Мераб Константинович Мамардашвили. Проблемы сознания и философское призвание

Сдавался/использовался	1996г.
	Загрузить архив:
	Файл: mamardas.zip (19kb [zip], Скачиваний: 25) скачать

                     Мераб Константинович Мамардашвили

                 Проблема сознания и философское призвание

     Свое рассуждение, связанное с весьма сложной задачей  -попыткой

соединить  теориюсознания(для   чего   потребуется,   естественно,

введение определенных постулатов) с моим отношениемк  философии,то

есть с тем, что я о ней думаю и что она для меня значит,яхотел  бы

начать с замечания биографического характера.

     Насколько я себя помню, мои первые шаги в философии и влечениек

нейбылиобусловлены   (как   я   теперь   понимаю)   не   какими-то

эмпирическими  причинамисоциального   свойства   и   не   проблемами

общества, в котором я родился, аскорее  моимнеосознаннымжеланием

воссоединиться с чем-то, что мне казалось частью самогосебя,родным

мне,нопочему-то  утраченными   забытым.   Или,   если   говорить

определеннее, как я сужу об этом сегодня -с  некимобщечеловеческим

началом культуры. Кстати, тут же хочу заметить,что  дорогукэтому

воссоединению преграждал тогда (я не случайновыделяю  этослово)и

существовавший  языкфилософии;   язык   учебников   и   философского

образования, обратившись к которому я, конечно же, не мог обрестито,

что бессознательно искал.

     Иными словами, я смутно пытался прилепитьсятогдак  образу,о

котором писал еще Кант, - "гражданинмира",  характеризуяэтимсвое

отношение к  глубиннойсущностиевропейской  христианскойкультуры.

Сегодня мы хорошо знаем, чо означали эти слова "гражданинмира",или

"космополит", в конце 40-х годов. То есть в годы моей молодости...

     Значит - "гражданин мира". Для  Кантаэтобыло  одновременнои

указанием на одно из правил мышления. Как известно,у  негомышление

сводится к трем правилам. Первое правило:мыслить  самому;второе-

мыслить так, чтобы быть способным смотретьодновременно  намыслимое

или на свое дело глазами другого (этои  означаетбыть"гражданином

мира"). И третье правило: мыслить непротиворечивымобразом.То  есть

мыслить так, чтобы не противоречить самомусебе.  Илиможносказать

иначе: чтобы мысль, находясь в движении, не разрушала бы сама себя.

     Следовательно, втом,  какпонимаетсямышление  вевропейской

традици,уже как бы изначально содержится сознаниеиного.  Этиминым,

или другим миром может  бытьдругойчеловек,  друнаяточказрения,

другая перспектива, вообще другой мир или другой космос. Все этивещи

стоятводном  рядуиявляются  расшифровкойслова"иное".Иная

реальность!

     Так вот, то, что я чувствовал, вообразил о себе, очевидно и  было

сознанием  этогоиного,которое  менямучилои  котороея   хотел

расшифровать.  Ятогдаеще  незнал,   что   языком,   на   котором

расшифровываются свидетельства сознания, является философия.Яузнал

это позже и теперь, как мне кажется, знаю и могу этим поделиться.

     Сознание - этопреждевсего  сознаниеиного.Но  невтаком

смысле, чо мы сознаем другой предмет, ав  томсмысле,чточеловек

отстранен от привычного ему, обыденного мира, в котором оннаходится.

В этот момент человек смотрит на него как бы глазами другогомира,и

он начинает казаться ему непривычным, не само собой разумеющимся.Как

белке, которая соскочила быс  известногоколесаисостороны  бы

посмотрела на это колесо. Это и есть сознаниекак  свидетельство.То

есть, я подчеркиваю, во-первых, что есть сознаниеи,  во-вторых,что

термин "сознание" означает какую-то связь или соотнесенностьчеловека

с иной реальностью поверх  иличерезголову  окружающейреальности.

Назовем это условно обостренным чувством реальности. Оно связано вто

же время с какой-то иномирной ностальгией.

     Но,определив  таксознание,я  хочудалеесказать,  чтоим

выделяется  какая-тоточкав  миреивплетенность  еев   мировые

сцепления. Эта  точкавыделена,и  темсамымона  дифференциальна,

различительна.  Тоестьсознание  естьодновременнои  различение.

Посколькуоно"появляется"только  вгоризонтедопущения   иного,

постолькуивыделенная  точка становитсяне  необходимой,алишь

возможной. Как одна из возможностей, которая реализовалась.

     Следовательно,проблема   человеческой   судьбы,   человеческого

предназначения начинает  выступатьприэтом  длячеловека,вдушу

которого запал осколок такогозеркала  сознания,какзадача  нового

рождения в реальном мире, хотя он являетсясвоеобразным  гостеммира

нереального, иного. Возможно ли такое рождение?Можно  ли,незабыв

своего гражданства неизвестной родины, родитьсявторично гражданином

уже этого мира? Можго ли существовать,будучи  носителемтойсмутно

ощущаемой гармонии, которая сверкнула случайнов  зеркальномосколке

сознания и превратила столь привычный до этого мир в нечто условноеи

не самор собой разумеющееся? И ктому же - существовать, неподозревая

о том, что указанная гармония (начто  яхотелбы  обратитьособое

внимание)  имеетсвойрежим  жизни,вкорне  отличный   от   наших

ежедневных  психологическихсостояний.Ибо  онхарактеризуется   не

только мгновенной координируемостью множества связей иэлементов,но

и  одновременнокакой-тоневедомой   способностью   удерживать   эту

координацию во все разрушающем потоке времени. Ведь в обыденнойжизни

мы можем лишь вспомнать о том, что в какие-то мгновения находилсяили

пребывали в них.

      Но, как я уже сказал,человек,в  отличиеотвсех  остальных

извесных нам существ, обладает сознанием. А это значит, чтоон  имеет

возможность переживать, испытывать как раз тевещи  илисостояния,

которые   естественным   образом,   в   качестве   продукта,   скажем,

какого-либо физиологическогомеханизма,  получитьнельзя.Например,

нельзяиметьмысли,  полученныепростым   продолжением   отпущенных

человеку естественных психических сил, ибо этобудут  неегомысли.

Или иметь чувства в силу опять же лишьданных  человекуестественных

психических способностей. В философии такогорода  вешипотрадиции

называют обычно "чистыми" ("чистое сознание", "чистая мысль",  "чистая

любовь" и т. д.). Но не в смысле продукта абстракцииилиобобщающего

понятия,ав  смысле,хотяи  естественнымобразомдля  человека

невозможного, но тем не менее случающегося сним  вкаких-тоособых

состояниях. Какие же это состояния? Состояния, которыесопряженыили

совмещены в человеке с символами. То естьони  возможныучеловека,

попадающихвполе  ихсиловыхлиний.  Однимиз   таких   символов

(первичным для философии) является "смерть". Напервыйвзгляд,  этот

символ прост хотя бы по той причине,что  мыможем,как  ясказал,

увидеть иную реальность, гражданами которой мы себяосознали,  будучи

готовы при этом расстаться с самимисобой  какненеобходимыми,  не

абсолютнымиит.  д.Ноэто  на   первый   взгляд,   поскольку   в

действительности расстаться с собой оказывается очень трдно.И  вто

же время, если мы не  готовыприрасшифровке  илиосвоениисимвола

смерти расстаться с собой, то не увидиминое.  Таккакжетогдав

принципе представить смерть?Очевидно,  это непросто  случайность,

подстерегающая   жизнь,   которая   столь    неудачно     расшифрована

экзистенциалистами  какличная   смерть.   Это   довольно   неудачная

расшифровка, затемняющая, как мне кажется, смыслтого,  очемздесь

говорится. Потому что та смерть, о которойговорится  всимволе,не

лично, скажем моя, а лично она мояпотому,  чтоонав  единственном

числе. Не бывае  многосмертей,так  жекаксознание  естьнечто,

сущетвующее в единственном числе. Есть толькоодно  сознание,каки

одна смерть. И поэтому, замыкая то, что я говорю сейчас,стем,  что

было сказано перед этим, я могу, видимо, сказать, что наше движениев

сторону подозреваемой иной реальности есть нечто  иное,какпросто

приближение к известной платоновскойметафоре  "пещеры".Переднами

действительно  "тени",   не   имеющие   существования,   а   то,   что

подозревается как иной мир, иная реальность, и есть тареальность,в

которую мы можем попасть лишь через свидетельское сознание, спомощью

которогомымогли  отстранитьсяотмира  иотстранитьего.   Как

известно, такая операция проделывалась в XX в. ичисто  литературными

средствами. Но литература ведь тоже средство духовной жизничеловека,

как и философия. И в этом смысле внутри неетакже  возможендуховный

философский акт, а  нетолькоспецифически  литературный.Например,

поэт Даниил Хармс спрашивал, что это за существа такие,у  которыхк

конечностям, то есть к  ногам,привязаныкакие-то  "крючки",иони

этими крючками становятся на лед. Фактически поэт выявляетздесьто,

что  параллельносХармсом   называлось   в   европейской   традиции

феноменом. Традиции, о которойХармс,  разумеется,незнал,просто

сама  проблематикатогдабыла  конгениальнасостояниюкультур.   И

русской, и европейской.

     То есть что мыв  действительностивидим?Мы  видимкрючкии

дощечки, но не знаем, что это коньки или лыжи. И иногдазнаниетого,

что мы видим, несомненно, мешает нам видеть видимое.

                           *  **

    Итак,мы   видим   следующую   фундаментальную   для   построения

философского  аппаратавещь.   А   именно,   что   сознание   -   это

выделенность, различенность. Так вот эта различенность имеет ещеодин

весьма важный смысл с точки зрения сознания как свидетельства. Вэтом

свидетельском сознании содержится, во-первых,что-то,  чтоясознаю

или думаю или чувствую. И, во-вторых: я думаю, чтоя  думаю.Или:я

чувствую, что я чувствую. Ну, скажем, я чувствую, что я люблю. Ноэто

в принципе может не совпадать с тем, что я действительнолюблю.Одно

дело "я люблю" и совсем другое "ячувствую,  чтолюблю".Или  -"я

мыслю", и "мыслю, что я мыслю". Этивещи  принципиальноразличны,и

никакое  преобразование,никакоедпущение,  никакоерассуждениене

могут  устранитьэтогоразличия.  Эта   испытываемая   нами   подчас

сложность душевной жизни очевидна независимо от того, сумеемли мыв

ней разобраться, пытаться понять себя и других.

     Темсамым  мынезаметно   подошли   фактически   к   знаменитой

философской проблеме, весьма роковой,о  которойбылосказано,  как

известно, очень много и всегда с суровымиоценками,  -проблематак

называемой непознаваемой "вещи в себе". Между тем дляКанта(как  мы

можем теперь судить) понятие "вещив  себе"ибыло  связаностой

простой, в сущности, философской дилеммой,вырастало  изнеминуемого

допущения вот того дифференциала ("мыслю, что я мыслю","думаю,чтоя

думаю"), о котором я только чтоговорил.  Такчтоздесь  существует

неизбежное различие.

     В самомделе,  когдамысталкиваемся,  например,сфеноменом

любви, то так или иначе допускаем, что ее внешнее выражение(то,как

она реализуется, высказывается, проявляется в тех или иныхпоступках)

может порой не иметь ничего общего с действительнымположением  дела.

И, следовательно, по явлениямнельзя  судитьотом,  чтоявляется.

Поэтому отвлеченная духовная мудрость и гласит - она зафиксированане

только в философии, но и в религии, - что лишьтот может  судитьпо

поступкам, кто видит наши сердца до дна. То есть, для кого нетничего

скрытого, как для Бога. Я  имеюввидуизвестную  метафоруБогакак

судьи. В каком смысле? А в том смысле, что лишь для него нетразличия

между явлением и  вещью всебе:  чтоэтонеобычноечеловеческое

существо, способное  соверщатьподменудействительногочувства  или

действительной мысли своим эмпирическим чувством или своей мыслью.То

есть существо, которое не хочет расставаться с привычнойемужизнью,

подставляя в этом случае под действительную мысльили  действительные

чувства массу подменных образований. Существуют целые слои, вкоторых

начинает в результате житьтот  илииноймысленный  предметтолько

потому, что человек не хочет расстаться с самим собой.С  самимсебе

любезным. Это, так сказать, удобные ему истины, удобныеемучувства,

продолжающие  его   выживаемость   или   приспособление   в   условиях

окружающей среды, положения и т. д.

     Из этой принципиальной вещи ивырастает очень  сложнаятехника

философского анализа. Собственно сам язык философии вырастаетвотиз

того, что я только что описал. Но для тогочтобы  намсогласитьсяс

этим и понять (и мне, и вам) суть дела, нужно сделатьещеодин  шаг.

Для этого я поставлю ту  проблему,кторуюсформулировал  втерминах

"явления"  и"вещьв  себе",несколькоиначе,   поверну   ее   для

наглядности другой стороной. В своевремя  ВладимирЛефеврпридумал

для своих задач (он  занималсярефлексивнымииграми)  оченьхороший

пластичный образ, которым я воспользуюсь.

     Представьте себе домино, но не обычное, а с цифрами,  написанными

наобеихсторонах  фишек.Причемна  одной(скажем,видимой  нам

стороне) - одни цифры, а на другой, невидимой нам стороне, но видимой

другому существу, которое и двигает фишки домино, - другие цифры.Оно

двигаетихпо  законамарифметикии  сообразносвоим   описаниям.

Например, там написано на одной фишке - один, на другой - два,и  оно

хочет получить  триисоответственноскладывает  их.Нона  нашей

стороне пришли в движение совсемдругие  цифры.Исовсем  вдругом

порядке и последовательности - для нас непостижимой. Невидя  лицевой

стороны   фишек,   мы   в   принципе   не   можем   увидеть   никакого

умопостигаемого порядка движенияцифр  нанашейстороне.  Нанашем

экране.   Сравните   эту   проблему   с   принципиальной   возможности

фундаментального различия между "вещьюв  себе"(яспециально  взял

этот известный термин,  хотя,каквы  теперьпонимаете,его  можно

заменить другим  -онне  обязателен)итем,  каквещьявляется.

Закрепим это различие.

     Ну, ясно ведь, что человек, которыйдействительнолюбит,  может

вести себя совсем не так, как ведут себя любящие. Например,поведение

Данте,  любящегоБеатриче,не  имелоничегообщего  с   поведением

любящих. И судить по тому, как он себя вел, оего  любвиневозможно.

На своем отвлеченном языке (ау  Дантевесьмаотвлеченный  духовный

язык) он говорил: все внешнее ничто. Тоесть  всетольковнутри,  а

вовне ничто. Как бы я  непоступил,это  непохожена  то,чтоя

чувствую. И ничего общего с этим может не иметь. Онведь  впринципе

не хотел на Беатриче  жениться.Именнопотому,  чтоонлюбилее,она

должна была оставаться женщиной,с  которойневыполняются  обычные

акты супружеской жизни. В том числе и потому, что онбоялся  занее.

Или, скажем, известное целомудрие Христа, который явно не зналженщин

еще и потому, что он  слишкомвысокоценил,  высокоставилчувство

человеческой любви как таковой и считал его опасным для тех,кто  мог

оказаться реальным эмпирическим объектом этой любви.В  любвиХриста

могла сгореть любая подруга. Это одна из причин-  яведьговорю  о

символах, расшифровываю символы-  нашегообращенияк  философиив

случае разговора о том,  очемна  другомязыкемы  несмоглибы

разговаривать, не запутываясь в бесконечных противоречиях.

     Так вот, возвращаясь к тому, о чем я говорил.  Значит,мыснова

имеем ситуацию, когда перед нами нечто, скажем, та сторонаэкрана,к

которой мы не можем перейти никакимпродолжением  нашихоперацийна

этой стороне экрана. То есть продолжением нашихлогических  сил.Сил

нашего мышления. И отсюда, введя все это, я сделаютакой  вывод,что

есть, следовательно, вещи, знание которых илипонимание  которыхдля

нас совершенно непостижимо. Мы не можем представить, что мы можемэто

понять, но... при условии, если бы уже не понимали. Или уже незнали,

поскольку это "уже" и есть возможность нашего сознания.

     Итак, я ввел прблему вещи и явления вещи,  внутреннеговнешнего,

в рамки проблемы эмпирии и теории, илимысли  теории.Естькакая-то

мысль, к которой мы не можем прийтипродолжением  обработкиэмпирии;

которую мы не можем знать из опыта, как, например, невидимуюдлянас

сторону домино, поскольку это имеет отношение к сознанию. Апоследнее

фактически есть связность одного с другим. То естьсвязность  стем,

что мы не могли бы понять, если бы ужене  понимали.В этом  смысле

иметь  сознание-значит  иметьтавтологию:понимаем,  потомучто

понимаем.  Сошлюсьнапростой  геометрическийпримертого,  чтов

принципе нельзя получить  изопыта,с  однойстороны,и  сдругой

стороны, что нельзя понять, если уже не понимал.

     Допустим, у нас есть понятие кривой или постоянного  искривления.

Еслимыимеем  кривую,котораяимеет   постоянную   кривизну   или

постоянный  коэффициентискривления,то   доказуемо,   выводимо   из

имеющегося у нас знания, что такая криваяпересечет  самоесебя.Но

будет ли это пересечение кругом,из  этогоневыводимо.  Еслиесть

круг, то мы увидим круг. Но получить его, ожидая,что  криваягде-то

пересечется, невозможно. Поэтому,кстати  говоря,однифилософы  (я

имею в виду прежде всего Платона) и прибегали в этом случаек понятию

"идеи", а другие, как,например,  Декарт,-кпонятию"врожденной

идеи". Кант же  называлтакиевещи  просто"чистымисозерцаниями",

подчеркивая тем самым, что мы можем понять что-то вмире  втерминах

причины только тогда, когда понятие причины у насуже  есть.Значит,

это всегда взаимоотношение с иным, к которому мы не можемнепрерывным

образом перейти продолжением своих собственных сил. Ивот  этоместо

перехода, или место связности, и есть сознание,которое  унасесть

или нет. То есть сознание - это место. В топологическомсмыслеэтого

слова. Приведу еще один пример.

     Представим себе, что перед нами существа, говорящие  накаком-то

языке. Я утверждаю, вслед за Гумбольдтом, вслед заКантом,  вследза

многими другими философамии  лингвистами,что,не  зная,неимея

понятия языка, мы вообще не обнаружили быдействие  механизмаязыка:

заметив что-то странное, в принципе никогда не моглибы  понять,что

это такое. То есть от своей лицевой стороны домино никогданесмогли

бы перейти к другой стороне, никогда бы не знали, что это - язык.Так

же как, не имея понятия о театре, никогда несмогли  быпонять,что

происходит на  сцене,наблюдаятеатральное  действие,разыгрываемое

какими-то существами. Кстати,лет  десятьназад,развивая  метафору

театра,яслучайно   обнаружил   нечто   близкое   у   великолепного

аргентинского испаноязычного писателя Хорхе Борхеса. Водном  изего

рассказов говорится об арабскомученом,  которыйсидити  переводит

трактат Аристотеля о поэтике: и ему нужно перевести слово"театр".А

рядом во дворе  играютдвамальчика,  ивих  игрепроскальзывают

какие-то рудименты театральной игры. И он переводит страннымобразом,

не понимая ни текста Аристотеля,ни  того,чтоделают  мальчики,-

почему? Потому что он уже не понимает. У него нет еще понятиятаетра.

И все - и ничего с этим не сделаешь.

     Следовательно, язык, который мы могли бы понять, амыпонимаем,

потому что уже имеем язык, нуждается для этогопонимания  вкаких-то

постулатах или аксиомах. Назову одну из таких аксиом: язык естьнечто

целостное. То есть я  хочусказатьтем  самым,что,вступив  вту

область, которую я назвал  сознанием,мыеще  имеемделос  такими

вещами, которые мы должны принять как возникающие сразуи  целикоми

не поддающиеся складыванию по частям и в последовательности.Ниодин

язык нельзя  получитьпочастям.  Таконне  возникал.Акакон

возникал? Как возникает понятие квадрата иликруга  внашейголове?

Философ может ответить, чтоздесь  действуетвсесвязностьсознания,

что это уже есть. И только если есть, то можетбыть  понято.Значит,

это как бы некий свидетельи  судьяодновременно;некое  всевидящее

существо, совмещенное с состоянием нашегосознания,  когдаданыэти

вещи. Сознание как свидетельство обо всех этих вещах или обиномирах.

Назовем их условно так. Ино-мирные - значит те, которыемыне  можем

понять, если уже не понимаем. Или ужене  имеем.Аесли  имеем,то

имеем целиком. Попытаемся теперьсвязать  всеэтиаспекты  проблемы

философии как проблемы места человека в мире. Ведь размы  говоримо

сознании, а сознание определили как место, то философию,конечноже,

должно  интересовать   место   человека   в   мире   как   сознающего,

чувствующего и желающего существа. Его возможности.Воспользуюсь  для

иллюстрации этого положения примером,к  которомуобращалсявсвое

время Эйнштейн.

     А. Эйнштейн говорил, что наши знания, илинашипредставления  о

мире, похожи в чем-то на представления того жука,который  ползалбы

по поверхности замкнутой сферы, и она представляласьбы  емуввиде

бесконечной сферы. То есть я ввожуфактически  проблемуразмерности,

или измерений. В  измерениижука,ползущего  понекойповерхности,

последняянеесть  нечтоконечноеили  замкнутое,перед   ним   -

простирающаяся бесконечность. И она существует. Длянаблюдателя  есть

и жук, и поверхность - сфера.Обячно  япользуюсьдругим  примером,

более разработанным. Эйнштейн оставил этот образ и дальшек  немуне

возвращался, а более подробно и вдругих  выражениях,независимоот

Эйнштейна, эту же  поблемуразрабатывалПуанкаре,  описываяособого

рода  двумерныесущества,живущие  наплоскости,-  яназываюих

"существами Пуанкаре".Так  вот,еслидопустить,  чтопокакой-то

причине, неизвестной этим  существам,воображаемаямера  прохождения

ими пространственного и временного отрезка путисокращается  (скажем,

в случае  измерениятакогорода  сокращениясветовымилучами,  как

считал Пуанкаре), то, двигаясь поконечной  плоскостииникогда  не

достигая конца, они считали бы эту плоскость, разумеется, бесконечной.

   Итак, у нас есть мирэтих  существикакой-то  другоймир,в

котором они живут, но которого в принципе не видят и у менявозникает

тогда главный вопрос: откуда вообще могла появиться мысль отом,  что

это есть? Если она уже не есть. Повторяю, малотого,  чтоонисферу

считают бесконечной, я спрашиваю: откуда сама мысль о том, чточто-то

универсальным образом  сокращается(ане  сферабесконечна),могла

появиться? Ведь это фактически то же самое, как еслибы  я,неимея

возможностиповорачиватьголову  нивлево,ни  вправо,увиделбы

глубинуиобъем  какой-тофигуры,которая  появляетсяточечно   в

горизонте моего взгляда. Легко сказать, что кто-то посмотрел затемна

это со стороны и увидел, что это так. Откуда эта мысль?

    То есть, вводя сознаниекак  местосоотнесенностии  связности

того, что мы не можем соотнести естественным образом, мы только таки

можем определить сознание. Эта связность есть то,что  можноувидеть

как бы только в некоем сдвиге.

     Сделаю еще один шаг, чтобы пояснить эту проблему,  обрисоватьее

контуры, поскольку она практически неразрешима, хотямы  сталкиваемся

с ней довольно часто. Как, например, в случаес  природойязыкакак

такового, которую я не анализировал, естественно, с точкизренияего

поисхождения, а просто максимально точно пытался описать егофеномен,

получая тем самым возможность пониманияотдельных  языковыхявлений.

То же самое и в случае сознания. Короче говоря, я хочу лишьпоставить

проблему, как-то высветить ее, так как она мне кажетсяважнойименно

впланеопределения  призвания   философа   и   его,   скажем   так,

общественного статуса.  Тоесть,что  отнегоможно  ждатьичто

требовать. Введу сначала эту тему одной простой фразой.

     По существу, из того,чтоя  говорил,изпозиции  сознанияв

контексте  иногомира,   когда   у   философа   появляется   ощущение

принадлежности к некой неизвестной ему родине и он начинаетсознавать

себя ее гражданином, вытекает, что общество едва ли отнесетсякнему

благосклонно. Иными словами, проблема "общество и философ"отнюдьне

простая и требует прежде  всегоотобщества  признаниясвоегорода

"презумпции невиновности" философа.

     Значит,напомню,  что,вводясознание  какдифференциал,как

различение, я имел в виду, конечно,что  тосознание,окоторомя

говорю, есть онтологическиускоренное  сознание,ане  какая-нибудь

субъективность.   Эта   некоторая,   так   сказать,    космологическая

постоянная, имеющая онтологическийстатус.  "Думаю"-это  одно.И

"думаю, что думаю" - другое. Но в каких терминах можно различить тои

другое? Повторяю, что  этофундаментальноеразличие,  введенноееще

Декартом. Декарт сказал бы по поводу первойстороны  этогоразличия,

что это некое невербальноесостояние  активностивмомент  здесьи

сейчас, бытийствующее внутриисполнения  своегожебытия.  Тоесть

когда нечто исполняется, то оно существует в момент исполнения ипока

исполняется.  Например,такойобъект,  как   музыкальная   симфония,

существует пока исполняется. В этойсвязи  можнопривестиидругие

примеры из самых разных областей нашей сознательной жизни.Непросто

жизни сознания, а именно нашей сознательной жизни, в томчислеина

уровне чувств, поскольку мысль есть концентрированноесостояниевсех

условий моего собственного воспроизводства в следующий момент времени.

     Итак, у нас есь нечто, о чем мыговорим:"думаю".Назовем  это

деятельностью,   или   мысле-деятельностью.   Например,   интуционисты

различали математику как деятельность и как язык.То  естьвиделив

акте математической мысли ("думаю") - одно, а в "думаю, чтодумаю"-

другое - словесно-знаковое оформлениеподуманного,  котороенеесть

то,чтооформляется.   Брауэр   говорил,   что   знаки   параллельно

сопровождают нашу деятельность. Следовательно, "ядумаю,что  думаю"

всегда оформлено  знаками.Нашемышление  всегдаестьоперирование

нашим же собственным мышлением. И оно всегда принципиальноиное,чем

то, чем мы оперируем. Или можно сказать так: есть бытие и естьспособ

бытия,- и это в принципе разные вещи.

     Но если существует это различие, то возникает  следующийвопрос,

связанный уже со второй сторонойразличия,  тоестьс  "думаю,что

думаю" или "чувствую, что чувствую". Ведь когда я посредствомпричины

мысли (поскольку мыслим мы в причинныхтерминах,-  иэтонеизбежно)

выделяю саму эту причину и обосновываюто,  чтомыназываем  обычно

отражением,  тофактэтого  отраженияне   есть   что   иное,   как

дублирование  ужеслучившейсяоперации.  Тоестьздесь  появляется

своего рода зеркальность. Якак  бывижусебявзеркале.  Иэтот

зеркальный  дублирующиймоментесть  идеологическиймомент   всякой

мысли. Или момент, который при определенных условиях и вопределенной

ситуации  превращаетсявидеологию.  Значит,естьмысль   и   есть

идеология  мысли.Термин"идеология"я  употребляювэтом  строго

определенном мной смысле,  ато,что  онсовпадаети  насколькос

понятием общественной идеологии,- это, разумеется,другой  вопрос,я

его касаться не буду. А частично он совпадает безусловно,потомучто

общественные  идеологиивырастаютименно   из   элемента   удвоения,

повторения мысли. Приведу пример такого удвоения в физике.

     Как-то,слушая  поанглийскомурадио  научнуюпередачу   или,

вернее, обзор  однойкнигипо  историиквантовоймеханики,  ябыл

пораженоднимупомянутым  внейфактом.  Оказывается,последующий

анализ записей опытов Ферми показал,что  вэтихопытах  наблюдался

атомный распад. То есть в самих этих записяхсодержалось  достаточное

числоданных,говоривших  отом,что  наблюдаетсяименноатомный

распад. И комментатор,  которыйвелпередачу,  рассказываяобэтом

эпизоде, обмолвился забавной фразой, которую он сам нерасшифровывал,

но которую легко расшифровать всвете  того,очемяговорил.  Он

сказал так: "Но никто не увидел этого атомного распада, потому чтоне

было причины его увидеть".

     То есть не было причинывтом,  чтовиделось,видеть  атомный

распад. А когда есть причина - считаем, чтоатомный  распад.Свяжите

это с тем, что нельзя понимать, если уже не понимали,стем,  чтоя

назвал  дублированием,ит.  д.Еслислучилось,   и   все   данные

распределились, то тогда - именно так, есть причина считать,чтоэто

атомный распад. А иначе такой причины нет. Ну, а когдаонаесть,  то

что мы знаем о мысли? Мы говорим, что мысль отом,  чтоэтоатомный

распад,- отражение атомного распада в мире.То  естьмыимеем,  как

выразился бы Гуссерль, предметную илиобъективистскуюкартину  мира.

Она   есть   наслоившееся   образование,   которое   явно     придится

редуцировать, чтобы увидеть, что же вдействительностиимело  место.

Скажем, в упомяеутом  физическомэкспериментеданные,  говорящиеоб

атомном  распаде,былиуже  явнораспределены,входили   в   некую

ментальность, в некое целое. Каждое из них имело объяснение в связис

другими явлениями, с другими процессами. И все же они не былиувидены

как атомный распад. То есть они должны былистать  сначалацелостным

событием  сознательнойжизни,чтобы  образоваласьвмире   причина

считать их атомным распадом.

     Значит,мы  имеемзеркала.И  весьмирвидим  в   зеркальных

отражениях. В том числе и самих себя. То, что внас  происходит,нам

более всего недоступно. Например, что я на самом деле чувствую,думаю

и т. д. Не то, что  "ядумаю,что  думаю",ачем  ядумаю.Этого

фактически я никогда не знаю. Скажем, можно любить живопись идумать,

что ты ее любишь, и постоянно ходить навыставки,  анасамом  деле

простонелюбить   сидеть   дома.   Так   в   каких   же   ситуациях

обнаруживается, что мы действительно любим или не любим, или что мыв

действительности думаем, а не "думаем, что думаем"?Вспомнитесимвол

"смерти" как некуюпредельную  ситуацию,вкоторой  мыимеемшанс

узнать о том, что мы на самомделе  думаем,чтов  действительности

чувствуем, а также  другоеслово,которое  яупотреблял,-  сдвиг.

Значит, если мы определили до этого сознание каксферу,  объединяющую

всесвязно разные перспективы иразные  точки,тоэта  сферадолжна

каким-то  образомсдвинуться,чтобы  исчезли,стерлись   зеркальные

отражения. Иначе говоря, то, что я называю"сдвигом",есть  смещение

или  дисимметрия.Сдвиговаядисимметрия  сферысознания,стирающая

зеркальные отображения и ставящая нас лицом к Лицу.Лицом  кЛицус

чем-то, чо свидетельствует, и тогда - мы что-то видим. В томчислеи

самих себя. Не в отражениях, не косвенно, не в знаках и не внамеках,

требующих расшифровки и перевода, а непосредственно. Следовательно,в

этом смысле мысль отображается мыслью же.Это  иестьмышление.  То

есть  философскоемышление-  этосинтаксическаязапись,   имеющая

определенные  правиласдвига.   Запись   сдвига.   Или   наблюдаемого

случившегося движения в сознании,не  похожегонина  какуюформу,

живущуювзеркальных  отражениях.Это   что-то   радикально   иное.

Отобразилось  -значитсдвигом  мысльсовместиласьс  мыслью   же.

Философия, повторяю, есть запись такогособытия.  Такогосовмещения,

такого  привелигированногослучая,   когда   в   сдвиге   моя   мысль

встречается с мыслью; лицом к Лицу.

     Я упомянул слово "синтаксис",адо  этогосказал,что  нельзя

назвать нечто причиной в мире, если уже нет понятияпричины.  Скажем,

ничто в мире мы не могли бы назвать прямой, еслибы  унасне  было

понятия прямой. Понятие прямой не образуется поаналогии  с видимыми

прямыми, поверхностями и т. д.

     Так вот, если это так, если фундаментально вот это "когдаесть",

- скажем, я вижу прямую или окружность, если у меняесть  ихпонятие

(в смысле кантовского "чистого созерцания"), -то  этопредполагает,

несомненно, и определенные синтаксические правила,в  рамкахкоторых

(разэтослучилось,  ипоявилсяэтот  язык)мыне   можем   себе

противоречить. Так появляется синтаксис или философская речь,имеющая

определенные структуры, которые диктуют нам свои законы. Втом  числе

изаконнепротиворечивости.Нечто  недолжносебе  противоречить.

Предшествующая моя мысль  сводиласьктому,  чтоэтонечто  должно

возникнуть в каком-то состоянии всесвязности, а теперья  подчеркиваю

моментнепротиворечивости.Ведь  кактаковыеэмпирические  явления

логически не могут себе ни противоречить, ни непротиворечить  -они

должныбытьприведены  вопределеннуюсвязь,  чтобыпоявиласьих

непротиворечивость.  Короче,такойсинтаксис   и   образует   законы

философского  языка,илюбые  последующиефилософские   утверждения

получаются как то, что возможно в силу и по законамэтого  языкаили

философской мысли и слова. Тоесть  позаконамсинтаксиса.  Иэто,

конечно, живой синтаксис. Он работает лишьтогда,  когдаестьживое

невербальное состояние, то, которое внутри исполнения илиреализации.

То есть пока есть концентрация, покаесть  собранноевнимание,пока

нечто понимает себя и "есть" (и никакой рефлексиейнеобнаруживается

в качестве ментального содержания). Пока мы думаем,мы  неможемне

думать это.  Именнотакоймир  мыслиибытия  ипытался,кстати,

ухватить Декарт в своих очень странных напервый  взглядфилософских

утверждениях.

     Итак, сдвигзаписывается.Движение  всознании(или  движение

сознания,чтоодно  итоже)   записывается   в   соответствии   с

синтаксисом. Философия есть запись его. Но ономожет  бытьзаписано,

поскольку оно ненаблюдаемо, только если усамого  философаестьэто

движение, а не знак его. Кант говорил: самое трудное - это движениев

сознании, отличая тем самымпоследнее,  вчастности,от  выполнения

ритуала. Люди, писал он, могут выполнятьритуал,  нонеделать  при

этом самого главного - совершать движение души.

     Значит, я все время говорю о чем-то невероятно трудном для наси

в то же время самом близком. Ведь что может быть ближе того, что яна

самом деле чувствую или на самом деле думаю или во что сдвигаюсь?Или

о чем говорю. Итак, я предлагаю следующуюформулу:  самоеблизкоек

нам то, о чем на самом деле идет речь, - и самое трудное,новажное.

В материи опыта, в эмпирическом сознанииили  взаимоотношенииегос

бытием мы этого интервала не имеем. Напротив, когдамы  отождествляем

бытие и мышление, мы  темсамымпредполагаем,  чтомеждуними  нет

никакого интервала. Сказать - бытие, сказать то же самое,чтомысль,

говорил Парменид. А сказать мысль - значит высказать бытие.Дляменя

же сознание есть  некийсверхчувствительныйинтервал.  Иликакой-то

ритм, и философия есть запись такого ритма.Ритма,  которыйявляется

условием  выполненияилиреализации  нашейсознательнойжизни  как

человеческих существ. То естьфилософия  закодированавнекий  акт,

лишь потом называемый "философией". Или,скажем  так,потоммогущий

быть названный "философией". Когда уже есть философскийязык,томы

можем назвать этот акт философией и эксплицировать его. В этомсмысле

цель философии как элемента, являющегосяусловием  выполнениядругих

частей или областей нашей сознательной жизни,заключена  всамойже

философии. Или, другими словами, философия есть мысль мысли. Тотакт,

который я назвал интервалом,он  какбывстроен,  инкорпорированв

режим  выполнениячеловекомсвоих  сознательных,духовныхцелей  и

жизни. Это пауза недеяния, поскольку я говорил, что движениесознания

ненаблюдаемо,  оно   ничего   не   производит,   никаких   наблюдаемых

продуктов. Или скажем так: есть реальнаяфилософия,  котораяприсуща

нам, если мы живем как сознательные существа. Если мывыполняемсвою

человечность.  Философскийакткак  паузавряду  других   фактов,

являющихся   условием   самой   их   возможности    и     определенной

последовательности. Назовем это реальной философией. И есть философия

понятий и систем, в которых этот акт или элемент нашей духовнойжизни

может быть эксплицирован. Тогда философия предстает как удачныйязык,

посредством  которогочто-тоэксплицируется.Но  удаченонтолько

потому, что люди проделали до нас подвиг мысли, подвигмедитацииили

какого-то очень сложного психотехнического опыта,что  затемушлов

толщи истории культуры.

     Итак, сделаем выводы, касающиеся уженашегосамосознания,  если

братьэтотвелеречивый   философский   термин   на   уровне   просто

самочувствия нас как философов.

     Ну, ясно, конечно, что если мытакопределили  философию,если

она невербальна, но в ком-тоиз  настемне  менеезаговорилаили

кому-то запала в душу до того, как заговорила,то  такойчеловекне

может выбирать: быть ему философом или не быть. Ибо философом онбыть

обречен. Это первое. И второе. Если такойчеловек  философствует,то

он ни на что не покушается,не  подрываеникакихоснов,  никомуне

мыслит назло или  вугоду.Онпростоесть  некто,вынужденныйпо

синтаксису и профессиональновысказать  сознание.Свидетельствовать.

Разумеется, не исключено, чтокто-то  можетприэтом  считатьсебя

философом и иметь подобные цели. Этоможет  бытьсовмещенов  одном

лице. Но в данном случае я говорю о философе, которыйвыполняетсвое

предназначение или призвание. Философ - это ходячее сознание вслух.А

от сознания нельзя отказаться. Философ в принципеобщественен.  Яже

говорил о сознании. А сознание есть нечто, что может проявлятьсялишь

одновременно на множестве  точек.Философскоесвидетельство  хотяи

обращено к высшему судье, но этовсегда  общественноесвидетельство.

Философ не может не чувствовать себя своеобразнойточкой  пересечения

общественных состояний и тенденций. В его топосе онисходятся.  Ион

долженкакфилософ  извлечьизвыпавшей  ему   удачи   загадочного

впечатления  правдупозаконам  мыслиислова,  правду   о   своем

собственном состоянии, свидетельствующем очем-то.  Тоестьфилософ

имеетделопрежде  всегососвоим  индивидуальным   сознанием   и,

ориентируясь  наэтосознание,   обязан   выразить   правду   своего

состояния. А это очень  сложно,посколькутакая  правдаможетбыть

получена, открыта и сообщена другим лишь по законам самоймысли,без

привнесения туда чего-то  постороннего.Нипредубеждений,ни  своих

комплексов,  ни,сдругой  стороны,внешнепродиктованныхжеланий

кому-то угодить или что-то опровергнуть и т. д. Того,чтоесть,  уже

вполне, с избытком достаточно. Дай Богправду  узнатьособственных

состояниях, о чем они говорят. А это, повторяю, трудно.

     И в заключение, поскольку я характеризовал  сознаниекакзапись

некоего сдвига, я хотел бы дополнить эту характеристику,сказав, что

в то же время это и выпрямляющее движение. Хотя человек, ксожалению,

не властен  надвременем,расшатывающим  любыепорядки,однако  то

сознание, о котором я говорил и которое существуетв  особомрежиме,

позволяет это неминуемое  расшатываниеилисклонение  исправлять.В

потоке времени мы все склоняемся. Ну, например, мысклоняемся  нашими

страстями и т. д. И  этослучаетсяс  намивопрекисознанию.  Ая

подчеркиваю, что наряду с этим существует и выпрямление склонения.И,

боле того, что оно должно  происходитьпостояннои  вкаждомместе

снова и снова возобновляться, чтобы был тот мир, вкотором  мымогли

бы жить как сознательные, чувствующие ижелающие  существа.Ноесли

сознание есть выпрямление склонения, то,следовательно,в  мирееще

должно что-то родиться вместе сомной  каквозможнымвэтоммире.

Значит, спрямление есть какой-то прямойотрезок,  восстановленныйиз

моей души, по которому я не могу неидти.  Иниктоне  имеетправа

заставить меня сойти с этой прямой. Да это и невозможно, еслифилософ

уже вышел на последнюю прямую; ничто егоне  удержит,потомучтов

конце ее есть нечто, что можно узнать только придя в этотконец.Что

нельзя знать  заранее,нельзявообразить,  ачтоможно,  повторяю,

узнать лишь придя туда, где можно знать, пройдя до конца сам путь.

     Следовательно, философ имеетделос  чем-то,чегов  принципе

нельзя знать заранее, нельзя предположить,вообразить  возможнымили

ввести определением. Но что может случиться с  прохождениемпути.И

где будет причина, скажем,считать,  чтовнаблюдаемом  имелместо

атомный распад. Мысль совместилась с собой - и понимает.