Классный час (внеклассное мероприятие) Институт благородных девиц: воспитание и обучение в нем.

Внеклассное мероприятие / Классный час на тему:
«Смольный институт благородных девиц: обучение и воспитание в нем».
Во времена правления Екатерины Великой было закончено множество градостроительных проектов, которые были заложены еще в царствование Елизаветы. К таким проектам принадлежит и Смольный собор, который был построен по велению Елизаветы на месте Смольного двора. Архитектором, который начал строительство этого собора, был Ф.Б.Растрелли, а завершал строительство В.П.Стасов
Как известно, в Петербурге существовало предание о том, что императрица Елизавета Петровна хотела тихо закончить жизнь в монастыре и повелела архитектору Растрелли построить на месте загородного Смольного дворца женский Воскресенский монастырь. Но по своему прямому назначению монастырь, так никогда и не использовался.
После смерти Елизаветы Петровны судьбу монастыря взяла в свои руки Екатерина II. С изменением государственной идеологии кардинально менялось положение женщин в обществе. Если в XIII-XIV веках ценилась физическая крепость, здоровая, работящая и умелая хозяйка дома, то культура XVIII века требовала от женщин определенных знаний в области музыки, пения, танцев, художеств, иностранных языках. Постепенно в обществе вызревала идея необходимости регулярного женского образования – в отличие от существовавшего до сих пор домашнего.
В то время в России не было ни одной школы, где бы учились девочки. Девочек – дворянок учили дома, а дочерей из бедных семей, как правило, не учили совсем. А если такие школы и были, то служили в них невежественные учителя с их твердыми убеждениями, которые разделяло с ними все общество, например, что без телесных наказаний и насилия учение невозможно.
В 1764г. по инициативе Екатерины II и И.Бецкого в Петербурге при Воскресенском-Смольном женском монастыре в окрестностях Петербурга, близ деревни Смольной был основан институт для воспитания 200 "благородных девиц", получивший впоследствии название «Смольного института благородных девиц», который и определил начало женского образования в стране. Цель создания такого института естественно была самой положительной – обеспечение государства образованными женщинами, хорошими матерями, полезными членами семьи и общества.
Человек, который придумал Смольный
Иван Иванович Бецкой был незаконным сыном князя И.Д.Трубецкого, отчего и получил от отца лишь вторую половину фамилии (<Тру><Бецкой>). Он стал основателем и попечителем воспитательных домов и училищ, больниц для бедных, Смольного института, был президентом Академии художеств и шефом Шляхетского сухопутного корпуса.
Воспитание по Бецкому имеет четыре стороны:
Физическую – «только в здоровом теле может быть здоровый дух».
Физико-моральную – «леность – мать всех пороков, трудолюбие – отец всех добродетелй, т.е. Бецкой советовал приучать детей к делу, к разному рукоделию, но не насильно, а «приохочивать» и выбирать занятие, которое соответствовало бы возрасту и способностям. В свободное же время дети должны играть, а не спать или лежать.
Моральную – основной принцип – закрытое учебное заведение с целью исключения отрицательного воздействия извне, а как положительное воздействие должен присутствовать живой пример воспитателя и книги.
Дидактическую (обучающую) – «надлежит или отрешиться от обучения, или обучать, играя, чтобы это в отдых было». Практичность и наглядность, прежде всего.
По мнению И.И.Бецкого, одно образование не может дать должных результатов, так как без основ нравственности нельзя говорить и об успехах в науке или художествах. «Воспитание – корень всему, добру и злу, а это значит, способом воспитания произвести новую породу отцов и матерей, которые б своим детям могли вселить в сердце те же прямые и основательные воспитания, какие получили они сами, и так следуя из родов в роды, в будущие века».
Программа и устав будущего воспитательного общества
К созданию программы будущего воспитательного общества Екатерина II и Бецкой подошли основательно - велась переписка с Вольтером, Дидро, изучалась просветительская литература и традиция. Русским дипломатам и послам во всех странах Европы был отдан тайный приказ добыть программы существующих государственных воспитательных заведений для девиц. В Европе аналогов не оказалось, кроме знаменитого пансиона благородных девиц для 250 воспитанниц — девочек из обедневших дворянских семей, учрежденного в Сен-Сире под Парижем еще при Людовике XIV его фавориткой Франсуазой де Ментенон. Но и в Сен-Сире программы как таковой то ли не оказалось, то ли ее не хотели показывать, и потому свою программу пришлось разрабатывать самим.
Как считала Екатерина II те девушки, которые будут обучаться в Смольном, смягчат и облагородят нравы тогдашнего общества, внесут во взаимоотношения между людьми зачатки гуманности. Поэтому, учреждая это заведение, императрица прописала в уставе не только профессиональные требования к преподавателям и самим воспитанницам, но и правила поведения и общения между собой. Насилие в институте было запрещено, а все те, кто служил в Смольном, должны были подавать «смолянкам» пример для подражания.
Открытие Смольного института благородных девиц состоялось в июне 1764 года. Вот о чем говорилось в указе императрицы:
«В новостроящемся Санкт-Петербургском Воскресенском монастыре учредили мы воспитывать беспрерывно до двухсот благородных девиц, и при сем оного воспитания конфирмованный нами Устав прилагаем, повевая его напечатать и разослать по всем губерниям, провинциям и городам, дабы, ведая о сем новом учреждении, которое при освящении монастыря делом самим начнется будущего генваря 28 дня сего года, каждый из дворян мог, ежели пожелает, дочерей своих в младенческих летах препоручить сему нами учрежденному воспитанию, так как в Уставе предписано. Начальницею же к сему воспитанию мы уже определили княжну Анну Долгорукову, а правительницею – умершего статского действительного советнкиа Делафона жену, вдову Софию Делафон.
В указе, датированном 1765 годом были прописаны правила проживания в пансионе. «Учреждение особливого училища при Воскресенском Новодевичьем монастыре для воспитания малолетних девушек…
1. В конфирмованном ее императорским величеством генеральном учреждении о воспитании обоего пола юношества повелено во всех губерниях заводить воспитательные училища.
2. Оставляется госпожам начальнице и правительнице, заимствуя из утвержденных по сие время и в народ выданных учреждений, снабдить сие училище равномерными распорядками.
3. Но как девушки, коих число первого приема имеет быть 60, состоянием, то разделить их по четырем возрастам на столько же классов.
4. А понеже многие из них от природы одарены быть могут разными качествами, токмо по незрелому еще уму до третьего их возраста точно того рассмотреть и признать невозможно, того для учение всем имеет быть равное.
5. После первого приема девушек, определять для каждой по 50 рублей, и оную сумму отдавать в банк для приращения во все время пребывания их в училище, которые деньги, как истинные, так и ростовые получая сполна без вычету, при выпуске разделить в приданое оставшим того приема всем по равной части.
6. Все выработанные ими вещи во все время бытности их в училище продаваться имеют им в пользу и в прибавок к положенному при входе их окладу, с рассмотрением таким, дабы чем превосходнее чье искусство и чем тщательнее какая вещь выработана, тем большую похвалу и цену оная заслужила, чего ради иметь верную записку, кем именно какая вещь, до простого рукоделия или художества касающаяся, сделана: сие для того, чтобы при выпуске девушек в разделе каждой подлежащей ей части избегнуть всех сомнительств и споров.
7. Равным образом, ежели родители или родственники при вручении сих девушек или и после пожелают в собственную их пользу отдать несколько денег, или и откажут, то оные принять и записывать в книгу, положить в процент же, а при выпуске с прибыльными деньгами отдать той, которой та сумма принадлежит.
8. По окончании двенадцатилетнего пребывания в училище могут они выпусканы быть в замужество за достойных по их состоянию женихов; другие по желаниям своим вступают на урочные годы в службу с договором и за платою при училище благородных девиц, прочие ж, кои не имеют достойных женихов и в службу вышеписанного общества вступить не похотят, могут еще остаться три года не в числе классных, а для отвращения праздности, получать им от училища только покой, дрова и свечи, в прочем довольствовать за плату из прибыли от продажи собственных их трудов, которые инако приобрести не могут, как трудолюбием, искусством и вкорененною в них во время юных их лет добродетелью.
9. По прошествии оных трех лет, как будет уже каждая по 21-му году, выпускаются они с вышеписанным награждением, куда сами пожелают, на волю с данным за подписанием госпожи правительницы о честном их поведении и знаниях письменным аттестатом, по которому они пользуются всеми преимуществами и вольностями, пожалованными в привилегии и уставе Академии художеств, выпускаемым оттуда таковым же воспитанникам; будучи же на воле в каковых-либо обидах или притеснениях, всегда под опекою Совета попечителей благородных девиц состоять имеют.
10. Ежели же которые, особливо между взрослыми, найдутся столь упорны, что их никакими увещаниями и благопристойными средствами к должности их привести будет невозможно, таковых отдавать по-прежнему родителям или родственникам их, лиша всех казенных награждений, которых бы они в случае добропорядочных своих поступков при выпуске из училища надеяться могли.
На подлинном собственно ее императорского величества рукою написано тако: Быть по сему.
Расположение и планировка Института благородных девиц.
Правила поступления и обучения в нем.
Институт располагался в монастыре до начала XIX века, пока рядом не было построено специальное здание. Его проект разработал архитектор Д. Кваренги. Он решил вести новое строительство чуть в стороне, южнее монастырского комплекса. Кваренги создал строгое и значительное здание, которое как бы оттеняет живописность творения Растрелли.
Смольный институт имел удобную планировку: на первом этаже по сторонам коридора располагались учебные помещения, а на втором этаже - жилые комнаты. Настоящим украшением здания стал большой парадный зал с оригинальными люстрами. Кваренги не только придавал значение каждой детали отделки здания, но и продумал планировку пространства вокруг него: со стороны главного подъезда устроили большую площадь, а с противоположной стороны заложили регулярный сад. Смольный институт благородных девиц стал одним из самых долговечных начинаний Екатерины II: он просуществовал до 1917 года. Само же здание Смольного вошло в историю архитектуры России.
Смольный институт, основанный в 1764 году до начала 1860 года, состоял из двух учебных заведений: Общества благородных девиц, или Николаевской половины, и Александровского училища, или Александровской половины. Оба эти огромные заведения были под руководством одной начальницы и одного инспектора. И лишь через сто лет после основания Смольного произошло отделение Александровской половины от Николаевской, то есть один институт полностью стал обособленным от другого. С этого времени Александровская половина Смольного имела особую начальницу и своего инспектора. Это разделение произошло по желанию императрицы Марии Александровны, которая обратила внимание на неудобное совместное существование двух огромных институтов.
Поначалу для поступления в институт было необходимо сдать вступительные экзамены – французский язык, немного русского языка, показать знания определенного религиозного воспитания и пройти отбор по происхождению, что существенно сокращало ряды желающих поступить в институт. Например, в самых первых наборах рассчитывать на поступление могли дочери дворян, чьи роды были внесены в III, V и VI части дворянских родословных книг (документы, оформляющие привилегии дворянской части населения каждой губернии Российской империи) или же тех, кто имел чин 9 класса на военной службе (капитан) или 8 класса на гражданской службе (коллежский асессор). Но не многие из вышеперечисленных чинов были готовы отдать своих дочерей на 12 лет учебы, поскольку после окончания института было чересчур сложно выдать образованную девицу замуж. Исходя из этого, основной состав учениц был родовитым, но бедным.
Учились здесь не только русские девушки, но и так называемые «иноземки»: и внучка Шамиля, предводителя кавказских горцев, и дочери грузинских князей, княжны Черногории и шведские аристократки. Надо сказать, что и отношение к ним было не совсем обычным – им были предоставлены другие помещения для жилья и собственная кухня, каникулы они проводили в имении начальницы института, а на праздники выезжали в императорскую семью, чего, естественно, не дозволялось простым ученицам института.
Помимо «государственных» мест здесь обучались девушки, содержащиеся за счет специальных стипендий, которые вносили как императорские семьи (Каховские обучались за счет Николая I), так и богатыми людьми.
Смолянки, обучаемые на чей-то капитал, носили на шее ленточку, выбор цвета этой ленты стоял за благотворителем. Например, стипендиантки Павла I носили голубые ленты, Демидовские – померанцевые (оранжево-красные), протеже Бецкого – зеленые, а Салтыкова – малиновые. За учениц, которые не могли получать какую-либо стипендию, вносили плату родные (в начале XX века плата за обучение составляла около 400 рублей в год). Но все равно, количество мест для такой категории было ограничено. Во главе института стояла начальница, которая имела огромные права. От нее требовались особые качества: она должна быть любима и почитаема, должна вести себя кротко, весело, ей вменялось в обязанность “изгонять все то, что имеет вид скуки, задумчивости, печали”. Помощницей начальницы была правительница (или инспектриса), в ее обязанности входило “наблюдение за учительницами и крайнее радение о чистоте”. Для ближайшего надзора за воспитанницами в институте состояли четыре надзирательницы, по одной на каждый возраст. Они должны были беспрестанно смотреть за девочками, а также заменять учительниц в их отсутствие. Учительниц на институт полагалось 12, по три на каждый возраст. Они не только учили девиц, но и “воспитывали их в благоразумии и искусными словами внедряли благонравие в нежные сердца их”. Учительницы должны были учить всем предметам, и только в крайнем случае разрешалось пригласить учителя или, как тогда говорили, мастера.
Распорядок дня в институте был чрезвычайно строгим: подъем в 6.00 утра, затем от 6 до 8 уроков. Время для игр было ограничено.
Оценки ставились по двенадцатибальной шкале, по результатам успеваемости были составлены рейтинги и выдавались знаки отличия – банты-кокарды разных цветов, их цвет зависел от успешности воспитанницы, а также это могли быть шнурки с кисточками, которые повязывались на волосы.
В первом классе преподавались русский и иностранные языки и арифметика, во втором — география и история, в третьем — словесность, архитектура, геральдика, музыка, танцы, в четвертом — занятия исключительно практические: воспитанницы по очереди по две вместе занимались с маленькими девочками, чтобы научиться воспитывать детей; они приучались также к поддержанию порядка и к домашней экономии: договаривались с поставщиками, каждую субботу производили подсчет расходов, платили по счетам, определяли цену продуктам, наблюдали, чтобы везде была чистота.
Когда девочки подрастали, их начинали практически знакомить со светом. По воскресеньям в институт приезжали светские дамы и кавалеры. В одно из таких воскресений воспитанницы давали концерт, в другое спектакль, а третье посвящалось просто разговору и т. п. Воспитанницы старших классов на этих собраниях должны были играть роль приветливых и учтивых хозяек.
Воспитанницы также обучались рукоделиям и, начиная с третьего класса должны сами шить себе платья. Стихи, пение и всякие искусства входили в круг обучения, чтобы сделать воспитанниц приятными членами общества. Под руководством художников-профессионалов девочки рисовали и лепили и некоторые из их работ дошли до нас, вышивали, и на их работы поступало множество заказов. На музыкальных же занятиях смолянки готовили сложнейшие музыкальные программы.
Естественно, обучение не могло существовать без таких уроков как чтение, правописание, основы математики, физики, химии, закона Божьего, рисование, история, география, словесность. В список обязательных уроков входили уроки физкультуры с элементами гимнастики и танцы. Если учитывать такой момент, что в стенах института запрещалось бегать и играть в подвижные игры, а ежедневные прогулки были непродолжительны по времени, то избытка физической активности не наблюдалось.
Вообще, хорошие манеры воспитанницы в XIX веке ценились выше, нежели их умственное воспитание. Так, например, умение изящно приседать в реверансе ценилось больше, чем успехи в точных науках, а исключить из института могли за вульгарное поведение, но никак не за неудовлетворительные оценки. В каждом классе был свой цвет формы. Изначально, еще при Екатерине II, воспитанницы носили платья коричневого («кофейный» - так назывался самый младший класс), голубого, серого и белого цветов. Первые три возраста носили белые передники, самым старшим были положены передники зеленого цвета. В дальнейшем, когда срок обучения сократился с 12 лет до 9 лет, на Николаевской половине серые платья были «сокращены», а белому, то есть самому старшему классу выдавались зеленые платья с белым передником. На Александровской половине голубого класса не было. В дореформенное время воспитанницы Александровской половины делились на два класса: младший, как уже говорилось, кофейный, и старший, белый, в зеленых платьях. Пепиньерки, девушки, которые оставались в институте после окончания основного курса для получения дальнейшего образования и дальнейшего роста до классной дамы, носили серые платья с черными передниками, с кисейною, а по праздникам с кружевной пелеринкой. В праздничные дни пепиньеркам по очереди разрешалось уезжать домой. Пепиньерки слушали дополнительный курс педагогических наук, а в качестве практики работали помощницами воспитательниц, а именно дежурили в кофейном (младшем) классе во время болезни классных дам и проверяли уроки у маленьких.
В младшем и старшем классах ученицы оставались на три года. Оба класса делились на два отделения – дортуара и оба находились под начальством классных дам. Воспитанницы одного дортуара спали в одной спальне и были связаны между собою сильнее, чем с подругами другого дортуара, несмотря на то, что находились с ними в одном отделении, в общей классной комнате и учились у тех же учителей. Так как в каждом отделении было по два дортуара и по две классных дамы, то они по очереди дежурили в классе, и по необходимости одна из них имела возможность отлучаться из института.
Поступив в дортуар на обучение к той или иной даме, воспитанница вместе с нею переходила из класса в класс, то есть, можно сказать, что была под руководством одной классной дамы на протяжении всего времени своего воспитания. Это было сделано для того, чтобы классная дама могла хорошо изучить характеры своих воспитанниц, численность которых доходила до тридцати, а иногда и более человек, стать для них наставницей, руководительницей, матерью. Основным критерием при выборе классных дам был статус незамужней женщины. Во времена, когда удачный брак было главным и наиболее желанным событием в жизни женщины, неустроенность личной жизни очень негативно откладывалась на характере. Окруженная молодыми девушками, осознавая, что жизнь не оправдала ожиданий, стареющая особа начинала отыгрываться на своих подопечных, запрещая, все, что можно, и наказывая за малейший проступок.  Учителей-мужчин набирали преимущественно из женатых, если же попадался холостяк, то или в возрасте, или весьма невзрачной внешности, зачастую с физическими недостатками, дабы не вводил непорочных девиц в искушение.
Устав требовал от воспитанниц приветливости и благородства в обращении не только с равными себе людьми, но и с самыми низшими.
В число способов обучения в уставе этого воспитательного учреждения входило следующее:
непременным условием иметь в институте библиотеку.
«возбуждать в детях охоту к трудолюбию, дабы они страшились праздности, как источника всякого зла и заблуждения».
Необходимость научить детей «соболезнованию о бедных, несчастливых и отвращению от всяких продерзостей».
для сохранения здоровья увеселять юношество «невинными забавами», чтобы искоренять все то, что «скукою, задумчивостью и прискорбием назваться может». Со временем то, что было задумано императрицей, было выполнено выпускницами Смольного института – по окончании образования многие выпускницы становились не только прекрасными матерями, наставницами своих детей, но и оставили в истории России след как значительные личности. Достаточно много «смолянок» стало достойными спутницами замечательных людей, вдохновительницами знаменитых ученых, художников, поэтов, музыкантов. Им русская культура обязана появлением ряда выдающихся произведений искусства.
Можно представить себе этот идеальный образ дамы, матери нового поколения людей, который видели европейцы в смолянках. Прежде всего, она была носительницей идеала благородства и чистоты, верила в то, что этот идеал реален, несмотря на невзгоды жизни, принимая их стойко, без сопротивления. В обществе она была непринужденной, удивляла утонченным вкусом и воображением, остроумной речью, была примером для подражания другим. Все эти черты можно было наблюдать у лучших смолянок – Нелидовой, Ржевской, Левшиной.
По окончании института шесть лучших выпускниц получали шифр — золотой вензель в виде инициала императрицы, который носили на белом банте с золотыми полосками.
Екатерина хотела создать “новую породу” людей не только среди дворянства, но и во всем остальном обществе. И понятно, что мечты Екатерины II никак не могли воплотиться в реальность во времена ее правления, так как Россия была погружена в беспросветный мрак невежества.
Институт спустя сто лет со дня его основания.
Со временем система, которая поначалу давала неплохие результаты переродилась в такое болото, которое противостояло всевозможным переменам. И вот что пишет в своей книге «На заре жизни» Елизавета Водовозова: «Из глухого деревенского захолустья я попала в институт, который был в ту пору закрытым интернатом, отделенным высокими стенами от всего человеческого, где одно женское поколение за другим, изолированное от всего живого, воспитывалось, как будто нарочно для того, чтобы не понимать требований действительности и своих обязанностей, и оканчивало курс образования, не приобретая ни самых элементарных знаний, ни мало-мальски правильных воззрений на жизнь людей». В институте существовала бесплатная половина Вдовьего дома Смольного. Жильцами этой половины были жены умерших офицеров, средней руки чиновников военного и гражданского ведомства. В большинстве случаев это были старые, необразованные женщины, которые с утра до вечера ругались между собой, следили друг за другом, дабы уличить соседку в каком-либо преступлении или скандале. После жизни во Вдовьем доме, которая закладывала в душу ребенка лишь дурные склонности и безнравственные привычки, девочка в девять-десять лет поступала в институт. Но даже воспитание в институте в то время не могло благосклонно влиять на личность ребенка, а наоборот, могло еще больше навредить – постоянные окрики классных дам, наказания за всякое проявление активности, муштровка и жесткая дисциплина все более ожесточали сердце девочки. [Наказания.
Телесные наказания для воспитанниц были не приняты, но тех, кто совершал какой-либо проступок, обязательно ожидали окрики, брань, наказание – привычные средства и методы институтской педагогики того времени.
Обычными считались наказания, когда нарушительницу позорили перед всем институтом: снимали передник, прикалывали неубранную бумажку или рваный чулок к платью, оставляли стоять посреди столовой во время обеда. «… Когда у девочки приколота бумажка, это означает, что она возилась с нею во время урока; прикрепленный чулок показывал, что воспитанница или плохо заштопала его, или не сделала этого вовсе». Тяжело приходилось детям, которые страдали энурезом. Этот известный детский грех присутствовал у некоторых воспитанниц лишь в первый год их поступления в институт, когда им было 9-10 лет. В младшем классе редко кто из девочек понимал позор доноса на подругу, и никто не мог разобраться в том, происходит это от дурной привычки или вследствие болезни. Также плохо в этом вопросе разбирались и классные дамы. И те и другие ссылались на то, что это несоблюдение обычаев чистоплотности. Если только утром какая-нибудь из воспитанниц замечала, что у подруги произошел «несчастный случай», она объявляла это так, чтобы услышали все. Провинившуюся бранили, что она опозорила дортуар, а классная дама надевала несчастной мокрую простыню поверх платья и завязывала ее на шее. В таком позорном наряде девочку вели в столовую и во время чая ставили так, чтобы все взрослые и дети могли ею любоваться. Во время уроков несчастную избавляли от позорного наряда, но во время завтрака или обеда она вновь была им украшена.
Обыкновенно, такого несчастия воспитаннице никогда не удавалось скрыть от подруг, а повторялось оно снова и снова. Подруги все ярче выражали к ней ненависть и презрение. И чтобы предотвратить повторение такой слабости, если кто-нибудь из воспитанниц просыпался посреди ночи, считал своей обязанностью будить несчастную. Если взять во внимание, что в дортуаре находилось до 30 девочек, то на протяжении всей ночи они не давали спать бедному ребенку. И совсем ясно то, что при таких обстоятельствах несчастие с ребенком начинало учащаться и делалось хроническим явлением. Но почему-то никто и никогда не обращался к доктору, чтобы выяснить, не подвержена ли воспитанница какой-либо болезни, и вместо того, чтобы карать ее с такой жестокостью, назначить необходимое лечение.
Грубость и брань классных дам были непринужденными. Все дамы обращались к воспитанницам не иначе, как по-французски и знали много бранных французских слов, но не всегда были ими удовлетворены и во время брани употребляли и русский язык, отдавая ему большее предпочтение. Вот примеры бранных слов из их лексикона:
русские выражения и слова: «вас выдерут, как Сидоровых коз», «негодница», «дурында-роговна», «колода», «дубина», «остолопка».
французские слова: «brebis galeuse» («паршивая овца»), «vile populace» (сволочь).
Брань и наказания одних озлобляли, а другие становились отчаянными и бесшабашным, одни становились грубыми и резкими, а другие теряли всякое самолюбие.
Воспитание ограничивалось строгим надзором классных дам лишь за внешним видом и поведением своих подопечных: они наблюдали, чтобы воспитанницы были одеты, кланялись, здоровались. За малейшую провинность в общепринятом этикете классная дама карала девочек по своему усмотрению. Заработать выговор можно было за любое отступление от правил: слишком громкий разговор на перемене, небрежно заправленную постель, не по уставу завязанный бант на переднике или выбившийся локон из строгой прически. Очень высоко здесь ценилось полное подчинение правилам и обычаям институтской жизни, на что указывает само определение воспитанниц, отличавшихся послушанием и отменным поведением — «парфетки» (искаженное французское «parfaite» — совершенная). «Парфетками» институтки также могли назвать тех своих подруг, которым благоволили классные дамы за их безупречное поведение, которое чаще всего проявлялось в наушничанье на своих подруг. Зачастую парфетками были самые тупые в нравственном и умственном смыслах. Эти девушки, испорченные до мозга костей, целовали руки и плечи классным дамам, пожирали глазами начальство, и, как уже говорилось, шпионили за подругами. Всякое же нарушение порядка было отступлением от институтского «благонравия» и считалось «дурным поведением». Поэтому шалуний и строптивиц называли «мовешками» («mauvaise» — дурная). Мало внимания классные дамы обращали на уровень обучения своих воспитанниц, соответствуют ли ответы ученицы ее способностям или же характеризуют полное непонимание и тупость.
Суровая дисциплина.
Жизнь в институте можно было назвать спартанской – неуютна и неприветлива была окружающая обстановка. Самым тяжелым было ложиться спать. Холод повсюду преследовал воспитанниц, а особенно «новеньких», которые никак не могли к нему привыкнуть. Девочкам выдавались рубашки с глубоко вырезанным воротом, которые нередко сваливались с плеч. Ночная кофточка разрешалась только в экстренных случаях и по требованию врача. Две простыни и тонкое байковое одеяло с вытертым от старости ворсом еле защищали от холода спальни, в которой в зимнее время температура была не более восьми градусов. Жидкий матрац был до того тонок, что железные прутья кровати мешали уснуть и не давали поворачиваться с одного бока на другой. Вся жизнь в институте распределялась по звонку: он будил воспитанниц ото сна, по звонку спускались к чаю, по звонку рассаживались по партам, со звонком начинался и заканчивался урок.
На туалет воспитанниц отводился целый час, но его практически не хватало – без чужой помощи было невозможно застегнуть сзади платье, заколоть булавками лиф передника, аккуратно подвязать рукавички под рукава, в младшем классе заплести косы в две тугие косички, подвесить их жгутами на затылке и приколоть бант в самом центре. Классные дамы указывали, что за прической они очень строго наблюдают, дабы искоренить кокетство, но только лишь наоборот развивали его – по вечерам воспитанницы старшего класса изобретали различные прически, размышляя о том, как кому идет.
Однообразие жизни в институте, которая была лишена детских удовольствий и веселья, нарушалась несколько раз в год, но даже проводимые мероприятия были устроены настолько формально, что лишь нагоняли тоску:
на масленой неделе воспитанниц старшего класса возили кататься вокруг балаганов;
два раза в год устраивались балы – на них должны были присутствовать все воспитанницы, но тут они снова встречались со своими подругами и начальством, на протяжении трех часов девушки танцевали между собой, как, по их выражению «шерочка с машерочкой». «Дурнушки» же и девочки, находившиеся не в авторитете у начальства, танцевали на другом конце зала. По окончании бала все воспитанницы получали по два бутерброда с телятиной, несколько кусочков мармелада и одно пирожное.
в рождество за счет воспитанниц организовывалась елка;
раз в год прогулка по Таврическому саду, но и тут воспитанницы были окружены классными дамами, швейцарами и служителями. Но все же это было любимым удовольствием девочек только потому, что перед их взором открывались аллеи и лужайки не своего сада, и не было высоких стен института. Что же касается посторонних людей, то в этот день их всех изгоняли из Таврического сада.
Результатом всего этого была расшатанность нервов, что сопровождалось паническим страхом, который овладевал всеми воспитанницами сразу. После отбоя воспитанницы начинали болтать. Но о чем могли разговаривать умственно неразвитые, изолированные от общества, лишенные чтения девочки? Они рассказывали друг другу истории о привидениях, мертвецах, и нередко посторонний шум в гробовой тишине пугал воспитанниц так, что они вскрикивали, выбегали из дортуара и неслись по коридору. Чаще всего дело заканчивалось тем, что девочек строго наказывали.
Голод и посты.
Пища в институте была малопитательна. В завтрак полагался ломтик черного хлеба, чуть смазанный маслом и посыпанный зеленым сыром. Иногда сыр заменялся кусочком мяса, по толщине напоминавший почтовый листик. Второе блюдо составляла маленькая порция молочной каши или макарон. В обед – суп без говядины, на второе – небольшой кусочек поджаренной из супа говядины, на третье – драчена (кушанье из яиц, муки и молока) или пирожок со скромным вареньем из брусники, черники или клюквы. Утром и вечером полагалась одна кружка чаю и половина французской булки. Посты еще более изводили воспитанниц: завтрак во время поста состоял из шести маленьких картофелин с постным маслом, на второе давали размазню с тем же маслом или габер-суп (овсяный суп). В обед – суп с крупой, второе – отварная рыба, которой дали название «мертвечина» или три-четыре поджаренных корюшки, а на третье – крошечный постный пирожок с брусничным вареньем. Надо сказать, что постились не только в великие посты, но и каждую пятницу и среду. В это время воспитанницы ложились спать со слезами, долго стонали и плакали, не могли уснуть не только от холода, но и от мучительного голода. Наконец после того, как несколько институток было отправлено в лазарет, а комиссия докторов признала, что болезнь девочек вызвана недостаточностью пищи и изнурительностью постов, то последние были сокращены.
Каждой воспитаннице необходимо было иметь при себе энную сумму денег для удовлетворения всяческих нужд. За свой счет приобретались гребенки, головные и зубные щетки, мыло, помада, перчатки для балов. На балы и уроки танцев было запрещено приходить в казенных башмаках, они то и дело сваливались с ног, и выделывать пируэты не было физической возможности.
Старшеклассницы были обязаны носить корсет, который выдавала им казна. Как и вся одежда институток, он был сшит не практично и не по фигуре, но, китовый ус в казенном корсете заменялся то металлическими, то деревянными пластинками до такой степени хрупкими, что они то и дело ломались и впивались в тело. Нестерпимая боль вынуждала воспитанницу просить денег у родных на покупку собственного корсета, который стоил от 6 до 8 рублей.
Перед рождественскими праздниками вскладчину устраивалась елка, перед пасхою покупался шелк для вышивания мячиков, которыми христосовались вместо яиц. Существовал обычай праздновать именины, который заключался в угощении подруг и учителей.
В первый год после поступления в Смольный, девушки стеснялись просить денег у родителей, осознавая все нужды и бедность семьи, но чем дольше продолжалось пребывание в институте, тем равнодушнее относились воспитанницы ко всему остальному. И родители замечали, что дочка все больше теряет привычку к экономии, и помимо действительно необходимых вещей просит приобрести ей то духи, то одеколон, золотую цепочку для ношения креста – единственное украшение, которое было не воспрещено.
Охлаждение к родителям.
Как нам известно, институт был закрытым заведением, институток не пускали к родным ни на лето, ни на праздники, и потому они забывали обо всем, что делалось вне стен института, становилось для них безразличным и странным. Во время свиданий у матерей с дочерьми не находилось общих тем для разговора, а если и затрагивалась какая-либо тема, то воспитанница замечала, что для родных она не имеет никакого значения. Поэтому через десять минут разговор прекращался, тогда как для свидания отводилось два часа и более.
Весь казарменный режим, который напрочь уничтожал всю привязанность воспитанниц к родному гнезду и простые человеческие чувства, клал отпечаток на отношения девочек с бедными родственниками – краснели, когда к ним приходили плохо одетые матери и сестры, краснели тогда, когда к их родственникам классная дама обращалась на французском языке, которого они, естественно, не знали и не могли дать ответа. В таких случаях, когда у воспитанницы спрашивали, кто к ней приходил, она отвечала: «Няня», таким образом, отрекаясь от родной матери. Ну а матери, несколько лет не видевшие своих детей после из поступления в институт, поражались нравственной переменой, которая произошла с ними за этот период разлуки.
Несомненно, естественные чувства утрачивались и институтки сочиняли искусственную любовь, похожую на пародию, где не было ни искорки искреннего чувства. Институтки обожали учителей, священников, дьяконов. Завидят их издали и кричат: «прелестная», «божественный», «небесный». Наиболее смелые воспитанницы обливали шляпы и верхние платья своих предметов обожания духами, отрезали волосы от шубы и носили их в виде ладанок на груди, а некоторые вырезали перочинным ножиком инициалы обожаемого предмета.
Религиозное воспитание. Образцовая кухня. Обучение рукоделию. Изучение французского языка.
Религиозное воспитание состояло в теоретическом изучении курса закона божия и в практическом применении к жизни предписаний православной религии, где обязательным было соблюдение постов и частое посещение церкви. Церковные службы были настолько утомительны, что многие воспитанницы падали в обморок, и чтобы избавиться от посещения церкви воспитанницы придумывали себе всевозможные недомогания.
Чтобы быть готовыми к будущему, воспитанницы должны были уметь готовить кушанья, для чего существовала образцовая кухня. На кухню ходили по пять-шесть человек. К моменту прихода их на кухню уже все было разложено на столе: мясо, готовое тесто, картофель, корешки зелени, перец, сахар. Каждая из воспитанниц занималась своим делом. Но они так и не видели, как готовят тесто, не могли определенно ответить, какая часть говядины лежит перед ними, не были знакомы с тем, как жарят котлеты. Кухарка сама ставила кушанье на плиту, опасаясь, как бы барышни не обожгли себе рук или не испортили котлеты, сама она варила и суп. Барышням она разрешала толочь сахар, перец и все, что нужно было рубить, что те и делали в такт плясовой, что содействовало их веселому настроению. Обед, приготовленный «своими руками» воспитанницы имели право съесть сами, а он был вкуснее, питательнее и обильнее, чем обычно.
Обучение рукоделию тоже не достигало никакой цели и никак не отражалось на успехах в науках многих воспитанниц. Некоторые институтки уже умели шить, были обучены нескольким женским работам. Необученные шитью девочки получали разнообразные задания: обметать швы, мотать мотки или выдергивать нитки из полотна. Тех, кто умел и любил вышивать ковры или шить гладью, немедленно засаживали за эти работы. Зачастую все работы за девочками доделывали сами учителя. Результатом всего этого было то, что после окончания института большинство девочек не могли срисовать с рисунка и были обучены одному или двум швам.
Что касается французского языка, то во всех классах на него отводили наибольшее количество часов. В старшем классе изучали французскую литературу, писали сочинения и письма на этом языке, все, кто находился в институте, в том числе и сами воспитанницы, тоже были обязаны говорить на этом языке. Но, нужно заметить, что все разговоры ограничивались десятком-двумя официальных фраз, которые заучивались воспитанницами в первый год их поступления в институт. Отсюда следует, что институтки не были способны к поддержанию серьезного разговора на этом языке, а также читать серьезные книги, так как и русская речь не отличалась разнообразием слов и выражений.
О выпуске мечтали все. У некоторых существовал «подвижный календарь»: длинная лента, на которой были мелко написаны числа всех месяцев, истекшее число отрезалось и становилось ясно, сколько дней оставалось до выпуска.
Окончив курс дореформенного института, девушка попадала в жизнь с самыми наивными предрассудками, с пошлыми и сентиментальными мечтами. Ее привлекали роскошь, балы, туалеты, танцы, кавалеры, то есть, все то, о чем тогда мечтали «кисейные барышни». Девушка того времени, находившаяся на домашнем воспитании, рано или поздно понимала всю эфемерность и призрачность эстетических иллюзий, испытав в семье материальную нужду и житейские невзгоды. Институтка же, все время своего умственного и нравственного роста проводила в заточении, где все, что нужно было для жизни – стол, платье, постель, комната, - было уже готово; она оказывалась отстраненной ото всех забот. Дочь бедных родителей после окончания института по обыкновению шла в гувернантки, так как это было единственным заработком женщины того времени. Вследствие умственной и нравственной неразвитости ее образование заключалось в переписывании тетрадей, так как белоручка по воспитанию и привычкам не могла заинтересовать детей преподаванием. Самый простой вопрос ставил ее в тупик, не знала, как отнестись к людям, которые с ней заговорили. Если она выходила замуж за бедного человека и становилась матерью, она не умела ни ухаживать за детьми, ни найти выход из трудной ситуации: для нее было невозможным при ничтожных средствах сготовить сносный обед, изготовить для ребенка какой-нибудь предмет из простого материала. Но по-другому и быть не могло: в институте девушка была лишена возможности выработать собственное мировоззрение, характер, волю, все, словно нарочно было устроено к тому, чтобы воспитать не мать и хозяйку, а манекен, беспомощное, бесполезное, беззащитное существо.
Начальство делало выставку решительно из всего, во всем была показная сторона: перед приемом важных гостей на видные места помещали красивых девушек, выпускные экзамены были чистой формальностью – сочинение писали заранее, оно зазубривалось «от и до», и его же писали на выпускном экзамене.
Хоть процент смертности в институте был небольшим, но и здоровых воспитанниц было не так уж и много. Многие страдали «оскудением крови», и причиной того было то, что институтки мало двигались на воздухе и были ограничены в качественной еде. Таким образом, спустя сто лет после основания института был совершенно забыт устав, данный Екатериною II. Наоборот, все условия были направлены на сохранение однообразия закрытого заведения, что еще больше оказывало убийственное однообразие: оно стирало все индивидуальные особенности, оригинальность и самобытность, притупляло способности ума и сердца, не давало развиваться восприимчивости и наблюдательности. Весь строй казенной и формальной жизни представлял стоячее болото, которое было способно выращивать лишь болотные растения. Не имея книг, лишенные человеческого руководства со стороны наставниц, воспитанницы не были способны к укреплению добрых чувств, наоборот, в них возрастало раздражение, развивались рабские чувства или отчаянная грубость.
Но почему же многие матери так стремились определить в институт своих дочерей? Как уже было сказано, в обществе того времени большое значение придавали хорошим манерам. Многие девочки были неуклюжими, имели многие недостатки, касающиеся только внешней стороны. И в эпоху крепостничества, когда в домах помещиков находились целые гаремы крепостных девушек, то, разлучая дочерей с подобными родителями, институт был спасением от нравственной гибели.
Назначение К.Д.Ушинского инспектором классов. Его отношение к бывшим учителям. Его преобразования.
«Нужно создать иные условия для приема воспитанниц и скорее выбросить весь теперешний старый хлам»
К.Д.Ушинский
«Я воспитывалась в Смольном не только тогда, когда в него не проникала ни одна человеческая мысль, когда в него не долетал ни один стон, вызываемый человеческими страданиями: при мне в его стенах в качестве инспектора появился К.Д.Ушинский, что и дало мне возможность представить, как этот величайший русский педагог вместе с введенными им новыми учителями начал подрывать гнилые устои института и водворять в нем новые порядки, всколыхнувшие весь строй стоячего институтского болота, перевернувшие вверх дном все установившиеся в нем понятия о воспитании и образовании».
Константин Дмитриевич Ушинский был утвержден инспектором классов «Воспитательного общества благородных девиц» 16 января 1859 года, и приступил к исполнению своих обязанностей 10 февраля 1859 года. В это время он уже пользовался литературной известностью, вооружен знаниями и педагогическим опытом.
Ушинский написал проект преобразования обоих институтов Смольного, который был утвержден в феврале 1860 года. В одном из его пунктов говорилось, чтобы воспитанниц переводили из класса в класс каждый год, а не раз в три года, как это было раньше. Следующий пункт гласил о семилетнем курсе обучения (до этого на Николаевской половине он продолжался 9 лет, на Александровской – шесть лет). До вступления К.Д.Ушинского на должность инспектора воспитанницы не имели права задавать вопросов учителям. Он же настоял на том, чтобы у него спрашивали не только то, чего не понимают, но и на том, чтобы урок был преобразован в живую беседу. Каждая встреча с ним и каждое его слово было откровением для воспитанниц, давало неисчерпаемый материал для споров и бесед. Все словно оживлялись, волновались.
К.Д.Ушинский появился, словно светлый луч в царстве институтского мрака, пошлости и невежества. Нужно заметить, что во второй половине 50-х годов во всей России зарождалась новая жизнь, наступала эпоха возрождения. В обществе прогрессировали новые идеи, идеалы, и в институт сквозь его высокие стены это оживление пришло вместе с Ушинским. После всей этой застойности воспитанницы стали обращаться к родственникам с более живыми вопросами и каждый раз после приема родных воспитанницы сообщали друг другу что-то новенькое. Помогало оживлению и то, что библиотечный шкаф, в котором никогда не было ни одной книги, начал заполняться журналами «Рассвет» В.А.Кремпина (первый печатный орган в России в 1859-1862 годах, предназначенный для женщин) и другими книгами, предназначенными для чтения юношества.
Во время осмотра здания института, Ушинский обнаружил комнату, которая всегда была заперта. В этой комнате находилась огромная коллекция животного царства, коллекция минералов, физические инструменты и разнообразные гербарии. Начальство института (так как это были дары императриц Марии Федоровны и Александры Федоровны) считало необходимым беречь их и запереть в отдельной комнате. Но в виду такой «заботы» немало дорогих вещей оказалось испорченными молью. После того, как была обнаружена эта комната, стало возможным проводить физические опыты, так как до этого не было выделено особого помещения, а в классе их проведение было немыслимым. Выпускные экзамены тоже подверглись изменениям: подготовка к ним и одновременно чтение только что доставленных книг, новые мысли, взгляды и вопросы, обгонявшие и сменявшие друг друга, образовывали в голове невообразимый хаос. Теперь, когда институты сделались полузакрытыми заведениями, когда девушки имели хоть маломальское представление о жизни, они более не испытывали волнения, какое испытывали воспитанницы дореформенного периода. Некоторыми овладевал страх за свое будущее, ожидание чего-то страшного; другие верили в счастье, которое настигнет их, как только они перешагнут за порог института. Но какими бы ни были надежды, все были взволнованны, в глазах стояли слезы, щёки горели румянцем. Кажется, еще вчера, в неуклюжем форменном платье, девушка не отличалась миловидностью, а сегодня она имела прелестный и грациозный вид. Ушинским был устроен новый, седьмой класс (но тогда он не мог так называться потому, что при прежнем делении не было шестого класса) и хоть он и именовался как теоретически-специальный, но название было не совсем точным: помимо естествознания, физики и педагогики, в нем читали курс наук по программе средне-учебных заведений. Из этого седьмого класса желающие могли переходить в специальный класс, где во второй год пребывания воспитанницы обучали детей кофейного класса под руководством учителей. В учебные программы были введены новые предметы, такие как естествоведение и физика, которые должны были преподаваться с помощью моделей, чучел, рисунков, приборов и опытов. Серьезное внимание было обращено на языки и географию. По мнению Константина Дмитриевича, учитель русского языка должен не только преподавать основы грамматики, но и давать ученицам ясное представление об окружающем, научить рассуждать о предметах и правильно выражать свои мысли. Ушинский считал необходимым в среднем возрасте упражнять девочек в переводах с иностранных языков на русский, выбирая для этого географические и исторические статьи. Он указывал, какой вред давали прежние сочинения, в которых девушки описывали чувства, никогда прежде не испытанные ими, или описывали явления природы, которых никогда не наблюдали.
Был возмущен он и преподаванием литературы, которое заключалось лишь из списка имен писателей и краткого изложения их произведений. Константин Дмитриевич считал, что ученица должна полностью прочитывать классическое произведение и давала о нем то устный, то письменный отчет, чтобы ученицы учились высказывать свое мнение.
Была изменена продолжительность уроков: полуторачасовые уроки заменились на часовые, с переменой в 15 минут, вследствие чего воспитанницы не так утомлялись.
Ушинским был введен новый штат учителей, потому что это была одной из его ответственных задач. Вместе с ним педагоги должны были стать одной семьей, объединенной одними и теми же интересами, отчетливо осознавать вред рутинного преподавания. Чтобы познакомиться с преподавательской деятельностью как можно большего числа учителей, Ушинский посещал различные лекции, слушал преподавание в среднеучебных заведениях и в элементарных школах. Так им были приглашены следующие педагоги: Я.П.Пугачевский – преподаватель физики, Н.И.Раевский, М.И.Семевский, В.И.Водовозов и другие.
Нравственный облик институток тоже существенно изменился. Теперь все без исключения работали серьезно, с увлечением, составляли конспекты, читали множество книг, для чего первой заботой стало иметь в комнате свечку, чтобы заниматься во внеурочное и вечернее время. Родные были удивлены, что раньше институтка, не находившая тем для разговора, рассказывала им о том, что она читает и что нового узнала. Традиционное обожание исчезло – никто теперь не вырезал инициалы того или иного учителя, не обливал их одежду духами. В отчетах инспекторов по медицинской части петербургских учреждений императрицы Марии встречались указания на вред женских закрытых заведений для здоровья воспитанниц. И в 1862 году Мария Александровна дала разрешение на то, чтобы институток отпускали домой на лето, в рождественские и пасхальные дни. Таким образом, можно сказать, что все шло от Ушинского: он был наставником, виновником перерождения институток. После вступления Ушинского в должность инспектора, в жизни девочек наступила новая эра, полная живого интереса, стремлений к знанию, к мыслям и мечтам, облагораживающим душу.
Но недолго длилось это счастливое время. Ушинского стали «подсиживать», на его голову сыпались незаслуженные неприятности, сыпались клеветнические обвинения, летели доносы, на которые ему пришлось давать официальные объяснения. Пунктов, по которым ему выставлялись обвинения, было так много, что на составление оправданий требовалось иногда по двое суток. И в 1862 году Ушинский подал прошение об увольнении его со службы в Смольном. Вместе с ним вышли почти все преподаватели, введенные им. В 1870 году после многочисленных дрязг, доносов и клеветы, а также после смерти сына Ушинский умер от воспаления легких в 47 лет.
Во время революции 1917 года Смольный институт как учебное заведение был закрыт, а воспитанницы были переведены в другие учебные заведения.