Эссе «Гений и злодейство – две вещи несовместные»

«Гений и злодейство две вещи несовместные», ‒ считается, что так думал Пушкин. И это весьма странно. Уж он-то, как никто другой знал, что душа гения подвержена страстям, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон». Весьма зловредным характером обладали Микеланджело, Ньютон, Декарт, Паганини, Рембрандт. А уж Бенвенуто Челлини и Франсуа Вийон, похоже, и по сути были злодеи.
Думаю, Пушкин изучал историю преступлений, а все знаменитые преступники были в своем деле гении.
Вопрос о гении и злодействе, как оказалось, еще не раскрыт до конца и ответ о совместимости гения со злодейством найден критиками не по-пушкински простой, однобокий и слишком уж прямолинейный.
Кто-то, не очень напрягая извилины, прочел, что «...гений и злодейство ‒ две вещи несовместные...» и без трепета в сердце, без мысли в голове, не задумываясь о глубине вопроса, по-детски наивно вынес вердикт: да, несовместные! Приговорив тем самым Сальери к вечному позору не только как убийцу гениального Моцарта, но и как посредственного музыканта, как серую личность.
Богатый дом, красивая одежда, дорогая еда. И еще слава.
Ничему этому Сальери не завидует – богатства и славы у него поболее, чем у Моцарта. Учитель Бетховена, Листа, да отчасти и самого Моцарта, вряд ли мог быть бездарен.
Он завидует тому, чему позволительно завидовать талантливому человеку – еще большему таланту. Он один из немногих, понимающих, кто такой Моцарт.
Именно этот последний пункт приговора, приговора к посредственности, и стал для Сальери убийственным. Именно этого приговора боялся Сальери при жизни, боялся даже пуще убийства. Именно его вынес он сам себе незадолго до отравления Моцарта, что, отчасти, и подтолкнуло его к преступлению. Именно его получил Сальери и после смерти.
Заслуженным был этот приговор Сальери или нет? Но вот он прозвучал, был подхвачен и растиражирован. Да и как же иначе, ведь сам Пушкин сказал устами Моцарта в маленькой трагедии, что гений и злодейство ‒ две вещи несовместные.
Но позвольте, несовместные ли? И почему несовместные?
Обычно пушкинскую мысль толкуют в том смысле, что гений не способен на злодейство. Но, может быть, Пушкин имел в виду нечто другое – злодейство, совершенное гением, как бы и не совсем злодейство? Гения мерят иной мерой, судят по иным законам. Уже древний мир определил – что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
Гений и злодейство… Интонация, с которой Пушкин словами Моцарта роняет эту фразу, да и поведение нашего национального гения, особенно в молодости, позволяет – что поделаешь! – именно так толковать смысл этой знаменитой сентенции.
А какова позиция другой стороны, как воспринимают гения обычные люди? Боготворят, восхищаются? Большинство людей относится к гению, как и положено относиться обычному человеку к необычному явлению. Как правило, гениальные люди из-за бытовой беспомощности и наивности неуживчивы, ведут странную, подозрительную, с точки зрения обывателя, жизнь. Их творчество опережает эпоху и обречено на непонимание.
То, что понятно в настоящем, принадлежит прошлому – эту парадоксальную истину они познают на себе. Слава приходит к ним после смерти, спустя десятилетия, а то и столетия.
Кеплер, Бах, Шекспир, Сервантес, Достоевский, Кафка и так далее…
В общей могиле, безымянным, похоронен Моцарт. В нищете умер Рембрандт. Бедствовали и были унижены Ван Гог, Сезанн, Модильяни, Верлен, Эдгар По, Мусоргский и многие, и многие. Чему тут завидовать!
И вообще, это для нас, потомков, они – великие. Для современников они часто совсем не великие, а просто неудобные соседи по эпохе. Может быть, прощая гениям то, что не прощаем всем прочим, мы искупаем историческую несправедливость, воздаем задним числом по заслугам?
Другой вечный и неразрешимый вопрос: кто лучше ‒ талантливый злодей или добропорядочная бездарность? Наверное, всего лучше добропорядочный талант. Но талант, очевидно, на то и талант, что усидеть в рамках придуманной серой массой добропорядочности ему не под силу. Вспомним великих ‒ кто из них грешил добропорядочностью? Пушкин был бабником и бретером, Лермонтов ‒ черным мизантропом, Толстой ‒ тираном, Чайковский ‒ гомосексуалистом, Моцарт ‒ «гулякой праздным»... Продолжать? Зачем? Как говорится, мы их любим не только за это.
Когда-то, на заре перестройки, документалист Марина Голдовская сняла два нашумевших фильма ‒ «Архангельский мужик» и «Власть соловецкая». Точнее, сняла она гораздо больше, но именно эти два стали символом перестройки. Особенно «Архангельский мужик» ‒ о крестьянине, пионере фермерства в России. Да, тогда это было куда как актуально. Но перестройка канула в Лету, а вместе с ней испарился из умов и со страниц газет «Архангельский мужик». Где он теперь, ау?
Но это был очень правильный фильм, и правильным он останется на веки вечные, потому что бесспорен, полезен и гуманен.
«Триумф воли», который сняла Хелене Берте Амалия Рифеншталь, больше известная как Лени Рифеншталь, одна из самых спорных фигур в мировом кино, ‒ неоднозначен, вреден и антигуманен. Но ‒ вот парадокс! ‒ снятый 80 лет назад, он вызывает споры и перепалки, восхищение и отвращение, умиление и ненависть. А «Архангельский мужик» вызывает лишь ностальгические воспоминания у самой Голдовской, ее друзей и специалистов по документальному кино.
Большинство людей ‒ так уж устроена человеческая психология ‒ с колоссальным скрипом идут на то, чтобы быть великодушным к недругам, чтобы под грудой пороков разглядеть то, что больше всего не хочется, ‒ талант. Признание искры Божьей в отсутствие добродетели требует определенного мужества. Рифеншталь воспела великое зло. И потому для многих сама осталась злодейкой навсегда. Бездарность нетерпима к таланту, выросшему на пороке.
Но если бы 80 лет назад талантливая документалистка не увлеклась идеями наци, мы, наверное, до сих пор довольствовались бы кадрами советской хроники, где понурые пленные, потерявшие человеческий облик фашисты бредут по Москве, сопровождаемые хмурыми ненавидящими взглядами людей и поливальной машиной. «И эти ублюдки хотели покорить мир!» И нам никогда не пришло бы в голову, как не хотело приходить многие годы, что Гитлер был невероятно обаятельным и симпатичным, красноречивым и харизматичным, а не убогим психопатом из фильма «Освобождение». Да, это сознавать не хочется. Лучше рассовать Историю по учебникам и погрозить ей пальчиком: не показывай срамных мест! И лучше, и удобнее сделать вид, что Рифеншталь была слепым орудием в страшных руках, не обладающим ни собственным видением, ни граном таланта. Далеко не все знают или не хотят знать, что, очарованный талантом Рифеншталь и фильмом «Триумф воли», Гитлер сказал: «Когда я приду к власти, вы обязательно снимете фильм о нацизме». Рискуя жизнью, Лени отказалась: «Спасибо. Но как режиссер я не хочу быть ангажированной»...
«Гений и злодейство ‒ две вещи несовместные», ‒ устами своего персонажа изрек великий поэт. А любое слово великих у нас тут же становится крылатым и обретает очертания догмы. Почему никто не задумывается над тем, что гений и злодейство могут сочетаться в одном человеке так же, как любовь и ненависть, как доброта и жестокость, как черное и белое? Впрочем, о каком злодействе можно говорить, когда речь идет о Лени Рифеншталь? О том, что она увлеклась идеями нацизма и на свои деньги сняла документальный фильм «Триумф воли», а отрекшись от фашизма, не отреклась от фильма? Но это уже немного другая история.
Роман П. Зюскинда «Парфюмер» появился три десятилетия назад на Западе, немного позже в России, затем пришел к нам в виде кинофильма. Роман имел оглушительный успех.
Чем так поражает читателя герой романа, маньяк и убийца с мирной профессией сочинителя духов? Не жестокостью, не количеством жертв (этим нас сегодня не удивишь). Он поражает тем, что убивает с чисто творческой целью, чтобы похитить у жертв их запах (только мертвое тело отдает самый полный, самый чистый запах), запах, необходимый для составления его гениальных парфюмерных композиций.
Поражает гениальность и абсолютная уверенность в своей правоте. Мощь этой уверенности такова, что невольно подпадаешь под ее обаяние. Может, это и есть гениальность в чистом виде, без примеси чувств, выше морали, выше закона? Ведь он делает то, для чего рожден. Он единственный, кто может сделать это, только он и никто другой исполняет некую высшую миссию, и цена его не волнует, при чем тут цена, ведь он за этим пришел на нашу Землю! И так далее.
Впрочем, ни о чем таком сам герой не рассуждает. Эта гениальность несовместна не только с чувствами, но и с разумом. Эта машина запрограммирована на одно единственное действие – придумывание духов.
Да, постепенно возникает подозрение, что перед нами не живой человек. И это правда.
Он лишен главного, что делает человека действительно живым – души. В романе это обозначено, как отсутствие у героя собственного запаха, но речь идет, несомненно, о душе (пахнет только живое). Перед нами существо, лишенное души, а попросту антихрист, то есть анти(лже)Христос.
Это понимаешь не сразу, но стоит сравнить жизнь обоих, все проясняется. Путь героя романа – это путь Христа, отраженный в кривом зеркале, пародия, карикатура.
Один родился морозной ночью от девы, ставшей святой. Другой в страшную жару рожден базарной шлюхой, казненной за детоубийство.
Один перед выходом в мир постился в пустыне. Другой, запершись в пещере, устраивает (правда, воображаемые) оргии.
Один исцелял тела и спасал души. Другой убивает тела и ворует души (запахи).
Один, невиновный, был казнен, окруженный проклинающей толпой. Другой, виновный, оправдан, а ненавидевшая его вначале толпа очарована и подчиняется его воле.
Символ Христа – рыба. Героя романа зовут Гренуй (лягушка), а лягушка в каком-то смысле пародия на рыбу.
И самая главная параллель. Христиане всего мира каждый день причащаются тела Христова, того преображенного тела, что после земной смерти и Воскресения стало божественной энергией. Принимая в себя хлеб и вино, пронизанные этой энергией, мы становимся частью Христа, причащаемся.
В финале романа бродяги на помойке тоже «причащаются», причем буквально, убивая героя и пожирая куски его тела.
Фильм «Парфюмер» я смотрела урывками по телевизору, так что о его достоинствах судить не берусь. Но кое-что увидела. Я увидела добротно сделанный триллер, увидела серийного убийцу в исполнении хорошего актера.
Гений и злодейство…
Не оспариваю, но пытаюсь уяснить и расширить пушкинскую мысль. Злодей может быть гениален в своем злодействе. Но гений не может быть злодеем в своем творчестве.
Если он не антихрист…
Достоверных сведений о том, что Сальери действительно отравил Моцарта, не существует. Исторически для Пушкина не так уж важно, был ли факт отравления. Но для пьесы о губительной зависти, для сидевшего в голове поэта главного вопроса произведения о гениальности и злодействе, ‒ это была находка. Находка материала для работы. Возможно, находка самой идеи. Ему необходим был отрицательный герой, злодей. И он был найден. Но раз пушкинский Сальери злодей, значит он и не гений?!
Нет, пушкинский Моцарт убежден, что и оклеветанный Бомарше, и Сальери, и сам он ‒ гении. Моцарт признает в Сальери гения и творца от музыки, признает не как наивный мальчик, а как композитор и творец, не единожды задумывавшийся над этим вопросом. Недаром же именно к Сальери идет Моцарт, чтобы показать свою новую «вещицу», свое творение, свой «Реквием». В конце концов, он даже выпивает под тост «за союз сыновей гармонии», то есть даже перед смертью признает даровитость Сальери. По идее произведения, по самой постановке вопроса Пушкину необходимы были два гениальных человека. Ведь зло-то должен был попытаться совершить именно гений! Он и рассматривает Сальери как гения. Но... как злого гения! Вернее даже не злого, а озлобленного, ослепленного завистью.
Так что же получается, гений и злодейство совместимы?!
Неужели именно это и хотел показать нам Пушкин, не высказывая столь страшный тезис открыто, а наоборот, скрыв его под обратным высказыванием одного из героев? Какой из всего этого можно сделать вывод?
Идея Пушкина заключается в том, чтобы показать в действии губительность зла не столько для жертвы, сколько для его носителя. Да, злодейство совместимо с гением, как и с любым человеком. Злодейство, если ему позволено вступить во власть хоть на миг, овладевает гением (человеком вообще), начинает властвовать над ним и губит его. В конце концов, оно затмевает и саму гениальность, и тогда люди уже не замечают гения за чугунным занавесом зла. Вот что показал в своей трагедии Пушкин, поднимая вопрос о гении и злодействе. Он показал крах гения, который не захотел бороться со злом в самом себе, направив свое зло на другого. По сути, отравление Моцарта ‒ это самоубийство Сальери. Моцарт нисколько не противоречил себе, и когда назвал Сальери гением, и когда сказал, что гений и злодейство ‒ несовместны. Просто он глядел гораздо глубже. Не то, чтобы гений не способен на злодейство, зло есть во всем, как и добро. Но гений должен понимать пагубность зла для самого себя и своего же гения. Вот в чем их несовместимость.
Совершая зло, преступление, человек убивает свою душу, свою совесть, самого себя. Если преступление совершает гений, он убивает себя и как личность, и как творца. Он опускается до звериного уровня разума. Поэтому любой народ всегда отвергает зло, а вместе с ним и его носителя, будь тот даже гений. Это извечная непреложная истина.
Еще раз вспомним Пушкина. В седьмой главе «Евгения Онегина» можно прочитать такие строфы:
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага…
А дальше читаем внимательней:
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстоянье...
Такова история дуэли другого великого русского поэта – М.Ю.Лермонтова с Мартыновым. Известна цитата Елагина: «Лермонтов выстрелил в воздух». Но прерванная цитата имеет продолжение: «… а Мартынов подошел и убил его». На дуэли был убит и Пушкин.
Казалось бы, странная и страшная ирония судьбы: два великих русских поэта ‒ Пушкин и Лермонтов ‒ могли стать убийцами, а стали жертвами, убиенными безвинно... Но прав Пушкин: «Гений и злодейство ‒ две вещи несовместные».