Урок по русской литературе «Поиски новых поэтических форм чувашского стиха (на материале произведений Сувара Эрдивана)»

М.Г. Михуткина
ПОИСКИ НОВЫХ ПОЭТИЧЕСКИХ ФОРМ
ЧУВАШСКОГО СТИХА
(НА МАТЕРИАЛЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ СУВАРА ЭРДИВАНА).
Ключом к раскрытию поэтической тайны любого создания мудрого поэта могли бы стать слова А.Ахматовой: «По мне, в стихах всё быть должно некстати, Не так, как у людей». Не беда, что от этого тезиса попахивает растоптанной и преданной анафеме теорией отстранения. Истина обнаруживает порой самые неожиданные запахи, но она на то есть и Истина.
Обогащение чувашской поэзии новыми поэтическими формами особенно интенсивно происходило в 50-60-е годы XX века. В этот период в литературу пришла «новая волна» поэтов, которые нащупывали свои пути в поэзии, имели свой, не похожий на предыдущих поэтов взгляд на мир, явно тяготели к философскому осмыслению жизни и поискам адекватного художественного слова.
Чувашская поэзия 1970-х годов, продолжая традиции предыдущих двух десятилетий и находясь под сильным влиянием Г.Айги, вполне закономерно приходит к гибкому, интеллектуальному языку, приспособленному к ритму времени. Эта поэзия представлена именами таких художников, как Юрий Айдаш, Алексей Аттил, Михаил Сениэль, Педер Эйзин, Геннадий Юмарт, Любовь Мартьянова и других, которые активно осваивали традиции классической и современной чувашской поэзии, эмоционально и одухотворенно воссоздавали в своих стихах мировосприятие чуваша, духовный мир народа. Они обращались к таким стихотворным формам, как верлибр, хокку, танка, стихотворение в прозе, смело и гармонично вписывая их в художественный арсенал чувашской поэзии. Почти каждое стихотворение 1970-х годов – это своеобразный эксперимент со словом, вставленным в новую, не привычную для традиционной чувашской литературы ритмическую схему. В поэтическом мире заметно отрицается и «натруженный» смысл стиха, и синтаксис, усиливающий гармонизирующее начало поэзии. Объявляется война всем определениям «поэзии вообще» (образность, высокий слог, лирическая обращенность к «правде небесной против правды земной» и т.д.). Единственное, что не отрицается, так это читатель... Поэт даже зависит от него. Прислушивается к нему как будто для записи на магнитофон. Ибо в живом разговорном языке есть своя поэзия, даже отдельный его звук в определенной степени «содержателен», т.е. не лишен смысла и воли к организации. И это выход в иное стиховое пространство, а именно, быть самим собой, т.е. каждому слову в стихах захотелось быть самим собой... Слово, взятое само по себе, выглядит так крупно, что нужда в промежуточных связках зачастую просто отпадает, экономя место и материал, к чему всегда, по-моему, стремится поэзия. И стихи звучат «свежее».
Это десятилетие было плодотворным и для Сувара Эрдивана (В.Г. Родионова). Он известен в Чувашии не только как ученый-теоретик, основательно постигший все особенности чувашского стихосложения, но и как поэт. Стихи Эрдивана печатались в различных журналах, а в 2007 г. вышли два его сборника: «Т\р\к т\ррисем» (Турецкие узоры) и «Т\рл\ т\р\лл\ т\нчем» (Мир мой узорчатый). Этапы своего творчества сам поэт образно соотносит с узорами чувашской национальной вышивки. И, действительно, наиболее сложные «узоры» художника приходятся на зрелый период его творчества, обозначенный глубокой мудростью мировосприятия и удивительной пластикой поэтического слова. Однако нужно отметить, что все этапы его творчества так или иначе характеризуются поиском новых поэтических элементов, жанровым разнообразием (хокку, танка и т.д.); при этом каждое стихотворение – это внешне организованное и внутренне цельное художественное явление. Поиски новых форм стиха вытекали, безусловно, из особенностей мировосприятия, «самобытия» поэта.
Стиль поэта сразу узнается по особой плотности воображаемого пространства – от равновесия разновеликих смыслов. Это совершенно другая смыслоемкость стихотворной ткани – от передачи не столько высказывания, сколько самого процесса мировидения со всей его неупорядоченной естественностью. И только интонация стиха, как главная примета поэзии, настраивает читательское восприятие на волну бытийной упорядоченности.
Поэзия его перенапряжена поэтическими афоризмами, всегда неожиданными для свободной строфики стихов. Но синтаксически развернутые смысловые аккорды, как зарубка для читательской памяти, легко запоминаются, располагая к углубленному прочтению: «Х\веле пулать каё, уй=ха пулать ир. В\сем хыёё=н турт=натп=р эпир. Кам ёурран, кам утпа, кам ракет=па. Кам турбин=па, кам таканпа, кам ё=патапа…» (По солнцу узнаем, что вечер, а по луне – что утро наступило. А мы идем следом за ними. Кто пешком, кто на лошади, кто на ракете; кто с турбиной, кто подковой, кто лаптями...) (Подстрочный перевод наш. – М.В.) [1. С. 134]. Нетрадиционно свободный стих трансформирует «поток сознания» и воспринимается как просто текст, расширяющий сферы авторской рефлексии, точнее – открывающий новые смысловые пространства, что ломает стереотипы привычных норм сглаженного мировосприятия. Это верно схваченная человеческим духом энергетика, часто забываемая в суете сует непрерывности бытия, эхом откликающейся в сознании человека.
Современная поэзия рождается и в элементах (цезурной) силлабики или «космического» верлибра, и в синтаксическом перенапряжении строфики, в новых подходах к поэтике «смыслового» стиха... И ничто не мешает, «косить» одновременно и под авангард, и под неоклассику. Были бы традиции, т.е. возможность не только для точки опоры, но и для отталкивания от предшественников или современников, без чего не может быть никаких поэтических перевоплощений, как не может состояться и читательское прозрение.
Огромную роль в творчестве поэта играют и другие «необычности», с которыми при обыденном общении мы не встречаемся: членение речи на соизмеримые отрезки; нетрадиционная ритмика; созвучия на концах строк. Иногда и внутри строки встречаются повторы, которые осуществляют здесь свою коммуникативную функцию необычным образом, а именно воздействуя не на мысль, а на чувство читателя:
Йăм-Чĕ-
равен
хĕл-тăр-
хиса«до» нота илчĕ:юр чĕлтĕртетрĕ:
хăй-çак-
пена кур-
пĕр-салеçĕр хĕпĕртерĕ:
хĕл илсе килчĕМĕншĕнакăш-кулчĕ-
сен таш-ши?
ши???
Из-за своеобразности и смысловой конфигурации стиха строки невозможно перевести на другой язык, так как при этом разрушается целостность поэтического произведения, и при этом над компонентами и интонацией производятся произвольные манипуляции. В интонационной системе звуки выделяются в зависимости от эмоционального нарастания, и каждый читатель воспринимает их по-своему. Как говорит сам автор, «здесь слоги должны читаться под музыку и танец маленьких лебедей». Конечно же, нужно отметить, что при подобном анализе многое зависит от направленности и богатства авторской фантазии, ибо звуки не существуют в речи сами по себе, они включаются в слова, а слова - в интонационные единства, которые и воссоздают содержание.
Природа, окружающий мир представляют собой набор символов, который поэт использует в произведениях для того, чтобы сообщить о своем чувстве, или, вернее, намекнуть на него. Например, в одном из стихотворений лирический герой изучает узорчатость деревянного, а именно чувашского, стола; здесь каждая линия, каждый узор символизирует материальное и духовно-философское мышление народа, олицетворяет эстетическое сознание и осмысление нравственной культуры. Чувствуется тот конкретный предмет, то единичное явление, которое станет центральным в стихотворении автора, причем не просто видит, а подмечает нечто необычное, новое в его обыкновенности, улавливает элемент вечности, всеединства в определенности сиюминутного облика. Концентрируя в нем не само чувство, а его причину, поэт передает свой импульс читателю, побуждая его «увидеть» и почувствовать то, что открылось ему. Исследователь Ю.В. Яковлев верно отмечает, что «своим трудом, своей лептой, следуя примеру В.Г. Родионова, мы хотим быть ближе к корням древа бытия народа» и, цитируя Мартина Хайдеггера, свою мысль фиксирует: «Вся философия подобна дереву, где корни – метафизика, ствол – физика, а ветви, растущие из ствола, – все другие науки» [3. С. 233].В стихах Эрдивана получили глубокое выражение следующие качества чувашского народа: память о предках (историческом прошлом и культурном опыте народа) и стремление к гармонии (Великое завещание, 2008 г.). В них находит отражение многовековой опыт взаимоотношения чувашей с природой, обществом, родом. В них – родной язык со всеми его тонами, полутонами и отблеск духовных традиций народа, в которых воедино слились и христианская религия, представления и поклонение природе. Поэт недекларативно, но очень естественно и бережно воспроизводит то, что способствовало сохранению национальной самобытности чувашского этноса.
Хронологическое изучение стихотворений Эрдивана дает возможность системно и адекватно анализировать и интерпретировать лирический мир автора. Известны литературовед Г.И. Федоров отмечает, что «он и поныне сохранил интерес к художественному слову (поэзии), тягу к добротным эссеистическим зарисовкам и размышлениям о чувашской культуре, ее истоках, ее взаимосвязях с культурами других народов» [3. С. 8]. 70-е годы XX в. дали нам толчок нового направления поэзии, в нем есть что-то вдохновляющее, чувственное выражение чего-то конкретного, глубинного понимания жизни, общества, явления; интонационное или эмоциональное восприятие какого-либо предмета.
По стихотворениям Эрдивана можно изучать чувашское духовное мышление и природу «самобытия» национальной литературы.
Литература:
1. Сувар Э. Мир мой разноузорчатый: Сб. стихов разных лет / Э.Сувар /. – Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2007. 188 с.
2. Сувар Э. Великое завещание / Э.Сувар /. – Чебоксары: Изд-во «Новое время», 2008. 132 с.
3. Федоров Г.И. По тернистому пути / Г.И. Федоров // Современные проблемы филологии Урало-Поволжья: материалы межрегион. науч.-практ. конф. – Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2007. 281 с.