Разработка сценария драматического спектакля

Сценарий
б - Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку...
О.Б. - — Всю квартиру собой заполонила!.. — ворчал Борькин отец.— Зажилась на свете... — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место — вот где! — А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!
б. - Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила.
б — Вставай, батюшка мой, в школу пора!Б. — Зачем? — сонным голосом спрашивал Борька.б— В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем!Борька прятал голову под одеяло:Б— Иди ты, бабка...б— Я-то пойду, да мне не к спеху, а вот тебе к спеху.Б— Мама! — кричал Борька. — Чего она тут гудит над ухом, как шмель? М. Б.— Боря, вставай! А вы, мама, отойдите от него, не надоедайте с утра.Но бабка не уходила. Она натягивала на Борьку чулки, фуфайку. Грузным телом колыхалась перед его кроватью, мягко шлепала туфлями по комнатам, гремела тазом и все что-то приговаривала. Затем торопливо выбегал Борька, бабка совала ему в сумку яблоко или конфету, а в карман чистый носовой платок. Потом уходила на работу мать. Она оставляла бабке продукты и уговаривала ее не тратить лишнего:М. Б. — Поэкономней, мама. Петя и так сердится: у него ведь четыре рта на шее.б— Чей род — того и рот, — вздыхала бабка.М.Б. — Да я не о вас говорю! — смягчалась дочь. — Вообще расходы большие... Поаккуратнее, мама, с жирами. Боре пожирней, Пете пожирней...Потом сыпались на бабку другие наставления. Бабка начинала хозяйничать. Чистила, мыла, варила, потом вынимала из сундука спицы и вязала. Спицы двигались в бабкиных пальцах то быстро, то медленно — по ходу ее мыслей. Иногда совсем останавливались, падали на колени, и бабка качала головой:б— Так-то, голубчики мои... Не просто, не просто жить на свете!II сцена
баба Дуня, резво суетилась в доме: варила щи, пирожки затевала, доставала варенья да компоты и поглядывала в окошко, не проснулся ли Гриша. Гриша встает, б.Дуня спрашивает:
-Что, Гришенька, опять я тебе спать не давала? Ты уж прости меня, старую…
- Ничего, бабаня Бабаня, в голову не бери,– успокаивал ее Гриша. – Высплюсь, какие мои годы…, я вот завтра на рыбалку пойду. Рыба за мостом берется как никогда. Дуром!б.Д– Это хорошо,– Ушицей посладимся.
Гриша-   Бабаня, я говорю, и можешь быть уверена. Будет уха и жарёха. Фирма веников не вяжет. Учти.
Б. Д. –У меня дядя рыбалил. Дядя Авдей. Мы на Картулях жили. Меня оттуда замуж брали. Так там рыбы…Гриша. – Ничего, и мы завтра наловим: на уху и жарёху.
(Заходят родители Гриши, б.Дуня радуется, бежит ставить самовар)
-Детки, родные мои, как я рада, я сейчас самовар разожгу…
Родители подходят к Грише.
М.Гриши – Ну как вы тут?
- Нормально...
М.- бабушка спать – то дает?
Гриша – Я сплю крепко!
П. – А если честно, бабушка спать не мешает?
Гриша – Нет, папа, все хорошо… (смущаясь, отворачивается)
М - Она лишь начнет с вечера говорить, а ты крикни: «Молчать!» Она перестает.
О – Да – да, мы пробовали, помогает.
Гриша пожимает плечами
Садятся пить чай
I сценаПриходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стул сумку с книгами и кричал:— Бабка, поесть!
Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест.
Борька - В школе все хорошо!
Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая:
— Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает. Борька жаловался на родителей:— Обещал отец портфель новый. Все пятиклассники с новыми портфелями ходят!
б- я поговорю с твоей мамойНаевшись, Борька отодвигал от себя тарелку:— Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?— Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава.Потом вдруг, голос понижался до шепота:— Вырастешь, Борюшка, не бросай мать, заботься о матери. Старое что малое. В старину говаривали: трудней всего три вещи в жизни — богу молиться, долги платить да родителей кормить. Так-то, Борюшка, голубчик!— Я мать не брошу. Это в старину, может, такие люди были, а я не такой!— Вот и хорошо, Борюшка! Будешь поить-кормить да подавать с ласкою? А уж бабка твоя на это с того света радоваться будет.— Ладно. Только мертвой не приходи, — говорил Борька.После обеда, бабка подавала ему газету и, присаживаясь рядом, просила:— Почитай что-нибудь из газеты, Борюшка: кто живет, а кто мается на белом свете.— «Почитай»! — ворчал Борька. — Сама не маленькая!— Да что ж, коли не умею я.Борька засовывал руки в карманы и становился похожим на отца.— Ленишься! Сколько я тебя учил? Давай тетрадку!Бабка доставала из сундука тетрадку, карандаш, очки.— Да зачем тебе очки? Все равно ты буквы не знаешь. Ну ладно, садись, пиши
Начинался урок. Бабка старательно выводила буквы: «ш» и «т» не давались ей никак.— Опять лишнюю палку приставила в букве Ш ! — сердился Борька.— Ох! — пугалась бабка. — Не сосчитаю никак.— Сколько раз тебе показывать? В букве Ш только три палочки! в царское время знаешь как тебя драли бы за это?
Со двора доносился визг ребят.— Давай пальто, бабка, скорей, некогда мне!
Гриша – ба, я к ребятам! Вечером буду.
( встречаются боря и гриша)
Пришел к Борьке Гриша и сказал:— Здравствуйте, бабушка!Борька весело подтолкнул его локтем:— Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция.Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами:— Обидеть — что ударить, приласкать — надо слова искать.Гриша — А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие..— Как это —? — заинтересовался Борька.— Ну, она старенькая... всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это.— Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается.Гриша покачал головой.— Чудно! Вот у одних в нашем дворе старичку плохо жилось, так ему теперь они платят. Суд постановил. А стыдно-то как перед всеми, жуть!— Да мы свою бабку не обижаем, — покраснел Борька. — Она у нас... сыта и здрава.Борька задержался у дверей.— Бабка, — нетерпеливо крикнул он, — иди сюда!— Иду, иду! — заковыляла из кухни бабка.— Вот, — сказал товарищу Борька, — попрощайся с моей бабушкой.ни с того ни с сего спросил бабку:— Обижаем мы тебя?
(убегает, не дождавшись ответа)
Гриша - с некоторых пор спит наша баба Дуня тревожно, разговаривает, а то и кричит во сне. Только улягутся и заснут, как забормочет баба Дуня, в голос заговорит, кого-то убеждает, просит так явственно в ночной тишине, а потом закричит: «Люди добрые! Спасите!!» Конечно, все просыпаются – и к бабе Дуне. А это сон у нее такой тревожный. Поговорят, поуспокаивают, валерьянки дадут и разойдутся. А через час то же самое: «Простите Христа ради! Простите!!» И снова квартира дыбом. Конечно, все понимают, что виновата старость и несладкая жизнь, какую баба Дуня провела. С войной и голодом. Понимать понимаем, но от этого не легче. Водили ее к врачам. Ничего не помогало. А я люблю бабушку и хочу ей помочь, но не знаю как. Говорят, что любовь к ближнему помогает.
Борька – Я тоже иногда чувствую бабку своим, близким человеком. на ее лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами.— Чего это ты такая разрисованная? Старая очень? — как-то спросил я.Бабка задумывалась.— По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать. Просто горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась — опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет. - я всегда со страхом гляжу в зеркало: мало ли я поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется? А еще есть у бабки заветная шкатулка с двумя замками; Прячет в ней бабка какие-то вещицы «на смерть». Только интересно, что там еще.Гриша - Ладно, мне пора.
Пришли родители Бориса.
А родителям он говорил:— Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех — никто о ней не заботится.Мать удивлялась, а отец сердился:— Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще!И, разволновавшись, набрасывался на бабку:— Вы, что ли, мамаша, ребенка учите? Если недовольны нами, могли бы сами сказать.Бабка, мягко улыбаясь, качала головой:— Не я учу — жизнь учит. А вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете.
Борька увидел, что бабка достала шкатулку:— Что у тебя там, бабка?— Вот помру — все ваше будет! — сердилась она. — Оставь ты меня в покое, не лезу я к твоим-то вещам!Он открыл сундук, взял шкатулку и дразнился, гремя замками:— Все равно открою!..Тогда Борька испугался, открыл дверь, бросил ей шкатулку и убежал.— Все равно возьму у тебя, мне как раз такая нужна, — дразнился он потом.
Бабка заплакала, отошла в свой угол, легла на сундук. Ночью мучилась, плакала, вставала
Баба Дуня подошла к столу и стала рассматривать фотографии, Гриша стоял и расспрашивал-
Баба Дуня – ну давай ложиться спать
совестясь, сказала:– Ночью, може, я шуметь буду. Так ты разбуди.Гриша отмахивался:– Я, бабаня, ничего не слышу. Сплю мертвым сном.– Ну и слава Богу. А то вот я шумлю, дура старая. Ничего поделать не могу.Заснули быстро, и баба Дуня, и внук.Но среди ночи Гриша проснулся от крика:– Помогите! Помогите, люди добрые! Люди добрые! Карточки потеряла! Карточки в синем платочке завязаны! Может, кто поднял? – И смолкла.И снова запричитала, пока не в голос:– Карточки… Где карточки… В синем платочке… Люди добрые. Ребятишки… Петяня, Шурик, Таечка… Домой приду, они исть попросят… Хлебец дай, мамушка. А мамушка ихняя… – Баба Дуня запнулась, словно ошеломленная, и закричала: – Люди добрые! Не дайте помереть! Петяня! Шура! Таечка! – Имена детей она словно выпевала, тонко и болезненно.Гриша не выдержал, поднялся с постели, прошел в бабушкину комнату.– Бабаня! Бабаня! – позвал он. – Проснись…Она проснулась, заворочалась:– Гриша, ты? Разбудила тебя. Прости, Христа ради.– Ты, бабаня, не на тот бок легла, на сердце.– На сердце, на сердце… – послушно согласилась баба Дуня.– Нельзя на сердце. Ты на правый ложись.– Лягу, лягу…– Зима находит… Желудков запастись… Ребятишкам, детишкам… – бормотала баба Дуня. – Хлебца не хватает, и желудками обойдемся. Не отымайте, Христа ради… Не отымайте! – закричала она. – Хучь мешки отдайте! Мешки! – И рыдания оборвали крик.Гриша вскочил с постели.– Бабаня! Бабаня! – крикнул он и свет зажег в кухне. – Бабаня, проснись!Баба Дуня проснулась. Гриша наклонился над ней. В свете электрической лампочки засияли на бабушкином лице слезы.– Бабаня… – охнул Гриша. – Ты вправду плачешь? Так ведь это все сон.– Плачу, дура старая. Во сне, во сне…– Но слезы-то зачем настоящие? Ведь сон – неправда. Ты вот проснулась, и все.– Да это сейчас проснулась. А там…– А чего тебе снилось?– Снилось? Да нехорошее. Будто за желудями я ходила за Дон, на горы. Набрала в два мешка. А лесники на пароме отнимают. Вроде не положено. И мешки не отдают.– А зачем тебе желуди?– Кормиться. Мы их толкли, мучки чуток добавляли и чуреки пекли, ели.– Бабаня, тебе это только снится или это было? – спросил Гриша.– Снится,– ответила баба Дуня. – Снится – и было. Не приведи, Господи. Не приведи… Ну, ложись иди ложись…
Утро
б- почувствовала себя плохо
б – Вставайте, я что-то не могу сегодня.— Я вам, мамаша, не мальчик, чтобы за столом подавать, — сердился Борькин отец.— И если уж сидите, мамаша, сложа руки, то хоть за мальчишкой приглядели бы: ведь все конфеты потаскал! — добавляла мать.— Да что же я с ним сделаю-то, милые мои? Что спил, что съел — царь коленом не выдавит, — плакалась бабка.
— В землю врастает, — шутил отец.— Не смейся ты над старым человеком, — обижалась мать.А уходящей бабке говорила:— Что это вы, мама, как черепаха, по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься. Что с вами, мама? (Уходят и уводят бабушку)
За обедом баба Дуня горевала:– Не даю тебе спать… До двух раз булгачила. Старость.– Бабаня, в голову не бери,– успокаивал ее Гриша. – Высплюсь, какие мои годы…Он пообедал и сразу стал собираться. Гриша мельком, но явственно вспомнил лицо ее в полутьме, в слезах. Воспоминание резануло по сердцу.
Он поспешил уйти.
Гриша - Ну как там бабушка?
Боря – как обычно. А как ты, придумал что-нибудь?
Гриша - Да, думаю каждую минуту. Но я все равно придумаю, обязательно!
Борька убегает на улицу и, когда возвращается, слышит
- Что же делать? Пожила, и довольно. Мы ее не обижали, терпели и неудобства и расход.
он застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами.Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами.— Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой...На самом дне загремела шкатулка. Борька присел на корточки. Отец потрепал его по плечу:— Ну что же, наследник, разбогатеем сейчас!Борька искоса взглянул на него.— Без ключей не открыть, — сказал он и отвернулся. Ключей долго не могли найти: они были спрятаны в кармане бабкиной кофты. Когда отец встряхнул кофту и ключи со звоном упали на пол, у Борьки отчего-то сжалось сердце.
НЕТ!!!!!
Выбежал
Гриша - Привет! Как дела? Ты чем-то расстроен?
Боря - У нас бабушки не стало. (Плачет)
Гриша – ты держись. Это потеря.
Боря – А ты свою бабушку исцелил?
Гриша – ей обязательно будет лучше, потому что я буду разговаривать с ней.
Боря заплакал и убежал.
Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертелего в руках, прищурился и громко прочел:— «Внуку моему Борюшке».Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: «Не придет утром бабка!»Боря рассматривал вещи - В букве «ш» четыре палочки.«Не научилась!»
Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...Гриша не спал, а ждал своего часа. «Лишь бы не заснуть»
Раздался крик.– Потеряла… Нет… Нету карточек… – бормотала баба Дуня еще негромко. – Карточки… Где… Карточки… –Гриша глубоко вздохнул, чтобы крикнуть громче, и даже ногу поднял – топнуть. Чтобы уж наверняка.– Хлебные… карточки… – в тяжкой муке, со слезами выговаривала баба Дуня.Забыв обдуманное, он опустился на колени перед кроватью и стал убеждать, мягко, ласково:– Вот ваши карточки, бабаня… В синем платочке, да? ваши в синем платочке? Это ваши, вы обронили. А я поднял. Вот видите, возьмите,– настойчиво повторял он. – Все целые, берите…Баба Дуня смолкла. – Мои, мои… Платочек мой, синий. Люди скажут. Мои карточки, я обронила. Спаси Христос, добрый человек…Гриша– Не надо плакать,– громко сказал он. – Карточки целые. Зачем же плакать? Возьмите хлеба и несите детишкам. Несите, поужинайте и ложитесь спать,– говорил он, словно приказывал. – И спите спокойно. Спите.Баба Дуня смолкла.Гриша подождал, послушал ровное бабушкино дыхание, поднялся. Его бил озноб. Он не спал, но находился в странном забытьи, словно в годах далеких, иных, и в жизни чужой, и виделось ему там, в этой жизни, такое горькое, такая беда и печаль, что он не мог не плакать. И он плакал, вытирая слезы кулаком. Но как только баба Дуня заговорила, он забыл обо всем. Ясной стала голова, и ушла из тела дрожь. К бабе Дуне он подошел вовремя.– Документ есть, есть документ… вот он… – дрожащим голосом говорила она. – К мужу в госпиталь пробираюсь. А ночь на дворе. Пустите переночевать.– Конечно, пустим. Проходите, пожалуйста. Проходите. Не нужен ваш документ.– Документ есть! – выкрикнула баба Дуня.– Хорошо, давайте. Так… Ясно. Очень хороший документ. Правильный. С фотокарточкой, с печатью.– Правильный… – облегченно вздохнула баба Дуня.– Все сходится. Проходите.– Мне бы на полу. Лишь до утра. Переждать.– Никакого пола. Вот кровать. Спите спокойно. Спите. Спите. На бочок и спите.Баба Дуня послушно повернулась на правый бок, положила под голову ладошку и заснула. Теперь уже до утра. Гриша посидел над ней,
Утром Боря рассматривал вещи - В букве «ш» четыре палочки.«Не научилась!»
Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...Домой он пришел поздно, под утро; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина.
Мама встала на колени и начала стряхивать глину с колен Бори и плакать
Гриша стоял на коленях возле бабушки, оберегая ее сон.
Звучит музыка «Молитва»
(Зажигая свечу): Частичкой солнца на столе свеча пылает,Неся в мир этот свет и теплоту;Своим сияньем словно призываетХранить навеки в сердце доброту.
Чтоб всем родным, кто рядом с нами,Тепло души своей смогли мы донести,Дарить любовь, заботу и вниманьеИ вовремя успеть сказать “Прости!”
Бабка была тучная, широкая, с мягким, певучим голосом. В старой вязаной кофте, с подоткнутой за пояс юбкой расхаживала она по комнатам, неожиданно появляясь перед глазами как большая тень.— Всю квартиру собой заполонила!.. — ворчал Борькин отец.А мать робко возражала ему:— Старый человек... Куда же ей деться?— Зажилась на свете... — вздыхал отец. — В инвалидном доме ей место — вот где!Все в доме, не исключая и Борьки, смотрели на бабку как на совершенно лишнего человека.* * *Бабка спала на сундуке. Всю ночь она тяжело ворочалась с боку на бок, а утром вставала раньше всех и гремела в кухне посудой. Потом будила зятя и дочь:— Самовар поспел. Вставайте! Попейте горяченького-то на дорожку...Подходила к Борьке:— Вставай, батюшка мой, в школу пора!— Зачем? — сонным голосом спрашивал Борька.— В школу зачем? Темный человек глух и нем — вот зачем!Борька прятал голову под одеяло:— Иди ты, бабка...— Я-то пойду, да мне не к спеху, а вот тебе к спеху.— Мама! — кричал Борька. — Чего она тут гудит над ухом, как шмель?— Боря, вставай! — стучал в стенку отец. — А вы, мать, отойдите от него, не надоедайте с утра.Но бабка не уходила. Она натягивала на Борьку чулки, фуфайку. Грузным телом колыхалась перед его кроватью, мягко шлепала туфлями по комнатам, гремела тазом и все что-то приговаривала.В сенях отец шаркал веником.— А куда вы, мать, галоши дели? Каждый раз во все углы тыкаешься из-за них!Бабка торопилась к нему на помощь.— Да вот они, Петруша, на самом виду. Вчерась уж очень грязны были, я их обмыла и поставила.Отец хлопал дверью. За ним торопливо выбегал Борька. На лестнице бабка совала ему в сумку яблоко или конфету, а в карман чистый носовой платок.— Да ну тебя! — отмахивался Борька. — Раньше не могла дать! Опоздаю вот...Потом уходила на работу мать. Она оставляла бабке продукты и уговаривала ее не тратить лишнего:— Поэкономней, мама. Петя и так сердится: у него ведь четыре рта на шее.— Чей род — того и рот, — вздыхала бабка.— Да я не о вас говорю! — смягчалась дочь. — Вообще расходы большие... Поаккуратнее, мама, с жирами. Боре пожирней, Пете пожирней...Потом сыпались на бабку другие наставления. Бабка принимала их молча, без возражений.Когда дочь уходила, она начинала хозяйничать. Чистила, мыла, варила, потом вынимала из сундука спицы и вязала. Спицы двигались в бабкиных пальцах то быстро, то медленно — по ходу ее мыслей. Иногда совсем останавливались, падали на колени, и бабка качала головой:— Так-то, голубчики мои... Не просто, не просто жить на свете!Приходил из школы Борька, сбрасывал на руки бабке пальто и шапку, швырял на стул сумку с книгами и кричал:— Бабка, поесть!Бабка прятала вязанье, торопливо накрывала на стол и, скрестив на животе руки, следила, как Борька ест. В эти часы как-то невольно Борька чувствовал бабку своим, близким человеком. Он охотно рассказывал ей об уроках, товарищах.Бабка слушала его любовно, с большим вниманием, приговаривая:— Все хорошо, Борюшка: и плохое и хорошее хорошо. От плохого человек крепче делается, от хорошего душа у него зацветает.Иногда Борька жаловался на родителей:— Обещал отец портфель. Все пятиклассники с портфелями ходят!Бабка обещала поговорить с матерью и выговаривала Борьке портфель.Наевшись, Борька отодвигал от себя тарелку:— Вкусный кисель сегодня! Ты ела, бабка?— Ела, ела, — кивала головой бабка. — Не заботься обо мне, Борюшка, я, спасибо, сыта и здрава.Потом вдруг, глядя на Борьку выцветшими глазами, долго жевала она беззубым ртом какие-то слова. Щеки ее покрывались рябью, и голос понижался до шепота:— Вырастешь, Борюшка, не бросай мать, заботься о матери. Старое что малое. В старину говаривали: трудней всего три вещи в жизни — богу молиться, долги платить да родителей кормить. Так-то, Борюшка, голубчик!— Я мать не брошу. Это в старину, может, такие люди были, а я не такой!— Вот и хорошо, Борюшка! Будешь поить-кормить да подавать с ласкою? А уж бабка твоя на это с того света радоваться будет.— Ладно. Только мертвой не приходи, — говорил Борька.После Обеда, если Борька оставался дома, бабка подавала ему газету и, присаживаясь рядом, просила:— Почитай что-нибудь из газеты, Борюшка: кто живет, а кто мается на белом свете.— «Почитай»! — ворчал Борька. — Сама не маленькая!— Да что ж, коли не умею я.Борька засовывал руки в карманы и становился похожим на отца.— Ленишься! Сколько я тебя учил? Давай тетрадку!Бабка доставала из сундука тетрадку, карандаш, очки.— Да зачем тебе очки? Все равно ты буквы не знаешь.— Все как-то явственней в них, Борюшка.Начинался урок. Бабка старательно выводила буквы: «ш» и «т» не давались ей никак.— Опять лишнюю палку приставила! — сердился Борька.— Ох! — пугалась бабка. — Не сосчитаю никак.— Хорошо, ты при Советской власти живешь, а то в царское время знаешь как тебя драли бы за это? Мое почтение!— Верно, верно, Борюшка. Бог — судья, солдат — свидетель. Жаловаться было некому.Со двора доносился визг ребят.— Давай пальто, бабка, скорей, некогда мне!Бабка опять оставалась одна. Поправив на носу очки, она осторожно развертывала газету, подходила к окну и долго, мучительно вглядывалась в черные строки. Буквы, как жучки, то расползались перед глазами, то, натыкаясь друг на дружку, сбивались в кучу. Неожиданно выпрыгивала откуда-то знакомая трудная буква. Бабка поспешно зажимала ее толстым пальцем и торопилась к столу.— Три палки... три палки... — радовалась она.* * *Досаждали бабке забавы внука. То летали по комнате белые, как голуби, вырезанные из бумаги самолеты. Описав под потолком круг, они застревали в масленке, падали на бабкину голову. То являлся Борька с новой игрой — в «чеканочку». Завязав в тряпочку пятак, он бешено прыгал по комнате, подбрасывая его ногой. При этом, охваченный азартом игры, он натыкался на все окружающие предметы. А бабка бегала за ним и растерянно повторяла:— Батюшки, батюшки... Да что же это за игра такая? Да ведь ты все в доме переколотишь!— Бабка, не мешай! — задыхался Борька.— Да ногами-то зачем, голубчик? Руками-то безопасней ведь.— Отстань, бабка! Что ты понимаешь? Ногами надо.* * *Пришел к Борьке товарищ. Товарищ сказал:— Здравствуйте, бабушка!Борька весело подтолкнул его локтем:— Идем, идем! Можешь с ней не здороваться. Она у нас старая старушенция.Бабка одернула кофту, поправила платок и тихо пошевелила губами:— Обидеть — что ударить, приласкать — надо слова искать.А в соседней комнате товарищ говорил Борьке:— А с нашей бабушкой всегда здороваются. И свои, и чужие. Она у нас главная.— Как это — главная? — заинтересовался Борька.— Ну, старенькая... всех вырастила. Ее нельзя обижать. А что же ты со своей-то так? Смотри, отец взгреет за это.— Не взгреет! — нахмурился Борька. — Он сам с ней не здоровается.Товарищ покачал головой.— Чудно! Теперь старых все уважают. Советская власть знаешь как за них заступается! Вот у одних в нашем дворе старичку плохо жилось, так ему теперь они платят. Суд постановил. А стыдно-то как перед всеми, жуть!— Да мы свою бабку не обижаем, — покраснел Борька. — Она у нас... сыта и здрава.Прощаясь с товарищем, Борька задержал его у дверей.— Бабка, — нетерпеливо крикнул он, — иди сюда!— Иду, иду! — заковыляла из кухни бабка.— Вот, — сказал товарищу Борька, — попрощайся с моей бабушкой.После этого разговора Борька часто ни с того ни с сего спрашивал бабку:— Обижаем мы тебя?А родителям говорил:— Наша бабка лучше всех, а живет хуже всех — никто о ней не заботится.Мать удивлялась, а отец сердился:— Кто это тебя научил родителей осуждать? Смотри у меня — мал еще!И, разволновавшись, набрасывался на бабку:— Вы, что ли, мамаша, ребенка учите? Если недовольны нами, могли бы сами сказать.Бабка, мягко улыбаясь, качала головой:— Не я учу — жизнь учит. А вам бы, глупые, радоваться надо. Для вас сын растет! Я свое отжила на свете, а ваша старость впереди. Что убьете, то не вернете.* * *Перед праздником возилась бабка до полуночи в кухне. Гладила, чистила, пекла. Утром поздравляла домашних, подавала чистое глаженое белье, дарила носки, шарфы, платочки.Отец, примеряя носки, кряхтел от удовольствия:— Угодили вы мне, мамаша! Очень хорошо, спасибо вам, мамаша!Борька удивлялся:— Когда это ты навязала, бабка? Ведь у тебя глаза старые — еще ослепнешь!Бабка улыбалась морщинистым лицом.Около носа у нее была большая бородавка. Борьку эта бородавка забавляла.— Какой петух тебя клюнул? — смеялся он.— Да вот выросла, что поделаешь!Борьку вообще интересовало бабкино лицо.Были на этом лице разные морщины: глубокие, мелкие, тонкие, как ниточки, и широкие, вырытые годами.— Чего это ты такая разрисованная? Старая очень? — спрашивал он.Бабка задумывалась.— По морщинам, голубчик, жизнь человеческую, как по книге, можно читать.— Как же это? Маршрут, что ли?— Какой маршрут? Просто горе и нужда здесь расписались. Детей хоронила, плакала — ложились на лицо морщины. Нужду терпела, билась — опять морщины. Мужа на войне убили — много слез было, много и морщин осталось. Большой дождь и тот в земле ямки роет.Слушал Борька и со страхом глядел в зеркало: мало ли он поревел в своей жизни — неужели все лицо такими нитками затянется?— Иди ты, бабка! — ворчал он. — Наговоришь всегда глупостей...* * *Когда в доме бывали гости, наряжалась бабка в чистую ситцевую кофту, белую с красными полосками, и чинно сидела за столом. При этом следила она в оба глаза за Борькой, а тот, делая ей гримасы, таскал со стола конфеты. У бабки лицо покрывалось пятнами, но сказать при гостях она не могла. Подавали на стол дочь и зять и делали вид, что мамаша занимает в доме почетное место, чтобы люди плохого не сказали. Зато после ухода гостей бабке доставалось за все: и за почетное место, и за Борькины конфеты.— Я вам, мамаша, не мальчик, чтобы за столом подавать, — сердился Борькин отец.— И если уж сидите, мамаша, сложа руки, то хоть за мальчишкой приглядели бы: ведь все конфеты потаскал! — добавляла мать.— Да что же я с ним сделаю-то, милые мои, когда он при гостях вольным делается? Что спил, что съел — царь коленом не выдавит, — плакалась бабка.В Борьке шевелилось раздражение против родителей, и он думал про себя: «Вот будете старыми, я вам покажу тогда!»* * *
Была у бабки заветная шкатулка с двумя замками; никто из домашних не интересовался этой шкатулкой. И дочь и зять хорошо знали, что денег у бабки нет. Прятала в ней бабка какие-то вещицы «на смерть». Борьку одолевало любопытство.— Что у тебя там, бабка?— Вот помру — все ваше будет! — сердилась она. — Оставь ты меня в покое, не лезу я к твоим-то вещам!Раз Борька застал бабку спящей в кресле. Он открыл сундук, взял шкатулку и заперся в своей комнате. Бабка проснулась, увидала открытый сундук, охнула и припала к двери.Борька дразнился, гремя замками:— Все равно открою!..Бабка заплакала, отошла в свой угол, легла на сундук.Тогда Борька испугался, открыл дверь, бросил ей шкатулку и убежал.— Все равно возьму у тебя, мне как раз такая нужна, — дразнился он потом.
Осеева бабка * * *За последнее время бабка вдруг сгорбилась, спина у нее стала круглая, ходила она тише и все присаживалась.— В землю врастает, — шутил отец.— Не смейся ты над старым человеком, — обижалась мать.А бабке в кухне говорила:— Что это вы, мама, как черепаха, по комнате двигаетесь? Пошлешь вас за чем-нибудь и назад не дождешься.* * *Умерла бабка перед майским праздником. Умерла одна, сидя в кресле с вязаньем в руках: лежал на коленях недоконченный носок, на полу — клубок ниток. Ждала, видно, Борьку. Стоял на столе готовый прибор. Но обедать Борька не стал. Он долго глядел на мертвую бабку и вдруг опрометью бросился из комнаты. Бегал по улицам и боялся вернуться домой. А когда осторожно открыл дверь, отец и мать были уже дома.Бабка, наряженная, как для гостей, — в белой кофте с красными полосками, лежала на столе. Мать плакала, а отец вполголоса утешал ее:— Что же делать? Пожила, и довольно. Мы ее не обижали, терпели и неудобства и расход.* * *В комнату набились соседи. Борька стоял у бабки в ногах и с любопытством рассматривал ее. Лицо у бабки было обыкновенное, толькобородавка побелела, а морщин стало меньше.Ночью Борьке было страшно: он боялся, что бабка слезет со стола и подойдет к его постели. «Хоть бы унесли ее скорее!» — думал он.На другой день бабку схоронили. Когда шли на кладбище, Борька беспокоился, что уронят гроб, а когда заглянул в глубокую яму, то поспешно спрятался за спину отца.Домой шли медленно. Провожали соседи. Борька забежал вперед, открыл свою дверь и на цыпочках прошел мимо бабкиного кресла. Тяжелый сундук, обитый железом, выпирал на середину комнаты; теплое лоскутное одеяло и подушка были сложены в углу.Борька постоял у окна, поковырял пальцем прошлогоднюю замазку и открыл дверь в кухню. Под умывальником отец, засучив рукава, мыл галоши; вода затекала на подкладку, брызгала на стены. Мать гремела посудой. Борька вышел на лестницу, сел на перила и съехал вниз.Вернувшись со двора, он застал мать сидящей перед раскрытым сундуком. На полу была свалена всякая рухлядь. Пахло залежавшимися вещами.Мать вынула смятый рыжий башмачок и осторожно расправила его пальцами.— Мой еще, — сказала она и низко наклонилась над сундуком. — Мой...На самом дне загремела шкатулка. Борька присел на корточки. Отец потрепал его по плечу:— Ну что же, наследник, разбогатеем сейчас!Борька искоса взглянул на него.— Без ключей не открыть, — сказал он и отвернулся.Ключей долго не могли найти: они были спрятаны в кармане бабкиной кофты. Когда отец встряхнул кофту и ключи со звоном упали на пол, у Борьки отчего-то сжалось сердце.Шкатулку открыли. Отец вынул тугой сверток: в нем были теплые варежки для Борьки, носки для зятя и безрукавка для дочери. За ними следовала вышитая рубашка из старинного выцветшего шелка — тоже для Борьки. В самом углу лежал пакетик с леденцами, перевязанный красной ленточкой. На пакетике что-то было написано большими печатными буквами. Отец повертелего в руках, прищурился и громко прочел:— «Внуку моему Борюшке».Борька вдруг побледнел, вырвал у него пакет и убежал на улицу. Там, присев у чужих ворот, долго вглядывался он в бабкины каракули: «Внуку моему Борюшке».В букве «ш» было четыре палочки.«Не научилась!» — подумал Борька. И вдруг, как живая, встала перед ним бабка — тихая, виноватая, не выучившая урока.Борька растерянно оглянулся на свой дом и, зажав в руке пакетик, побрел по улице вдоль чужого длинного забора...Домой он пришел поздно вечером; глаза у него распухли от слез, к коленкам пристала свежая глина.Бабкин пакетик он положил к себе под подушку и, закрывшись с головой одеялом, подумал: «Не придет утром бабка!»
Внук приехал и убежал с ребятами на лыжах кататься. А баба Дуня, разом оживев, резво суетилась в доме: варила щи, пирожки затевала, доставала варенья да компоты и поглядывала в окошко, не бежит ли Гриша.Но с некоторых пор спала баба Дуня тревожно, разговаривала, а то и кричала во сне. В своей хате, дома, шуми хоть на весь белый свет. Кто услышит! А вот в гостях… Только улягутся и заснут, как забормочет баба Дуня, в голос заговорит, кого-то убеждает, просит так явственно в ночной тишине, а потом закричит: «Люди добрые! Спасите!!» Конечно, все просыпаются – и к бабе Дуне. А это сон у нее такой тревожный. Поговорят, поуспокаивают, валерьянки дадут и разойдутся. А через час то же самое: «Простите Христа ради! Простите!!» И снова квартира дыбом. Конечно, все понимали, что виновата старость и несладкая жизнь, какую баба Дуня провела. С войной и голодом. Понимать понимали, но от этого было не легче.Приезжала баба Дуня – и взрослые, считай, ночь напролет не спали. Водили ее к врачам. Ничего не помогало. И стала баба Дуня ездить к детям все реже и реже, а потом лишь обыденкою: протрясется два часа в автобусе, спросит про здоровье и назад. И к ней, в родительский дом, приезжали лишь в отпуск, по лету. Но вот внучек Гриша, в годы войдя, стал ездить чаще: на зимние каникулы, на Октябрьские праздники да Майские.И нынче с Гришиным приездом она про хвори забыла. День летел невидя, в суете и заботах. Не успела оглянуться, а уж синело за окном, подступал вечер. Гриша заявился по-светлому. Загромыхал на крылечке,в хату влетел краснощекий, с морозным духом и с порога заявил:– Завтра на рыбалку! Берш за мостом берется. Дуром!– Это хорошо,– одобрила баба Дуня. – Ушицей посладимся.Гриша поужинал и сел разбирать снасти.
Гриша-   Бабаня, я говорю, и можешь быть уверена. Будет уха и жарёха. Фирма веников не вяжет. Учти.бабушка –  С вениками правда плохо,– согласилась баба Дуня. – До трех рублей на базаре.Гриша рассмеялся:– Я про рыбу.б) – Про рыбу… У меня дядя рыбалил. Дядя Авдей. Мы на Картулях жили. Меня оттуда замуж брали. Так там рыбы…Гриша. – Ничего, и мы завтра наловим: на уху и жарёху.За окном солнце давно закатилось. Долго розовело небо. И уже светила луна половинкою, но так хорошо, ясно. Укладывались спать. Баба Дуня, совестясь, сказала:– Ночью, може, я шуметь буду. Так ты разбуди.Гриша отмахивался:– Я, бабаня, ничегоне слышу. Сплю мертвым сном.– Ну и слава Богу. А то вот я шумлю, дура старая. Ничего поделать не могу.Заснули быстро, и баба Дуня, и внук.Но среди ночи Гриша проснулся от крика:– Помогите! Помогите, люди добрые!Спросонья, во тьме он ничего не понял, и страх обуял его.– Люди добрые! Карточки потеряла! Карточки в синем платочке завязаны! Может, кто поднял? – И смолкла.Гриша уразумел, где он и что. Это кричала баба Дуня. Во тьме, в тишине так ясно слышалось тяжелое бабушкино дыхание. Она словно продыхивалась, сил набиралась. И снова запричитала, пока не в голос:– Карточки… Где карточки… В синем платочке… Люди добрые. Ребятишки… Петяня, Шурик, Таечка… Домой приду, они исть попросят… Хлебец дай, мамушка. А мамушка ихняя… – Баба Дуня запнулась, словно ошеломленная, и закричала: – Люди добрые! Не дайте помереть! Петяня! Шура! Таечка! – Имена детей она словно выпевала, тонко и болезненно.Гриша не выдержал, поднялся с постели, прошел в бабушкину комнату.– Бабаня! Бабаня! – позвал он. – Проснись…Она проснулась, заворочалась:– Гриша, ты? Разбудила тебя. Прости, Христа ради.– Ты, бабаня, не на тот бок легла, на сердце.– На сердце, на сердце… – послушно согласилась баба Дуня.– Нельзя на сердце. Ты на правый ложись.– Лягу, лягу…Она чувствовала себя такой виноватой. Гриша вернулся к себе, лег в постель. Баба Дуня ворочалась, вздыхала. Не сразу отступало то, что пришло во сне. Внук тоже не спал, лежал, угреваясь. Про карточки он знал. На них давали хлеб. Давно, в войну и после. А Петяня, о котором горевала бабушка,– это отец.В жидкой тьме лунного полусвета темнели шкаф и этажерка. Стало думаться об утре, о рыбалке, и уже в полудреме Гриша услыхал бабушкино бормотание:– Зима находит… Желудков запастись… Ребятишкам, детишкам… – бормотала баба Дуня. – Хлебца не хватает, и желудками обойдемся. Не отымайте, Христа ради… Не отымайте! – закричала она. – Хучь мешки отдайте! Мешки! – И рыдания оборвали крик.Гриша вскочил с постели.– Бабаня! Бабаня! – крикнул он и свет зажег в кухне. – Бабаня, проснись!Баба Дуня проснулась. Гриша наклонился над ней. В свете электрической лампочки засияли на бабушкином лице слезы.– Бабаня… – охнул Гриша. – Ты вправду плачешь? Так ведь это все сон.– Плачу, дура старая. Во сне, во сне…– Но слезы-то зачем настоящие? Ведь сон – неправда. Ты вот проснулась, и все.– Да это сейчас проснулась. А там…– А чего тебеснилось?– Снилось? Да нехорошее. Будто за желудями я ходила за Дон, на горы. Набрала в два мешка. А лесники на пароме отнимают. Вроде не положено. И мешки не отдают.– А зачем тебе желуди?– Кормиться. Мы их толкли, мучки чуток добавляли и чуреки пекли, ели.– Бабаня, тебе это только снится или это было? – спросил Гриша.– Снится,– ответила баба Дуня. – Снится – и было. Не приведи, Господи. Не приведи… Ну, ложись иди ложись…Гриша ушел, и крепкий сон сморил его или баба Дуня больше не кричала, но до позднего утра он ничего не слышал. Утром ушел на рыбалку и, как обещал, поймал пять хороших бершей, на уху и жарёху.За обедом баба Дуня горевала:– Не даю тебе спать… До двух раз булгачила. Старость.– Бабаня, в голову не бери,– успокаивал ее Гриша. – Высплюсь, какие мои годы…Он пообедал и сразу стал собираться. А когда надел лыжный костюм, то стал еще выше. И красив он был, в лыжной шапочке, такое милое лицо, мальчишечье, смуглое, с румянцем. Баба Дуня рядом с ним казалась совсем старой: согбенное, оплывающее тело, седая голова тряслась, и в глазах уже виделось что-то нездешнее. Гриша мельком, но явственно вспомнил лицо ее в полутьме, в слезах. Воспоминание резануло по сердцу. Он поспешил уйти.Во дворе ждали друзья.
Гриша нагулявшись вошёл в дом.
Этой ночью Гриша не слыхал бабы Дуниных криков, хотя утром по лицу ее понял, что она неспокойно спала.– Не будила тебя? Ну и слава Богу…Прошел еще день и еще. А потом как-то к вечеру он ходил на почту, в город звонить. В разговоре мать спросила:– Спать тебе баба Дуня дает? – И посоветовала: – Она лишь начнет с вечера говорить, а ты крикни: «Молчать!» Она перестает. Мы пробовали.Весь вечер за ужином, а потом за книгой, у телевизора Гриша нет-нет да и вспоминал о прошедшем. Вспоминал и глядел на бабушку, думал: «Лишь бы не заснуть».Гриша не спал а ждал своего часа.
Раздался крик.– Потеряла… Нет… Нету карточек… – бормотала баба Дуня еще негромко. – Карточки… Где… Карточки… – И слезы, слезы подкатывали.Гриша глубоко вздохнул, чтобы крикнуть громче, и даже ногу поднял – топнуть. Чтобы уж наверняка.– Хлебные… карточки… – в тяжкой муке, со слезами выговаривала баба Дуня.Забыв обдуманное, он опустился на колени перед кроватью и стал убеждать, мягко, ласково:– Вот ваши карточки, бабаня… В синем платочке, да? ваши в синем платочке? Это ваши, вы обронили. А я поднял. Вот видите, возьмите,– настойчиво повторял он. – Все целые, берите…Баба Дуня смолкла. Видимо, там, во сне, она все слышала и понимала. Не сразу пришли слова. Но пришли:– Мои, мои… Платочек мой, синий. Люди скажут. Мои карточки, я обронила. Спаси Христос, добрый человек…По голосу ее Гриша понял, что сейчас она заплачет.– Не надо плакать,– громко сказал он. – Карточки целые. Зачем же плакать? Возьмите хлеба и несите детишкам. Несите, поужинайте и ложитесь спать,– говорил он, словно приказывал. – И спите спокойно. Спите.Баба Дуня смолкла.Гриша подождал, послушал ровное бабушкино дыхание, поднялся. Его бил озноб. Он не спал, но находился в странном забытьи, словно в годах далеких, иных, и в жизни чужой, и виделось ему там, в этой жизни, такое горькое, такая беда и печаль, что он не мог не плакать. И он плакал, вытирая слезы кулаком. Но как только баба Дуня заговорила, он забыл обо всем. Ясной стала голова, и ушла из тела дрожь. К бабе Дуне он подошел вовремя.– Документ есть, есть документ… вот он… – дрожащим голосом говорила она. – К мужу в госпиталь пробираюсь. А ночь на дворе. Пустите переночевать.Гриша словно увидел темную улицу и женщину во тьме и распахнул ей навстречу дверь.– Конечно, пустим. Проходите, пожалуйста. Проходите. Не нужен ваш документ.– Документ есть! – выкрикнула баба Дуня.Гриша понял, что надо брать документ.– Хорошо, давайте. Так… Ясно. Очень хороший документ. Правильный. С фотокарточкой, с печатью.– Правильный… – облегченно вздохнула баба Дуня.– Все сходится. Проходите.– Мне бы на полу. Лишь до утра. Переждать.– Никакого пола. Вот кровать. Спите спокойно. Спите. Спите. На бочок и спите.Баба Дуня послушно повернулась на правый бок, положила под голову ладошку и заснула. Теперь уже до утра. Гриша посидел над ней, поднялся, потушил в кухне свет. Гриша лег в постель, предвкушая, как завтра расскажет бабушке и как они вместе… Но вдруг обожгло его ясной мыслью: нельзя говорить. Он отчетливо понял – ни слова, ни даже намека. Это должно остаться и умереть в нем. Нужно делать и молчать. Завтрашнюю ночь и ту, что будет за ней. Нужно делать и молчать. И придет исцеление.