒ заметил Павел Петрович.
‒ Я сейчас, ‒ ответила Фенечка и проворно вышла.
Павел Петрович остался один и на этот раз с особенным вниманием оглянулся кругом. Небольшая, низенькая комнатка, в которой он находился, была очень чиста и уютна. В ней пахло недавно выкрашенным полом, ромашкой и мелиссой. <…> На окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами: "кружовник"; Николай Петрович любил особенно это варенье. <…> В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником; тут же висела фотография самой Фенечки, совершенно не удавшаяся: какое-то безглазое лицо напряженно улыбалось в темной рамочке, ‒ больше ничего нельзя было разобрать <…>.
Прошло минут пять <…> дверь отворилась, и вошла Фенечка с Митей на руках. Она надела на него красную рубашечку с галуном на вороте, причесала его волосики и утерла лицо <…>. Фенечка и свои волосы привела в порядок, и косынку надела получше, но она могла бы остаться, как была. И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери с здоровым ребенком на руках?
‒ Экой бутуз, ‒ снисходительно проговорил Павел Петрович и пощекотал двойной подбородок Мити концом длинного ногтя на указательном пальце; ребенок уставился на чижа и засмеялся.
‒ Это дядя, ‒ промолвила Фенечка, склоняя к нему свое лицо и слегка его встряхивая,<…>.
‒ Сколько бишь ему месяцев? ‒ спросил Павел Петрович.
‒ Шесть месяцев; скоро вот седьмой пойдет, одиннадцатого числа.
<…> Ребенок опять засмеялся, уставился на сундук и вдруг схватил свою мать всею пятерней за нос и за губы. ‒ Баловник, ‒ проговорила Фенечка, не отодвигая лица от его пальцев.
‒ Он похож на брата, ‒ заметил Павел Петрович.
«На кого ж ему и походить?» ‒ подумала Фенечка.
‒ Да, ‒ продолжал, как бы говоря с самим собой, Павел Петрович, ‒ несомненное сходство. ‒ Он внимательно, почти печально посмотрел на Фенечку.
‒ Это дядя, ‒ повторила она, уже шепотом.
‒ А! Павел! вот где ты! ‒ раздался вдруг голос Николая Петровича.
Павел Петрович торопливо обернулся и нахмурился; но брат его так радостно, с такою благодарностью глядел на него, что он не мог не ответить ему улыбкой.
‒ Славный у тебя мальчуган, ‒ промолвил он и посмотрел на часы, ‒ а я завернул сюда насчет чаю... И, приняв равнодушное выражение, Павел Петрович тотчас же вышел вон из комнаты.
‒ Сам собою зашел? ‒ спросил Фенечку Николай Петрович.
‒ Сами-с; постучались и вошли.<…>
‒Здравствуй, пузырь, ‒ проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
‒ Николай Петрович! что вы это? ‒ пролепетала она и опустила глаза, потом тихонько подняла их... Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо.
Николай Петрович познакомился с Фенечкой следующим образом. Однажды, года три тому назад, ему пришлось ночевать на постоялом дворе в отдаленном уездном городе. Его приятно поразила чистота отведенной ему комнаты, свежесть постельного белья. "Уж не немка ли здесь хозяйка?" ‒ пришло ему на мысль; но хозяйкой оказалась русская, женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Он разговорился с ней за чаем; очень она ему понравилась. Николай Петрович <…> предложил ей поступить к нему в дом в качестве экономки; она согласилась. Муж у ней давно умер, оставив ей одну только дочь, Фенечку. Недели через две Арина Савишна (так звали новую экономку) прибыла вместе с дочерью в Марьино и поселилась во флигельке. Выбор Николая Петровича оказался удачным, Арина завела порядок в доме. О Фенечке, которой тогда минул уже семнадцатый год, никто не говорил, и редкий ее видел: она жила тихонько, скромненько, и только по воскресеньям Николай Петрович замечал в приходской церкви, где-нибудь в сторонке, тонкий профиль ее беленького лица. Так прошло более года.
В одно утро Арина явилась к нему в кабинет и, по обыкновению, низко поклонившись, спросила его, не может ли он помочь ее дочке, которой искра из печки попала в глаз. Николай Петрович, как все домоседы, занимался лечением и даже выписал гомеопатическую аптечку. Он тотчас велел Арине привести больную. Узнав, что барин ее зовет, Фенечка очень перетрусилась, однако пошла за матерью. Николай Петрович подвел ее к окну и взял ее обеими руками за голову. Рассмотрев хорошенько ее покрасневший и воспаленный глаз, он прописал ей примочку, которую тут же сам составил, и, разорвав на части свой платок, показал ей, как надо примачивать. Фенечка выслушала его и хотела выйти. "Поцелуй же ручку у барина, глупенькая", ‒ сказала ей Арина. Николай Петрович не дал ей своей руки и, сконфузившись, сам поцеловал ее в наклоненную голову, в пробор. Фенечкин глаз скоро выздоровел, но впечатление, произведенное ею на Николая Петровича, прошло не скоро. Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали на солнце жемчужные зубки. Он начал с большим вниманием глядеть на нее в церкви, старался заговаривать с нею. Сначала она его дичилась и однажды, перед вечером, встретив его на узкой тропинке, проложенной пешеходами через ржаное поле, зашла в высокую, густую рожь, поросшую полынью и васильками, чтобы только не попасться ему на глаза. Он увидал ее головку сквозь золотую сетку колосьев, откуда она высматривала, как зверок, и ласково крикнул ей:
‒ Здравствуй, Фенечка! Я не кусаюсь.
‒ Здравствуйте, ‒ прошептала она, не выходя из своей засады.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать Арина умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала от своей матери любовь к порядку, рассудительность и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный... Остальное досказывать нечего... <…>
В тот же день и Базаров познакомился с Фенечкой. Он вместе с Аркадием ходил по саду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки, не принялись.
‒ <…>. Ба, да тут кто-то есть.
В беседке сидела Фенечка с Дуняшей и Митей. Базаров остановился, а Аркадий кивнул головою Фенечке, как старый знакомый.
‒ Кто это? ‒ спросил его Базаров, как только они прошли мимо. ‒ Какая хорошенькая!
‒ Да ты о ком говоришь?
‒ Известно о ком: одна только хорошенькая.
Аркадий, не без замешательства, объяснил ему в коротких словах, кто была Фенечка.
‒ Ага! ‒ промолвил Базаров, ‒ у твоего отца, видно, губа не дура. А он мне нравится, твой отец, ей-ей! Он молодец. Однако надо познакомиться, ‒ прибавил он и отправился назад к беседке. <…>
Приблизясь к Фенечке, он скинул картуз.
‒ Позвольте представиться, ‒ начал он с вежливым поклоном, ‒ Аркадию Николаевичу приятель и человек смирный.
Фенечка приподнялась со скамейки и глядела на него молча.
‒ Какой ребенок чудесный! ‒ продолжал Базаров. ‒ Не беспокойтесь, я еще никого не сглазил. Что это у него щеки такие красные? Зубки, что ли, прорезаются?
‒ Да-с, ‒ промолвила Фенечка, ‒ четверо зубков у него уже прорезались, а теперь вот десны опять припухли.
‒ Покажите-ка... да вы не бойтесь, я доктор.
Базаров взял на руки ребенка, который, к удивлению и Фенечки и Дуняши, не оказал никакого сопротивления и не испугался.
‒ Вижу, вижу... Ничего, все в порядке: зубастый будет. Если что случится, скажите мне. А сами вы здоровы?
‒ Здорова, слава Богу. <…>
‒ Как он у вас тихо сидел, ‒ промолвила она вполголоса.
‒ У меня все дети тихо сидят, ‒ отвечал Базаров, ‒ я такую штуку знаю.
‒ Дети чувствуют, кто их любит, ‒ заметила Дуняша.
‒ Это точно, ‒ подтвердила Фенечка. ‒ Вот и Митя, к иному ни за что на руки не пойдет.
<…> Оба приятеля удалились.
‒ Как бишь ее зовут? ‒ спросил Базаров.
‒ Фенечкой... Федосьей, ‒ ответил Аркадий.
‒ А по батюшке? Это тоже нужно знать.
‒ Николаевной.
‒ Bene {Хорошо (лат.).}. Мне нравится в ней то, что она не слишком конфузится? Иной, пожалуй, это-то и осудил бы в ней. Что за вздор? чего конфузиться? Она мать ‒ ну и права. <…>
‒ Вам больше чаю не угодно? ‒ промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
‒ Нет, ты можешь велеть самовар принять, ‒ отвечал Николай Петрович и поднялся к ней навстречу.<…>
Николай Петрович не старался уяснить самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним...
‒ Николай Петрович, ‒ раздался вблизи его голос Фенечки, ‒ где вы?
Он вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно... Он не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее...
Волшебный мир, в который он уже вступал, который уже возникал из туманных волн прошедшего, шевельнулся ‒ и исчез.
‒ Я здесь, ‒ отвечал он, ‒ я приду, ступай. ‒ "Вот они, следы-то барства", ‒ мелькнуло у него в голове. Фенечка молча заглянула к нему в беседку и скрылась, а он с изумлением заметил, что ночь успела наступить с тех пор, как он замечтался. Все потемнело и затихло кругом, и лицо Фенечки скользнуло перед ним, такое бледное и маленькое. <…>
Так проходили дни. Базаров работал упорно и угрюмо... А между тем в доме Николая Петровича находилось существо, с которым он не то чтобы отводил душу, а охотно беседовал... Это существо была Фенечка.
Он встречался с ней большею частью по утрам, рано, в саду или на дворе; в комнату к ней он не захаживал, и она всего раз подошла к его двери, чтобы спросить его ‒ купать ли ей Митю или нет? Она не только доверялась ему, не только его не боялась, она при нем держалась вольнее и развязнее, чем при самом Николае Петровиче. Трудно сказать, отчего это происходило; может быть, оттого, что она бессознательно чувствовала в Базарове отсутствие всего дворянского, всего того высшего, что и привлекает и пугает. В ее глазах он и доктор был отличный, и человек простой. Не стесняясь его присутствием, она возилась с своим ребенком, и однажды, когда у ней вдруг закружилась и заболела голова, из его рук приняла ложку лекарства. При Николае Петровиче она как будто чуждалась Базарова: она это делала не из хитрости, а из какого-то чувства приличия. Павла Петровича она боялась больше, чем когда-либо; он с некоторых пор стал наблюдать за нею и неожиданно появлялся, словно из земли вырастал за ее спиною в своем сьюте, с неподвижным зорким лицом и руками в карманах. "Так тебя холодом и обдаст", ‒ жаловалась Фенечка Дуняше, а та в ответ ей вздыхала и думала о другом "бесчувственном" человеке. Базаров, сам того не подозревая, сделался жестоким тираном ее души.
Фенечке нравился Базаров; но и она ему нравилась. Даже лицо его изменялось, когда он с ней разговаривал: оно принимало выражение ясное, почти доброе, и к обычной его небрежности примешивалась какая-то шутливая внимательность. Фенечка хорошела с каждым днем. Бывает эпоха в жизни молодых женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы; такая эпоха наступила для Фенечки. Все к тому способствовало, даже июльский зной, который стоял тогда. Одетая в легкое белое платье, она сама казалась белее и легче: загар не приставал к ней, а жара, от которой она не могла уберечься, слегка румянила ее щеки да уши и, вливая тихую лень во все ее тело, отражалась дремотною томностью в ее хорошеньких глазках. Она почти не могла работать; руки у ней так и скользили на колени. Она едва ходила и все охала да жаловалась с забавным бессилием.<…>
Однажды, часу в седьмом утра, Базаров, возвращаясь с прогулки, застал в давно отцветшей, но еще густой и зеленой сиреневой беседке Фенечку. Она сидела на скамейке, накинув, по обыкновению, белый платок на голову; подле нее лежал целый пук еще мокрых от росы красных и белых роз. Он поздоровался с нею.
‒ А! Евгений Васильич! ‒ проговорила она и приподняла немного край платка, чтобы взглянуть на него, причем ее рука обнажилась до локтя.
‒ Что вы это тут делаете? ‒ промолвил Базаров, садясь возле нее. ‒ Букет вяжете?
‒ Да; на стол к завтраку. Николай Петрович это любит.
‒ Но до завтрака еще далеко. Экая пропасть цветов!
‒ Я их теперь нарвала, а то станет жарко и выйти нельзя. Только теперь и дышишь. Совсем я расслабела от этого жару. Уж я боюсь, не заболею ли я?
‒ Это что за фантазия! Дайте-ка ваш пульс пощупать. ‒ Базаров взял ее руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже не стал считать ее ударов. ‒ Сто лет проживете, ‒ промолвил он, выпуская ее руку.
‒ Ах, сохрани Бог! ‒ воскликнула она.
‒ А что? Разве вам не хочется долго пожить?
‒ Да ведь сто лет! У нас бабушка была восьмидесяти пяти лет ‒ так уж что же это была за мученица! Черная, глухая, горбатая, все кашляла; себе только в тягость. Какая уж это жизнь!
‒ Так лучше быть молодою?
‒ А то как же?
‒ Да чем же оно лучше? Скажите мне!
‒ Как чем? Да вот я теперь, молодая, все могу сделать ‒ и пойду, и приду, и принесу, и никого мне просить не нужно... Чего лучше?
‒ А вот мне все равно: молод ли я или стар.
‒ Как это вы говорите ‒ все равно? это невозможно, что вы говорите.
‒ Да вы сами посудите, Федосья Николаевна, на что мне моя молодость? Живу я один, бобылем...
‒ Это от вас всегда зависит.
‒ То-то что не от меня! Хоть бы кто-нибудь надо мною сжалился.
Фенечка сбоку посмотрела на Базарова, но ничего не сказала.
‒ Это что у вас за книга? ‒ спросила она, погодя не много.
‒ Эта-то? Это ученая книга, мудреная.
‒ А вы все учитесь? И не скучно вам? Вы уж и так, я чай, все знаете.
‒ Видно, не все. Попробуйте-ка вы прочесть немного.
‒ Да я ничего тут не пойму. Она у вас русская? ‒ спросила Фенечка, принимая в обе руки тяжело переплетенный том. ‒ Какая толстая!
‒ Русская.
‒ Все равно я ничего не пойму.
‒ Да я и не с тем, чтобы вы поняли. Мне хочется посмотреть на вас, как вы читать будете. У вас, когда вы читаете, кончик носика очень мило двигается.
Фенечка, которая принялась было разбирать вполголоса попавшуюся ей статью "о креозоте", засмеялась и бросила книгу... <…>.
‒ Я люблю тоже, когда вы смеетесь, ‒ промолвил Базаров.
‒ Полноте!
‒ Я люблю, когда вы говорите. Точно ручеек журчит.
Фенечка отворотила голову.
‒ Какой вы! ‒ промолвила она, перебирая пальцами по цветам. ‒ И что вам меня слушать? Вы с такими умными дамами разговор имели.
‒ Эх, Федосья Николаевна! поверьте мне: все умные дамы на свете не стоят вашего локотка.
‒ Ну, вот еще что выдумали! ‒ шепнула Фенечка и поджала руки.
Базаров поднял с земли книгу.
‒ Это лекарская книга, зачем вы ее бросаете?
‒ Лекарская? ‒ повторила Фенечка и повернулась к нему. ‒ А знаете что? Ведь с тех пор, как вы мне те капельки дали, помните? уж как Митя спит хорошо! Я уж и не придумаю, как мне вас благодарить; такой вы добрый, право.
‒А по-настоящему, надо лекарям платить, ‒ заметил с усмешкой Базаров.
‒ Лекаря, вы сами знаете, люди корыстные.
Фенечка подняла на Базарова свои глаза, казавшиеся еще темнее от беловатого отблеска, падавшего на верхнюю часть ее лица. Она не знала ‒ шутит ли он или нет.
‒ Если вам угодно, мы с удовольствием... Надо будет у Николая Петровича спросить...
‒ Да вы думаете, я денег хочу? ‒ перебил ее Базаров. ‒ Нет, мне от вас не деньги нужны.
‒ Что же? ‒ проговорила Фенечка.
‒ Что? ‒ повторил Базаров. ‒ Угадайте.
‒ Что я за отгадчица!
‒ Так я вам скажу; мне нужно... одну из этих роз.
Фенечка опять засмеялась и даже руками всплеснула ‒ до того ей показалось забавным желание Базарова. Она смеялась и в то же время чувствовала себя польщенною. Базаров пристально смотрел на нее.
‒ Извольте, извольте, ‒ промолвила она наконец и, нагнувшись к скамейке, принялась перебирать розы. ‒ Какую вам, красную или белую?
‒ Красную, и не слишком большую. <…>
‒ Возьмите. ‒ Фенечка отдала Базарову розу. <…>
‒ Понюхайте, как славно пахнет роза, что вы мне дали.
Фенечка вытянула шейку и приблизила лицо к цветку... Платок скатился с ее головы на плеча; показалась мягкая масса черных, блестящих, слегка растрепанных волос.
‒ Постойте, я хочу понюхать с вами, ‒ промолвил Базаров, нагнулся и крепко поцеловал ее в раскрытые губы.
Она дрогнула, уперлась обеими руками в его грудь, но уперлась слабо, и он мог возобновить и продлить свой поцелуй.
Сухой кашель раздался за сиренями. Фенечка мгновенно отодвинулась на другой конец скамейки. Павел Петрович показался, слегка поклонился и, проговорив с какою-то злобною унылостью: "Вы здесь", ‒ удалился. Фенечка тотчас подобрала все розы и вышла вон из беседки. "Грешно вам, Евгений Васильевич", ‒ шепнула она, уходя. Неподдельный упрек слышался в ее шепоте.
Базаров вспомнил другую недавнюю сцену, и совестно ему стало, и презрительно досадно. Но он тотчас же встряхнул головой, иронически поздравил себя "с формальным поступлением в селадоны" и отправился к себе в комнату. <…>
Фенечка покраснела, но взглянула на Павла Петровича. Он показался ей каким-то странным, и сердце у ней тихонько задрожало.
‒ Ведь у вас совесть чиста? ‒ спросил он ее.
‒ Отчего же ей не быть чистою? ‒ шепнула она.
‒ Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы быть виноватою? Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
‒ Люблю.
‒ Всей душой, всем сердцем?
‒ Я Николая Петровича всем сердцем люблю.
‒ Право? Посмотрите-ка на меня, Фенечка (он в первый раз так назвал ее...). Вы знаете ‒ большой грех лгать!
‒ Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не любить ‒ да после этого мне и жить не надо!
‒ И ни на кого вы его не променяете?
‒ На кого ж могу я его променять?
‒ Мало ли на кого! Да вот хоть бы на этого господина, что отсюда уехал.
Фенечка встала.
‒ Господи Боже мой, Павел Петрович, за что вы меня мучите? Что я вам сделала? Как это можно такое говорить?..
‒ Фенечка, ‒ промолвил печальным голосом Павел Петрович, ‒ ведь я видел...
‒ Что вы видели-с?
‒ Да там... в беседке.
Фенечка зарделась вся до волос и до ушей.
‒ А чем же я тут виновата? ‒ произнесла она с трудом.
Павел Петрович приподнялся.
‒ Вы не виноваты? Нет? Нисколько?
‒ Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! ‒ проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, -- а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем...
Но тут голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил и стиснул ее руку... Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще бледнее прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке. ‒ Фенечка! ‒ сказал он каким-то чудным шепотом, ‒ любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Глаза высохли у Фенечки, и страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что сталось с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая...
«Господи! ‒ подумала она, ‒ уж не припадок ли с ним?..»
А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала.
Лестница заскрипела под быстрыми шагами... Он оттолкнул ее от себя прочь и откинулся головой на подушку. Дверь растворилась ‒ и веселый, свежий, румяный появился Николай Петрович. Митя, такой же свежий и румяный, как и отец, подпрыгивал в одной рубашечке на его груди, цепляясь голыми ножками за большие пуговицы его деревенского пальто.
Фенечка так и бросилась к нему и, обвив руками и его и сына, припала головой к его плечу. Николай Петрович удивился: Фенечка, застенчивая и скромная, никогда не ласкалась к нему в присутствии третьего лица.
‒ Что с тобой? ‒ промолвил он и, глянув на брата, передал ей Митю. <…>
‒ Брат, ‒ повторил Павел Петрович, ‒ дай мне слово исполнить одну мою просьбу.
‒ Какую просьбу? Говори.
‒ Она очень важна; от нее, по моим понятиям, зависит все счастье твоей жизни. Я все это время много размышлял о том, что я хочу теперь сказать тебе... Брат, исполни обязанность твою, обязанность честного и благородного человека, прекрати соблазн и дурной пример, который подается тобою, лучшим из людей!
‒ Что ты хочешь сказать, Павел?
‒ Женись на Фенечке... Она тебя любит, она ‒ мать твоего сына.
Николай Петрович отступил на шаг и всплеснул руками.
‒ Ты это говоришь, Павел? ты, которого я считал всегда самым непреклонным противником подобных браков! Ты это говоришь! Но разве ты не знаешь, что единственно из уважения к тебе я не исполнил того, что ты так справедливо назвал моим долгом!<…>»
Фрагмент № 4 (героиня Евдоксия (Авдотья) Кукшина, роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»)
«<…> ‒ Кто такая? ‒ произнес нехотя Базаров.
‒ Кукшина, Eudoxie, Евдоксия Кукшина. Это замечательная натура, emancipee {свободная от предрассудков (франц.).} в истинном смысле слова, передовая женщина. Знаете ли что? Пойдемте теперь к ней все вместе. Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь вы еще не завтракали?
‒ Нет еще.
‒ Ну и прекрасно. Она, вы понимаете, разъехалась с мужем, ни от кого не зависит.
‒ Хорошенькая она? ‒ перебил Базаров.
‒ Н... нет, этого нельзя сказать.
‒ Так для какого же дьявола вы нас к ней зовете?
‒ Ну, шутник, шутник... Она нам бутылку шампанского поставит.
‒ Вот как! Сейчас виден практический человек. Кстати, ваш батюшка все по откупам?
‒ По откупам, ‒ торопливо проговорил Ситников и визгливо засмеялся. ‒ Что же? идет?
‒ Не знаю, право.
‒ Ты хотел людей смотреть, ступай, ‒ заметил вполголоса Аркадий.
‒ А вы-то что ж, господин Кирсанов? ‒ подхватил Ситников. ‒ Пожалуйте и вы, без вас нельзя.
‒ Да как же это мы все разом нагрянем?
‒ Ничего! Кукшина ‒ человек чудный.
‒ Бутылка шампанского будет? ‒ спросил Базаров.
‒ Три! ‒ воскликнул Ситников. ‒ За это я ручаюсь!
‒ Чем?
‒ Собственною головою.
‒ Лучше бы мошною батюшки. А впрочем, пойдем. <…>
Небольшой дворянский домик на московский манер, в котором проживала Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился в одной из нововыгоревших улиц города ***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце ‒ явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил, дома ли Авдотья Никитишна?
‒ Это вы, Victor? ‒ раздался тонкий голос из соседней комнаты. ‒ Войдите.
Женщина в чепце тотчас исчезла.
‒ Я не один, ‒ промолвил Ситников, лихо скидывая свою венгерку, под которою оказалось нечто вроде поддевки или пальто-сака, и бросая бойкий взгляд Аркадию и Базарову.
‒ Все равно, ‒ отвечал голос. ‒ Entrez {Войдите (франц.)}.
Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос. На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном, платье, с крупными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове. Она встала с дивана и, небрежно натягивая себе на плечи бархатную шубку на пожелтелом горностаевом меху, лениво промолвила: "Здравствуйте, Victor", ‒ и пожала Ситникову руку.
‒ Базаров, Кирсанов, ‒ проговорил он отрывисто, в подражание Базарову.
‒ Милости просим, ‒ отвечала Кукшина и, уставив на Базарова свои круглые глаза, между которыми сиротливо краснел крошечный вздернутый носик, прибавила: ‒ Я вас знаю, ‒ и пожала ему руку тоже.
Базаров поморщился. В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: "Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?" И у ней, как у Ситникова, вечно скребло на душе. Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят ‒ нарочно, то есть не просто, не естественно.
‒ Да, да, я знаю вас, Базаров, ‒ повторила она. (За ней водилась привычка, свойственная многим провинциальным и московским дамам, ‒ с первого дня знакомства звать мужчин по фамилии.) ‒ Хотите сигару?
‒ Сигарку сигаркой, ‒ подхватил Ситников, который успел развалиться в креслах и задрать ногу кверху, ‒ а дайте-ка нам позавтракать, мы голодны ужасно; да велите нам воздвигнуть бутылочку шампанского.
‒ Сибарит, ‒ промолвила Евдоксия и засмеялась. (Когда она смеялась, ее верхняя десна обнажалась над зубами.) ‒ Не правда ли, Базаров, он сибарит?
‒ Я люблю комфорт жизни, ‒ произнес с важностию Ситников. ‒ Это не мешает мне быть либералом.
‒ Нет, это мешает, мешает! ‒ воскликнула Евдоксия и приказала, однако, своей прислужнице распорядиться и насчет завтрака, и насчет шампанского. ‒ Как вы об этом думаете? ‒ прибавила она, обращаясь к Базарову. ‒ Я уверена, вы разделяете мое мнение.
‒ Ну нет, ‒ возразил Базаров, ‒ кусок мяса лучше куска хлеба даже с химической точки зрения.
‒ А вы занимаетесь химией? Это моя страсть. Я даже сама выдумала одну мастику.
‒ Мастику? вы?
‒ Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все это еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати читали вы статью Кислякова о женском труде в "Московских ведомостях"? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?
Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за другим с изнеженной небрежностию, не дожидаясь ответов; избалованные дети так говорят со своими няньками.
‒ Меня зовут Аркадий Николаич Кирсанов, ‒ проговорил Аркадий, ‒ и я ничем не занимаюсь.
Евдоксия захохотала.
‒ Вот это мило! Что, вы не курите? Виктор, вы знаете, я на вас сердита.
‒ За что?
‒ Вы, говорят, опять стали хвалить Жорж Санда. Отсталая женщина и больше ничего! Как возможно сравнить ее с Эмерсоном! Она никаких идей не имеет ни о воспитании, ни о физиологии, ни о чем. Она, я уверена, и не слыхивала об эмбриологии, а в наше время ‒ как вы хотите без этого? (Евдоксия даже руки расставила.) Ах, какую удивительную статью по этому поводу написал Елисевич! Это гениальный господин! (Евдоксия постоянно употребляла слово "господин" вместо человек.) Базаров, сядьте возле меня на диван. Вы, может быть, не знаете, я ужасно вас боюсь.
‒ Это почему? Позвольте полюбопытствовать.
‒ Вы опасный господин; вы такой критик. Ах, Боже мой! мне смешно, я говорю, как какая-нибудь степная помещица. Впрочем, я действительно помещица. Я сама имением управляю, и, представьте, у меня староста Ерофей ‒ удивительный тип, точно Патфайндер Купера: что-то такое в нем непосредственное! Я окончательно поселилась здесь; несносный город, не правда ли? Но что делать!
‒ Город как город, ‒ хладнокровно заметил Базаров.
‒ Все такие мелкие интересы, вот что ужасно! Прежде я по зимам жила в Москве... но теперь там обитает мой благоверный, мсье Кукшин. Да и Москва теперь... уж я не знаю ‒ тоже уж не то. Я думаю съездить за границу; я в прошлом году уже совсем было собралась.
‒ В Париж, разумеется? ‒ спросил Базаров.
‒ В Париж и в Гейдельберг.
‒ Зачем в Гейдельберг?
‒ Помилуйте, там Бунзен!
На это Базаров ничего не нашелся ответить.
‒ Pierre Сапожников... вы его знаете?
‒ Нет, не знаю.
‒ Помилуйте, Pierre Сапожников... он еще всегда у Лидии Хостатовой бывает.
‒ Я и ее не знаю.
‒ Ну, вот он взялся меня проводить. Слава Богу, я свободна, у меня нет детей... Что это я сказала: слава Богу! Впрочем, это все равно.
Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала ее и закурила. Вошла прислужница с подносом.
‒ А, вот и завтрак! Хотите закусить? Виктор, откупорьте бутылку; это по вашей части.
‒ По моей, по моей, ‒ пробормотал Ситников и опять визгливо засмеялся.
‒ Есть здесь хорошенькие женщины? ‒ спросил Базаров, допивая третью рюмку.
‒ Есть, ‒ отвечала Евдоксия, ‒ да все они такие пустые. Например, mon amie {моя приятельница (франц.).} Одинцова ‒ недурна. Жаль, что репутация у ней какая-то... Впрочем, это бы ничего, но никакой свободы воззрения, никакой ширины, ничего... этого. Всю систему воспитания надобно переменить. Я об этом уже думала; наши женщины очень дурно воспитаны.
‒ Ничего вы с ними не сделаете, ‒ подхватил Ситников. ‒ Их следует презирать, и я их презираю, вполне и совершенно! (Возможность презирать и выражать свое презрение было самым приятным ощущением для Ситникова; он в особенности нападал на женщин, не подозревая того, что ему предстояло, несколько месяцев спустя, пресмыкаться перед своей женой потому только, что она была урожденная княжна Дурдолеосова.) Ни одна из них не была бы в состоянии понять нашу беседу; ни одна из них не стоит того, чтобы мы, серьезные мужчины, говорили о ней!
‒ Да им совсем не нужно понимать нашу беседу, ‒ промолвил Базаров.
‒ О ком вы говорите? ‒ вмешалась Евдоксия.
‒ О хорошеньких женщинах.
‒ Как! Вы, стало быть, разделяете мнение Прудона?
Базаров надменно выпрямился.
‒ Я ничьих мнений не разделяю: я имею свои.
‒ Долой авторитеты! ‒ закричал Ситников, обрадовавшись случаю резко выразиться в присутствии человека, перед которым раболепствовал.
‒ Но сам Маколей, ‒ начала было Кукшина.
‒ Долой Маколея! ‒ загремел Ситников. ‒ Вы заступаетесь за этих бабенок?
‒ Не за бабенок, а за права женщин, которые я поклялась защищать до последней капли крови.
‒ Долой! ‒ Но тут Ситников остановился. ‒ Да я их не отрицаю, ‒ промолвил он.
‒ Нет, я вижу, вы славянофил!
‒ Нет, я не славянофил, хотя, конечно...
‒ Нет, нет, нет! Вы славянофил. Вы последователь Домостроя. Вам бы плетку в руки!
‒ Плетка дело доброе, ‒ заметил Базаров, ‒ только мы вот добрались до последней капли...
‒ Чего? ‒ перебила Евдоксия.
‒ Шампанского, почтеннейшая Авдотья Никитишна, шампанского ‒ не вашей крови.
‒ Я не могу слышать равнодушно, когда нападают на женщин, ‒ продолжала Евдоксия. ‒ Это ужасно, ужасно. Вместо того чтобы нападать на них, прочтите лучше книгу Мишле De l'amour {"О любви" (франц.)}. Это чудо! Господа, будемте говорить о любви, ‒ прибавила Евдоксия, томно уронив руку на смятую подушку дивана.
Наступило внезапное молчание.
‒ Нет, зачем говорить о любви, ‒ промолвил Базаров, ‒ а вот вы упомянули об Одинцовой... Так, кажется, вы ее назвали? Кто эта барыня?
‒ Прелесть! прелесть! ‒ запищал Ситников. ‒ Я вас представлю. Умница, богачка, вдова. К сожалению, она еще не довольно развита: ей бы надо с нашею Евдоксией поближе познакомиться. Пью ваше здоровье, Eudoxie! Чокнемтесь! "Et toc, et toc, et tin-tin-tin! Et toc, et toc, et tin-tin-tin!!".‒ Victor, вы шалун.Завтрак продолжался долго. За первою бутылкой шампанского последовала другая, третья и даже четвертая... Евдоксия болтала без умолку; Ситников ей вторил. Много толковали они о том, что такое брак ‒ предрассудок или преступление, и какие родятся люди ‒ одинаковые или нет? и в чем собственно состоит индивидуальность? Дело дошло, наконец, до того, что Евдоксия, вся красная от выпитого вина и стуча плоскими ногтями по клавишам расстроенного фортепьяно, принялась петь сиплым голосом сперва цыганские песни, потом романс Сеймур-Шиффа "Дремлет сонная Гранада", а Ситников повязал голову шарфом и представлял замиравшего любовника при словах:
«И уста твои с моими
В поцелуй горячий слить».
Аркадий не вытерпел наконец. "Господа, уж это что-то на бедлам похоже стало", ‒ заметил он вслух.
Базаров, который лишь изредка вставлял в разговор насмешливое слово, ‒ он занимался больше шампанским, ‒ громко зевнул, встал и, не прощаясь с хозяйкой, вышел вон вместе с Аркадием. Ситников выскочил вслед за ними.
‒ Ну что, ну что? ‒ спрашивал он, подобострастно забегая то справа, то слева, ‒ ведь я говорил вам: замечательная личность. Вот каких бы нам женщин побольше! Она, в своем роде, высоконравственное явление <…>».
Приложение
Таблица 1. Программа экспериментальной методики обучения обучающихся старших классов знаниям о приемах анализа риторического образа любимой женщины (на основе произведений И.С. Тургенева)
Тема и основное
содержание занятия Опорные понятия Формируемые
понятия Опорные коммуникативные умения Формируемые
коммуникативные
умения Методы и приемы
обучения Средства обучения
Тема: «Обучение приемам анализа риторического образа любимой женщины (на примере произведений И.С. Тургенева)».
Цель: познакомить обучающихся с особенностями анализа и создания риторического образа любимой женщины в произведениях И. С. Тургенева.
Содержание: основные черты любимой женщины; образ и восприятие; художественный образ, риторический образ; риторический портрет; характеристики-составляющие риторического образа; приемы формирования автором риторического образа; тургеневская женщина, интерпретация. Образ. Восприятие. Художественный образ. Коммуникативное поведение. Риторическое поведение. Риторический портрет. Риторический идеал. Риторический образ; составляющие риторического образа; приемы формирования автором риторического образа Выполнять риторический анализ художественного прозаического текста;
определять коммуникативные интенции автора;
анализировать высказывание в жанровом аспекте; строить высказывание в соответствии с условиями ситуации общения. Умение выявлять риторические черты героини;
умение анализировать речевое/риторическое поведение героини классического произведения литературы;
умение выделять приемы формирования автором риторического образа. Слово преподавателя (вступительное, ведущее, информативное, комментирующее, обобщающее).
Беседа (репродуктивная, эвристическая).
Риторический анализ образцов речевых ситуаций (фрагментов текстов художественного произведения, видеозаписей). Фрагменты произведений И.С. Тургенева «Накануне», «Ася», «Рудин», «Отцы и дети».
Фрагмент экранизаций романа «Отцы и дети» 1958 и 2008 годов.
Мультимедийная презентация с ключевой информацией.
Домашнее задание: проанализировать образы любимых женщин из произведений И.С. Тургенева «Ася» и «Первая любовь» (на выбор) – Аси или Зинаиды Засекиной соответственно, сделать выдержки из текста, соответствующие приемам формирования автором риторического образа любимой женщины, сделать краткий вывод о некоторых чертах образа героини.