Западники и славянофилы о путях развития России

Примечание	от автора: полномасштабный обзор темы западничества и славянофильства
	Загрузить архив:
	Файл: ref-24441.zip (80kb [zip], Скачиваний: 257) скачать

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение

Высшего профессионального образования

Реферат по теме:

«Западники и славянофилы о путях развития России»

                                                                             Исполнитель:

                                                                            

                                                                            

                                                                            

                                                                             Руководитель:

                                                                            

                                                                            

                                                                            

                                                                            

2018

План

1) Введение	3
2) Историческая справка	4
	а) Славянофилы	4
	б) Западники	6
3) Оценка роли Петра	7
	а) Как всё начиналось	7
	б) Пётр I какпервый западник	8
	в) Славянофилы о Петре I	11
	г) Западники о Петре I	14
	д) Резюме	16
4) Религиозный вопрос	17
	а) Славянофилы	17
	б) Западники	23
5) Вопрос о России и её судьбе	26
	а) Славянофилы	27
	б) Западники	33
	в) Резюме. Сравнение запада и России	37
6) Актуальность вопроса	38
	а) Неозападники и неославянофилы	39
	б) Россия и запад, реальность и перспективы	40
	в) Резюме	48
7) Заключение	50
8) Список литературы	52

1) Введение

Начиная свой реферат, хочется отметить, что в истории любой страны во все времена стоит основной вопрос как и по какому пути ей развиваться. Очевидно, что в условиях постоянно изменяющегося мира этот вопрос был актуальным всегда.

Как ив любой другой стране этот вопрос стоял и стоит в России. Но в силу её исторического развития приобретал специфические формы. Если подробно изучить геополитическое положение России, то можно заметить, что наша страна находится между двумя цивилизациями: восточной и западной. Поэтому, на протяжении всего своего существования перед Россией стоял вопрос о том, какую внешнюю политику ей вести: ориентированную на запад или на восток. Более того в силу своего исторического пути Россия оказалась на некотором этапе страной отстающей. При этом впереди были, прежде всего, страны западной Европы. Поэтому в эпоху бурного развития Русской мысли, интеллигенция, начала чувствовать необходимость развития по западному образцу. Но некоторые были напротив за самобытность и особое положение России по отношению ко всему миру, они верили в особую миссию России в мировой истории. Так появилось два течения: «западничество» и «славянофильство».

Эти течения оказались интересны тем, что оказывается так называемая проблема «западничества» имела место на всём протяжении Русской истории. Более того проблемы затронутые западниками и славянофилами актуальны до сих пор.

Что интересно, если подробнее разобраться, то вопрос о выборе между западничеством и славянофильством полностью эквивалентен для России на протяжении длительного времени основному вопросу о пути развития.

Из сказанного выше понятна актуальность темы моего реферата.

Целью данной работы было поставлено изучить проблему западничества и славянофильства, выявить наиболее ярких представителей этих течений. Изучить отношения этих людей к тогдашней реальности, религии, в контексте отношения к русской истории, и на фоне всего этого рассмотреть их мнение о возможных путях развития России и её судьбе. А также показать актуальность вопроса о выборе между западничеством и славянофильством, в наши дни.

Данный реферат в основном будет ограничен временными рамками XIX века, большей частью его серединой. Но в данной работе так же с точки зрения темы реферата будет затрагиваться эпоха Петра I, начало и конец XIX века, начало XX века. Также будет рассмотрен конец ХХ века и положение дел в наши дни.

2) Историческая справка

Что бы более полно представить картину тех времён прежде чем начать говорить о вопросах которые обсуждали западники и славянофилы хотелось бы немного остановится на том, кто такие вообще были западники и Славянофилы.

а) Славянофилы

Славянофилы, представители одного из направлений русского общества и философской мысли 40-50-х гг. XIX в., выступившие с обоснованием самобытного пути исторического развития России, принципиально отличного от пути западноевропейского. Самобытность России, по мнению славянофилов, - в отсутствии в ее истории классовой борьбы, в русской поземельной общине и артелях, в православии как единственно истинном христианстве.

Те же особенности развития славянофилы усматривали и у зарубежных славян, особенно южных, симпатии к которым были одной из причин названия самого направления (славянофилы, т.е. славянолюбы).

Взгляды славянофилов сложились в идейных спорах, обострившихся после напечатания "Философского письма" Чаадаева. Главную роль в выработке взглядов славянофилов сыграли литераторы, поэты и ученые А. С. Хомяков, И. В. Кириевский,[1] К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин..

Видными славянофилами были П. В. Киреевский, А. И. Кошелев, И. С. Аксаков, Д. А. Валуев, Ф. В. Чижов, И. Д. Беляев, А. Ф. Гильфердинг, позднее - В. И. Ламанский, В. А. Черкасский. Близкими к славянофилам по общественно-идейным позициям в 40-50-х гг. были писатели В. И. Даль, С. Т. Аксаков, А. Н. Островский, А. А. Григорьев, Ф. И. Тютчев, Н. М. Языков. Большую дань взглядам славянофилов отдали историки и языковеды Ф. И. Буслаев, О. М. Бодянский, В. И. Григорович, М. М. Средневский, М. А. Максимович.

Средоточием славянофилов в 40-х годах была Москва, литературные салоны А. А. и А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых. Здесь славянофилы общались и вели споры с западниками. Произведения славянофилов подвергались цензурным притеснениям, некоторые из славянофилов состояли под надзором полиции, подвергались арестам. Постоянного печатного органа славянофилы долгое время не имели, главным образом из-за цензурных препонов. Печатались преимущественно в журнале "Москвитянин"; издали несколько сборников статей в 40-50-х годах. После некоторого смягчения цензурного гнета славянофилы в конце 50-х годов издавали журнал "Русская беседа", "Сельское благоустройство" и газеты "Молва" и "Парус".[2]

В 40-50-х годах по важнейшему вопросу о пути исторического развития России славянофилы выступали, в противовес западникам, против усвоения Россией форм западноевропейской политической жизни. В то же время они считали необходимым развитие торговли и промышленности, акционерного и банковского дерева, строительства железных дорог и применения машин в сельском хозяйстве. Славянофилы выступали за отмену крепостного права "сверху" с предоставлением крестьянским общинам земельных наделов.

Философские воззрения славянофилов разрабатывались главным образом Хомяковым, И. В. Киреевским, а позже Самариным и представляли собой своеобразное религиозно-философское учение. Генетически философская концепция их восходит к восточной патристике, в то же время тесно связана с западноевропейским иррационализмом и романтизмом первой половины XIX века. Односторонней аналитической рассудочности рационализму, которые, по мнению славянофилов, привели на Западе к утрате человеком душевной целостности, они противопоставляли понятия "волящего разума" и "живознания" (Хомяков) : славянофилы утверждали, что полная и высшая истина дается не одной способности логического умозаключения, но уму, чувству и воле вместе, т.е. духу в его живой целостности. Целостный дух, обеспечивающий истинное и полное познание, неотделим от веры, от религии. Истинная вера, пришедшая на Русь из его чистейшего источника - восточной церкви (Хомяков) , обуславливает, по мнению славянофилов, особую историческую миссию русского народа. Начало "соборности" (свободной общности) , характеризующее жизнь восточной церкви, усматривалось славянофилами в русском обществе. Православие и традиция общинного уклада сформировали глубинные основы русской души.

Историческим воззрениям славянофилов была присуща в духе романтической историографии идеализация старой, дореволюционной Руси, которую славянофилы представляли себе гармоничным обществом, лишённым противоречий, являвшим единство народа и царя, "земщины" и "власти". По мнению славянофилов, со времен Петра I, произвольно нарушившего органическое развитие России, государство стало над народом, дворянство и интеллигенция, односторонне и внешне усвоив западноевропейскую культуру, оторвались от народной жизни. Идеализируя патриархальность и принципы традиционализма, славянофилы понимали народ в духе консервативного романтизма. В то же время славянофилы призывали интеллигенцию к сближению с народом, к изучению его жизни и быта, культуры и языка.[3]

Эстетические и литературно-критические взгляды славянофилов наиболее полно выражены в статьях Хомякова, К. С. Аксакова, Самарина. Критикуя суждения В. Г. Белинского и "натуральную школу" в русской художественной литературе[4] , славянофилы в то же время выступали против "чистого искусства" и обосновывали необходимость собственного пути развития для русской литературы, искусства и науки[5] . Художественное творчество, по их мнению, должно было отражать определенные стороны действительности - общинность, патриархальную упорядоченность народного быта, "смирение" и религиозность русского человека.

Идеи славянофилов своеобразно преломились в религиозно-философских концепциях конца XIX - начала XX века (В. Соловьев, Бердяев, Булгаков, Карсавин, Флоренский и др.).

б) Западники

Западники, направление русской антифеодальной общественной мысли 40-х годов XIX века, противостоящие славянофилам. В московский кружок западников входили А. И. Герцен, Т. Н. Грановский, Н. П. Огарев, В. П. Боткин, Н. Х. Кетчер, Е. Ф. Корш, К. Д. Кавелин и др. Тесную связь с кружком имел живший в Петербурге В. Г. Белинский. К западникам относился также С. И. Тургенев.

Термины "западники", "западничество" (иногда "европейцы") , так же как и "славянофильство", "славянофилы", родились в идейной полемике 40-х годов. Споры о том, идти ли России вслед за Западной Европой или искать "самобытный" путь, полемика о тех или иных особенностях русского национального характера, разногласия в оценке реформ Петра I и т.д. были лишь формой постановки более существенного вопроса - о будущих социальных преобразованиях России. Западники связывали их с усвоением исторических достижений стран Западной Европы, славянофилы отстаивали близкую течениям феодального социализма утопию, идеализируя порядки, существовавшие в допетровской России.

Существование западников как единого лагеря не отменяет, однако, того факта, что обращались они к разным сторонам западной действительности, защищали различные пути будущего преобразования России, выражали, в зависимости от принадлежности, интересы разных классов. Со второй половины 40-х годов расхождения затрагивали область эстетики (споры Белинского с Болоткиным) , выражались в разном отношении к атеизму и материализму и особенно резко - в трактовке социально-политических проблем. Белинский, Герцен, Огарев хотели строить на развалах самодержавия социализм, умеренные западники мечтали о буржуазном царстве "правового порядка".[6]

Вместе с тем на переломе европейской истории - революции 1848-1849 - в концепциях русского утопического социализма наблюдаются существенные сдвиги. Еще накануне революции Белинский относил осуществление социализма для России в отдаленное будущее, признав неминуемость этапа буржуазных преобразований. Герцен после краха революции в Европе приступил к разработке так называемого русского крестьянского социализма, отстаивая мысль о том, что Россия может миновать этап буржуазных преобразований благодаря развитию сохранившегося в стране общинного землевладения. Обращение Герцена к русской общине было, несомненно, стимулировано славянофильской концепцией.

Наметившиеся в сфере идейной борьбы 40-х годов тенденции к размежеванию демократизма, утопического социализма и либерализма окончательно оформились и закрепились к концу 50-х - началу 60-х годов в борьбе политических направлений, когда вопрос - каким путем идти России? - принял конкретные формы - как и кому освобождать крестьян? Революционные демократы стали на сторону крестьянства, либералы (как западники, так и славянофилы) - на сторону помещиков, во многом смыкаясь с представителями самодержавной России, приступившими к освобождению "сверху".

Таким образом, термины "западники" и "славянофилы" отражают некоторые реальные моменты истории идейной борьбы 40-х годов. Однако они не являются строго научными, содержательными категориями. Оставаясь на поверхности явлений, они не выявляют сути идейной борьбы 40-50-х годов, когда "... весь русский вопрос... заключался в вопросе о крепостном праве".[7]

3) Оценка роли Петра

а) Как всё начиналось

Хочется заметить что проблема западничества Россия сталкивается впервые не в XVIII веке, а чуть ли ни на заре своего появления.

Говоря о формировании русской нации, можно выделить два исторических момента, сыгравших наиболее существенную роль в этом процессе. Речь идет, во-первых, о принятии христианства в его византийской форме и, соответственно, построении культуры по греко-ближневосточному образцу и, во-вторых, о постепенном смещении акцентов в сторону западноевропейской модели цивилизации как эталона образа жизни и развития экономики, политики, культуры. Такое смещение акцентов, начавшееся еще в допетровскую эпоху, получило наибольший расцвет в период царствования Петра I и с теми или иными отклонениями продолжается вплоть до сегодняшнего дня.

б) Пётр I какпервый западник

В 1670 году наиболее, возможно, светлый ум современной ему Европы Г. Лейбниц предсказал, что будущее России заключается в превращении ее в колонию Швеции.[8] Многие в Западной Европе разделяли этот прогноз.

Удачей России в конечном счете оказалось то, что ее непосредственные западные соседи - переоцениваемые шведы и поляки - вступили в полосу государственного упадка, а немцы еще не поднялись. Но эти благоприятные обстоятельства были временными, и Россию неизбежно ждали, если она желала сохранить себя, суровые испытания. Именно в это время страну возглавил жестокий и гениальный вождь, имевший мудрость понять, что сохранение России зависит от способности восприятия западной технологии - военной и социальной. Запад к моменту восшествия на престол Петра еще не начал оказывать на Россию прямого воздействия. Франция, доминирующая на континенте, опиралась на трех слабеющих соседей России - Турцию, Польшу и Швецию. Западная энергия гасилась деревенеющими структурами этих стран.[9]

Наблюдая за Москвой из Немецкой слободы, Петр уже видел превосходство Запада, и, видимо, здесь вызрело его непоколебимое желание "войти в Европу".

Каким же сложился русский характер к периоду, когда дорога на Запад приоткрылась, "окно в Европу" отворилось, и два мира встретили друг друга? Активизм Запада - и фатализм Востока, но там и здесь буйство стихийных сил, укрощенных вековой дисциплиной"[10].

Ощущая свое отставание от Запада, власть в России стала (в той мере, в какой она ощущала свою ответственность) оппозицией по отношению к собственному народу. Даже в одежде, во вкусах, в гастрономии, в способах разрешения основных жизненных проблем русская элита, начиная с 1700 года, идет поперек вкусам и привычкам своего народа, "подгоняя" этот народ принять инородные идеалы, вкусы, обычаи, правы. Поразительно, но с тех пор правители на Руси делятся не на доморощенных (автохтонов) и западников, а на западников и ультразападников (таких как большевики, спешившие принести идеи Запада в каждый русский дом без исключения).

Самая сложная проблема русской истории заключается именно в этом. Своим талантом и трудом русские доказали, что они могут быть равными любой другой культуре в литературе и науке, в освоении континента и космоса. Но в русском народе так и не произошло расщепления массы на атомы, населения на граждан, коллективного подход на персональное самоуважение, мира на единомышленников, колхоза на хуторян, народа с общим сознанием на сообщество параллельно ищущих личностей. Такая потеря национального лица, такое изменение исконных начал - страшная вещь. О ней рыдали и казненные на Красной площади стрельцы, и печальные славянофилы, и еще более загнанные историей, евразийцы. Но трагедия оставалась, она с нами - и с теми, кто "не видит проблем": пройти сквозь пустыню потери прежней культуры, неизбежными последствиями чего является дезориентация, криминализация, стихийно-культурный бунт. Никто не может знать, согласится ли народ, во всей его глубине, заплатить такую цену.

Если цена будет непомерной, то модернизация должна будет в России снять с себя одежды вестернизации, и массовое производство должно быть налажено на основе восточноевропейского, а не западного стереотипа.

Именно этот вопрос является самым главным для России, в начале восемнадцатого века, равно как и во втором тысячелетии ее исторического существования.

Глубина этого вопроса поистине бездонна. "Неестественное должно было стать естественным, привычное - отвратительным, нелюбимое - любимым.

Петровская Россия пыталась посеять семена западного индустриализма на, не во всем благоприятную почву, православно-христианского общества. По оценке А. Тойнби, "петровская политика ставила своей целью превращение русского универсального государства в одно из государств современного западного мира, с тем, чтобы русский народ мог знать определенное место среди других западных наций. Стратегия Петра Великого была направлена на то, чтобы при включении России в западное сообщество в качестве равноправного члена сохранить ее политическую независимость и культурную автономию в мире, где западный образ жизни уже получил широкое признание. Это был первый пример добровольной самовестернизации незападной страны".[11] Центральное петербургское правительство подавило сопротивление противников реформ Петра, в частности, староверов, которое не могло иметь шансов на успех ввиду разбросанности сторонников старого обряда и консолидированной силы правительства. Но, уйдя на национальные глубины, старообрядчество дало основание явлению, которое позже было названо славянофильством.

Однако в плане личностных ориентации способ модернизации неизбежно сказывался на результате, деспотизм перекрывал путь дисциплинированной творческой энергии. В этом суть. На Западе яростное личностное самоутверждение не требовало обрыва коренных уз, смены наиболее близких индивидууму традиций, отхода от базовых родовых ценностей. В России именно этого требовало просвещенное верхушечное западничество, кто бы ни был его носителем - боярин Волынский или генсек Горбачев.

Успех этой политики увенчался разгромом шведской армии при Полтаве в 1709 г. а позже, век спустя, изгнанием из России армий Наполеона.

Как показал Г.П.Федотов, петровская реформа вывела Россию на мировые просторы. Россия была поставлена Петром на перекресток всех великих культур Запада. Появилась порода русских европейцев, которых отличала свобода и широта духа, причем отличает не только от москвичей, но и от настоящих западных европейцев... Простой русский человек, включая интеллигентов, был удивительно бездарен к иностранным языкам, как и вообще был не способен входить в чужую среду, акклиматизироваться на чужбине. Русский европеец, по словам Г.П. Федотова, был дома везде. Россия после Петра Великого перестает быть понятной для значительной части русского народа, который отныне "не представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые были ясны и конкретны для него в Московском царстве. Выветривание государственного сознания продолжалось беспрерывно в народных массах два века Империи".[12]

В эпоху подлинного самодержавия, когда личность правителя играла определяющую роль, благодаря во многом своему характеру, Петр создал в России нечто долговременное - обширный класс обращенных на Запад служилых людей, сопоставляющих страну не с вековой традицией, а с самыми развитыми странами Запада. Подчиняясь новому флагу, новой столице, одетые в западные одежды, говорящие на европейских языках, правящие Россией дворяне Петра создали базу для нового типа развития, создали (постоянно воссоздаваемые между 1700 и 1917 годами) предпосылки мирного сближения с Западом, целенаправленной эволюции российской политической, образовательной, военной, экономической систем в западном направлении, с помощью Запада, открыто восхищаясь им. С тех пор, как шотландский наемник Патрик Гордон стал главным военным советником подростка Петра, а француз Франсуа Лефорт - самым близким другом и фактически воспитателем, пафос уважения и восхищения Западом стал едва ли не государственной религией России вплоть до злосчастной первой мировой войны. Царь Петр Первый взял курс на Западную Европу и так резко трансформировал военную, политическую и экономическую системы страны, что иностранцы стали с охотой приезжать в Россию, Границы России для них были открыты, их ждала карьера и высокий статус. Как и в любом деле, здесь было много злоупотреблений и разочарований, но факт остается фактом: Россия открылась Западу в невиданной прежде степени и уже не могла быть прежней. Петербург стал символом новой России, дружественной Западу.

Это был (исторический) первый случай, когда потенциальная жертва Запада сознательно поставила перед собой цель овладения материальной техникой Европы ради самосохранения. (Потом по той же дороге пойдут Оттоманская империя, Япония и другие).

Резюме

Естественно, что столь бурная деятельность Петра не могла в последствии остаться незамеченной нарождающейся Русской философией (которая по сути дела и народилась вследствие его деятельности). Спор о его личности не стихает в России и до сих пор. При всем разнообразии оценок деятельности Петра, ключевая роль этой личности в диалоге Россия-Запад несомненна. Никто не отрицает значимости самой личности Петра, его наследственных и благоприобретенных черт. Но соответствие навязываемого им России идеала русскому национальному характеру вызывает большие разночтения. Поэтому вполне естественно, что западники и славянофилы оценивали его деятельность по-разному. И западники, и славянофилы признавали величие Петра, но первые делали акцент на том, что он обеспечил будущее России, вторые - на том, что он безобразно искорежил прошлое, нарушив основу здоровой эволюции. Основную проблему определил еще в восемнадцатом веке князь М.М. Щербатов: "Петр вывел Россию на уровень, который при менее эффективном руководстве она достигла бы лишь через одно или два столетия", т.е. он осуществил успешную модернизацию. "Но при этом была заплачена большая цена - нравы русского народа были изменены не в лучшую сторону".

в) Славянофилы о Петре I

Славянофилы - в основном мыслители и публицисты (А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские, И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин) - идеализировали допетровскую Русь, настаивали на её самобытности, которую они усматривали в крестьянской общине, чуждой социальной вражды, и в православии. Эти черты, по их мнению, должны были обеспечить мирный путь общественных преобразований в стране. Россия должна была вернуться к Земским соборам, но без крепостного права.

Преобразования Петра оценивались ими критически. Славянофилы считали, что они отклонили Россию с естественного пути развития, хотя не изменили её внутренний строй и не уничтожили возможность возвращения на прежний путь, который отвечает духовному складу всех славянских народов. В конце концов они сошлись на формуле ''царю - власть, народу - мнение''. Исходя из этого, члены кружка выступали за созыв Земского собора, отмену крепостного права, но против конституции по западному образцу.

Заслугой славянофилов является то, что они не захотели больше разыгрывать унизительной роли, которую навязал России Петр. Они много и плодотворно поработали, чтобы понять идейные основы государственного и культурного творчества русского народа до Петра. Славянофилы поняли, что принципы на которых опирается европейская культура далеки от идеальных, что Петр I ошибся когда вообразил что подражание Европе — гарантия здорового государственного и культурного строительства. Славянофилы говорили: "Русские — не европейцы, они носители великой самобытной православной культуры, не менее великой, чем европейская, но в силу неблагоприятных условий исторического развития, не достигшей еще такой стадии развития какую достигла европейская культура".[13]

Философско-историческая концепция славянофилов пропитана верой в особую историческую миссию России, которая призвана соединить противоположные начала жизни, явив миру образец высокой духовности и свободы. В их системе ценностей скорее Европе нужно было догонять Россию.

Несмотря на то, что Хомяков и Киреевский критически относились к Западной Европе, она оставалась для них сокровищницей духовных ценностей. В одной из своих поэм Хомяков говорит о Западной Европе как о «стране святых чудес». Особенно он любил Англию. Хомяков считал, что главное достоинство общественной и политической жизни этой страны заключается в правильном равновесии, которое поддерживается между либерализмом и консерватизмом. Консерваторы являются сторонниками органической силы национальной жизни, развивающейся на основе первоначальных источников, в то время как либералы — сторонники личной, индивидуальной силы, аналитического, критического разума. Равновесие этих двух сил в Англии никогда еще не нарушалось, так как, по словам Хомякова, каждый либерал, будучи англичанином, вместе с тем является в какой-то мере консерватором. В Англии, как и в России, народ держится своей религии и берет под сомнение аналитическое мышление. Но протестантский скептицизм подрывает равновесие между органическими и аналитическими силами, что создает угрозу для будущего Англии. В России равновесие между такими силами было нарушено опрометчивыми реформами Петра Великого.

Русский народ, по мнению Аксакова, видит серьезную разницу между страной и государством. «Страна» в народном понимании означает общину, которая живет по внутреннему нравственному закону и предпочитает путь мира, следуя учению Христа. Только воинственные соседи вынудили в конце концов русский народ создать государство. Для этой цели русские призвали варягов и, отделив «страну» от государства, вверили политическую власть выборному монарху. Государство функционирует в соответствии с внешним законом: оно создает внешние правила поведения и извлекает пользу из принуждения. Преобладание внешней справедливости над внутренней характерно для Западной Европы, где государство возникло на основе завоеваний. В России, наоборот, государство образовалось на основе добровольного призвания варягов. С тех пор существует в России союз между «страной и государством». «Страна» обладает совещательным голосом, силой «общественного мнения», однако право на принятие окончательных решений принадлежит монарху (примером могут служить отношения между земским собором и царем в период Московского государства). Реформы Петра Великого нарушили этот идеальный порядок. Аксаков сначала превозносил Петра Великого как освободителя русских «от национальной ограниченности», но впоследствии возненавидел его реформы (см., например, поэму «Петру» в «Руси», 1881), хотя и продолжал оставаться противником национальной ограниченности. Аксаков считал, что русский народ выше всех других народов именно потому, что в нем больше всего развиты общечеловеческие принципы и «дух христианской гуманности». Западные народы страдают национальной исключительностью или ее противоположностью — космополитизмом, т. е. отрицанием национального принципа; и то и другое ошибочно.

В.О. Ключевский также считает, что деятельность Петра приблизила Россию к формированию модуса вивенди в отношениях с лидирующим регионом: при помощи деспотических методов Петр стремился стимулировать в порабощенном обществе свободную и независимую деятельность. Н.М. Карамзин сделал исторический упрек Петру в том, что Россия обратилась к западному материализму, что народная религия стала государственной, казенной, что церковь оказалась подчиненной государству, что разрыв между правителями и управляемыми лишь увеличился, что Россия потеряла свое своеобразие (начиная с национальной одежды). Ведущий славянофил К. Аксаков, признавая Петра "величайшим из великих людей", полагал, что "несмотря на свой внешний блеск", дело Петра служит доказательством того, что огромное духовное зло может быть причинено величайшим гением, если он действовал в одиночку и отошел от традиций своего народа. По мнению Аксакова, следовало бороться против опасности доминирования внешних сил, но при этом не следовало имитировать внешние по отношению к России модели. Разрыв верхнего - прозападного слоя и нижнего, не имеющего никакого понятия о Западе, по мнению славянофилов, привел к взаимоотчуждению двух частей одного народа

Ни лишним бы было заметить слова О. Шпенглера, который, как известно, считал русскую культуру после Петра I «историческим псевдоморфозом», когда «чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот - ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания»[14].

Первые славянофилы взяли на себя труд эксплицировать ту душу, которая все-таки была в этом народном теле, хотя и нельзя сказать, что результат их трудов был особенно утешительным с христианской точки зрения, ибо не удовлетворил даже их собственные надежды. Но, как справедливо писал Бердяев: «Славянофилы что-то почуяли в русской национальной душе, по-своему выразили впервые это русское самочувствие, и в этом их огромная заслуга. Но всякая попытка осуществления славянофильской идейной программы обнаруживала или ее утопичность и нежизненность, или ее совпадение с официальной политикой власти»[15].

Петр I, согласно Константину Аксакову, совершил тяжкое насилие над Россией и превратил былое древнерусское царство в империю, где уже почти не осталось былых общинных основ жизни, где земство просто придавлено. Петр I создал бюрократическое государство, в которой личность подавляется так же, как и земля, община и все остальное. Надо заметить, что это отношение Константина Аксакова к Петру напоминает старообрядческое.

г) Западники о Петре I

Западники возвеличивали Петра I[16], который, как они говорили, «спас Россию». Деятельность Петра они рассматривали как первую фазу обновления страны (начало вхождения России во всемирную историю), вторая должна начаться проведением реформ сверху—они явятся альтернативой пути революционных потрясений. Профессора истории и права (С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин) большое значение придавали роли государственной власти в истории России и стали основоположниками так называемой государственной школы в русской историографии(основывались на схеме Гегеля).

Мнение западников было во многом противоположно, но не во всём. Например Аксакову возражали, что Петровы реформы не были чужды России. С.Франк рекомендовал не отрицать значение одного периода российской истории путем превознесения другого: «Будучи последовательными, сторонники национальной самобытности России должны были бы отвергнуть не только Петра Великого, но и Владимира Святого, просветившего Россию рецепцией византийских христианских традиций; между тем, основным тезисом славянофилов было убеждение, что верования восточной православной, т.е. греческой церкви суть фундамент русского национального духа».

Герцен назвал Петра первым русским немцем. Безразлично относясь к английским свободам, он восхищался целесообразностью прусского порядка. Царю не нравился фривольный французский язык, он восторгался немецким и голландским. Он был первым и главным западником, верящим в возможность пересадки и органического закрепления общественных учреждений. Деревня всегда была для него символом косности. Он любил города, он любил Амстердам с его гаванью и духом открытых пространств. Это была прометеевская личность на чужеродной почве.

Возможно, самый талантливый из западников П. Чаадаев утверждал, что "Петр хотел цивилизовать Россию для того, чтобы дать нам представление о просвещении, он прикрепил нас к мантии цивилизации: мы схватились за мантию, но мы не коснулись самой цивилизации". И все же заслуга Петра, по мнению Чаадаева, заключается в том, что он освободил Россию от груза прежней истории, он, "придя к власти, нашел лишь чистый лист и... написал на нем: Европа и Запад". А это значит, что Россия получила шанс идти в будущее не сепаратно, а совместно с самым передовым регионом, получив шанс избежать судьбы стать его жертвой.

Как вспоминал М.И.Жихарев, Чаадаев «в простом разговоре... возражал «славянам»,... что ни «Петр Великий, никто другой, никогда не был в состоянии похитить у какого бы то ни было народа его личности, что на свете нет и быть не может столь сатанической индивидуальности, которая возмогла бы в кратковременный срок человеческой жизни украсть у целого народа его физиономию и характер и унести их под полою платья»[17].

Конечно, Чаадаев, в определенном смысле сам являлся продолжателем дела Петра. Так его оценивали современники (например, Сазонов), потомки, да и он сам ощущал 20-30-е годы как закат петровской эпохи в русской культуре: «У нас здесь Пушкин. Он очень занят своим Петром Великим. Его книга придется как раз кстати, когда будет разрушено все дело Петра Великого: она явится надгробным словом ему»[18].

Культурно-философские представления Чаадаева о России вне сомнения являются порождением петровской (имперской и просветительской) эпохи и основных принципов романтизма. Они включают концепцию расширяющегося пространства и модель времени, сфокусированную на будущем. Тот факт, что русская культура и по сию пору осознает себя в этой парадигме и постоянно порождает соответствующий тип личности, лишний раз свидетельствует о молодости российской цивилизации.

Будучи человеком религиозно одаренным и имея чувствительное сердце, Чаадаев вовсе не любил в такой мере, как ему постоянно приписывают, «души готической рассудочную пропасть», но и в теле собственной культуры он видел только замутненную инстинктами душу и временами совсем отказывал ей в животворящем духе. «Подлинные» западники уповали на «просвещенья дух» и верили в его грядущие успехи. Так, например, Белинский писал: «Русская поэзия, как и русская жизнь… до Петра Великого была только телом, но телом, полным избытка органической жизни, крепким, здоровым, могучим, великим, вполне способным, вполне достойным стать сосудом необъятной великой души, - но телом, лишенным этой души и только ожидающим, ищущим ее… Петр вдул в него душу живую – и замирает дух при мысли о необъятно великой судьбе, ожидающей народ Петра…».

Чаадаев же обнаруживает в русском народе «высокую мудрость», состоящую в отречении от своей мощи в пользу своих правителей. Чаадаев имел в виду не пассивную покорность произволу и безразличное подчинение игре стихий. Отсутствие осознанной воли и слабость целеполагания в русской культуре он как раз очень остро критиковал. Трактуя здесь способность подчиняться как позитивное свойство, он надеялся на повторение скачкообразного прогресса, осуществленного Петром I, подчеркивая способность русских к быстрому продвижению в ответ на вызов истории, «этому могучему порыву, который должен был перенести нас одним скачком туда, куда другие народы могли придти лишь путем неслыханных усилий и пройдя через страшные бедствия»[19].

Так, по его убеждению, Россия ничего не имела против преобразований Петра Великого, к тому времени «она только о том и мечтала, чтобы войти в великую семью христианских народов; идея человека уже проникла во все поры ее существа и боролась в ней не без успеха с заржавевшей идеей почвы».[20] В русской культуре историческое не совпадает с логическим. Это и подчеркивает в письмах к разным людям Чаадаев: «Мы не владеем силлогизмом Запада»; «орган причинности… остался без развития в нашем бедном мозгу». История России – не история идей. «Дело в том, что идея никогда не властвовала среди нас; мы никогда не были движимы великими верованиями, могучими убеждениями»[21].

д) Резюме

Однако было бы ошибочным думать, что славянофилы относились к петровской реформе с отрицанием безусловным, всесторонним. Многое в ней они признавали необходимым. Но им претил дух автократорства, государственного абсолютизма, которым она была проникнута. После Петра русского самодержавия уже не существует. Земский тип государства сменяется типом полицейским. „Власть обставляется такими мерами политической предосторожности, как-будто русский монарх есть завоеватель или узурпатор".[22] Чем дальше, тем все сильнее возрастал гнет государственной власти над народом, тем все более и более чуждыми становились русскому народу его императоры. „Вся земля русская, - утверждал А. С. Хомяков, - превратилась как бы в корабль, на котором слышатся лишь слова немецкой команды".[23]

Вот к чему привел петровский переворот! С тех пор Государство стало систематически вторгаться во внутреннюю жизнь Земли, нарушать пределы своей компетенции. „И на этом внутреннем разладе, как дурная трава, выросла непомерная, бессовестная лесть, уверяющая во всеобщем благоденствии, обращающая почтение к царю в идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь".[24]

Как мы видим западники и славянофилы абсолютно по-разному относились к деятельности Петра. Но что так же нетрудно заметить иногда западники думали как славянофилы и наоборот. Более того не у той не у другой стороны не было единого мнения как по поводу оценки деятельности Петра Великого, так и по другим вопросам. Что интересно даже одни и те же деятели в разное время имели несколько различное мнения (взять хотя бы Белинского, который так полностью и не сформировал своей философии), что в принципе свидетельствует о бурном развитии Русского общества. Но, тем не менее, суммарная ориентация и тех и других векторных полей была вышеописанной.

4) Религиозный вопрос

Говоря о западниках и славянофилах, как уже было отмечено выше нельзя упускать из рассмотрения и религиозный вопрос. Как по предыдущему вопросу, так и по религиозному у рассматриваемых течений не было общего мнения. Эта тема так же важна тем, что без неё невозможно представить полную картину взглядов, как на тогдашнюю действительность, так и на возможные пути развития России.

а) Славянофилы

Среди славянофилов в развития религиозного вопроса прежде всего выделились такие люди, как А.С. Хомяков, И.В. и П.В Киреевские К.С. и И.С. Аксаковы, [25]

Религия, о которой Киреевский говорил в этот период своей жизни, не являлась православием. Это может подтвердить случай, имевший место семь лет спустя (1834). Женившись на Наталье Петровне Арбеневой, Киреевский не был доволен соблюдением ею церковных обрядов и обычаев. Она же, со своей стороны, по словам Кошелева, была глубоко опечалена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением к обычаям православной церкви. Киреевский, уважая религиозные чувства своей жены, обещал при ней не кощунствовать[26]. Несомненно, Киреевский сохранил некоторую религиозность со времени своей юности, однако трудно сказать, насколько он был крепок в благочестии. Кошелев говорил, что в философском обществе, членом которого был Киреевский, немецкая философия «вполне заменяла молодым людям религию»[27]

Однако известно, что даже в этот период свой жизни Киреевский больше времени уделял Евангелию, чем другим книгам. В 1830 г., находясь в Берлине, он просил сестру вписывать в каждое свое письмо какой-нибудь текст из Евангелия. Этим он хотел предоставить ей еще один благоприятный случай для ознакомления с евангелием, а также для того, чтобы ее письма «сколько можно выливались из сердца».

В то же самое время Киреевский проявил способность к схватыванию тех неуловимых оттенков душевной жизни, которые близки к мистическому опыту и вынуждают нас верить в существование глубоких и внутренних связей между людьми и всеми живыми существами вообще.

Религия на философской основе, мистицизм сочетались в молодом Киреевском с горячей любовью к России и верой в ее великое назначение. Киреевский говорил, что в современной истории всегда «...одно государство было столицею других, было сердцем, из которого выходит и куда возвращается вся кровь, все жизненные силы просвещенных народов».[28]

Отвращение Киреевского к мелочному рационализму Запада можно видеть из письма, в котором он подвергает критике лекцию Шлейермахера о воскресении Иисуса Христа. Поверхностность лекции Шлейермахера Киреевский объяснял тем, что «сердечные убеждения образовались в нем отдельно от умственных». «Вот отчего он верит сердцем и старается верить умом. Его система похожа на языческий храм, обращенный в христианскую церковь, где все внешнее, каждый камень, каждое украшение напоминает об идолопоклонстве, между тем как внутри раздаются песни Иисусу и Богородице»[29]. В этих критических замечаниях мы уже можем видеть основной принцип, лежащий в основе более поздних выводов Киреевского, принцип, в котором (как он впоследствии признал) и состоит главное достоинство русского ума и характера.

Таким принципом является цельность. Человек должен стремиться «...собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической спо¬собности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием прав¬ды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла, неза¬висимо от других понятий, он не считал верным путеводи¬телем для разумения высшего мироустройства (чтобы даже внутренний приговор совести, более или менее очищенной, он не признавал, мимо согласия других разуметельных сил, за конечный приговор высшей справедливости); даже чтобы господствующую любовь своего сердца, отдельно от других требований духа, он не почитал за непогрешительную руко¬водительницу к постижению высшего блага; но чтобы посто¬янно искал в глубине души того внутреннего корня разуме¬ния, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цель¬ное зрение ума»

На высокой стадии нравственного развития разум поднимается до уровня «духовного зрения», без которого невозможно обнять истину божественную. Способ мышления возвышается до «сочувственного согласия с верой».[30] При этом условии вера (и откровение) представляет для разума «...авторитет вместе внешний и внутренний, высшую разумность, живительную для ума» (I, 250). «Вера — не достоверность к чужому уверению, но действительное событие внутренней жизни, чрез которое человек входит в существенное общение с Божественными вещами (с высшим миром, с небом, с Божеством)». Другими словами, Киреевский верил, что посредством объединения в одно гармоническое целое всех духовных сил (разума, чувства, эстетического смысла, любви, совести и бескорыстного стремления к истине) человек приобретает способность к мистической интуиции и созерцанию, которые делают для него доступной суперрациональную истину о Боге и его отношении к миру. Вера такого человека является не верой во внешний авторитет, в букву написанного откровения, а верой в «живое и цельное зрение ума».

Истоки такой философии Киреевский находит в сочинениях отцов церкви. Завершение развития их учения, «...соответственное современному состоянию науки и сообразное требованиям и вопросам современного разума...», устранило бы,— говорит Киреевский,— «...болезненное противоречие между умом и верою, между внутренними убеждениями и внешнею жизнью».[31]

Это знание, которое зиждется на полном единстве всех духовных сил, коренным образом отличается от знания, выработанного абстрактным логическим мышлением, в отрыве от воли. Правда, так как «...человек мыслящий должен провести свои познания сквозь логическое иго, то, по крайней мере, он должен знать, что здесь не верх знания, и есть еще ступень, знание гиперлогическое, где свет не свечка, а жизнь. Здесь воля растет вместе с мыслью».[32] В таком знании мы придем к «невыразимости», к тому, что относится к области «неразгаданного». Здесь Киреевский, очевидно, имел в виду восприятие «металогических» принципов бытия, лежащих глубже, чем качественные и количественные определения.

Друг Киреевского славянофил Кошелев рассказывает. Киреевский женился в 1834 г. На втором году супружества он предложил своей жене прочесть Кузэна. Она прочитала книгу и нашла в ней много достоинств. Однако она сказала, что в сочинениях св. отцов «все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее». Позднее они вместе читали Шеллинга, «и когда великие, светлые мысли их останавливали и Киреевский требовал удивления от жены своей, то она сначала отвечала ему, что эти мысли ей известны из творений Св. отцов». Киреевский тайком брал книги жены и читал их с большим увлечением. К этому времени относится его знакомство с иноком Филаретом. «...в 1842 году кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия».

Киреевский не рассматривал философию отцов церкви как нечто завершенное, не требующее дальнейшего развития. Грановский приписывает ему слова: «В творениях св. отцов нечего добавлять, там все сказано»[33] Это обычный пример несправедливого отношения к славянофилам. В своей статье о возможности и необходимости новых начал для философии Киреевский писал, что было бы большой ошибкой думать о наличии в сочинениях отцов церкви готовой философии. Наша система философии, говорит он, еще будет создана, и создана не одним человеком.

Способ мышления, найденный Киреевским у отцов восточной церкви («безмятежность внутренней цельности духа»), был воспринят вместе с христианством.

Как известно, культура русского народа находилась на особенно высоком уровне развития в XII и XIII вв. Основные черты древнерусской образованности—цельность и разумность. Западная же образованность построена на принципах рационализма и дуализма. Это различие видно из многочисленных фактов: 1) на Западе мы видим богословие, опирающееся на абстрактный рационализм, доказательство истины при помощи логического связывания понятий, а в старой России — стремление к истине посредством «...стремления к цельности бытия внутреннего и внешнего, общественного и частного, умозрительного и житейского, искусственного и нравственного» на Западе государство возникло на базе насилия и завоевания, в старой России оно возникло в результате естественного развития национальной жизни; 3) на Западе мы видим разделение на враждебные классы, в старой России-— их единодушие; 4) на Западе земельная собственность является основой гражданских отношений, в старой России собственность — случайное выражение личных взаимоотношений; 5) на Западе существует формальная логическая законность, в старой России законность вытекает из самой жизни. Короче говоря, на Западе мы можем наблюдать раздвоение духа, науки, государства, классов, семейных прав и обязанностей, а в России, напротив, «...стремление к цельности бытия внутреннего и внешнего...», «...постоянная память об отношении всего временного к вечному и человеческого к Божественному...». Таковой была жизнь старой России, черты которой сохранились в народе и в настоящее время.

Говоря о «Богословии» епископа Макария, Киреевский отмечает, что введение к этой книге содержит понятия, несовместимые с нашей церковью, например о непогрешимости иерархии, как будто дух святой находится в иерархии отдельно от совокупности всего христианства.[34] Из понимания целостности как свободной общины возникает учение Киреевского о взаимоотношении между церковью и государством.

Хомяков в свою очередь говорил, что «Живая истина» и особенно истина Божия не укладываются в границах логического постижения, которое есть только вид человеческого познавательного процесса. Они являются объектом веры (не в смысле субъективной уверенности, а в смысле непосредственного данного). Вера не противоречит пониманию, несмотря на ее металогический характер.

Конечно, необходимо, чтобы «бесконечное богатство данных, приобретаемых ясновидением веры, анализировалось рассудком».[35]

Только там, где достигнута гармония веры и рассудка, имеется «всецелый разум». Под словом «вера» Хомяков, очевидно, подразумевает интуицию, т. е. способность непосредственного понимания действительной жизненной реальности, вещей в себе.

Человек — ограниченное существо, наделенное рациональной волей и нравственной свободой. Эта свобода означает свободу выбора между любовью к Богу и себялюбием, другими словами, между праведностью и грехом. Этот выбор определяет окончательное отношение ограниченного разума к его вечной первопричине — Богу.

Однако весь мир ограниченных умов, все сотворенное находится в состоянии действительного или возможного греха, и только отсутствие искушения или Божья милость спасает всех от греха. Поскольку сотворенный греховен, он подвластен закону. Но Бог сошел к сотворенному и указал ему путь свободы и спасения от греха. Он вошел в историю как Богочеловек и стал «воплощенным во Христе человеком, который, тем не менее, уразумел посредством единой силы своей человеческой воли всю полноту божественной правдивости». Вот почему Богочеловек Иисус Христос — верховный судья сотворенного во грехе, носитель «праведности Вечного Отца». Вот почему он будит в человеке полное сознание своей вины. В то же время он является и бесконечной любовью Отца. «Он объединяет себя с каждым, кто Его не отвергает»[36], всеми, кто прибегает к его помощи и любит его правду. Эта правда заключена им в его теле — церкви.

Хомяков разработал понятие о церкви, как поистине органическом целом, как о теле, главой которого является Иисус Христос. Любящие Христа и божественную правду принадлежат Христу и становятся членами тела Христова. В церкви они находят новую, более полную и более совершенную жизнь по сравнению с той, которую они бы встретили вне её.

Под словом «церковь» Хомяков всегда понимает православную церковь. Будучи телом Христа, церковь тяготеет к единству. Католицизм и протестантство отошли от основных принципов церкви не по причинам извращения истины отдельными личностями, а принципиально. Поэтому Хомяков не применяет к ним термин «церковь», а говорит о романтизме, папизме, латинизме, протестантстве и т. д. Но это ни в коей мере не означает, что он верил в осуществление православной церковью всей полноты правды на земле. Хомяков говорил, например, что наше духовенство имеет тенденцию к «духовному деспотизму». Он радуется, что православная церковь хранит в своих глубинах истинный идеал, но «в действительности», по его словам, никогда еще не было ни одного народа, ни одного государства или страны в мире, которые бы осуществили в полной мере принципы христианства.

Хомяков рассматривал православие как одну истинную церковь, но ни в коей мере не был фанатиком. Он не понимал extra ecclesiam nulla salus (нет спасения вне церкви) в том смысле, что католик, протестант, иудей, буддист и так далее обречен на проклятие.

В католицизме Хомяков находит единство без свободы, а в протестантстве — свободу без единства. В этих вероисповеданиях нашли свое осуществление только внешнее единство и внешняя свобода. Юридический формализм и логический рационализм римско-' католической церкви имели корни в римском государстве. Эти черты развились в ней сильнее, чем когда-либо, тогда, когда западная церковь, без согласия восточной, вставила слово ilioque2 (и от Сына) в никеоцарьградский символ веры. Подобное произвольное изменение символа веры является показателем гордыни и отсутствия любви к единодушию в вере.

Хомяков рассматривает отказ протестантов от молитвы по усопшим, отрицание культа святых и пренебрежение к хорошему устройству церкви как выражение утилитарного рационализма, который не видит органической цельности видимой и невидимой церкви.

Хомяков так описывает расхождение трех христианских верований:

«Три голоса громче других слышится в Европе:

«Повинуйтесь и веруйте моим декретам»,— это говорит Рим.

«Будьте свободны и постарайтесь создать себе какое-нибудь верование»,— это говорит протестантство.

А Церковь взывает к своим: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповедимы Отца и Сына и Святого Духа».

В свою очередь К. Аксаков идеализировал русскую историю сверх всякой меры. Он говорил, что русская история является «всеобщей исповедью» и что «ее можно читать так же, как житие святых». О скромности русского народа говорит тот факт, что все свои победы и достижения он приписывает не себе, а воле Божией. Русские не сооружают памятников в честь народа и его великих людей, а славят Бога молебнами, шествиями и воздвигают церкви.

Что же касается Самарина, то онписал: «...сердцевина понятия о Боге заключает в себе непосредственное ощущение, его действия на каждого человека — начальная форма и предпосылка дальнейшего откровения. Стало быть, у религии вообще и у естественных наук одна почва: личный опыт». «...высокое значение, которое человек с полным правом придает своей личности, не может ни на чем другом основываться, как на идее Промысла, и не иначе . может быть логически оправдано, как предположением Всемогущего Существа, которое не только каждого человека доводит до сознания нравственного призвания и личного долга, но вместе с тем и внешне, от субъекта совершенно не зависящие события и обстоятельства его жизни располагает таким образом, что они находятся и пребывают в определенном, для человеческой совести легко познаваемом отношении к этому призванию. Только при условии признания такого рода отношения между тем, чем человек должен быть, и тем, что с ним случается, каждая человеческая жизнь слагается в разумное целое».

б) Западники

Западники являлись[37].

Не менее интересным является и мнение западников, а прежде всего Чаадаева, Философское мировоззрение которого носит ярко выраженный религиозный характер, Чаадаев говорит, что желающие сочетать идеи истины и добра должны «стремиться проникнуться истинами откровения». Однако лучше всего «...целиком положиться на те столь частые случаи, когда мы сильнее всего подпадаем действию религиозного чувства на нашу душу, и нам кажется, что мы лишились лично нам принадлежащей силы и против своей воли влечемся к добру какою-то высшей силой, отрывающей нас от земли и возносящей на небо. И вот тогда именно, в сознании своей немощи, дух наш раскроется с необычайной силой для мыслей о небе, и самые высокие истины сами собой потекут в наше сердце».[38]

Две силы являются действенными в нашей жизни. Одна из них находится внутри нас — «несовершенная», а другая стоит вне нас — «совершенная». От этой «совершенной» силы мы получаем «...идеи о добре, долге, добродетели, законе...».[39] Они передаются от поколения к поколению благодаря непрерывной преемственности умов, которая составляет одно всеобщее сознание, «Да, сомненья нет, имеется абсолютное единство во всей совокупности существ ...это факт огромной важности, и он бросает чрезвычайный свет на великое Все: он создает логику причин и следствий.

Так же Чаадаев утверждал, что наше «пагубное я» в какой-то мере разобщает человека с «природой всеобщей». «Время и пространство — вот пределы человеческой жизни, какова она ныне». В результате такого разобщения нам является внешний мир. «Необходимо только иметь в виду, что количеств, собственно говоря, в природе не существует... Действительные количества, т. е. абсолютные единицы, имеются лишь в нашем уме...».[40]

Ему так же принадлежит мысль, что «Христианское учение рассматривает совокупность всего на основе возможного и необходимого перерождения нашего существа...» Это означает, «...что наша ветхая природа упраздняется и что зарождается в нас новый человек, созданный Христом[41]. «Удивительное понимание жизни, принесенное на землю создателем христианства; дух самоотвержения; отвращение от разделения; страстное влечение к единству: вот что сохраняет христиан чистыми при любых обстоятельствах. Так сохраняется раскрытая свыше идея, а через нее совершается великое действие слияния душ и различных нравственных сил мира в одну душу, в единую силу. Это слияние — все предназначение христианства. Истина едина: Царство Божие, небо на земле, все евангельские обетования — все это не иное что, как прозрение и осуществление соединения всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого Бога, иначе говоря,— осуществленный нравственный закон»[42]. «Как известно, христианство упрочилось без содействия какой бы то ни было книги... Его божественный разум живет в людях, таких, каковы мы и каков он сам, а вовсе не в составленной церковью книге».[43] «И вот почему упорная привязанность со стороны верных преданию к поразительному догмату о действительном присутствии тела Христова в евхаристии и их не знающее пределов поклонение телу спасителя столь достойны уважения». Этот догмат об евхаристии «сохраняется в некоторых умах... нерушимым и чистым... Не для того ли, чтобы когда-нибудь послужить средством единения между разными христианскими учениями?».[44]

По поводу религиозных мировоззрений Станкевича, можно привести его слова о том, что вся природа является одним единым организмом, эволюционирующим в сторону разума. «Жизнь есть любовь. Вечные законы ее и вечное их исполнение — разум и воля. Жизнь беспредельна в пространстве и времени, ибо она есть любовь. С тех пор как началась любовь, должна была начаться жизнь; покуда есть любовь, жизнь не должна уничтожиться, поскольку есть любовь, и жизнь не должна знать пределов». Женщину Станкевич считал священным существом. Не напрасно, говорил он, Дева Мария и Божия Матерь суть главные символы нашей религии. В письме к Л. А. Бакуниной, говоря о самообразовании, Станкевич советует ей отказаться от попыток постепенного устранения недостатков в человеке. По его словам, достаточно указать на общую причину этих недостатков — отсутствие любви, Он советует думать о том прекрасном, что есть в мире, а не о том, что несовершенно в нем.

Станкевич писал Грановскому: «Помни, что созерцание необходимо для развития мышления». «Вообще, если трудно становится решить что-нибудь, переставай думать и живи. В сравнениях и выводах будет кой-что истинное, но верно вполне схватишь вещь только из общего живого чувства».

Что касается Белинского то в письме к Боткину (1841) он писал: «Субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом, ибо, пощеголяв в нем (в субъекте), бросает его, как старые штаны... Благодарю покорно, Егор Федорыч[45], кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением, честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр., и пр., иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братии по крови,— костей от костей моих и плоти от плоти моей. ...судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и здравия китайского императора.

В 1841 г. Белинский, предавая забвению свое недавнее беспокойство за «жертвы истории», писал Боткину: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную»[46]

Из сочинений Белинского не видно, что он стал материалистом, хотя, правда, в последние годы своей жизни он совершенно перестал ссылаться на сверхчувственные основы мирового бытия. В феврале 1847 г. Белинский писал Боткину: «Метафизику к чорту: это слово означает сверхнатуральное, следовательно, нелепость... Освободить науку от призраков, трансцендентализма и thly» (теологии[47]

Возможно, у многих возникнет вопрос: был ли в конце своей жизни Белинский действительно атеистом. В письме к Гоголю о его книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Белинский отзывается о русской православной церкви по большей части с неприязнью и утверждает, что русские «по натуре глубоко атеистический народ». Во Франции, пишет он, «...многие, отложившись от христианства, все еще упорно стоят за какого-то Бога» (15 июля 1847 г.).[48] Но шесть месяцев спустя в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», написанной незадолго до смерти, Белинский отмечал следующее: «Искупитель рода человеческого приходил в мир для всех людей... Он — Сын Бога — человечески любил людей и сострадал им в их нищете, грязи, позоре, разврате, пороках, злодействах... Но божественное слово любви и братства не втуне огласило мир».[49]

Герцен не был материалистом как в юные годы, так и в конце своей жизни. Когда его сын, физиолог, прочитал лекцию, в которой он доказывал, что вся деятельность людей и животных суть рефлексы и что, следовательно, нет места свободной воле, Герцен написал «Письмо сыну — А. А. Герцену». Понятие о свободе, развитое в этом письме,предполагает наличие объективного разума в основе природы.

Относительно Герцена можно сказать, что на самом деле у него можно обнаружить лишь отрицательное отношение к религии, к идее личного Бога и личного бессмертия.

5) Вопрос о России и её судьбе

Для России поиск путей своего великого, а не прозябающего развития всегда имел особое значение. Исконная русская духовность святой Руси, проявляющаяся, в отличие от утилитаризма и прагматизма Запада, в соборности, равенстве, справедливости, с одной стороны, была препятствием на пути превращения России в западную капиталистическую страну, а с другой стороны, предполагала, что Россия имеет более высокое предназначение в истории человечества, чем погрязший в коммерческом угаре Запад. Природная духовность и человечность русского народа, имеющие еще дохристианские языческие корни и ставшие важнейшей чертой русской ментальности, в критические моменты истории российского государства всегда помогали выйти из исторических тупиков, в которые его загоняли нерадивые правители. Поэтому в России всегда болезненно проходили прозападные реформы, что в полной мере относится и к реформам Петра Великого, и к либеральным реформам второй половина XIX века, и к сегодняшним реформам российских демократов неоконсервативного толка, направленных на деформацию и разрушение, прежде всего, духовности и гуманности нашего народа.

С особой остротой вопрос о путях развития России был поставлен в середине XIX века, когда русская мыслящая интеллигенция, создавая великую русскую культуру, стала осознавать, что дальнейшее феодальное по своей сути развитие России себя уже исчерпало, а на Западе обещанное философами-просветителями общество света и разума, свободы, равенства и братства обернулось «царствием демона золотого тельца», то есть, оказалось чисто экономическим, а недуховным человеческим обществом.

В силу столь большой важности вопроса, им занималось большое число человек, естественно возникли принципиально разные способы его решения, но опять основная полемика развернулась между западниками и славянофилами.

а) Славянофилы

Высказываясь о судьбе России Киреевский писал: «Англия и Германия находятся теперь на вершине Европейского просвещения; ...их внутренняя жизнь уже окончила свое развитие, состарилась и получила ту односторонность зрелости, которая делает их образованность исключительно им одним приличною». Вслед им, полагает Киреевский, наступит черед России, которая овладеет всеми сторонами европейского просвещения и станет духовным вождем Европы.[50]

По возвращении из-за границы Киреевский основал свой журнал «Европеец». Название этого журнала говорит о том, как высоко он оценивал роль России в ассимиляции принципов европейского просвещения.

Мы не должны, однако, думать, что путешествие Киреевского на Запад, где он встречался с лучшими умами того времени, сделало его рабом Европы. Культура Запада неприятно поразила Киреевского своей односторонностью и узким рационализмом. Киреевский высоко оценивал немецкую ученость, но в общем Германия произвела на него впечатление страны «глупой», «дубовой», «хотя дубов в Германии, кроме самих немцев, почти нет».

Здесь мы можем обнаружить характерные черты положения о «соборности», об общине, разработанных Хомяковым. Несомненно, идеал общественного порядка Киреевский видел в общине. Он говорит, что «отличительный тип Русского взгляда на всякий порядок...» заключается в «совмещении личной самостоятельности с цельностью общего порядка...». Разум западноевропейца «не вмещает порядка без однообразия».[51]

Мы исповедуем, - писал Иван Аксаков, - по свободному искреннему убеждению такие начала, которые, по видимому, тождественны с началами, признаваемыми официальною властью, покровительствуемыми государством, защищаемыми всею его тяжеловесною мощью, и потому исповедуемыми целою массою людей лицемерно, из корысти, из лести, из страха. Но, во-первых, признавая эти начала истинными в их отвлеченности, мы отвергаем в большей части случаев всякую солидарность с их проявлением в русской современной действительности, с их русскою практикою; во-вторых, самое наше понимание этих начал и выводы, из них делаемые, нередко совершенно отличны от официального их толкования и от тех выводов, которые извлекают из них официальные ведомства".[52]

Естественно, что славянофилы не могли быть угодными власти.

Но, несмотря на все внешние препятствия, славянофильская мысль все же сумела выработать определенную, принципиально цельную идеологию не только в основной для нее области религиозной и философско-исторической, но и в сфере общественной философии.

По вопросам второстепенного значения встречаются подчас и определенные разноречия,

Тем не менее в главном, в основном, царит несомненное единство. Самый принцип самодержавия понимается всеми представителями чистого славянофильства одинаково. Тут между ними нет и не может быть противоречий.

Право, как явление самостоятельное, как самодовлеющий принцип, решительно отвергалось славянофилами. Выражаясь современным научным языком (в терминах „западно-европейской науки"), они не признавали за правом специфического а рriori и отстаивали этическое а рriori права.

Нельзя обосновать обязательность правовых велений биологически или утилитарно. „Идея о праве, - продолжает Хомяков, - не может разумно соединяться с идеею общества, основанного единственно на личной пользе, огражденной договором. Личная польза, как бы себя ни ограждала, имеет только значение силы, употребляемой с расчетом на барыш. Она никогда не может взойти до понятия о праве, и употребление слова „право" в таком обществе есть не что иное, как злоупотребление и перенесение на торговую компанию понятия, принадлежащего только нравственному обществу".[53]

Понятие об обязанности, - пишет Хомяков, - находится в прямой зависимости от общего понятия человека о всечеловеческой или всемирной нравственной истине.

Цель всякого закона, его окончательное стремление есть - обратиться в обычай, перейти в кровь и плоть народа и не нуждаться уже в письменных документах.[54]

Киреевский и Хомяков были сторонниками идеи конкретности и цельности реальности. В двух статьях о Киреевском Хомяков полностью присоединяется к мнению последнего о формальном, сухом и рационалистическом характере европейской культуры и так же, как Киреевский, утверждает, что русская культура была вызвана к жизни идеалами разумности и цельности.

Хомяков придавал величайшее значение русской деревенской общине, миру с его сходками, принимающему единодушное решение, и его традиционной справедливостью в соответствии с обычаем, совестью и внутренней истиной.

В русской промышленности артель соответствует общине. В «Своде Законов» артель определена как компания, основанная на принципе совместных расходов и совместной ответственности производства работ или ведения торговли посредством личного труда ее членов. Последователь Хомякова Самарин полагает, что социальная и общинная жизнь древней Руси представляла собой воплощение принципа соборности.

В противоположность Киреевскому и К. Аксакову, Хомяков не замазывает пороки русской жизни, а жестоко их бичует. В начале Крымской кампании 1854—1855 гг. (против Турции, Франции и Англии) со страстью и вдохновением пророка он осудил порядки современной ему России (перед реформами Александра II) и призвал ее к покаянию.

Хомяков говорит, что аристократический режим воинственных народов чужд славянам, которые составляют земледельческую нацию. Мы, говорит он, всегда останемся демократами, отстаивающими идеалы гуманности.

Западная Европа оказалась неспособной воплотить христианский идеал цельности жизни, потому что она переоценила логический способ познания и рациональность. Россия же до сих пор не смогла воплотить в жизнь этот идеал по той причине, что полная и всеобъемлющая истина по своей сущности развивается медленно, а также и по той причине, что русский народ уделяет слишком мало внимания разработке логического способа познания, который должен сочетаться со сверхлогическим пониманием реальности. Тем не менее Хомяков верил в великую миссию русского народа. Эта миссия будет осуществлена тогда, когда русский народ полностью проявит все духовные силы и признает принципы, лежащие в основе православия. Россия призвана, по его словам, стать в центре деятельности мировой цивилизации. История дает ей такое право, так как принципы, которыми она руководствуется, характеризуются завершенностью и многосторонностью. Это право дается только тому государству, на граждан которого возлагаются особые обязанности. Россия стремится не к тому, чтобы быть Богатейшей или могущественной страной, а к тому, чтобы стать «самым христианским из всех человеческих обществ».

Хомяков питал искреннюю любовь к другим славянским народам. Он считал, что им присуще стремление к общественной и демократической организации. Хомяков надеялся, что все славяне, освобожденные с помощью России, образуют нерушимый союз.

Что касается Аксакова, то его ненависть к Западной Европе была такой же сильной, как и любовь к России. Киреевский и Хомяков, указывая на пороки западной цивилизации, в то же время признавали ее достоинства. Они любили западную цивилизацию и настаивали на необходимости синтезирования ценных элементов западного и русского духа. К. Аксаков видел только темные стороны западной цивилизации: насилие, враждебность, ошибочную веру (католицизм и протестантизм), склонность к театральным эффектам, «слабость».

В своем критическом очерке, посвященном Аксакову, С. Венгеров писал, что высокие качества, которые Аксаков приписывал русскому народу, могут быть названы «демократическим альтруизмом». Венгеров также писал, что Аксаков был проповедником «мистического демократизма».

К. Аксаков выступал против ограничения самодержавной власти царя, будучи в то же время сторонником духовной свободы индивидуума. Когда в 1855 г. на трон взошел Александр II, Аксаков представил ему через графа Блудова «Записку о внутреннем состоянии России». В «Записке» Аксаков упрекал правительство за подавление нравственной свободы народа и деспотизм, который привел к нравственной деградации нации; он указывал, что крайние меры могут только сделать в народе популярной идею политической свободы и породить стремление к достижению свободы революционным путем. Ради предотвращения подобной опасности Аксаков советует царю даровать свободу мысли и слова, а также возвратить к жизни практику созыва земских соборов.

Здесь мы непосредственно подходим к учению славянофилов о государстве. Н. А. Бердяев утверждает в своей монографии о Хомякове, что „славянофилы были своеобразными анархистами, анархический мотив у них очень силен".[55] Но все же нужно оговориться, что этот анархизм был именно своеобразным, сильно отличным от типических его образцов. Анархизм в буквальном, обычном значении этого термина был чужд славянофильской идеологии. Славянофилы не отрицали государства абсолютным отрицанием, как, например, штирнерианство или толстовство, они лишь смотрели на него, как на „необходимое зло", „неизбежную крайность", как на „постороннее средство, а не цель, не идеал народного бытия".

Государство - условная, относительная форма земного общения, сама по себе чуждая высшей правде, пишет Хомяков.

Константин Аксаков лишь развил до логического конца предпосылки, заключавшиеся в учении Хомякова о государстве, лишь резче и, пожалуй, несколько грубее формулировал выводы, заострил проблему. Но идейная сущность взглядов обоих вождей школы в этой области, как и в других, несомненно, однородна.

Подобно Хомякову, К. С. Аксаков не склонен отрицать практическую необходимость и, следовательно, условную ценность государства. - „Можно ли обойтись без государства на земле при несовершенствах человеческого рода?" - спрашивает он. И немедленно отвечает, - „Нет, невозможно. Вся сила заключается в том, как относится народ к государству - как к средству или как к цели: что государство для народа".

„Русский народ, - утверждает К. Аксаков, - есть народ не государственный, т.-е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша народного властолюбия". Дела государственные по существу ему чужды, слишком мелки они для него. Он хочет „оставить для себя свою неполитическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи, свой быт, жизнь мирную духа"... „Не желая править, народ наш желает жить, разумеется, не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, - народной жизни внутри себя... Он помнит слова Христа: воздайте Кесарево Кесареви, а Божия Богови, и другие слова Христа: Царство Мое несть от мира сего, и потому, предоставив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя другой путь, - путь к внутренней свободе и духу, и царству Христову: царство Божье внутрь вас есть. Государство же „опирается не на страх Божий, а на страх земной кары, которым смиряет одинаково и христиан и язычников".[56]

Государство, это - внешняя власть, создание рук человеческих, сила, охраняющая Землю вещественными средствами, мечом и кровью, политикой, войнами, явной и тайной полицией...

Чтобы „научно" обосновать свои мысли об отношении русского народа к принципу государственности, идеологи славянофильства обращались к русской истории и в ней черпали подтверждение истинности своих идей. Так, всматриваясь в древний быт славян, К. Аксаков увидел в первоначальной славянской общине столь соответствующий славянофильским мечтаниям „нравственный хор", „союз людей, основанный на нравственном начале, управляемый внутренним законом, и оттуда обычаем общественным". И лишь горькая, но повелительная необходимость защиты от внешних врагов заставила эту общину прибегнуть к организации внешнего закона. Но и после признания принудительной власти народ, по мнению исследователя, не утратил своих исконных качеств, не смешал себя с внешнею силою государственного закона, не пошел по пути внешней правды. Предоставив власти властвовать, он продолжал жить по-прежнему, в духе веры и любви. „Община частная" сменилась „общиной всецелой", и место Веча занял Земский Собор. „Общинный элемент стал таким образом на высшую ступень, принял высший вид, перешел в высший момент, говоря языком философским"...[57]

Итак, народ не должен государствовать, но власть государственная обязана все же своим бытием народу. Народ добровольно призывает власть и облекает ее неограниченными полномочиями, а сам, по выражению Хомякова, „уходит в отставку", т.-е. возвращается к своей внутренней духовно-материальной жизни. В истории России, по мнению славянофилов, два факта являются в этом отношении символическими, - призвание варягов в 862 году и всенародное избрание Михаила в 1613-м. Эти факты - яркое свидетельство нашего своеобразия по сравнению с западным человечеством, - „На Западе власть явилась, как грубая сила, одолела и утвердилась без воли и убеждения покоренного народа. В России народ сознал и понял необходимость государственной власти на земле, и власть явилась, как званый гость, по воле и убеждению народа".[58]

Ясно, что при таких условиях неограниченная власть может быть облечена только в монархическую форму, ибо всякая другая форма в большей или меньшей степени предполагала бы участие народа в высшем правительственном организме. „Только при неограниченной власти монархической, народ может отделить от себя государство и избавить себя от всякого участия в правительстве... предоставив себе жизнь нравственно-общественную и стремление к духовной свободе".

При самодержавии народ свободен. Славянофилы думали даже, что только при самодержавии он свободен воистину.[59] Он всецело предоставлен самому себе. Он не вмешивается в область правительственной власти, но зато и правительственная власть должна уважать его внутреннюю жизнь. „Самостоятельное отношение безвластного народа к полновластному государству, - пишет К. Аксаков, - есть только одно: общественное мнение".[60] Классическое славянофильство, в отличие от позднейшего национализма, считало самодержавие неразрывно связанным с полной и широкой свободой общественного мнения. Иван Аксаков прославился в русской публицистике шестидесятых и восьмидесятых годов своею смелой и яркой защитой идеи внутреннего общественного самоуправления, свободы совести, мысли и слова, своим принципиальным протестом против смертной казни. Во имя славянофильских начал он обличал фактические несовершенства русской жизни, пороки русской власти. Во имя истинного самодержавия он боролся с искаженным, лживым его подобием. „Внешняя правда - Государству, внутренняя правда - Земле; неограниченная власть - Царю, свобода мнения и слова - народу", - такова любимая формула славянофилов.[61]

Взаимное доверие между царем и народом не нуждается ни в каких внешних, формальных обеспечениях: „Гарантия не нужна! - с обычным своим пафосом восклицает Белинский славянофильства, Константин Аксаков. - Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем стоять с помощью зла.

Пристального внимания заслуживает славянофильская теория власти, как повинности, как обязанности, а не привилегии. Власть понимается не как право, не как односторонняя воля, противополагающая себя воле подчиняющейся, – нет, и властвующий, и подвластный объявляются служителями одной и той же идеи, одной и той же цели. Власть не есть самоцель и самоценность, она - тяжкий долг, служение и самопожертвование.

б) Западники

Если старания славянофилов были направлены на разработку христианского миропонимания, опирающегося на учения отцов восточной церкви и православие в той самобытной форме, которую ему придал русский народ. Они чрезмерно идеализировали политическое прошлое России и русский национальный характер. Славянофилы высоко ценили самобытные особенности русской культуры и утверждали, что русская политическая и общественная жизнь развивалась и будет развиваться по своему собственному пути, отличному от пути западных народов. По их мнению, Россия призвана оздоровить Западную Европу духом православия и русских общественных идеалов, а также помочь Европе в разрешении ее внутренних и внешних политических проблем в соответствии с христианскими принципами.

В свою очередь западники, наоборот, были убеждены, что Россия должна учиться у Запада и пройти тот же самый этап развития. Они хотели, чтобы Россия усвоила европейскую науку и плоды векового просвещения. Западники мало интересовались религией. Если среди них и были религиозные люди, то они не видели достоинств православия и имели склонность к преувеличению недостатков русской церкви. Что же касается социальных проблем, то одни из них более всего ценили политическую свободу, а другие являлись сторонниками социализма в той или иной форме.

Можно выделить три основные идеи «западничества» XIX века. Первая из них тезисно может быть сформулирована так: констатация «западниками» давней включенности России в контекст мировой, прежде всего европейской истории, зависимости ее развития от этого «контекста» (и вместе с тем — неприятие свойственной «славянофилам» идеи православного, российского мессианства, представлявшей собою плод идеализации ряда особенностей социально-духовного быта «допетровской Руси).

Так, например, Н. Михайловский особенности исторического положения России видел, в частности, в отсутствии здесь — даже во второй половине XIX века — «резко определенных» социально-нравственных традиций. Говоря о «мешанине», характерной для общественной и духовной жизни России, .и даже об «отсутствии истории» в ней, Михайловский писал; на Западе «история создает силу, твердость, определенность, но, во-первых, направляет эти силы весьма разнообразно, а следовательно, на чей бы то ни было взгляд далеко не всегда удачно, и во-вторых, создает такую же многопудовую тяжесть предания, не дающую свободы критическому духу. Отсутствие истории создает дряблость, нравственную слякоть, но зато, если уж выдастся в среде, лишенной истории, личность, одаренная инстинктом правды, то она способна к гораздо большей широте и смелости, чем европейский человек, именно потому, что над ней нет истории и мертвящего давления предания». Русскому человеку, по Михайловскому, нет причины дорожить, например, «общественными перегородками (то есть жестким разделением на общественные классы, пишет автор), в которых наша история никогда не водружала с европейскою определенностью и устойчивостью».[62]

Заслугой западников является то, что в отличие от славянофилов (Одним из постулатов которых было — мифологизированное представление об общине как социальной «личности», где каждый отдельный человек добровольно отказывается от себя самого, свободно и сознательно отрекается «от своего полновластия» в пользу общинного[63], а также якобы характерно славянской (русской) основе национальной нравственности, и — в этой связи — апологетика православного христианства как религии, вполне отвечающей духу, душе русского народа.),их приоритетной социально-нравственной ценностью являлась личность, ее освобождение от традиционных, преимущественно патриархальных и средневековых, пут, провозглашение ее свободы и самоценности.

Таким образом, личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство, есть необходимое условие всякого духовного развития народа. Этим определяется закон развития нашего внутреннего быта. Оно должно было состоять в постепенном образовании, появлении начала личности и, следовательно, в постепенном отрицании исключительно кровного быта, в котором личность не могла существовать. Степени развития начала личности и совпадающие с ними степени упадка исключительно родственного быта определяют периоды и эпохи русской истории».[64]

Сходного мнения придерживались и другие выдающиеся русские мыслители. «...Выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ничего»,— писал Н. Чернышевский, будучи убежденным (и настойчиво убеждающим современников), что в России именно «потребность индивидуальной деятельности составляет главную черту нынешнего положения дел».[65] «Самое драгоценное достояние человека — его личная независимость, его свобода..,— утверждал и Д. Писарев.— Чем развитее нация, тем полнее самостоятельность отдельной личности, и в то же время тем безопаснее одна личность от посягательств другой»[66].

Тот же «догмат» «западничества» был, пожалуй, наиболее сильно выражен Герценом в таких словах: «Свобода лица — величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе».[67]

Называя Россию «печальным царством беззакония», Герцен писал в конце 50-х годов: «В самом деле, идея права у нас вовсе не существует, или очень смутно; она смешивается с признанием силы или совершившегося факта. Закон не имеет для нас другого смысла, кроме запрета, сделанного власть имущим; мы не его уважаем, а квартального боимся... Нет у нас тех завершенных понятий, тех гражданских истин, которыми, как щитом, западный мир защищался от феодальной власти, от королевской, а теперь защищается от социальных идей...».

Про Герцена так же можно сказать, что он верил в будущее социализма. Однако он никогда не рассматривал социализм как совершенную форму общественных отношений. В 1849 г. он писал: «Социализм разовьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титанической груди революционного меньшинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет побежден грядущею, неизвестною нам революцией».[68]

В 1869 г. Герцен написал статью «К старому товарищу» (М. Бакунину). В статье он писал, что не верит в «прежние революционные пути» (II, 310) и советует «постепенность» в общественном развитии. В настоящее время эту статью с большой пользой для себя могли бы прочитать как сторонники насильственных революционных мер, так и консерваторы — все те, кто не видит нужды в социальных реформах, обеспечивающих каждому человеку материальные условия для приличной жизни.[69]

Говоря о Чаадаеве, стоит заметить, что сильное отрицательное отношение к России, выраженное в его первом «Философическом письме», несколько сгладилось под влиянием князя Одоевского и других друзей. В 1837 г. Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего», которая после его смерти была опубликована в Париже русским иезуитом князем Гагариным в книге «Oeuvges choisies de P. Tchaadaief» (1862). Чаадаев пришел к выводу, что бесплодность исторического прошлого России является в известном смысле благом. Русский народ, не будучи скованным окаменелыми формами жизни, обладает свободой духа для выполнения великих задач грядущего. Православная церковь сохранила сущность христианства во всей его первоначальной чистоте. Поэтому православие может оживить тело католической церкви, которое слишком сильно механизировано. Призвание России состоит в осуществлении окончательного религиозного синтеза. Россия станет центром интеллектуальной жизни Европы в том случае, если она усвоит все, что есть ценного в Европе, и начнет осуществлять свою Богом предначертанную миссию.

Не следует полагать, что Чаадаев пришел к этому убеждению сразу же в 1836 г., после постигшей его катастрофы. Французская революция 1830 г. сделала его менее склонным к идеализации Запада по сравнению с тем временем, когда он писал свое «Первое письмо».

Несколько своеобразным (как и непостоянным) было мнение Белинского. В 1839 г. он переехал из Москвы в Петербург и начал сотрудничать в журнале Краевского «Отечественные записки». В этом же году он опубликовал в данном журнале три статьи, написанные в духе «примирения с действительностью»,— «Бородинская годовщина», «Менцель, критик Гёте» и «Горе от ума, сочинение А. С. Грибоедова». Эти статьи проникнуты гегелевской идеей о том, что «все действительное разумно, все разумное действительно». Превознося самодержавие, Белинский писал: «,..у нас правительство всегда шло впереди народа, всегда было звездою путеводною к его высокому назначению». Царская власть «всегда таинственно сливалась с волею Провидения — с разумною действительностью». «Человек служит царю и отечеству вследствие возвышенного понятия о своих обязанностях к ним, вследствие желания быть орудием истины и блага, вследствие сознания себя, как части общества, своего кровного и духовного родства с ним — это мир действительности».[70]

За эти статьи Белинский подвергся ожесточенным нападкам со стороны противников самодержавия. Живя в Петербурге, Белинский понял реакционную сущность режима Николая I. В июне 1841 г. в письме к Боткину он резко высказывается не только о самодержавии, но и о монархии вообще.

Подводя итоги надо сказать, что правовая, юридическая мысль России развивалась трудно, постоянно наталкиваясь на противодействие не только правительственного консерватизма, но и консервативных традиций «общества» и даже народа. Тем не менее, уже в 70—80-е годы XIX века идея: «Нужно, необходимо, даже неизбежно водворить в нашей жизни порядок, который может быть основан только на праве, точном и всеми признаваемом»,— все прочнее укореняется в сознании ли6ералов-«западников».[71]

в) Резюме. Сравнение запада и России

Резюмируя всё выше сказанное, надо понимать, что конечно славянофилы видели, что их философия русского самодержавия не есть апология факта, теория исторически подлинного, всецело себя раскрывшего явления. Они сами считали, что это - лишь философия идеи, начала, внутренно заложенного в русскую жизнь, - в качестве идеала, перед нею стоящего. Разумеется, этот идеал никогда не воплощался целиком, жизнь всегда была ниже его, но важно то, что она всегда к нему стремилась и тяготела.

Однако, здесь уместно оговориться, что и самодержавие, подобно всякой земной политической форме, не являлось для славянофилов выражением абсолютного, непререкаемого совершенства, предметом поклонения, целью в себе. Религиозные предпосылки доктрины, составлявшие ее душу, предохраняли ее от какого бы то ни было идолопоклонства. Очень знаменательным в этом смысле представляется следующее заявление К. Аксакова: „Поняв с принятием христианской веры, что свобода только в духе, Россия постоянно стояла за свою душу, за свою веру. С другой стороны, зная, что совершенство на земле невозможно, она не искала земного совершенства, и поэтому, выбрав лучшую (т.-е. меньшую из зол) из правительственных форм, она держалась ее постоянно

Однако, неправильно было бы исчерпывать оценку политической доктрины славянофильства этою внешнею, элементарной критикой. Нехитрое теперь дело - обличать ошибки политических прогнозов славянофильства, сокрушать его во многом неоправдавшийся оптимизм, громить его близорукую непрактичность. Конечно, тщетно было бы искать в славянофильской публицистике нынешней усложненности, научной вылощенности в постановках всех этих проблем. Но, быть-может, по выразительности и четкости славянофильские предчувствия превосходят нынешний анализ.

И, конечно, вполне ошибочно утверждение славянофилов, будто русский народ является народом безгосударственным по самой природе своей. Пусть русская история начинается „призывом" государства со стороны, - Русь внутренно прияла явившееся на ее зов государство, усвоило его, претворила его в себя. Прав был Герцен, усиленно подчеркивая социальную пластичность русского народа и в его вкусе к мощной государственности усматривая главное его отличие от других славянских народов.[72] Наивно думать, что великая держава российская создавалась народом, внутренно чуждым государственности.

Как известно, культура русского народа находилась на особенно высоком уровне развития в XII и XIII вв. Основные черты древнерусской образованности—цельность и разумность. Западная же образованность построена на принципах рационализма и дуализма. Это различие видно из многочисленных фактов: 1) на Западе мы видим богословие, опирающееся на абстрактный рационализм, доказательство истины при помощи логического связывания понятий, а в старой России — стремление к истине посредством «...стремления к цельности бытия внутреннего и внешнего, общественного и частного, умозрительного и житейского, искусственного и нравственного» на Западе государство возникло на базе насилия и завоевания, в старой России оно возникло в результате естественного развития национальной жизни; 3) на Западе мы видим разделение на враждебные классы, в старой России-— их единодушие; 4) на Западе земельная собственность является основой гражданских отношений, в старой России собственность — случайное выражение личных взаимоотношений; 5) на Западе существует формальная логическая законность, в старой России законность вытекает из самой жизни. Короче говоря, на Западе мы можем наблюдать раздвоение духа, науки, государства, классов, семейных прав и обязанностей, а в России, напротив, «...стремление к цельности бытия внутреннего и внешнего...», «...постоянная память об отношении всего временного к вечному и человеческого к Божественному...». Таковой была жизнь старой России, черты которой сохранились в народе и в настоящее время.

Не следует так же считать, что Киреевский был мракобесом и советовал русским отвернуться от западноевропейской цивилизации, «...любовь к образованности Европейской,— говорит он,— равно как любовь к нашей, обе совпадают в последней точке своего развития в одну любовь, в одно стремление к живому, полному, всечеловеческому и истинно Христианскому просвещению»[73].

В общем же можно сказать, что несмотря на разногласия между западниками и славянофилами. И те и другие увидели главное: необходимость перемен, необходимость совершенствовать Россию.

6) Актуальность вопроса

В тексте данного реферата неоднократно упоминалось, что представители западничества и славянофильства встречаются в истории чуть ли не от основания Руси вплоть до наших дней. Эта тема, как уже подчеркивалось выше, очень актуальна. Поэтому последнюю главу своего реферата я решил посветить развитию западничества и славянофильства в наши дни. Сейчас перед Россией, как и много раз за её историю, стоит вопрос по какому пути развития ей пойти. Поэтому в данной главе также рассматривается положение современной действительности и возможные перспективы. По поводу того участка времени, который не рассматривается в данном реферате подробно, а именно почти весь ХХ век хочется сказать, что там мы имеем некоторый действительно особый путь развития который некоторые учёные называют зеркальной подобием запада. Но сразу хочется оговориться, что этот «особый путь» не в коем случае никак не связан с воззрениями или идеологией славянофилов. Скорее он больше походит на западный у которого «взяли самые плохие черты» и прибавили «очень странную идеологию».

а) Неозападники и неославянофилы

Как и прежде, среди неославянофилов происходит возвеличение “русской идеи”,которая тесно связывается с православием, соборностью как особой категорией, где сливается религиозное и национальное.

Представители неославянофильства твердо придерживаются взглядов, согласно которым Россия может выйти из кризиса и успешно развиваться как великая держава, только если вновь будет опираться на три незыблемые основы, тесно взаимосвязанные между собой, —православие, самодержавие, народность. Причем устранение одной из них разрушает и уничтожает оставшиеся. Такая ситуация, по мнению неославянофилов, продолжается с 1917 г., когда было низвергнуто самодержавие, сильно поколеблена православная вера и тем самым подорваны основы самобытности русского народа. Поэтому важное место неославянофилы уделяют критике Советской власти, социализма и атеизма, а также большевиков, “разрушающих храмы и умерщвляющих священников”.

Не менее негативно и критично настроены неославянофилы и по отношению к той части интеллигенции, которая ориентируется на западную демократию, западное правовое государство, западный тип культуры и которую они иногда называют “русофобами” , “космополитами” , “гражданами мира”, а я называю неозападниками. При этом замечу: если западникам первой половины XIX в., несмотря на их стремление следовать западным образцам в ущерб русской самобытности, были присущи патриотическое отношение к России и искренняя забота о ее благе, то неозападников отличает скорее отсутствие патриотизма, забвение национальных интересов страны.

Критикуя неозападников за предательство интересов Отчизны, развал страны и государства, подобострастие перед западными державами и принижение своей собственной, современные славянофилы, так же как и их далекие предшественники, делают ставку на православие как основу общественной морали, подлинной духовности, как на культурную ценность и национальное достояние русского народа, опору его национального самосознания. Выход из сложившейся кризисной ситуации в обществе они видят в возврате к православию и монархическому правлению. Считая православие основой национального самосознания русского народа и его государственности, неославянофилы убеждены в том, что именно утрата православной веры наряду с ликвидацией царского самодержавия привела к потере русским народом истинной духовности и собственной государственности. Отсюда их вера в возможности православной церкви способствовать социальному, духовному и государственному возрождению России на одном из крутых поворотов ее истории[74].

б) Россия и запад реальность и перспективы

"И все же, на глянцевую советскую поверхность падает трагическая тень, тень неблагоприятного для себя сравнения с Западом. В этом главном отношении в глобальной политике мало что изменилось. Советский "коммунизм" остался идеализированным зеркальным отражением западной практики, используемой в отсталой стране…

…Это парадоксальный, исполненный конфликтов эксперимент в антизападной вестернизации. Несмотря на несомненный прогресс, Советский Союз не достиг свободы спонтанного коллективного развития - ключевой ингредиент западного подъема".

Т. фон Лауэ, 1987

Что касается реальности, то в России так и не сложился и не складывается подлинный рынок с классическими правилами биржевой игры, со здоровой конкуренцией, акционированием, действительной денационализацией, открытием страны внешнему миру, оформлением стабильного законодательства, гарантирующего полномасштабное участие американских компаний. То, что имеет место сейчас, едва ли можно назвать зрелой рыночной экономикой - это и объясняет незначительное присутствие американских производителей (да и то не первостепенных "Пепсико", сигареты, "ножки Буша"). Гигантская американская индустрия так и не вышла на российские просторы в условиях отсутствия надежного законодательства, чиновничьего произвола и открытого криминала. Соответственно, в Вашингтоне не действует "русское лобби" (в отличие, скажем, от активно действующего "китайского лобби").

В отличие от рубежа 40-50-х годов, США не оказали целенаправленной массированной помощи демократизирующемуся региону. "План Маршалла" (17 млрд. долл. 1951 года = 150 млрд. долл. в текущих ценах) не получил российского издания. Когда американцы спасали демократию в Западной Европе, они умели быть щедрыми. "План Маршалла" стоил 2 процента американского валового продукта, а помощь России - 0,005 процента. В этом вся разница, ясно, кто и на что готов жертвовать. Спорадическое, а не целенаправленное, предоставление займов никак не могло стать основой по западному эффективной реструктуризации российской экономики. Более того, не отменены даже такие одиозные символы "холодной войны", как поправка Джексона-Вэника. Москве не предоставлен стандартный статус наибольшего благоприятствования в торговле. Поход на Запад не привел Россию в его ряды, в НАТО, ОЭСР, МВФ, ГАТТ, "семерку", КОКОМ и другие западные организации.

Столь привлекательно выглядевшая схема недавнего прошлого - соединение американской технологии и капиталов с российскими природными ресурсами и дешевой рабочей силой - оказалась мертворожденной. На фоне 50 млрд. долл. инвестиций в коммунистический Китай скромные пять миллиардов долл. западных инвестиций в Россию (за последние пять лет) выглядят свидетельством краха экономических мечтаний российских западников. Хуже того, Ежегодный отток 15-20 млрд. долл. из России на Запад питает западную экономику, но, безусловно, обескровливает российскую экономику. Новые русские стали не связующим, а разъединяющим началом в отношениях России и Запада, их главные капиталы работают вне отечественных пределов.

России "не повезло" в том, что именно в 1991 году на Западе начался экономический спад, и деньги понадобились на расширенные социальные программы, на помощь 18 млн. безработных Запада. Дело осложнила "холодность" японской стороны - величайшего кредитора и донора современного мира, раздраженного тупиком в вопросе о "северных территориях". Совокупность обстоятельств достаточно быстро показала, что ожидания массированной помощи напрасны, о них нужно было говорить до роспуска ОВД СЭВ, СССР, а не после; до вывода войск из Германии и Восточной Европы, а не потом; до подписания договора о сокращении обычных вооружений, а не месяцы спустя.

Второй иллюзией начала 90-х годов была уверенность в том, что большие долги - это не бремя, а благо. Ходульная мудрость: "Если вы должны доллар - вы зависите, если вы должны миллион - зависят от вас" - возобладала с неожиданной легкостью. Казалось, что если стомиллиардные долги не путают Бразилию и Мексику, то они не могут быть серьезной проблемой для гораздо более богатой России. Сказалась и почти детская вера в то, что нефть и газ, выйдя из рамок сэвовских цен, покинув бездолларовые рынки СНГ, принесут несметное богатство наконец-то побеспокоившейся о себе России. Смесь эгоизма, невежества и глупости привела к тому, что быстро полученные 120 млрд. долл. кредитов (у СССР была прекрасная репетиция скрупулезного отношения к долгам) были истрачены самым нерациональным образом.[75]

В общем и целом Запад не нарушил обещаний, он их и не давал. Запад не виноват в идеализме и легкомысленности непохожего на него мира. Возможно, он виноват лишь в том, что воспринял Россию как зрелого партнера, не забывающего о собственных интересах. Но и Запад должен будет платить по своему счету слишком активно демократизация и свободные рыночные отношения в России полагались на поток инвестиций, экономическую помощь. Бросок в рыночную стихию и связанные с ним трудности теперь, так или иначе, будут восприниматься в России как связанные с Западом. Помимо этого Запад, не придя на помощь, лишился, собственно, возможных рычагов воздействия на развитие процессов реформ в России. Российская экономика как была, так и осталась самодостаточной, не зависимой в своей основе ни от мировой конъюнктуры, ни от внешних рынков. Запад не постарался вовлечь Россию в мировое разделение труда. Напротив, он оттеснил российских производителей там, где это оказалось нетрудно, где политический климат изменил экономические процессы не в пользу России. Прежде всего, это касается одной отрасли индустрии и одного региона - производства экспортного оружия и региона Восточной Европы. В течение трех лет экспорт российского оружия сократился с 13 млрд. долл. в год до 2 млрд. долл. За это же время восточноевропейские страны переориентировались с Востока на Запад. Фактически Россия лишилась единственного рынка, поддерживавшего технологический тонус российской экономики, если не на самом высоком (западном) уровне, то все же выше уровня основных развивающихся стран. Для экспорта на Запад и для развития капитализма в России это было прискорбное явление.

Россия оказалась неудовлетворенной характером своего взаимодействия с Западом по следующим причинам:

-отсутствие программы масштабной помощи (хотя бы отдаленно напоминающей поток в системе ФРГ-ГДР), которая могла бы улучшить инфраструктуру России и облегчить переход от планового хозяйства к саморегулируемому;

-нецеленаправленное предоставление кредитов, оказавшихся в результате неэффективными (как в плане стимуляции производства, так и в плане смягчения социальных издержек);

-недопуск России в основные экономические организации Запада (что, может быть, имело только символическое значение, но в условиях жесткого кризиса российской экономики приобрело характер злонамеренного манкирования);

-жесткая конкуренция вплоть до выталкивания, в тех областях, где российская промышленность демонстрировала конкурентоспособность (прежде всего военный экспорт);

-отсутствие интереса к инвестированию в Россию (1 млрд. доля инвестиций по сравнению с 45 млрд. долл. инвестиций Запада в КНР);

-примитивный характер макроэкспертизы МВФ и "экспертов-варягов", игнорировавших цивилизационные особенности России и весь пласт сопутствующих социальных проблем:

-отсутствие хотя бы демонстративных - единичных проектов (типа совместного производства "народного автомобиля"), что лишило российский капитализм столь нужного прикрытия против обвинения в сугубой непроизводительности;

-прекращение всех видов помощи, в том числе и гуманитарной;

-использование фондов технической помощи на содержание западных советников;

-частью стимулированного Западом перехода к рынку стал крах российской науки.[76]

В результате произошло следующее: полуреформы зашли в тупик, а Запад в представлении большой части общества стал соучастником убийства второй экономики мира. Понижающийся жизненный уровень начал связываться в массовом сознании с эгоизмом Запада. Народ России получил такой первоначальный "иммунитет" к капитализму Сакса-Ослунда, что это ставит под вопрос саму возможность реформирования огромной, пришедшей в состояние хаоса экономики.

Только сейчас в России получает распространение трезвая мысль, что западный мир более прагматичен, чем представлялось ранее.

Ситуация в области безопасности крайне противоречива и парадоксальна. С одной стороны, впервые за несколько десятилетий у России нет даже гипотетического потенциального противника. Отпала жестокая, губительная для экономики задача 60-80-х годов иметь вооружения и вооруженные силы, примерно равные совокупной мощи практически всех вооруженных соседей. Теперь Россия официально сотрудничает с крупнейшим военным блоком современного мира - НАТО. Стратегические ракеты Запада перенацелены с российских объектов. На повестке дня совместные учения, штабные игры, обмен информацией, сотрудничество в глобальных масштабах. У экономики страны нет нужды надрываться, чтобы держаться совокупного военного уровня богатейших стран Запада. Это положительная сторона сложившейся ситуации

Но есть другая, менее радужная сторона. Если НАТО, защитив Европу, выполнило свою миссию, то почему оно продолжает существовать? Да, США сократили свой военный бюджет, но оставили его на респектабельном уровне 260 млрд. долл. в год. Российские физики и военные ядерщики, а не их коллеги из Лос-Аламоса, ищут работу в мире. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, элитарные пограничные округа утеряны вместе со всей инфраструктурой и техникой. То, что было глубинным тылом, стало внешней границей новой страны - отсюда проблемы обустройства этой границы. Экономическая база России - это примерно 60 процентов потенциала прежнего СССР, нагрузка на Россию, воспринявшую примерно 80 процентов мощи прежней державы, возросла.

Америка, реконструируя НАТО в сторону расширения в восточном направлении, создает систему европейской безопасности без участия России. К удивлению идеалистов в Москве Североатлантический Союз с ликвидацией своего официального противника не пошел на самороспуск. В июле 1990 года в личном письме Горбачеву президент Буш пообещал; "НАТО готово сотрудничать с вами в строительстве новой Европы". Американский президент поделился, что думает о "постепенной трансформации НАТО". И Запад, по меньшей мере, дважды (особенно эмфатически на сессии 1991 года в Копенгагене) пообещал не воспользоваться сложившейся ситуацией ради получения геополитических преимуществ над, и без того развалившимся, Востоком. Как подтвердилось довольно скоро, обещания в политике - вещь эфемерная. В январе 1994 года президент Клинтон указал на возможность расширения НАТО за счет бывших членов организации Варшавского Договора. Политические реалисты в западных столицах преподнесли дипломатам новой России довольно жесткий урок приоритета конкретного силового анализа над "новым мышлением для нашей страны и для всего мира". Понадобилось несколько месяцев, чтобы политические круги России разобралась с поворотом Запада и своими эмоциями. Не сразу последовавшая реакция Москвы впервые за много лет никак не сложилась в гарантированное "да". Стоило ли крушить Организацию Варшавского Договора, Совет экономической взаимопомощи, демонтировать СССР ради того, чтобы получить польские танки, развернутыми против России?

Строго говоря, речь идет не о полумиллионной армейской "добавке" к семимиллионному контингенту НАТО, не о трехстах современных аэродромах вблизи наших границ, и даже не о контроле над территорией, послужившей трамплином для наступлений на Москву в 1612, 1709, 1812, 1920 и 1941 годах. Речь идет о неудаче курса, начатого Петром Великим и патетически продолженного демократами-западниками в 1988-1993 годах. Мы говорим о расширении НАТО, а имеем в виду сигнализируемую этим расширением Североатлантического блока новую изоляцию нашей страны. Это - уже третья за XX век попытка Запада исключить Россию из системы общеевропейской безопасности. Первая была предпринята с созданием версальской системы и формированием "санитарного кордона" на наших западных границах. Исключение России (как и Германии) привело к мировой войне. Вторая попытка ознаменована "планом Маршалла" и созданием НАТО. Это вызвало сорокалетнюю "холодную войну" с фантастическими расходами ресурсов и психологическим угнетением трех поколений. Третья попытка создать систему европейской безопасности предпринимается сейчас на наших глазах. Расширение НАТО, собственно, лишь наиболее очевидный и грозный признак нового курса Запада.

Нам предлагают безучастно смириться с фактом, что блок, созданный в военных целях, ничем не угрожает нашей стране, даже если приблизится на пятьсот километров. Придерживаются ли западные страны подобной логики по отношению к себе? Скажем, США, официально признавая, что в настоящее время на горизонте для Америки не видно военной угрозы, тем не менее, не сокращают вооруженные силы и не распускают своих военных блоков, ибо задают себе правомерный вопрос а что будет через десять-двадцать лет? Такие страны, как Франция, увеличивают военный бюджет и проводят ядерные испытания. И одновременно считают беспокойство России по поводу военного строительства по соседству неоправданным. Забота Запада о безопасности абсолютна, забота России - претенциозная нервозность

В августе 1994 года последние русские войска ушли с территории Запада. Возвратилась на российскую территорию Западная группа войск. В то же время впервые со времен Петра Первого складывается ситуация, когда на Западе у нас нет военных союзников. Даже в глухие времена сталинского изоляционизма наша страна сотрудничала (тайно) с Германией до 1933 года, с Италией - до 193б года, с Францией и Чехословакией в период 1935-1938 гг., снова с Германией вплоть до второй мировой войны, когда мы во второй раз в этом веке стали полнокровными военными союзниками Запада. Впоследствии Варшавский договор был инструментом влияния СССР на границах Запада. Все это ушло. Территориально страна вернулась к допетровской эпохе, и столь же подозрительны польско-литовские соседи.

Разумеется, есть одно большое отличие. Чрезвычайными национальными усилиями созданы стратегические силы сдерживания, которые сделают неприкасаемой любую границу, указанную Россией в качестве последнего рубежа национальной обороны. Этот фактор, чрезвычайно существенный сам по себе, не должен быть переоценен: никто в мире не верит в сознательное использование этой "запредельной" (и в плане последствий - самоубийственной) силы, выражаемой в мегатоннаже и числе ракетоносителей. В противном случае такие государства, как Эстония, не выставляли бы территориальный счет, а Латвия признала бы русскоязычных своими гражданами. Нет сомнений, что первое же упоминание, первый же намек на ядерный фактор вызвал бы быстрое выяснение отношений с Западом и его неизбежное отчуждение, что сразу же поставило бы Россию перед выбором между полной изоляцией и обращением к глубинам Евразии, ибо на юго-западных границах неизбежно бы возник, в той или иной форме, новый "санитарный кордон", так или иначе связанный с НАТО. Запад вышел бы, как в 1612, 1812, 1918, 1941 годах к границам окружающих Москву областей. Поэтому переоценивать ядерный фактор не следует в мире националистических реалий окружающей Россию среды, на которую Запад влияет едва ли не в решающей степени. После распада Советского Союза, давшего России новые границы, ее геостратегическое положение значительно осложнилось. Главный положительный фактор - прекращение противостояния с Западом, но на другой чаше весов прибавились новые негативные факторы. Восточноевропейские страны из союзников превратились в подозрительно (если не неприязненно) относящихся к новой России субъектов Европейской политики, не стремящихся быть мостом между Россией и Западом, скорее готовыми на роль санитарного кордона в отношении России.

Бывшие республики Союза, ныне суверенные государства, не испытывают ни малейшей благодарности к правительству, стране, обеспечившей их новорожденный суверенитет. Соседство с ними не укрепляет безопасности России, по меньшей мере, исходя из трех обстоятельств:

-отсутствие исторически легитимных, географически выверенных границ;

- отсутствие двуязычия во всех четырнадцати странах - бывших республиках Союза: если на Западе таким двуязычием

- нестабильность во всех четырнадцати новых государствах; своей независимости[77]

Не лучше положение на огромных старых границах России, Видя ослабление северного соседа, не смягчили своих территориальных претензий два великих тихоокеанских соседа России - Япония и Китай.

Итак, если прежняя угроза безопасности России заключалась в эскалации противоборства с Западом в развивающихся странах (лобовое столкновение со второй половины 50-х годов было немыслимо), то нынешние угрозы проистекают из потенциальной нестабильности сопредельных государств, из попыток возрождения на западных границах санитарного кордона, загоняющего Россию в леса и степи самой безлюдной части Евразии.

За нейтрализацию ядерного противостояния Россия заплатила немалую цену. Между тем на Западе зреет и укрепляется та точка зрения, что эта цена еще недостаточна.

Постоянный спор внутри России о перспективах армии не имеет доктринального характера. Забыта доктрина брежневского периода о стратегическом балансе, горбачевского периода о разумной достаточности, подготовка новой военной доктрины мыслится как детальная формулировка российских интересов.

Что чрезвычайно настораживает, нынешнее снижение Россией уровня своею военного потенциала, имеет скорее стихийный, неуправляемый (или частично управляемый) характер

Нынешняя военная политика российского правительства далека от совершенства. Прежде всего, это, собственно, не политика, а сумма акций в ответ на возникающие проблемы.

Нет также четкой линии (и, очевидно, внутреннего единства) по следующим проблемам: возможности большой войны, применения ядерного оружия и т.п. Складывается впечатление, что подходы российского руководства разрабатываются во многом под влиянием Запада. Наконец, региональные конфликты в СНГ убедительно показали, сколь неожиданной является эта проблема для российского руководства. В текущей ситуации в этой сфере у России две главные проблемы:

Проблема 1 - может ли Россия выработать единую военную политику.

Проблема 2 - может ли она "продать" эту политику Западу.[78]

История ныне ставит вопрос, сумеет ли Россия достаточно быстро преодолеть свой системный кризис и выработать убедительную для российского населения и одновременно приемлемую для остального мира (Запада в первую очередь) систему геополитических координат. В конечном счете геополитическое влияние России будет определяться не количеством танков, а тем, станет ли Россия геополитическим "хартлендом" Евразии или, потерпев экономический крах, превратится в евразийский "медвежий угол".

Обладает ли Россия потенциалом и структурами, достаточными для нейтрализации указанных угроз?

Здесь есть три подхода. Первый предполагает все пустить на самотек;

Второй вариант действий предполагает возобладание во всей стране - и шире - психологии "второго Сталинграда", создание той атмосферы, когда ни одна жертва не кажется чрезмерной, когда каждый человек в стране является мобилизованным, а разница между "тылом и фронтом" растворяется. России не привыкать к очередной мобилизации, она делала это в текущем веке неоднократно.

Что касается третьего подхода, то он должен сочетать как интересы Запада (безопасность), так и интересы России (модернизация экономики и общества). Для реализации этого сценария необходимы реализм и компетентность.

Дело не только в, том, что новая Россия- это лишь половина прежнего Советского Союза. Не менее значимо то, что эта Россия вступила в полосу кризиса - экономического, морального, общественного.

Но самая главная проблема в том, что содружество государств не создало надежных механизмов взаимодействия своих частей, не удалось обеспечить сохранения хотя бы самых необходимых экономических и этнических связей.

С западной же стороны именно самоограничение России становится сейчас критерием в проверке ее готовности жить "неимперским образом", цивилизованно отпуская прежние республики и не драматизируя факт наличия двадцатипятимиллионной диаспоры.

Стороны все более переходят в разные весовые категории, Ньютоновская инерция еще действует с обеих сторон, но уже посуровели американцы, и менее уверены в себе русские. Обе стороны еще какое-то время могут действовать, словно подобие биполярного мира еще сохранилось. Но долго инерционный момент не продержится. Помешает, как учит физика, трение.

Политико-экономические и цивилизационные трения неизбежны, а в условиях потери взаимопонимания и материальных тягот отчуждение рискует прийти достаточно быстро.

в) Резюме

Подводя итоги этой главы, посвящённой рассмотрению реального положения дел, хочется сказать

Будущее невозможно выстроить в одной плоскости, слишком сложен наш мир. В целях прояснения перспектив есть смысл выделить крайние точки, зафиксировать экстремальные тенденции.

Первый вариант развития отношений между Россией и Западом, возглавляемым Соединенными Штатами, видится как торжество западной, прежде всего американской, русофобии и российского западничества. Россия никак не реагирует, не предпринимает специальных инициатив, соглашается на все действия мирового региона-лидера, передоверяет фактически свою безопасность другим, этот путь соответствует идеализму многих западников, он не требует дополнительных усилий и лишних затрат. Возможно он соответствует менталитету части общества.

Второй вариант развития российско-американских, российско-западных отношений предполагает отторжение России в северную и северо-восточную Евразию. НАТО, таможенные барьеры и визовые запреты встали на пути России в западный мир и ей приходится устраивать свою судьбу собственными усилиями, как мобилизуя оставшееся влияние в рамках СНГ, так и за счет поиска союзников вне элитного западного клуба - прежде всего в Азии, в мусульманском, индуистском и буддийско-конфуцианском мире.

Отторгнутая Западом Россия укрепит связи с жаждущими военного сотрудничества Ираном, Ираком и Ливией, но глобально будет строить союз с Китаем, допуская товары китайской легкой промышленности на российский рынок, модернизируя тяжелую и военную промышленность своего крупнейшего соседа, чей ВНП через пятнадцать лет превзойдет американский. Такое сближение "второго" и "третьего" миров создаст новую схему мировой поляризации при том, что больше половины мировой продукции будет производиться не в зоне Северной Атлантики, а на берегах Тихого океана, где ожесточенная Россия попытается создать из Приморского края свою Калифорнию.

Главная цель этих недвусмысленных усилий по расширению НАТО заключается в том, чтобы показать серьезность обеспокоенности страны, на чей суверенитет многократно посягали в ее истории, в том числе и в XX веке. "Расширители" НАТО должны будут подумать о негативных последствиях пренебрегающего интересами России шага. Шага неспровоцированного, вызывающего. Шага, который Запад жестко делает, вопреки ясно выраженной озабоченности России, не принимая многочисленных компромиссных предложений Москвы, не щадя ее национальную гордость, заведомо отсекая российские аргументы как незрелые. Пусть Запад взвесит плюсы и минусы введения в свое лоно трех-четырех держав, которые уже и без того находятся в западной зоне влияния. Если, скажем, Франция не считает свое членство в Североатлантическом союзе достаточной гарантией своей безопасности и параллельно развивает ядерные силы, то почему Россия, двукратная спасительница Франции в нашем веке, должна положиться на судьбу, не раз ее подводившую?

Отторгнутая Западом Россия укрепит связи с жаждущими военного сотрудничества Ираном, Ираком и Ливией, но глобально будет строить союз с Китаем, допуская товары китайской легкой промышленности на российский рынок, модернизируя тяжелую и военную промышленность своего крупнейшего соседа, чей ВНП через пятнадцать лет превзойдет американский. Такое сближение "второго" и "третьего" миров создаст новую схему мировой поляризации при том, что больше половины мировой продукции будет производиться не в зоне Северной Атлантики, а на берегах Тихого океана, где ожесточенная Россия попытается создать из Приморского края свою Калифорнию.

Реализм диктует, что драма "или-или" - довольно редкое явление в истории. Третий вариант менее экзотичен и более реалистичен. Сценарий компромисса базируется на идее договоренности с Североатлантическим Союзом, обеспечивающей определенные смягчающие условия его распространения на восток. Обязательной задачей российской дипломатии становится изучение возможностей заключения между Россией и НАТО особого соглашения или договора, предваряющего, обусловливающего или, в крайнем случае, дополняющего расширение альянса на Восток.

Задача российской дипломатии состоит в том, чтобы реализовать идею создания такой системы европейской безопасности, в которой взаимозависимыми элементами могли бы стать Россия-НАТО-европейские институты. [79]

Усеченная, замиренная Россия в границах 1992 года будет постепенно терять рынки в соседних странах, международное влияние и даже исконную любовь 25 миллионов зарубежных русских, отверженных в странах своего проживания. Россия перестанет быть одним из бастионов мировой науки, она станет бедным потребителем второсортных товаров из Европейского Союза, превращаясь постепенно из субъекта в объект мировой политики. Скорее всего, очевидцы не ощутят драмы: погружение будет медленным и смягченным западной благотворительностью. Но определенно закроется петровская глава русской истории. Не Амстердам, а Манила станет ее аллегорическим будущим.

Идея быть вместе с Западом или против него - заглавная тема нашей истории. Наши предки испытали оба пути, они так или иначе делали свой выбор. Теперь этот выбор предстоит сделать нам, и, похоже, что это будет последний выбор. Ибо скорость научно-технической революции такова, что, опоздав к экспрессам "Североатлантический" и "Восточноазиатский", мы рискуем в лучшем случае стать Бразилией, а в худшем Индией. Обе эти страны имеют право на уважение, но обе они смотрят в хвост улетающим в будущее экспрессам, и не они будут определять судьбу грядущих поколений.

7) Заключение

Подводя итоги можно сказать, что ранних славянофилов отличали: во-первых, идеализация в той или иной мере древнерусского быта и связанная с ней патриархально-утопическая теория общества, исходящая из того, что оно должно строиться по типу семейных отношений, ибо его истинной основой является семья. Во-вторых, вытекающая из данной идеализации вера в то, что спасение России заключается в возвращении, к ее исконным началам, сохранившемся в народных воззрениях и в быту простого народа; кроме того, также мысль о том, что все проблемы и недостатки современного славянофилам российского[1] написанные в 1838 году и не предназначавшиеся для печати статьи Хомякова "О старом и новом" и И. В. Киреевского "В ответ А. С. Хомякову"

[2]Философский энциклопедический словарь./Редкол.: С. С. Аверинцев и др. - 2-е изд. - М.: Сов. энциклопедия, 1989. - 814 с.

[3]. Философский энциклопедический словарь./Редкол.: С. С. Аверинцев и др. - 2-е изд. - М.: Сов. энциклопедия, 1989. - 814 с.

[4] статья Самарина "О мнениях "Современника" исторических и литературных", 1847

[5] статья Хомякова "О возможности русской художественной школы", 1848

[6] Философский энциклопедический словарь./Редкол.: С. С. Аверинцев и др. - 2-е изд. - М.: Сов. энциклопедия, 1989. - 815с.

[7] А. И. Герцен. Собр. соч. В 30-ти тт. М.: Наука, 1954-1960 г., т. 2, стр. 24

[8]Молчанов Н.Н. Дипломатия Петра Первого. М., 1986, с.428.

[9] Уткин А. И. Вызов Запада и ответ России , РГИУ стр. 69

[10]Федотов Г.П. Судьба и грехи России.Т.2.М.1992,с.175-176.

[11]Тойнби А. Постижение истории. М., 1991, с.563

[12]Федотов Г.Л. Судьба и грехи России. Т.1. СПб, 1991, с.129.

[13] Барабаш Ю.Я. Гоголь. Загадка «Прощальной повести» – М., 1993. – 269 с.

[14] Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. - Т. 2. - М., 1998. - С. 193.

[15] Бердяев Н.А. Судьба России. – М., 1990. – С. 132.

[16] В то же время они понимали, что реформы Петра сопряжены со многими издержками. Истоки большинства самых отвратительных черт современного уму деспотизма Герцен видел в кровавом насилии, которым сопровождались Петровские реформы.

[17] Вестник Европы.- 1871.- Сентябрь.- С. 26.

[18] Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. - Т. 2. - С. 107-108.

[19] Чаадаев П.Я. Полн. Собр. соч. – Т. 2. – С. 92.

[20] Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. – Т. 2. – С. 159.

[21]Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. – Т. 2. – С. 159.

[22]И. Аксаков, т. V, стр. 146

[23]Т. I (нового издания), стр. 392

[24] Н.В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925

[25] И. В. Киреевский. Полное собрание сочинений, письмо к Кошелёву, издание Гершензона, Т. I, M., 1911, стр. 5

[26] И. В. Киреевский, Полное собрание сочинений, т.II, стр. 38

[27] В. Туркалевский, Философские тенденции в русском обществе XVIII в.

[28] Лосский Н. О. Л 79 История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991

[29] Лосский Н. О. Л 79 История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991 стр. 32

[30] Статья «О необходимости и возможности новых начал для философии»

[31] Лосский Н. О. Л 79 История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991 стр. 270

[32] письмо к А. С. Хомякову, 1840

[33] . Грановский, Н. Станкевич, стр. 112

[34] письмо к Кошелеву, 1851 г.

[35] Лосский Н. О. Л 79 История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991 стр. 270

[36] В. Туркалевский, Философские тенденции в русском обществе XVIII в.стр. 216

[37]Е.С.Элбакян Славянофилы и религия: век минувший и век нынешний.// Кентавр, №, 1997, стр. 120-130

[38] «Письмо второе», стр. 24

[39] «Письмо третье», стр. 31

[40] «Письмо четвертое», стр. 38

[41] «Письмо третье», стр. 30)

[42] «Письмо седьмое», стр. 62

[43] «Письмо восьмое», стр. 44

[44] («Письмо восьмое», стр. 62)

[45] Так в кружке Станкевича называли Гегеля.

[46] Г. Белинский, Письма, т. II, СПБ, 1914, стр. 247

[47] В. Г. Белинский, Избранные философские сочинения, т. II, 1948, стр. 529

[48] В. Г. Белинский. Статьи и рецензии, т. III, стр. 710

[49] В. Г. Белинский. Статьи и рецензии, т. III, стр. 788

[50] И. В. Киреевский, Полное собрание сочинений, т. II, стр. 38

[51] письмо к Аксакову от 1 июня 1855 г.

[52] А. С. Аксаков в его письмах", ч. 2, т. IV

[53] Н.В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925 стр. 3

[54] А. С. Хомяков, т. I, стр. 164

[55] Н. А. Бердяев, "А. С. Хомяков", Москва, 1912, стр. 186

[56] И. Аксаков, т. IV, стр. 112.

[57] И. Аксаков, т. IV, стр. 285

[58] В. Лешков, "Русский народ и государство" стр. 136-141

[59] В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925 стр. 11

[60] В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925 стр. 11

[61] В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925 стр. 12

[62] Н.К.Михайловский Соч. В 6-ти тт. Т. 3. СПб., 1888, стр. 159

[63] см. Ю. Самарин. Соч. В 10-ти тт. Т. 1. М., 1890, стр. 63

[64] К.Д. Кавелин. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989, стр. 289

[65] Н. Г. Чернышевский. Избранные философские произведения. М., 1950, т. 2, стр. 582—583

[66] Д. И. Писарев. Соч. В 4-х тт. Т. 2. М., 1955, стр. 62— 63

[67] А. И. Герцен. Собр. соч. В 30-ти тт. М.: Наука, 1954-1960 г., т.2, стр.24.

[68] И. Герцен, Избранные философские произведения, т. II., 1948, стр. 102

[69] Н. О. Лосский История русской философии

[70] В . Г. Белинский, Статьи и рецензии, т. I, стр. 469

[71] см. А.А. Алафаев. Русский либерализм на рубеже 70—80-х гг. XIX в. Из истории журнала «Вестник Европы». М., 1991, стр. 108. Цитируется статья В. Модестова «Славянофильская злоба».—«Голос», 28 февраля 1882 года, № 54

[72] В. Устрялов «Политическая доктрина славянофильства», ХАРБИН, 1925 стр. 19

[73] Н. О. Лосский История русской философии стр. 12

[74] Е.С.Элбакян Славянофилы и религия: век минувший и век нынешний.// Кентавр, №, 1997, стр. 120-130

[75] Уткин А. И.Вызов Запада и ответ Россиистр. 300

[76] Уткин А. И.Вызов Запада и ответ Россиистр. 302

[77] Уткин А. И.Вызов Запада и ответ Россиистр. 308

[78] Уткин А. И.Вызов Запада и ответ Россиистр. 311

[79] Уткин А. И.Вызов Запада и ответ Россиистр. 311