Хосе Ортего-и-Гассет "Восстание масс"

План:

I Введение…………………………………………………………………………2

II Хосе Ортего-и-Гассет «Восстание масс»…………………………………...6

Глава I Массы, Массовое сознание и история его изучения………………...6

§1. Массовое сознание и история его изучения……………………………6

§2. История и причины феномена масс, массы и элита…………………..12

Глава II Массовый человек и его отношение к государству………...……..17

§1. Основные черты массового человека………………………………….17

§2. Государство как высшая угроза………………………………………..19

III Заключение………………………………………………………………….21

IV Список используемой литературы……………………………………….24

I Введение.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883—1955) принадлежит к числу наиболее известных западных мыслителей XX века. Его идеи в области философии, истории, социологии, эстетики оказали влияние на определенные круги европейской и американской буржуазной интеллигенции. Ортега не отрицал ни содержательности, ни общественной значимости искусства; напротив, в великих произведениях прошлого он пытался обнаружить образное претворение исторических судеб нации. Поддерживая авангардистские художественные эксперименты, он ценил в них прежде всего протест против буржуазного опошления искусства, против влияния натурализма.

В 1930 году мировую известность испанскому эссеисту Хосе Ортеге-и-Гассету приносит книга “Восстание масс” (“Rebellion de las Masas'”).

Хосе Ортегу-и-Гассета можно считать первым испанским философом (ибо Франсиско Суарес (1548-1617) писал на латыни, а Мигель де Унамуно (1864-1936) не преследовал снискания философских лавров). Хосе Ортега-и-Гассет (9 мая 1883 – 18 октября 1955) родился в семье известного журналиста и депутата испанского парламента Ортеги-и-Мунийа. Обучаясь в колледже отцов-иезуитов Miroflores del Palo (Малага), Ортега в совершенстве овладел латынью и древнегреческим. В 1904 году он окончил Центральный университет зашитой своих докторских тезисов “El Milenario” (“Тысячелетний”). Ближайшие семь лет он проводит в университетах Германии (в основном, в Марбургском). По возвращении в Испанию он получает назначение в Мадридский университет, где в течение двадцати пяти лет возглавляет кафедру метафизики на факультете философии и языка Мадридского университета, одновременно занимаясь издательской и политической деятельностью в рядах антимонархической, а позднее антифашистской интеллигенции.

В 1923 г. Ортега основал либеральный журнал “Reviste de Occidente” (“Западный журнал”). Будучи политически ангажированным мыслителем, он ведет интеллектуальную оппозицию в годы диктатуры Примо де Риверы (1923-1930), играет немаловажную роль в свержении короля Альфонсо XIII, избирается гражданским губернатором Мадрида, почему и оказывается вынужденным покинуть страну с началом гражданской войны. С 1936 и по 1948 г. Философ находился в эмиграции в Германии, Аргентине и Португалии, проникшись идеями европеизма. По возвращении в 1948 г. В Мадрид совместно с Хуаном Мариасом создает гуманитарный институт, где также занялся преподавательской деятельностью.

Как уже сказано выше, мировую известность принесло Ортеге “Восстание масс”, хотя он известен в азработано как автор множества очерков и эссе по культуре и искусству (“Дегуманизация искусства”, “Искусство в настоящем и прошлом”, “Идеи и верования”, “Две главные метафоры” и т.д.) “Восстание” же посвящено той тревожной европейской общественной ситуации, которая сложилась к 20-м – 30-м годам XX в.

Оценивая итоги прошлого столетия, философ считает, что последний век принес человечеству огромные плодотворные завоевания. Главными из них были победа политической демократии и парламентаризма, а также невиданное ни в одну из прошлых эпох мировой истории развития техники. Но в начале XX века со всей очевидностью обнаружилось, что он создает новую, несходную с XIX веком историческую ситуацию, резко отличную и от всех прежних веков мировой истории.

Наиболее наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического сдвига усматривается в огромном увеличении массы людей. Ведь прошлый век не только способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз увеличил население планеты, особенно больших городов. Но вместе с тем, создав новые, почти безграничные источники богатства и комфорта, он дал большой массе людей ощущение легкости жизни, лишил ее нравственной требовательности к себе, чувства ответственности перед настоящим и будущим, уважения к труду и традиционным нормам общественной морали. Этот исторический феномен X. Ортега-и-Гассет называет “восстание масс”.

Необходимо отметить, что Ортега всвоем «Восстание масс» не ведет речь об упадке западной цивилизации. Более того, он подчеркивает, что само понятие “упадка” основано на сравнении; в таком случае, упадочной эпохой Ортега предлагает считать такую эпоху, которая предпочитает прошлое настоящему и будущему. Отсюда его вывод: “…эпоха, которая настоящее предпочитает прошлому, никак не может считаться упадочной. К этому и шел весь мой экскурс об “уровне эпохи”. В наше время жизнь имеет – и ощущает в себе – больший размах, чем когда бы то ни было. Как же она могла бы чувствовать себя на ущербе? Наоборот, именно потому, что она чувствует себя сильнее, “живее” всех предыдущих эпох, она потеряла всякое уважение, всякое внимание к прошлому. Таким образом, мы впервые встречаем в истории эпоху, которая начисто отказывается от всякого наследства, не признает никаких образцов и норм, оставленных нам прошлым, и, являясь преемницей многовековой непрерывной эволюции, представляется нам увертюрой, утренней зарей, детством”[1].

Кроме того, существует только один вид упадка – убывание жизненной силы; и существует он лишь тогда, когда мы его ощущаем. Именно поэтому он подробно рассматривает вопрос о том, что ранее социологами упускалось из виду: как сознает или ощущает эпоха свою жизненную силу. Из этой предпосылки очевидно следует, что характерной чертой современного общества стала его странная уверенность в том, что оно выше всех предыдущих эпох, “его полное пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и нормативных эпох, ощущение начала новой жизни, превосходящей все прежнее и независимой от прошлого”[2].

Однако при всем этом одной из характерных черт общества стала растерянность, безрассудное и непонятное метание его во времени и культуре: “…наш век глубоко уверен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что ему творить. Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, большими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи, наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению. Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуверенность, уживающиеся в душе поколения…”[3].

Я выбрал эту тему, потому что этот автор вызвал у меня интерес, я редко сталкивался с испанской философией, мне было интересно узнать его рассуждения о жизни и людях. Я прочитал, что Хосе Ортега-и-Гассет философ, чьим даром было не навязывать Мысль, но – будить ее. Философ, значительная и лучшая часть творческого наследия которого представляет собой, по словам критиков, «художественные очерки, где философия растворена, как кислород, в воздухе и воде». Его произведения требуют от читателей не соглашаться, но – спорить и думать.

Я поставил перед собой цель проанализировать работу Хосе Ортега-и-Гассета «Восстание масс». Точнее рассмотреть феномен масс и массового человека.

II Хосе Ортего-и-Гассет «Восстание масс»

Глава I Массы, Массовое сознание и история его изучения

§1. Массовое сознание и история его изучения

Массовое сознание — один из видов общественного сознания, наиболее реальная форма его практического существования и воплощения. Это особый, специфический вид общественного сознания, свойственный значительным неструктурированным множествам люаз («массам»). Массовое сознание определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение или пересечение) основных и наиболее значимых компонентов сознания большого числа весьма разнообразных «классических» групп общества (больших и малых), однако несводимый к ним. Это новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии деструктурированных по каким-то причинам «классических» групп. В силу недостаточной специфичности источников своего появления и неопределенности самого своего носителя, массовое сознание в основном носит обыденный характер.

История изучения массового сознания достаточно сложна и противоречива проблема реального «массового сознания» и его особого носителя, «массового человека», возникает в жизни, а затем и в науке на рубеже XVIII — XIX веков. До XVIII века включительно господствовали концепции, утверждавшие, что общество представляет из себя скопление автономных индивидов, каждый из которых действует самостоятельно, руководствуясь лишь собственным разумом и чувствами.

Хотя подспудно массовизация общественного сознания начиналась и раньше, до определенного времени она носила достаточно локальный характер. Реально, это было связано просто с недостаточной плотностью расселения людей — невозможно наблюдать действительное «массовое» сознание в обществе, население которого расселено исключительно по небольшим деревенькам и феодам. Отдельные вспышки хотя бы относительно массовой психологии стали наблюдаться по мере разрастания средневековых городов. «Из-за постоянных контрастов, пестроты форм всего, что затрагивало ум и чувства, средневековая жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявляющиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города»³.

Однако это были лишь предварительные формы, начало массовизации. Прав А.Я. Гуревич: «Конечно, если мы станем искать в высказываниях ведущих теологов и философов Средневековья непосредственное выражение массового сознания и вознамеримся по ним судить о настроениях и воззрениях «среднего человека», мы впадем в глубочайшее заблуждение. Ни само обществ»), ни его тогдашние «теоретические представители» не могли осознать и сформулировать реальное состояние психологии населения.» Хотя именно тогда массовое сознание, отличавшееся особым доминированием Иррациональных форм, с большой силой уже проявлялось в реальной политике.

Без сомнения тот или иной элемент страсти присущ и современной политике, но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жестких границах. В XV в. Внезапные эффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и разум все время отодвигаются в сторону. Однако вплоть до конца XVIII века все эти эффекты носят достаточно частной, локальный характер.

На рубежу XVIII—XIX веков ситуация изменилась кардинально. Промышленная революция и начавшаяся урбанизация привели к появлению массовых профессий и, соответственно, к массовому распространению ограниченного числа образов жизни. Снижение доли ремесленничества и нарастающее укрупнение производства неизбежно вели к деиндивидуализации человека, к типизации его психики, сознания и поведения. Разрастание крупных городов и усиление миграции в них людей из аграрных провинций с разных концов той или иной страны, а подчас и сопредельных стран, вели к смешению национально-этнических групп, постепенно размывая психологические границы между ними. В то же время, большие социально-профессиоцальные группы еще только формировались. Соответственно, шла стихийная крупномасштабная социальная реформа, первоначальный этап которой как раз и характеризовался деструктуризацией привычных психологических типов и появлением новых, еще неструктурированных, и потому размытых «неклассических» форм общественного сознания. Так стало очевидным появление принципиально нового явления, которым, соответственно, и занялась наука.

Формально словосочетание «массовое сознание» стало встречаться в научной литературе начиная с середины XIX века. Особенно, оно распространилось к концу данного столетия, хотя носило еще описательный, скорее образный характер, в основном лишь подчеркивая масштабы проявлявшихся психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие психологии масс. Считающиеся классическими труды Г.Тарда, Г.Лебона, Ш.Сигеле и В.МакДугала, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные отдельным конкретным проявлениям психологии масс (прежде всего, психологии толпы), носили общесоциологический и, скорее, научно-публицистический, чем аналитический характер.

Более или менее определенное употребление понятия «массовое сознание» в качестве специального научного термина началось лишь в 20-30-е гг. XX столетия, хотя и тогда это долгое время оставалось на уровне беглых упоминаний и несопоставимых между собой, крайне многообразных трактовок. Затем вообще наступила серьезная пауза в исследованиях. В западной науке это определялось тем, что массовая психология как таковая стала исчезать: общество структурировалось, а культ «свободного индивида» предопределял доминирование индивидуальной психологии. Массы как бы «рассыпались». С исчезновением же феномена исчезли и попытки его изучения.

В итоге, западные исследователи не смогли договориться о смысле центрального понятия «массы», лежащего в основе исследования массового сознания. По оценке Д.Белла, в западной науке сложилось, как минимум, пять различных его интерпретаций. В одних случаях под массой понималось «недифференцированаз множество», типа совершенно гетерогенной аудитории средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г.Блумер). В других случаях— «суждение некомпетентных», низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещенной элиты (Х.Ортега-и-Гасет). В третьих — «механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф.Г. Юнгер). В четвертых, «бюрократическое общество», отличающееся широко расчлененной организацией, в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Манн-гейм). В пятых, — «толпа», общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).

В советской науке сложилось иное, хотя отчасти и аналогичное положение. Структурирование общества по социально-классовому основанию привело к абсолютизации роли классовой психологии. Она подменила собой и массовое, и индивидуальное сознание. Соответственно, и здесь массовая психология как таковая исчезла — по крайней мере, из поля зрения исследователей.

Во второй половине 60-х гг. XX столетия данное понятие пережило своеобразное второе рождение в советском обществознании, хотя это был кратковременный период. Лишь начиная со второй половины 80-х гг. можно отметить новый прилив исследовательского интереса к массовому сознанию. Но до сих пор недостаточное внимание к данному феномену объясняется как минимум двумя причинами. Во-первых, объективные трудности изучения массового сознания. Они связаны с самой его природой и свойствами, плохо поддающимися фиксации и описанию, что делает их трудноуловимыми с точки зрения строгих операциональных определений. Во-вторых, трудности субъективного характера, прежде всего в отечественной науке, до сих пор связаны с доминированием догматизированных социально-классовых представлений, а также недостаточной азработаностью терминологического аппарата, что продолжает сказываться.

В итоге, как в зарубежной, так и отечественной научной литературе, посвященной различным сторонам явления массовизации психики и массовой психологии в целом, до сих пор нет крупных работ, в которых специально рассматривалась бы психология массового сознания. Бытующие ныне в науке взгляды можно объединить в два основных варианта.

С одной стороны, массовое сознание — конкретный вариант, ипостась общественного сознания, заметно проявляющаяся лишь в бурные, динамичные периоды развития общества. В такие периоды у общества обычно нет интереса к научным исследованиям. В обычные же, стабильные периоды развития массовое сознание функционирует на мало заметном, обыденном уровне. При этом существенно, что оно может одновременно включать в себя отдельные компоненты разных типов сознания. Например, сознание классических групп социально-профессионального характера, составляющих собой социальную структуру общества (что обычно имеет приоритетный характер и в первую очередь фиксируется теоретиками). Может оно включать и некоторые иные типы сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим представителей различных групп, но, в то же время, не имеющим отчетливо группового характера. Обычно это фигурирует как обыденное сознание, не имеющее четкой социальной отнесенности — например, «сознание» очереди за дефицитным товаром в условиях «развитого социалистического общества». Согласно данной точки зрения, проявления массового сознания носят в значительной мере случайный, побочный характер и выступают в качестве признаков временного, несущественного стихийного варианта развития.

С другой стороны, массовое сознание рассматривается как достаточно самостоятельный феномен. Тогда это сознание вполне определенного социального носителя («массы»). Оно сосуществует в обществе наряду с сознанием классических групп. Возникает оно как отражение, переживание и осознание действующих в значительных социальных масштабах обстоятельств, в том или ином отношении общих для членов разных социальных групп, оказывающихся тем самым в сходных жизненных условиях, и уравнивающих их в том или ином плане. Согласно данной логике, массовое сознание оказывается более глубинным образованием, отражением действительности «первичного порядка», которое лишь потом обретает необходимые психологические признаки социальной определенности.

§2. История и причины феномена масс, массы и элита.

Исследую вопрос возникновения феномена масс, Ортега подробно анализирует европейскую историю. Так он постепенно приходит к выводу, что массовое общество и поведение – закономерный результат развития западной цивилизации.

Собственно примеров массового поведения даже в древней истории немало. Даже город с самого начала сам по себе был местом сборища масс. Начинался он с пустого места – с площади, рынка, агоры в Греции, форума в Риме; все остальное – было лишь придатком, необходимым для ограждения этой пустоты. Первоначальный “полис” был не скоплением жилых домов, а прежде всего местом народных собраний, то есть специальным пространством для выполнения общественных функций. “Город не возник, подобно хижине или дому, чтобы укрыться от непогоды растить детей и для прочих личных и семейных дел. Город предназначен для вершения дел общественных”[4]. Характерный пример массового поведения в Риме – бои гладиаторов, собиравшие огромные толпы людей, желавших посмотреть на эти “экстремальные” побоища (бои, говоря современным языком социологии, стали предметом “престижного потребления”).

Рассматривая предтечи современной цивилизации, Ортега утверждает, что в основе ее лежит XIX век, успех которого слагается из двух крупных элементов: либеральной демократии и техники. Все это заключается в одном слове “цивилизация”, смысл которого раскрывается в его происхождении от слова civis – то есть гражданин, член общества. Все достижения цивилизации тогда служат тому, чтобы сделать общественную жизнь возможно более легкой и приятной. Если мы вдумаемся в эти основные элементы цивилизации, мы заметим, что у них одна и та же основа – спонтанное и все растущее желание каждого гражданина считаться со всеми остальными.

Хосе Ортега исследует в динамике изменение представлений усредненного человека о жизни и ее благах. Человек XIX века ощущал в жизни растущее общее материальное улучшение. Никогда раньше до этого средний человек не решал своих экономических проблем с такой легкостью. Наследственные богачи относительно беднели, индустриальные рабочие обращались в пролетариев, а люди среднего калибра с каждым днем расширяли свой экономический горизонт. Каждый день вносил что-то новое и обогащал жизненный стандарт. С каждым днем положение укреплялось, независимость росла. То, что раньше считалось бы особой милостью судьбы и вызывало умиленную благодарность, стало рассматриваться как законное благо, за которое не благодарят, которого требуют.

Такая свободная нестесненная жизнь неминуемо должна была вызвать “в средних душах” ощущение, которое можно охарактеризовать как освобождение от бремени, от всех помех и ограничений. В прошлые же времена такая свобода жизни была абсолютно недоступна для простых людей. Наоборот, для них жизнь была всегда тяжелым бременем, физическим и экономическим. С самого рождения они были окружены запретами и препятствиями, им оставалось одно – страдать, терпеть и приспособляться.

Еще разительнее эта перемена проявилась в области правовой и моральной. Начиная со второй половины девятнадцатого века, средний человек уже был свободен от социальных перегородок. Заурядный человек привык осознавать, что все люди равны в своих правах.

XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он стал известен многочисленными потрясениями, а потому, что он поставил заурядного человека, то есть огромные социальные массы, в совершенно новые жизненные условия, радикально противоположные прежним.

Тот факт, что весь феномен вполне вероятно вызван только лишь развитием либеральной демократии, приводит Ортегу к следующим выводам:

1.либеральная демократия, снабженная творческой техникой, представляет собою наивысшую из всех известных нам форм общественной жизни;

2.если эта форма и не лучшая из всех возможных, то каждая лучшая будет построена на тех же принципах;

3.возврат к форме низшей, чем форма XIX века, был бы для общества самоубийством.

Отсюда следует неутешительный вывод: “…мы должны теперь обратиться против XIX века. Если он в некоторых отношениях оказался исключительным и несравненным, то он столь же, очевидно, страдал коренными пороками, так как он создал новую породу людей – мятежного “человека массы”. Теперь эти восставшие массы угрожают тем самым принципам, которым они обязаны жизнью. Если эта порода людей будет хозяйничать в Европе, через каких-нибудь 30 лет Европа вернется к варварству. Наш правовой строй и вся наша техника исчезнут с лица земли так же легко, как и многие достижения былых веков и культур…”[5].

Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура поражены тяжелой болезнью – засильем бездуховного, лишенного каких-либо стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым государствам. В критике этого ощущаемого многими философами явления Ортега идет вслед за Ницше, Шпенглером и другими культурологами.

По Ортеге, обезличенная “масса” – скопище посредственностей, - вместо того, чтобы следовать рекомендациям естественного “элитарного” меньшинства, поднимается против него, вытесняет “элиту” из традиционных для нее областей – политики и культуры, что в конечном счете приводит ко всем общественным бедам нашего века.

Вопреки обычному мнению, Ортега дает иное определение человека элиты: он “проводит жизнь в служении. Жизнь не имеет для него интереса, если он не может посвятить ее чему-то высшему. Его служение – не внешнее принуждение, не гнет, а внутренняя потребность. Когда возможность служения исчезает, он ощущает беспокойство, ищет нового задания, более трудного, более сурового и ответственного. Это жизнь, подчиненная самодисциплине – достойная, благородная жизнь. Отличительная черта благородства – не права, не привилегии, а обязанности, требования к самому себе”[6]. Благородная жизнь для Ортеги означает жизнь напряженную, всегда готовую к новым, высшим достижениям. Он противопоставляет благородную жизнь обычной, косной жизни, которая “замыкается сама в себе, осужденная на perpetuum mobile – вечное движение на одном месте, - пока какая-нибудь внешняя сила не выведет ее из этого состояния”[7].

Но при этом взгляды Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек “массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к революционному подвигу, а прежде всего средний индивид, “всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но и доволен собственной неотличимостью”[8]. Будучи неспособным к критическому мышлению, “массовый” человек бездумно усваивает “ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека”[9]. Такого типа существо в силу своей личной пассивности и самодовольства в условиях относительного благополучия может принадлежать к любому социальному слою от аристократа крови до простого рабочего и даже “люмпена”, когда речь идет о “богатых” обществах. Вместо марксистского деления людей на “эксплуататоров” и “эксплуатируемых” Ортега, исходя из самой типологии человеческой личности, говорит о том, что “радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя”[10].

Глава II Массовый человек и его отношение к государству

§1. Основные черты массового человека.

Изучая психическую структуру нового “человека массы” с точки зрения социологии, Ортега находит в нем следующие основные черты:

· врожденную, глубокую уверенность в том, что жизнь легка, изобильна, в ней нет трагических ограничений; вследствие чего заурядный человек проникнут ощущением победы и власти;

· ощущения эти побуждают его к самоутверждению, к полной удовлетворенности своим моральным и интеллектуальным багажом. Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего авторитета, никого не слушается, не допускает критики своих мнений и ни с кем не считается. Внутреннее ощущение своей силы побуждает его всегда выказывать свое превосходство; он ведет себя так, словно он и ему подобные – одни на свете, а поэтому

· он лезет во все, навязывая свое пошлое мнение, не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть – следуя принципу “прямого действия”.

В основе восстания масс, подчеркивает Ортега, лежит замкнутость души массового человека. Дело в том, что человек массы считает себя совершенным, он никогда не сомневается в своем совершенстве, его вера в себя поистине подобна райской вере. Замкнутость души лишает его возможности познать свое несовершенство, так как единственный путь к этому познанию – сравнение себя с другими; но тогда он должен хоть на миг выйти за свои пределы, переселиться в своего ближнего. Душа заурядного человека неспособна к таким упражнениям. “Мы стоим здесь перед тем самым различием, которое испокон веков отделяет глупцов от мудрецов. Умный знает, как легко сделать глупость, он всегда настороже, и в этом его ум. Глупый не сомневается в себе; он считает себя хитрейшим из людей, отсюда завидное спокойствие, с каким он пребывает в глупости. Подобно насекомым, которых никак не выкурить из щелей, глупца нельзя освободить от глупости, вывести хоть на минуту из ослепления, сделать так, чтобы он сравнил свои убогие шаблоны со взглядами других людей. Глупость пожизненна и неизлечима. Вот почему Анатоль Франс сказал, что глупец гораздо хуже мерзавца. Мерзавец иногда отдыхает, глупец – никогда”[11].

Однако человек массы совсем неглуп. Наоборот, он действительно гораздо умнее, гораздо способнее, чем все его предки. Но эти способности ему не впрок: сознавая, что он обладает ими, он еще больше замкнулся в себе и не пользуется ими. Он раз и навсегда усвоил набор общих мест, предрассудков, обрывков мыслей и пустых слов, случайно нагроможденных в памяти, и с развязностью, которую можно оправдать только наивностью, пользуется ими всегда и везде. Это явление Ортега назвал в первой главе Восстания “знамением нашего времени: не в том беда, что заурядный человек считает себя незаурядным и даже выше других, а в том, что он провозглашает и утверждает право на заурядность и самое заурядность возводит в право”[12].

§2. Государство как высшая угроза.

Ортега пишет, что действовать самовольно означает для массы восставать против собственногопредназначения,а поскольку лишьэтим она и занята, он говорито восстании масс. В концеконцов, единственное, что действительно и поправу можносчитать восстанием, -это восстание против себя, неприятие судьбы. И когда массы торжествуют,торжествуетинасилие,становясьединственнымдоводом и единственной доктриной.Он давно уж отмечал, что насилие стало бытом. Сейчас оно достигло апогея, и это обнадеживает, поскольку должен женачаться спад. Сегодня насилие – эториторика века, и его уже прибирают к рукам пустомели.

Затем Ортега переходит кнаихудшейиз опасностей,грозящейевропейскойцивилизации.Какивсепрочиеугрозы,онарожденасамой

цивилизациейи,большетого,составляет ее славу.Это современное для Хосе Государство. Он пишет: « В нашидни государство стало чудовищной машиной немыслимых возможностей,котораядействуетфантастическиточноиоперативно.Это средоточие общества, идостаточнонажатия кнопки, чтобы гигантскиерычаги молниеносно обработали каждую пядь социального тела.

Современноегосударство – самый явный и наглядный продукт цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на многое. Онгордится государством и знает, чтоименно оно гарантирует емужизнь, но не сознает, что этотворение человеческих рук, чтооносоздано определенными людьми и держитсяна определенныхчеловеческихценностях, которые сегодняесть, а завтрамогутулетучиться.Сдругойстороны, массовыйчеловеквидитв государстве безликую силу, апоскольку и себя ощущает безликим, тосчитает его своим. И если в жизнистраны возникнут какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается, чтобывласти немедленно вмешались и взяли заботуна себя, употребивна это,всесвоибезотказныеи неограниченные средства.

Здесь-тоиподстерегаетцивилизациюглавная опасность-полностью

огосударствленнаяжизнь,экспансия власти, поглощение государствомвсякой социальнойсамостоятельности -словом, удушениетворческих начал истории, которыми вконечном счете держатся,питаютсяи движутсялюдскиесудьбы»[13]. Я считаю, что это наблюдается и сегодня, и не только в европейских странах, но и нашей.

Хосе пишет: «Масса говорит:«Государство – это я» – и жестоко ошибается. Государство идентично массе лишь в том смысле, в каком Иксидентичен Игреку,поскольку никтоиз них неЗет. Современное государствои массуроднит лишь их безликостьи безымянность. Но массовый человек уверен, что он-то и есть государство, и не упустит случаяпод любым предлогомдвинуть рычаги,чтобыраздавить какое быто ни было творческое меньшинство, которое раздражает еговсегда и всюду, будь то политика, наука или производство.

Кончится это плачевно.Государство удушитокончательно всякую социальную самодеятельность, и никакие новые семена уже не взойдут. Общество вынудятжитьдлягосударства, человека- для государственноймашины.И поскольку это всего лишь машина, исправность исостояние которой зависят от живой силы окружения, в конце концовгосударство,высосав изобщества все соки,выдохнется, зачахнет иумрет самоймертвеннойиз смертей- ржавой смертью механизма.»[14]

Даже сегодня диктат государства – это апогей насилия и прямого действия, возведенных внорму. Масса действует самовольно, сама посебе, через безликий механизм государства.

III Заключение

В испанской философии XX века Ортеге неоспоримо принадлежит место не «первого среди равных», а первого философа в собственном смысле слова. Его учение оказало огромное влияние на весь испаноязычный мир и других мыслителей Европы.

Ортего показывает нам, что XX век со всей очевидностью создает новую, несходную с XIX веком историческую ситуацию, резко отличную всех прежних веков мировой истории.

Характерной чертой современного общества, считает он, стала его странная уверенность в том, что оно выше всех предыдущих эпох. Так же одной из характерных черт общества стала растерянность, безрассудное и непонятное метание его во времени и культуре.

Он пишет, что XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он стал известен многочисленными потрясениями, а потому, что он поставил заурядного человека, то есть огромные социальные массы, в совершенно новые жизненные условия, радикально противоположные прежним.

Взгляды Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек “массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к революционному подвигу, а прежде всего средний индивид, “всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но и доволен собственной неотличимостью”

Ортего говорит о наихудшейиз опасностей,грозящейевропейскойцивилизации.Какивсепрочиеугрозы,онарожденасамой цивилизациейи,большетого,составляет ее славу.Это современное для Хосе Государство. Он пишет: « В нашидни государство стало чудовищной машиной немыслимых возможностей,котораядействуетфантастическиточноиоперативно.Это средоточие общества, идостаточнонажатия кнопки, чтобы гигантскиерычаги молниеносно обработали каждую пядь социального тела.»

Написанное под впечатлением первой мировой войны и накануне второй эссе Ортеги “Восстание масс” стало рассматриваться как пророческое, чему способствовали и последующие события: появление таких примеров социальной “патологии”, как фашизм, нацизм и сталинизм с их массовым конформизмом, ненавистью к гуманистическому наследию прошлого, безудержным самовосхвалением и использованием наиболее примитивных наклонностей человеческой природы. В последствии «Восстания масс»многими читателямибыл воспринят как пророчество грядущей катастрофы Запада.

IV Список используемой литературы:

1.Хосе Ортега-и-Гассет «Восстание масс» М.: Ермак. 2003.

2.Хосе Ортега-и-Гассет «Избранные труды» М. 2000.

3.Ольшанский Д.В. «Основы политической психологии» Екат. 2001.

4.Ольшанский Д.В. «Политико-психологический словарь» Екат. 2002.

[1] Х. Ортега-и-Гассет «Восстание масс». М.: Ермак. 2003

[2] Там же

[3] Указ соч.

[4] Указ соч.

[5] Указ соч.

[6] Указ соч.

[7] Там же

[8] Там же

[9] Там же

[10] Указ соч.

[11] Указ соч.

[12] Там же.

[13] Указ соч.

[14] Там же.