«Человек! Это — великолепно! Это звучит гордо! Человек!» Литературная композиция

«Человек! Это — великолепно! Это звучит гордо! Человек!»
Литературная композиция
Максим Горький... Как много вместило в себя это имя. Кажется, всю боль и красоту родной земли носил в своем сердце этот удивительный человек.
С каким достоинством и упорством отвоевывал он у старого мира человека.
— Все в Человеке — все для Человека! — эти слова пронес Максим Горький через всю жизнь и завещал их миру.
Работа над произведениями Горького необычайно интересна, но она чрезвычайно ответственна и трудна. Выбирая тему литературной композиции, необходимо совершенно отчетливо продумать ее основную мысль. Горький требует ясности и простоты истолкования его произведений.
Предлагаемая литературно-драматическая композиция рассчитана на исполнение ее учащимися старших классов. Она включает в себя отрывки из статей советских писателей, высказывания Горького, отрывки из его произведений.
Оформление сцен должно быть предельно простым и лаконичным, не допускающим большого числа перестановок, чтобы не нарушалась художественная цельность частей композиции.
Лучше всего для вечера сделать задник, на фоне которого будут проходить все сцены. Это может быть графически нарисованный на полотне буревестник над вздыбившейся волной, или Данко с горящим сердцем в руках, или просто профиль Горького.
На авансцене можно сделать как бы титульный лист или обложку книги Горького. Ведущий, закрывая середину этим листом, читает на его фоне свой текст и дает возможность делать на сцене необходимые перестановки. Создается впечатление листаемой книги.
Каждая сцена должна решаться очень просто. Например, столовая в доме Бессеменова — это всего-навсего стол, покрытый скатертью, самовар, несколько чашек и четыре стула. Самовар на белой скатерти — вот деталь той эпохи. Ее достаточно.
Нельзя забывать, что в композиции все подчинено слову. Поэтому над выразительностью слова необходимо упорно работать. Продумать как бы музыкальный рисунок каждого образа. Вероятно, в тягучую, тусклую жизнь дома Бессеменовых реплики Нила врываются, как порывы ветра, которые будоражат сонную одурь обывателей.
Б сцене Челкаша и Гаврилы вовсе не следует делать акцент на деревенском говоре Гаврилы или жаргонных словечках Челкаша. Речь Гаврилы должна быть неторопливой, певучей, а речь Челкаша — острой, колючей, напористой. Но главное внимание следует уделить подтексту каждого отрывка, каждой сцены. Верно найти и определить смысловые акценты. Самые трудные и значительные роли в композиции — у ведущих (и их должно быть четыре или пять). Они должны эмоционально рассказать об исторической обстановке, когда Горький создавал свои произведения, одухотворить своей любовью к автору все слова и мысли о нем. И тем самым объединить части композиции в единое целое. Соблюдая разумный лаконизм в оформлении сцены, следует серьезно подумать и о музыке к композиции.
«Старуху Изергиль» можно читать под протяжную таборную цыганскую песню, а финал её — на фоне патетической сонаты Бетховена.
В редакцию поступает много писем с просьбой продолжать публикацию литературных монтажей. Отдавая себе отчет в том, что монтажи не дают полного представления о творчестве писателя и неизбежно носят несколько субъективный характер, мы публикуем к юбилею М. Горького литературную композицию, автор которой имеет опыт в проведении школьных вечеров.
В одном из ближайших номеров журнала редакция предполагает опубликовать статью о принципах построения монтажей, о сильных и слабых сторонах композиций подобного рода.
В сцену из рассказа «Челкаш» можно ввести песню «Ах, ты степь широкая», а во время чтения отрывка из «Моих университетов» может звучать «Дубинушка» в исполнении Ф. Шаляпина.
Для освещения сцены нужно приобрести либо сделать самим два прожектора с цветными фильтрами. Правильно найденное освещение дает возможность высветить отдельные участки сцены и лица исполнителей.
Вечер, посвященный творчеству М. Горького, требует от драматического коллектива большой и длительной подготовки. За столом следует провести беседы о биографии и творчестве Горького. Нужно посетить, если это возможно, литературный музей, музей Горького, рекомендовать учащимся прочесть книги К. Станиславского «Моя жизнь в искусстве (глава «М. Горький») и В. Немировича-Данченко «Из прошлого» (глава «Постановка «Мещан»), воспоминания современников. Такая работа окупится с лихвой и много даст не только участникам вечера, но и зрителям.
Звучит начало Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Поднимается занавес. На фоне титульного листа стоят четыре ведущих с книгами в руках, Они раскрывают их и читают текст, который предварительно должны выучить наизусть.
I ведущий. Горький, как ни один другой художник на земле, в своих творениях воплотил великую думу — мечту угнетенного трудящегося человечества о свободной, справедливой жизни, о правде, о счастье, о свободном человеке, о человеческом труде.
Александр Фадеев
II ведущий. Горький начал с деклассированного человека и кончил человеком бесклассовым... Между ними протянута единая тема творчества и всей его политической борьбы. «Босяк» Горького был вызовом, брошенным капиталистическому миру, во имя грядущей пролетарской революции.
Алексей Толстой
III ведущий. Все в нем было от страсти, от борьбы, от жизни... Он любил людей, их страсти и странности, глубокое различие между ними и то, что их сближает, человечность. Он верил в прогресс яростно « исступленно... Рожденный поэтом, он стал нашим учителем, не потому что он любил наставления, но потому, что он любил будущее.
Илья Эренбург
IV ведущий. Когда говорят о Горьком, думают о его страстной преданности людям. Но это не была тихая, поровну на всех, христианская любовь ко всем людям без изъятия, это была воинствующая любовь прежде всего к добру, без которого невозможно жить на земле.
Всю свою жизнь Горький был на службе у правды... Каждая книга его была сражением за какой-либо принцип нашего гуманизма, и почти каждое он выигрывал. Как всякая победа, это показывает не только доблесть солдата, но и качество его оружия. Жизнь Алексея Максимовича можно было назвать шествием к звездам,— этими словами в старые времена обозначался большой человеческий подвиг.
Леонид Леонов
На сцене остаются два ведущих, два других уходят: один в левую кулису, другой — в правую. Один, из оставшихся сдвигает влево титульный лист и остается на авансцене. На сцене костер. У костра лицом к зрителям сидит старая цыганка.— старуха Изергиль. Смуглая, в черном платке, повязанном на голове. На шее черные бусы. Кофта и юбка темные. Это почти лохмотья. На плечах подобие турецкой шали. Пристально смотрит вдаль. Опершись на локоть, на подстеленной куртке лежит юноша в светлой косоворотке. У костра палка, котелок. Роль юноши очень ответственна в этой сцене. Это не автор, но человек, который мог бы быть им. В этом явлении ведущие должны все время находиться на сцене, иначе течение рассказа будет нарушаться их движением. Они тоже должны быть одеты просто: темные брюки, белые рубашки с открытым воротом.
Ночь. Шум моря. Протяжная старинная таборная песня.
I ведущий. Созданные Горьким в ранних его произведениях образы Данко, гордого Сокола и Буревестника были художественным предчувствием того, что начался новый этап истории, что на арену общественной жизни выступил новый класс, полный неисчерпаемых сил и мужества.
Изергиль. Когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам... (умолкает),
II ведущий. Эти прекрасные, мужественные слова можно взять эпиграфом к творчеству Горького. (Уходит.)
Изергиль. Видишь ли ты искры?
Юноша. Вон те голубые?
Изергиль. Голубые? Да, это они... Значит, летают все-таки! Ну-ну... Я уже вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть.
Юнош а. Откуда эти искры?
Изергиль. Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем... И вот от него эти искры. Я расскажу тебе про это... Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой — была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба и луны, солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду "болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Нужно было уйти из этого леса, и для того . было две дороги: : одна— назад,— там были сильные и злые враги, другая — вперед,— там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы. Оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. Это были все-таки сильные люди и могли бы они пойти биться на смерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у .них "были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Но ничто не изнуряет тело и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум... Страх родился среди них, и трусливые слова Стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче... Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни... Но тут явился Данко и/спас всех один. Данко один из тех людей, молодой красавец. Красивые — всегда смелы. (Изергиль задумывается Не авансцену выходит ведущий.)
I ведущий. Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец — всё на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..
Изергиль. Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня. «Веди ты нас!» — сказали они. Тогда он повел... Повел их Данко. Дружно все пошли — верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Долго шли они... Все гуще становился лес, всё меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то, а он шел впереди их и был бодр и ясен.
II ведущий. Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья, глухо, грозно. И. стало. тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные, им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими,— вот как! Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко. «Ты,— сказали они,— ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил и за это ТЫ погибнешь!»
I ведущий, «Вы сказали: «веди!» —и я повел! — крикнул Данко, становясь против них грудью.— Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы! Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!»
II ведущий. Но эти слова разъярили их еще более. «Ты умрешь! Ты умрешь!» — ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, можетбыть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня
I ведущий. «Что сделаю я для людей!?» — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.
— Идем!—крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.
Изергиль. Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало! И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была—там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река... Был вечер, ,и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.
Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко,— кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся. А потом упал и — умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло...
Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой!
Свет гаснет. I ведущий отодвигает титульный лист, закрывая им середину сцены.I ведущий. Горький писал: «Я очень люблю людей и не хотел бы никого мучить, но нельзя быть сентиментальным и нельзя скрывать грозную правду. Правда выше жалости».
II ведущий. «Босяки являлись для меня «необыкновенными» людьми,— писал Горький». «Необыкновенное» в них было то. что они, люди «деклассированные», утратили характерные черты своего классового облика.
— Странные люди были среди босяков, и многого я не понимал в них, но меня очень подкупало то, что они не жаловались на жизнь, а о благополучной жизни обывателей говорили насмешливо, иронически, но не из чувства скрытой зависти, а как будто из гордости, из сознания, что живут они — плохо, а сами по себе лучше тех, кто живет хорошо.
III ведущий. В рассказах о босяках уже реализуется тема, которая позднее станет основной — разоблачение власти собственности, борьба за настоящего человека, и она прозвучит с большой силой уже в «Челкаше». (Сдвигают в сторону титульный лист. Уходят.)Вечер. Сцена совершенно пуста. Спиной .к зрителю сладко спит Гаврила. Это молодой деревенский парень лет двадцати. На нем вышитая рубаха и лапти. Доносится шум морского прибоя. Входит Челкаш. На нем новые сапоги, старая тельняшка и кожаная куртка. Смотрит на спящего Гаврилу и потом толкает его ногой.
Челкаш. Эй, теленок, вставай!..
Гаврила (никак не опомнится ото сна). Ишь ты какой!.. Барином стал!
Челкаш. У нас это скоро. Ну, и пуглив же ты! Сколько раз умирать-то вчера ночью собирался?
Гаврила. Да, ты сам посуди, впервой я на такое дело! Ведь можно было душу загубить на всю жизнь.
Челкаш. Ну, а еще раз поехал бы? А?
Гаврила. Еще? Да ведь, это — как тебе сказать? Из-за какой корысти?.. Вот что!
Челкаш. Ну, ежели бы две радужных?
Гаврила. Два ста рублев, значит? Ничего... Это можно...
Челкаш. Стой! А как душу-то загубишь?..
Гаврила. Да ведь, может... и не загубишь! Не загубишь, а человеком на всю жизнь сделаешься. (Челкаш хохочет.)
Челкаш. Эх, разыграется к вечеру-то добре! (Челкаш прислушивается, кивает головой за кулису.)
Гаврила. Буря?
Челкаш. Эге!
Гаврила. Ну, сколько ж тебе дали?
Челкаш. Вот! (Челкаш вынимает пачку денег.)
Гаврила. Эх! А ведь я думал: врал ты мне!.. Это — сколько?
Челкаш. Пятьсот сорок!
Гаврила. Л-ловко! (Угнетенно вздыхает.)
Челкаш. Гульнем мы с тобой, парнюга! Эх, хватим... Не думай! Я тебе, брат, отделю... Сорок отделю! А? Доволен? Хочешь, сейчас дам?
Гаврила. Коли не обидно тебе...— что же? Я приму!
Челкаш. Ах, ты, чертова кукла! Приму! Прими, брат, пожалуйста! Очень я тебя прошу, прими! Не знаю я, куда мне такую кучу денег девать! Избавь ты меня, прими-ка, на!.. (Челкаш протянул Гавриле несколько бумажек. Тот берет их дрожащей рукой.) А жаден ты! Нехорошо... Впрочем, что же? Крестьянин...
Гаврила. Да ведь с деньгами-то, что можно сделать!
Челкаш. Ну, брат, теперь кончено. Лодку нужно вытащить подальше, чтобы не смыло. Придут за ней. А мы с тобой — прощай! Отсюда до города верст восемь. Ты что, опять в город вернешься? А?
Гаврила. Нет... я... не пойду... я (Гаврила задыхается и давится чем-то.)
Челкаш. Что это тебя корчит?
Г а в р ила. Так.
Челкаш. Ну тя к черту! Влюбился ты в меня что ли? Мнется, как девка!.. Али расставание со мной тошно. Эй, сосун! Говори, что ты? А то уйду я!..
Гаврила (звонко кричит). Уходишь!? (Вдруг он срывается с места, бросается к ногам Челкаша, обнимает их руками.) Голубчик! Дай ты мне эти деньги! Дай, Христа ради! Что они тебе?.. Ведь на одну ночь — только ночь... А мне — годы нужны... Дай — молиться за тебя буду! Вечно — в трех церквах — о спасении души твоей! Ведь ты их на ветер... а я бы — в землю! Эх, дай мне их! Что в них тебе?.. Али тебе дорого? Ночь одна — и богат! Сделай доброе дело! Пропащий ведь ты... Нет тебе пути... А я бы — ох! Дай ты их мне!
Ч е л к а ш. На! Жри... Сам я хотел тебе больше дать. Разжалобился вчера я, вспомнил деревню... Подумал: дай, помогу парню. Ждал я, что ты сделаешь, попросишь — нет? А ты... Эх, войлок! Нищий! Разве из-за денег можно так истязать себя? Дурак! Жадные черти! Себя не помнят... За пятак себя продаете! .Гаврила. Голубчик! Спаси Христос тебя,! Ведь это теперь у меня что? Я теперь... богач! Эх ты милый! Вовек не забуду! Никогда! И жене и детям закажу — молись! Осчастливил ты меня! Ведь я что думал? Едем мы сюда... Думаю... хвачу я его — тебя — веслом... Рраз! Денежки — себе, его — в море... тебя-то...? Кто, мол. его хватится? И найдут, не станут допытываться — как, да кто. Не такой, мол, он человек, чтоб из-за него шум подымать! Не нужный на земле! -Кому за него встать?
Челкаш. Дай сюда деньги! (Челкаш, хватает Гаврилу за горло, отнимает деньги.) Что, счастлив ты? (Повернувшись к нему спиной, идет прочь. Гаврила кошкой изгибается, вскакивает на ноги, бросает камень.)Гаврила. Р-раз! (Челкаш хватается руками за голову, качнулся вперед, падает лицом вниз. Гаврила бросается бежать. Возвращается, встает на колени рядом с Челкашем, пытается поднять его.) Брат, встань-кось!
Челкаш. Поди прочь!
Гаврила. Брат! прости! Дьявол это меня... (Целует руки Челкаша.)
Челкаш. Иди... Ступай...
Гаврила. Сними грех с души! Родной! Прости!
Челкаш. Про... уйди ты! Уйди к дьяволу! Чего тебе еще? Сделал свое дело... Иди! Пошел! Тьфу!
Гаврила. Что хошь делай... не отвечу словом. Прости для Христа!
Челкаш. Гнус! И блудить-то не умеешь! Деньги взял?
Гаврила. Не брал я их, брат! Не надо мне! Беда от них! (Челкаш сунул руки в карман своей куртки, вытащил пачку денег, одну радужную бумажку положил обратно в карман, а все остальные кинул Гавриле.)
Челкаш. Возьми и ступай!
Гаврила. Не возьму, брат!.. Не могу! Прости!
Челкаш. Бери, говорю!
Гаврила. Прости, тогда возьму...
Челкаш. Врешь, возьмешь, гнус! Бери! Бери! Не даром работал! Бери, не бойся! Не стыдись, что человека чуть не убил! За таких людей, как я, никто не взыщет. Еще спасибо скажут, как узнают. На, бери!
Гаврила. Брат! А простишь меня? Не хошь? А?
Челкаш. Родимой! За что? Не за что! Сегодня ты меня, завтра я тебя...
Гаврила. Эх, брат, брат...
Челкаш. Ну, прощай!
Гаврила. Прости, брат!
Челкаш. Ничего! (Уходит, пошатываясь. Гаврила смотрит ему вслед. Потом Гаврила снимает картуз, крестится, смотрит на деньги, зажатые в ладони, свободно и глубоко вздыхает, прячет их за пазику и широкими., твердыми шагами, идет в сторону, противоположную той, где скрылся Челкаш.)На сцену выходит III ведущий отодвигает титульный лист.
III ведущий. Горький рассказал о людях, жизнь и страдания которых были и остаются величайшим обвинительным актом капитализму.
«По всей логике испытанного мной,— писал он позднее,— было бы вполне естественно, если бы пошел с ними. Оскорбленная надежда подняться вверх, начать учиться тоже толкала меня к ним, в часы голода, злости и тоски я чувствовал себя способным на преступления не только против «священного института собственности», однако романтизм юности помешал мне свернуть с дороги, идти по которой я был обречен».
Чтец. (Отрывок из повести «Мои университеты» от слов: «Меня влекло на Волгу к музыке трудовой жизни...» и до слов: «...заставив меня благоговейно понять, какими могучими силами богата человеческая земля».)Ведущий. «Брожение и нарождающаяся революция принесли на сцену театра пьесы, отражавшие общественно-политическое настроение, недовольство, протест, мечту о герое, смело говорящем правду. Такой пьесой стали «Мещане»,— писал К. Станиславский.
— Можно было подумать, что готовились не к генеральной репетиции, а к генеральному сражению,— вспоминал Станиславский о первом представлении пьесы Горького «Мещане».
.: Нил — один из самых ярких, сильных и новаторских образов Горького.
Он полон волевой энергии, пафоса труда, готовности к борьбе за переустройство жизни. Нил уже твердо знает, что прав не дают, а права берут. (Уходит и сдвигает титульный лист в сторону.)
Сцена из пьесы М. Горького «Мещане»
Действующие лица: Нил, Петр, Татьяна, Поля, Тетерев.
Столовая в доме Бессеменова. Вечер. За окном порывы ветра . с дождем. На столе кипит самовар. Чайная посуда. Диван. Фикус. Из левой кулисы, красные блины горящей печки. Татьяна и Нил входят. Татьяна, кутаясь в платок, Нил, стряхивая с волос капли дождя.
Татьяна. Ты не можешь себе представить...
Нил (раздеваясь). Ну! Превосходно представляю... Разыгрывали драматическую сцену из бесконечной комедии, под названием «Ни туда, ни сюда»...
.Татьяна. Тебе хорошо говорить так! Ты умеешь стоять в стороне... (Наливает Нилу чай.)
Нил. Я умею оттолкнуть от себя в сторону всю эту канитель. И скоро — оттолкну решительно, навсегда... Переведусь в монтеры, в депо... надоело мне ездить по ночам с товарными поездами! Еще если б с пассажирскими! С курьерскими, например,— фьить! Режь воздух! Мчись на всех парах! А тут — ползешь с кочегаром... скука! Я люблю быть на людях...
Татьяна. ...Знаешь... с тобой приятно говорить... ты такой свежий... Но только вот... невнимателен ты...
Н и л. К чему?
Татьяна. К людям... Ко мне, например...
Нил. М-м... наверно, не ко всем.
Татьяна. Ко мне...
Нил. К тебе? Н-да... (Оба молчат. Нил рассматривает свои сапоги. Татьяна смотрит на него с ожиданием чего-то.) Видишь ли... Я к тебе... то есть я тебя.. (Татьяна делает движение к нему, Нил, ничего не замечая.) Очень уважаю... и люблю. Только мне не нравится — зачем ты учительница? Дело это тебе не по душе, утомляет, раздражает тебя. А дело — огромное! Ребятишки — ведь это люди в будущем... Их надо уметь ценить, надо любить. Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать. Знаешь — я ужасно люблю ковать. Пред тобой красная, бесформенная масса, злая, жгучая... Бить по ней молотом — наслаждение! Она плюет в тебя щипящими, огненными плевками, хочет выжечь тебе глаза, ослепить, отшвырнуть от себя. Она живая, упругая... И вот ты сильными ударами с плеча делаешь из нее все, что тебе нужно.
(Входят Тетерев и Петр.) Тетерев. А! Нил! Откуда?
Нил. Из депо. И после сражения, в котором одержал блестящую победу. Этот дубиноголовый начальник депо...
Петр. Наверное, тебя скоро прогонят со службы...
Нил. Другую найду...
Татьяна. Знаешь, Петр, Шишкин поругался с Прохоровым и не решается сказать это тебе лично...
Петр (сердито, раздражаясь). Чорт бы его побрал! Это... возмутительно! В какое - идиотское положение он ставит меня перед Прохоровым? И, наконец, лишает возможности быть полезным другому товарищу...
Нил. Ты погоди сердиться! Узнал бы прежде — кто виноват?
Петр. Я знаю,— ты будешь возражать. Ты сам таков... ты тоже... школьник... Вот ты на каждом шагу стараешься показать отцу, что у тебя нет к нему ни капли уважения... зачем это?
Н и л. А зачем это скрывать?
Тетерев. Дитя мое! Приличие требует, чтобы люди лгали...
Петр. Но какой смысл в этом? Какой?
Нил. Мы, брат, не поймем друг друга... нечего и говорить. Все, что делает и говорит твой отец,— мне противно...
Петр. Мне тоже противно... может быть! Однако я сдерживаюсь. А ты постоянно раздражаешь его... и это раздражение оплачиваем мы, я, сестра...
Татьяна. Да будет вам! Ведь скучно же это!
(Нил, взглянув на нее, отходит к столу.)
Петр. Тебя беспокоит разговор?
Татьяна. Мне надоело. Одно и то же... всегда одно и то же!
(Входит Поля с кринкой молока в руке. Видя, что Нил мечтательно улыбается, она оглядывает публику и говорит.)Поля. Смотрите, какой блаженный!
Тетерев. Ты что смеешься?
Нил. Я2 Я вспоминаю, как отчитывал начальника депо... Интересная штука — жизнь!
Тетерев (густо). Аминь!
Петр (пожимая плечами). Удивляюсь! Слепыми, что ли, родятся оптимисты?
Нил. Оптимист я или что другое,— это .неважно,— но жить — мне нравится! .(Встает и ходит.) Большое это удовольствие — жить на земле!
Тетерев. Да, любопытно!
Петр. Вы оба — комики, если вы искренние люди!
Н и л. А ты... уж я не знаю — как тебя назвать? Я знаю,— и это вообще ни для кого не тайна,— ты влюблен, тебя — любят. Ну, вот хотя бы по этому поводу — неужели тебе не хочется петь, плясать? Неужели и это не дает тебе радости? (Поля гордо смотрит на всех из-за самовара. Татьяна беспокойно ворочается, стараясь видеть лицо Нила. Тетерев, улыбаясь, выколачивает пепел из трубки.)Петр. Ты забываешь кое-что. Во-первых,— студентам жениться не позволено; во-вторых,— мне придется выдержать баталию с родителями; в-третьих...
Нил. Батюшки! Да ведь это что же? Ну, тебе остается одно — беги! Беги в пустыню!..
(Поля улыбается.)
Татьяна. Ты балаганишь, Нил...
Нил. Нет, Петруха, нет! Жить,— даже и не будучи влюбленным,— славное занятие! Ездить на скверных паровозах осенними ночами, под дождем и ветром;., или зимою... в метель, когда вокруг тебя — нет пространства, все на земле закрыто- тьмой, завалено снегом,— утомительно ездить в такую пору, трудно... опасно, если хочешь! — и все же в этом есть своя прелесть! Все-таки есть! В одном не вижу ничего приятного,— в том, что мною и другими честными людьми командуют свиньи, дураки, воры... Но жизнь — не вся за ними! Они пройдут, исчезнут, как исчезают нарывы на здоровом теле. Нет такого расписания движения, которое бы не изменялось!..
Петр. Не раз я слышал эти речи. Посмотрим, как тебе ответит жизнь на них!
Нил. Я заставлю ее ответить так, как захочу. Ты — не стращай меня! Я ближе и лучше тебя знаю, что жизнь — тяжела, что порою она омерзительно жестока, что разнузданная, грубая сила жмет и давит человека, я знаю это,— и это мне не нравится, возмущает меня! Я этого порядка — не хочу! Я знаю, что жизнь — дело серьезное, но неустроенное... что оно потребует для своего устройства все силы и способности мои. Я знаю и то, что я — не богатырь, а просто—честный, здоровый человек, и я все-таки говорю: ничего! Наша возьмет! И я на все средства души моей удовлетворю мое желание вмешаться в самую гущу жизни... месить ее и так и эдак, тому — помешать, этому — помочь... вот в чем радость жизни!
Чтец, (отрывок из поэмы М. Горького «Человек»).
—В тяжелые часы усталости духа я вызываю пред собой величественный образ Человека.
Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его, медленно шествует — вперед! и — выше! трагически прекрасный Человек!
Я вижу его гордое чело и смелые, глубокие глаза, а в них — лучи бесстрашной Мысли, той величественной силы, которая в моменты утомленья — творит богов, в эпохи бодрости — их низвергает.
Вооруженный только силой Мысли, которая то молнии подобна, то холодно спокойна, точно меч,— идет свободный, гордый Человек...
Величественный, гордый и свободный, он мужественно смотрит в очи правде и говорит сомнениям своим:
Вы лжете, говоря, что я бессилен, что ограничено сознание мое! Оно — растет! Я это знаю, вижу, я чувствую — оно во мне растет! Я постигаю рост сознанья моего моих страданий силой, и — знаю — если б не росло оно, я не страдал бы более, чем прежде...
Я создан Мыслию -затем, чтоб опрокинуть, разрушить, растоптать все старое, все тесное и грязное, все злое,— и новое создать на выкованных Мыслью незыблемых устоях свободы, красоты и — уваженья к людям!
Мое оружье — Мысль, а твердая уверенность в свободе Мысли,; в ее бессмертии и вечном росте творчества ее — неисчерпаемый источник моей силы!
—Для Мысли нет твердынь, несокрушимых, и нет святынь незыблемых ни на земле, ни на небе! Все создается ею, и это ей дает святое, неотъемлемое право разрушить все, что может помешать свободе ее роста.
Настанет день — в груди моей сольются в одно великое и творческое пламя мир чувства моего с моей бессмертной Мыслью, и этим пламенем я выжгу из души все темное, жестокое и злое, и буду я подобен тем богам, что Мысль моя творила и творит!
Все в Человеке — все для Человека!
Вот снова, величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним — пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди — стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его.
Они бесчисленны, как звезды в бездне неба, и—Человеку нет конца пути!
Так шествует мятежный Человек — вперед! и — выше! все — вперед! и — выше!Ведущий. Перед нами прошли героические образы людей от романтического Данко, до настоящих борцов за новую жизнь.