Раздаточный материал к уроку Трагедия гражданской войны на страницах романа М.А. Шолохова Тихий Дон

ФИО______________________________________________Класс_______Дата урока____________
Трагедия гражданской войны на страницах романа М.А.Шолохова
«Тихий Дон»
Задание 2. Правильно соотнесите между собой годы публикации, годы действия романа «Тихий Дон», а также номера книг романа с их содержанием.
1912
1922
1928
1940 История создания и публикации романа «Тихий Дон» так же драматична, как была драматична судьба самого писателя. Известно, что Шолохов начал работу над романом «Тихий Дон» в середине 20-х годов, а завершил в _______ году. Первый том (вернее, первая книга – таково было определение жанра произведения автором) был опубликован в ______ году в журнале «Октябрь». Действие романа длится около 10 лет и охватывает период с мая ______ по март ______ года.
Первая книга История создания и публикации ____________– самая драматичная. Она была опубликована сначала в 1929, а затем в 1932 году, и то только после личного вмешательства писателя Горького. Художественное время уплотняется. Здесь описаны события 1918-1919 годов, когда советское правительство начало проводить на Дону политику «расказачивания». Это было восстание казаков за народную власть, но без коммунистов в тылу красных войск и участие главного героя романа Григория Мелехова в этом восстании.
Вторая книга ____________ публиковалась в 1937, 1938 и 1940 годах в журнале «Новый мир». Действие этой книги продолжается по весну 1922 года. Здесь мы видим окончательный разгром белого движения и окончательное возвращение Григория Мелехова в родной, разоренный войной, хутор Татарский.
Третьей книги ____________ охватывает события с конца 1916 по конец 1917 года. Здесь гораздо больше слышна история: революция Февральская, затем Октябрьская, Корниловский мятеж. Здесь слышен голос действительности, на страницах романа появляются реальные исторические лица.
Четвертая книга Самая большая с точки зрения хронологии ___________ начинается с экспозиции – описания хутора Татарского, истории семьи Мелеховых. Это своего рода «Война и мир». В ней рассказывается о быте казаков, о свадьбах, об их трудовой деятельности, потом – о первой мировой войне. Здесь мы знакомимся главными героями романа, семьей Мелеховых, семьями Астаховых и Коршуновых, с Аксиньей, рассказывается трагическая история любви, и завершается первая книга возвращением Григория Мелехова с фронта домой в ноябре 1914 года.
Задание 3. Прочтите текст и ответьте на вопрос:
С какой целью Шолохов дает подробное описание внешности казнимых белых офицеров?
- Сорок человек взяли, Голубов!.. - крикнул он издали. - Сорок офицеров
и самого Чернецова.
- Врешь?! - Голубов испуганно крутнулся в седле и поскакал, нещадно
рубя плетью высокого белоногого коня.
Григорий, выждав немного, рысью поехал за ним.
Густую толпу взятых в плен офицеров сопровождал, кольцом охвативший их,
конвой в тридцать казаков - 44-го полка и одной из сотен 27-го. Впереди
всех шел Чернецов. Убегая от преследования, он сбросил полушубок и теперь
шел в одной легонькой кожаной куртке. Погон на левом плече его был
оборван. На лице возле левого глаза кровянилась свежая ссадина. Он шел
быстро, не сбиваясь с ноги. Папаха, надетая набекрень, придавала ему вид
беспечный и молодецкий. И тени испуга не было на его розовом лице: он,
видимо, не брился несколько дней - русая поросль золотилась на щеках и
подбородке. Чернецов сурово и быстро оглядывал подбегавших к нему казаков;
горькая, ненавидящая складка тенилась между бровей. Он на ходу зажег
спичку, закурил, стиснув папиросу углом розовых твердых губ.
В большинстве офицеры были молодые, лишь у нескольких инеем белела
седина. Один, раненный в ногу, приотставал, его толкал прикладом в спину
маленький большеголовый и рябой казачок. Почти рядом с Чернецовым шел
высокий бравый есаул. Двое под руку (один - хорунжий, другой - сотник)
шли, улыбаясь; за ними, без шапки, курчавый и широкоплечий, шел юнкер. На
одном была внапашку накинута солдатская шинель с погонами, вшитыминасмерть. Еще один шел без шапки, надвинув на черные женски красивые глаза
красный офицерский башлык; ветер заносил концы башлыка ему на плечи…
Почему между Подтелковым и Григорием произошла ссора?
Григорий, опередив толпу пленных, прискакал в штаб ревкома, стоявший вполе неподалеку от какого-то хутора. Возле широкой тавричанской тачанки, собмерзлыми колесами и пулеметом, покрытым зеленым чехлом, ходил Подтелков.
Тут же, постукивая каблуками, топтались штабные, вестовые, несколько
офицеров и казаки-ординарцы. Минаев только недавно, как и Подтелков,
вернулся из цепи. Сидя на козлах, он кусал белый, замерзший хлеб, схрустом жевал.
- Подтелков! - Григорий отъехал в сторону. - Сейчас пригонют пленных.
Ты читал записку Голубова?
Подтелков с силой махнул плетью; уронив низко опустившиеся зрачки,
набрякая кровью, крикнул:
- Плевать мне на Голубова!.. Мало ли ему чего захочется! На поруки ему
Чернецова, этого разбойника и контрреволюционера?.. Не дам!.. Расстрелять
их всех - и баста!
- Голубов сказал, что берет его на поруки.
- Не дам!.. Сказано: не дам! Ну, и все! Революционным судом его судить
и без промедления наказать. Чтоб и другим неповадно было!.. Ты знаешь, -
уже спокойней проговорил он, остро вглядываясь в приближавшуюся толпу
пленных, - знаешь, сколько он крови на белый свет выпустил? Море!..
Сколько он шахтеров перевел?.. - и опять, закипая бешенством, свирепо
выкатил глаза: - Не дам!..
- Тут орать нечего! - повысил и Григорий голос: у него дрожало все
внутри, бешенство Подтелкова словно привилось и ему. - Вас тут много
судей! Ты вот туда пойди! - дрожа ноздрями, указал он назад... - А над
пленными вас много распорядителей!
Подтелков отошел, комкая в руках плеть. Издали крикнул:
- Я был там! Не думай, что на тачанке спасался. А ты, Мелехов, помолчи
возьми-ка!.. Понял?.. Ты с кем гутаришь?.. Так-то!.. Офицерские замашки
убирай! Ревком судит, а не всякая…

Докажите примерами из текста, что Подтелков и Чернецов – непримиримые враги?
Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным.
Стоявший впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря лукавыеотчаянные глаза; вольно отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой
подковкой верхних зубов прихваченную изнутри розовую губу. Подтелков
подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие глаза его ползали поизрытвленному снегу, поднявшись, скрестились с бесстрашным, презирающим
взглядом Чернецова и обломили его тяжестью ненависти.
- Попался... гад! - клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил
шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.
- Изменник казачества! Под-лец! Предатель! - сквозь стиснутые зубы
зазвенел Чернецов.
Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, - чернел вскулах, раскрытым ртом хлипко всасывал воздух.
Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный,
побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклонясь вперед, шел
на Подтелкова. С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные,
перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил - слышал один
медленно пятившийся Подтелков.
- Придется тебе... ты знаешь? - резко поднял Чернецов голос.
Слова эти были услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.
- Но-о-о-о... - как задушенный, захрипел Подтелков, кидая руку на эфесшашки.
Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева,
Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он
опередил их; всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен
шашку и, выпадом рванувшись вперед, со страшной силой рубнул Чернецова поголове.
Что чувствует Григорий после расправы над белыми? (Почему он принимает решение больше не воевать на стороне большевиков?)
Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку,
успел заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть
и шашка беззвучно обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала
свалилась папаха, а потом, будто переломленный в стебле колос, медленно
падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом и мучительно зажмуренными,
сморщенными, как от молнии, глазами.
Подтелков рубнул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, находу вытирая покатые долы шашки, червоневшие кровью.
Ткнувшись о тачанку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся,
лающим голосом:
- Руби-и-и их... такую мать!! Всех!.. Ныне нету пленных... в кровину, в сердце!!
Лихорадочно застукали выстрелы. Офицеры, сталкиваясь, кинулись
врассыпную. Поручик с красивейшими женскими глазами, в красном офицерском
башлыке, побежал, ухватясь руками за голову. Пуля заставила его высоко,
словно через барьер, прыгнуть. Он упал - и уже не поднялся. Высокого,
бравого есаула рубили двое. Он хватался за лезвия шашек, с разрезанных
ладоней его лилась на рукава кровь; он кричал, как ребенок, - упал наколени, на спину, перекатывал по снегу голову; на лице виднелись одни
залитые кровью глаза да черный рот, просверленный сплошным криком. По лицу
полосовали его взлетающие шашки, по черному рту, а он все еще кричал
тонким от ужаса и боли голосом. Раскорячившись над ним, казак, в шинели соторванным хлястиком, прикончил его выстрелом. Курчавый юнкер чуть не
прорвался через цепь - его настиг и ударом в затылок убил какой-то
атаманец. Этот же атаманец вогнал пулю промеж лопаток сотнику, бежавшему враскрылатившейся от ветра шинели. Сотник присел и до тех пор скреб
пальцами грудь, пока не умер. Седоватого подъесаула убили на месте;
расставаясь с жизнью, выбил он ногами в снегу глубокую яму и еще бы бил,
как добрый конь на привязи, если бы не докончили его сжалившиеся казаки.
Григорий в первый момент, как только началась расправа, оторвался оттачанки - не сводя с Подтелкова налитых мутью глаз, хромая, быстро
заковылял к нему. Сзади его поперек схватил Минаев, - ломая, выворачивая
руки, отнял наган и, заглядывая в глаза померкшими глазами, задыхаясь,
спросил:
- А ты думал - как? Чтобы белой сволочи лоб подставлять? Или они нас, или мы их!
За что Михаил Кошевой казнил своего земляка Петра Мелехова и почему Иван Алексеевич Котляров так и не заступился за него?
Петро вышел последним. В нем, как ребенок под сердцем женщины, властно ворохнулась жизнь. Руководимый чувством самоохранения, он еще сообразил выкинуть из магазинки патроны, полез по крутому скату. Мутилось у него в глазах, сердце занимало всю грудь. Было душно и тяжко, как в тяжелом сне в детстве. Он оборвал на вороте гимнастерки пуговицы, порвал воротник грязной нательной рубахи. Глаза его застилал пот, руки скользили по холодным уступам яра. Хрипя, он выбрался на утоптанную площадку возле яра, кинул под ноги себе винтовку, поднял кверху руки. Тесно кучились вылезшие раньше него казаки. К ним, отделившись от большой толпы пеших и конных заамурцев, шел Мишка Кошевой, подъезжали конные красноармейцы…
Мишка подошел к Петру в упор, тихо, не поднимая от земли глаз, спросив:
— Навоевался? — Подождав ответа и все так же глядя Петру под ноги, спросил: — Ты командовал ими?
У Петра запрыгали губы. Жестом великой усталости, с трудом донес он руку до мокрого лба. Длинные выгнутые ресницы Мишки затрепетали, пухлая верхняя губа, осыпанная язвочками лихорадки, поползла вверх. Такая крупная дрожь забила Мишкино тело, что казалось — он не устоит на ногах, упадет. Но он сейчас же, рывком вскинул на Петра глаза, глядя ему прямо в зрачки, вонзаясь-в них странно-чужим взглядом, скороговоркой бормотнул:
— Раздевайся!
Петро проворно скинул полушубок, бережно свернул и положил его на снег; снял папаху, пояс, защитную рубашку и, присев на полу полушубка, стал стаскивать сапоги, с каждой секундой все больше и больше бледнея.
Иван Алексеевич спешился, подошел сбоку и, глядя на Петра, стискивал зубы, боясь разрыдаться.
— Белье не сымай, — прошептал Мишка и, вздрогнув, вдруг пронзительно крикнул: — Живей, ты!..
Петро засуетился, скомкал снятые с ног шерстяные чулки, сунул их в голенища, выпрямившись, ступил с полушубка на снег босыми, на снегу шафранно-желтыми догами.
— Кум! — чуть шевеля губами, позвал он Ивана Алексеевича. Тот молча смотрел, как под босыми ступнями Петра подтаивает снег. — Кум Иван, ты моего дитя крестил… Кум, не казните меня! — попросил Петро и, увидев, что Мишка уже поднял на уровень его груди наган, расширил глаза, будто готовясь увидеть нечто ослепительное, как перед прыжком, вобрал голову в плечи.
Он не слышал выстрела, падая навзничь, как от сильного толчка.
Ему почудилось, что протянутая рука Кошевого схватила его сердце и разом выжала из него кровь. Последним в жизни усилием Петро с трудом развернул ворот нательной рубахи, обнажив под левым соском пулевой надрез. Из него, помедлив, высочилась кровь, потом, найдя выход, со свистом забила вверх дегтярно-черной струей…
Чем можно объяснить то бешенство, которое внезапно охватило Григория Мелехова, во время встречи с Подтелковым? Справедливы ли были его обвинения в адрес Подтелкова?
Григорий Мелехов, протискиваясь сквозь раздерганную толпу, пошел в хутор и лицом к лицу столкнулся с Подтелковым. Тот, отступая, прищурился:
— И ты тут, Мелехов?
Синеватая бледность облила щеки Григория, он остановился:
— Тут. Как видишь…
— Вижу… — вкось улыбнулся Подтелков, с вспыхнувшей ненавистью глядя на его побелевшее лицо. — Что же, расстреливаешь братов? Обернулся?.. Вон ты какой… — Он, близко придвинувшись к Григорию, шепнул: — И нашим и вашим служишь? Кто больше даст? Эх ты!..
Григорий поймал его за рукав, спросил, задыхаясь:
— Под Глубокой бой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли… По твоему приказу стреляли! А? Теперича тебе отрыгивается! Ну, не тужи! Не одному тебе чужие шкуры дубить! Ты, поганка, казаков жидам продал! Понятно? Ишо сказать?
Христоня, обнимая, отвел в сторону взбесившегося Григория.
— Пойдем, стал быть, к коням. Ходу! Нам с тобой тут делать нечего. Господи божа, что делается с людьми!..
Они пошли, потом остановились, заслышав голос Подтелкова. Облепленный фронтовиками и стариками, он высоким страстным голосом выкрикивал:
— Темные вы… слепые! Слепцы вы! Заманули вас офицерья, заставили кровных братов убивать! Вы думаете, ежли нас побьете, так этим кончится? Нет! Нынче ваш верх, а завтра уж вас будут расстреливать! Советская власть установится по всей России. Вот попомните мои слова! Зря кровь вы чужую льете! Глупые вы люди!Только ли желанием отомстить за смерть мужа можно объяснить поведение казачки Дарьи в сцене расправы с Иваном Алексеевичем Котляровым?
Она подошла к Ивану Алексеевичу вплотную, часто и бурно дыша, с каждой секундой все больше и больше бледнея.
— Ну, здорово, куманек!
Звенящий, страстный тембр ее голоса, необычайные интонации в нем заставили толпу поутихнуть.
И в тишине глуховато, но твердо прозвучал ответ:
— Здорово, кума Дарья.
— Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кума своего… моего мужа Петра Пантелеевича, убивал-казнил? — Дарья задохнулась, схватилась руками за грудь. Ей не хватало голоса.
— Нет, кума, не казнил я его!
— Как же не казнил? — еще выше поднялся Дарьин стенящий голос. — Ить вы же с Мишкой Кошевым казаков убивали? Вы?
— Нет, кума… Мы его… я не убивал его…
— Ты! Ты убил!.. Говорили казаки, что тебя видали на бугре! Ты был на белом коне! Откажешься, проклятый?
— Был и я в том бою… — Левая рука Ивана Алексеевича трудно поднялась на уровень головы, поправила присохшие к ране перчатки. В голосе его явственная оказалась неуверенность, когда он проговорил: — Был и я в тогдашнем бою, но убил твоего мужа не я, а Михаил Кошевой. Он стрелял его. Я за кума Петра не ответчик.
— А ты, вражина, кого убивал из наших хуторных? Ты сам чьих детишков по миру сиротами пораспустил? — пронзительно крикнула из толпы вдова Якова Подковы.
И снова, накаляя и без того накаленную атмосферу, раздались истерические бабьи всхлипы, крик и голошенье по мертвому «дурным голосом»…
Впоследствии Дарья говорила, что она не помнила, как и откуда в руках ее очутился кавалерийский карабин, кто ей его подсунул. Но когда заголосили бабы, она ощутила в руках своих присутствие постороннего предмета, не глядя, на ощупь догадалась, что это — винтовка. Она схватила ее сначала за ствол, чтобы ударить Ивана Алексеевича прикладом, но в ладонь ее больно вонзилась мушка, и она перехватила пальцами накладку, а потом повернула, вскинула винтовку и даже взяла на мушку левую сторону груди Ивана Алексеевича.
Она видела, как за спиной его шарахнулись в сторону казаки, обнажив серую рубленую стену амбара; слышала напуганные крики: «Тю! Сдурела! Своих побьешь! Погоди, не стреляй!» И подталкиваемая зверино-настороженным ожиданием толпы, сосредоточенными на ней взглядами, желанием отомстить за смерть мужа и отчасти тщеславием, внезапно появившимся оттого, что вот сейчас она совсем не такая, как остальные бабы, что на нее с удивлением и даже со страхом смотрят и ждут развязки казаки, что она должна поэтому сделать что-то необычное, особенное, могущее устрашить всех, — движимая одновременно всеми этими разнородными чувствами, с пугающей быстротой приближаясь к чему-то предрешенному в глубине ее сознания, о чем она не хотела, да и не могла в этот момент думать, она помедлила, осторожно нащупывая спуск, и вдруг, неожиданно для самой себя, с силой нажала его.
Отдача заставила ее резко качнуться, звук выстрела оглушил, но сквозь суженные прорези глаз она увидела, как мгновенно — страшно и непоправимо — изменилось дрогнувшее лицо Ивана Алексеевича, как он развел и сложил руки, словно собираясь прыгнуть с большой высоты в воду, а потом упал навзничь, и с лихорадочной быстротой задергалась у него голова, зашевелились, старательно заскребли землю пальцы раскинутых рук…