Библейские реминисценции в поэзии А. Тарковского

Бурыкина Е.
Библейские реминисценции в поэзии А. Тарковского
Религиозный компонент в лирике А. Тарковского выявляется в обилии христианских символов, сюжетов и мотивов, которые органично входят в художественный мир лирика, о чем неоднократно писали исследователи его творчества (например, [1]).
Поэту в целом присуще «библейское мироотношение», которое, по справедливому замечанию С.С. Аверинцев, «живет антитезами «жизни и смерти», «мудрости и суеты» и др. [2, с. 21]. В лирике Тарковского немало мотивов и сюжетов, заимствованных из библии, которые получают в его творчестве авторскую интерпретацию. Духовные поиски поэта направлены на откровение тайны возникновения мира, человека в мире, Слова – в его сакральной функции творчества и преображения жизни. Например, в небольшом произведении Тарковский пишет:
И я ниоткуда
Пришел расколоть
Единое чудо
На слово и плоть.
Библейская часть поэтического лексикона поэта представлена большим количеством имен. Тезаурус содержит имена старших пророков и младших пророков, а также новозаветных учителей веры, имена героев Библии, соотносимых с образом поэта и имеющих прямое отношение к сюжету о «творении Словом». К первой категории относятся Исайя, Иеремия, ко второй, например, пророк Даниил, к третей – Иисус Христос, Петр, Фома. Нужно отметить и прямо не называемых, но подразумеваемых в произведениях Тарковского Моисея («До стихов»), Иоанна Крестителя («Надпись на книге»: «Покинул я семью и теплый дом...») и Иоанна Богослова («Степь», «Эвридика», «Предупреждение» и др.). В стихотворениях поэта мы встречаем также Адама, Иакова-Израиля и Давида. Подробно на эту тему пишет лингвист-исследователь онимов в поэзии А. Тарковского Н. Резниченко [3].
Поэтический труд в интерпретации Тарковского как бы повторяет процесс сотворения мира Богом, но в историческом и языковом планах. Отсюда пристальное внимание к истокам, библейским сюжетам, объясняющим первопричину всего. Особым вниманием отмечены сюжеты Адаме.
«И Адамову тайну я чудом открыл» – ведь именно с Адамом традиция авраамических религий связывает появление слова: «Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей» (Бытие, 2, 19–20). Герой лирики А. Тарковского как будто следует путями первого человека:
И в сизом молоке по плечи
Из рая выйдет в степь Адам
И дар прямой свободной речи
Вернет и птицам и камням.
(«Степь»)
«Адамова тайна», взволновавшая поэта, приоткрывает свою завесу в моменты предельного напряжения духовных сил, в кульминационные моменты бытия. Это тесно связана с тайной самого существования, жизни и смерти. Переосмысленные библейские антитезы сообщает стихотворениям А. Тарковского высокий жизнетворческий пафос.
Примером этому может служить трагичное, но при этом и просветляющее стихотворение «Полевой госпиталь». Остановимся на нем подробнее. Воссозданная поэтом картина возвращения к жизни основана на реальном факте: А. Тарковский потерял на фронте ногу и вынужден был перенести несколько мучительных операций ампутации. Лишь через два десятилетия он смог мысленно вернуться к этому тяжелейшему событию. Стихотворение датируется 1964 годом.
Организовано оно по принципу противоположности двух симметричных частей. Преодоление тайной границы между противоположными категориями бытия, отраженное художественной структурой текста, требует, по мнению автора, и личного подвига, и участия целого мира.
Картина воскресения восстанавливается симметрично. Первым возвращается свет («слепительный снег»), за ним проявляется движение («семерка самолетов развернулась»). Тарковский придает этому образу символический смысл. Число «семь», как пишет о. Павел Флоренский, в христианской традиции связывается с полнотой, завершенностью, законченностью (см. об этом, в его книге «Имена» [4, c. 422]). Поэт видит в этом идеальное движение от небытия к жизни. Это путь воскрешения. Движение небесных и земных сил сопровождает разворот от небытия к бытию. В стихотворении передано некое священное очищающее движение.
В тело героя возвращается и «чужая кровь из колбы в жилы мне» взамен потерянной «крови своей». Его тело вновь обретает жизнь. Здесь чувствуется и христианское очищение через причастие к крови и телу Христа и ветхозаветное иудейское действие серафима на пророка (ср. с пушкинским «Пророком»). О возвращении души свидетельствует у Тарковского царь Давид (герой произведения), пророк и слагатель псалмов:
Но ожил у меня на языке
Псалом царя Давида
(«Полевой госпиталь»)
Библейские слова как бы утверждают жизннетворческое начало в существовании лирического героя. Слова Псалмов, по мнению Тарковского, обладают мощнейшей очистительной и животворящей силой, они исполнены духовного напряжения, высокой скорби и покаяния. Внутреннее состояние стихотворения соприродно внутреннему состоянию человека в Псалтыри.
Важнейшими для поэта являются этические категории. Жизнь вне ее одухотворяющего начала согласно картине мира лирического героя А. Тарковского бессмысленна и пуста. Глубина тайны жизни и смерти подсказала ему скорбные и светлые, горькие и в тоже время могущественные покаянные слова, близкие по духу «Псалтыри». Сама интонация произведения «Полевой госпиталь», особое дыхание его ритма напоминают библейские сказания.
Образы героев Библии появляются и в лирике А. Тарковского в моменты духовного озарения или скорби, глубинного проникновения в тайну сотворения мира (например, в стихотворении «День творенья») и его трагического конца (произведение «Страшный суд»). Пророки Моисей, судьба которого «огнем вперед… летела неопалимой купиной», и Исайя («Что мне делать, о посох Исайи, с твоей прямизной?»), и другие ветхозаветные персонажи позволяют поэту воплотить в своем творчестве величие сложного пути человека в библейском понимании.
А. Тарковский творчески осмысливает тайны любви и воскресения, прощения и сострадания, сомнения и веры. «Жизнелюбец Лазарь», и «добрый самарянин», сомневающийся Фома и отрекающийся Петр становятся в стихах А. Тарковского символами глубоких нравственных выявлений человечного я, живыми воплощениями христианство мировоззрения.
Важно обратить внимание на жанровое родство лирических произведений А. Тарковского с традициями произведений, восходящих к библейским источникам – духовными стихами. Поэт многократно указывал на то, что главным составляющим элементом строения духовных стихов есть диалог. Диалог Христа и Богородицы, Христа и грешников и др. Чередование вопросов и ответов персонажей духовных стихов призвано сделать действие драматичнее, передать эмоциональный настрой участников диалога, словесно обозначить конфликт и раскрыть глубинный, таинственный религиозный смысл происходящих событий.
Христианская мифологема А. Тарковского состоит в том, что его герой, творит, проводя духовный «спектральный анализ» сущего. Особенно рельефно это выявлено в арспоэтическом тексте«К стихам»:
И я раздвинул жар березовый,
Как заповедал Даниил,
Благословил закал свой розовый,
И как пророк заговорил.
(«К стихам»)
Поэтика духовной лирики была усвоены А. Тарковским не напрямую, а через творчество представителей нескольких поколений поэтов, работавших в жанре духовной поэзии. Среди них имена А. Блока, Вяч. Иванова, Б. Пастернака, А. Ахматовой.
Особое место в лирике А. Тарковского занимают также апокалиптические христианские мотивы. Эсхатологические евангельские образы возникают в процессе лирико-философского осмысления темы Страшного суда. Это в свою очередь соотносится с идеей последней ступени «лестницы»:
Он сходит по ступеням обветшалым
К небытию, во прах, на Страшный суд
(«Анжело Секи»)
Божий суд воспринимается А. Тарковски не только как итог всего, но и как новое начало, «нулевой уровень», перспектива новой жизни (см., например, стихотворение «Лазурный луч»).
Анализируя контекст всех произведений А. Тарковского, так или иначе воплотивших мотив Страшного суда, мы приходим к выводу о многоплановости трактовки этого образа. В нем заключен целый ряд значений – от библейского эсхатологического до индивидуально-авторского символического, который не отменят, но преобразует традиционный план. Если в первом случае все канонично, ортодоксально – наступление конца света и последующий за ним Божий суд, то в символическом аспекте возможен) ряд трактовок. «Исходя из философской позиции лирического субъекта, можно остановиться на следующей образ Страшного суда – символ надвигающейся старости, итога жизни, времени переосмысления и воспоминаний о прошлом», – отмечает исследовательница лирики А. Тарковского И.Г. Павловская [5, с. 18]. Основной смысл произведений на эту тему рождается из взаимодействия разных толкований. Можно даже утверждать, что заимствованный из библейского контекста мотив конца света привносит в поэзии А. Тарковского особый оттенок в психологический мир лирического субъекта.
Итак, обращение к библейским сюжетам и образам, отсылки к Библии в целом связаны у А. Тарковского с пониманием смысла жизни и человечного существования в христианском контексте. Однако расхождение с библейской традицией состоит в построении лирическим субъектом авторской синкретичной модели из неоднородных библейских книг: «Бытие», «Вторая книга Царств», «Плач Иеремии», «Псалтырь», Евангелия, «Откровения Иоанна Богослова» и др. Библейские аллюзии и реминисценции расширяют художественный мир лирики А. Тарковского до предельного культурного контекста и при этом позволяют поэту по своему интонировать извечные духовные истины.
Цитированная литература
Столяров О.О. Религиозные мотивы в поэзии Арсения Тарковского // Библейская символика в творчестве Б. Пастернака, А. Ахматовой, А. Тарковского: дис. на соискание ученой степени канд. филол. наук: спец. 10.01.01 «Русская литература» / Олег Олегович Столяров. – М., 2006. – С. 87 – 134.
Аверинцев С.С. От берегов Босфора до берегов Евфрата: Литературное творчество сирийцев, коптов и ромеев в І тысячелетии н. э. // От берегов Босфора до берегов Евфрата / Сергей Сергеевич Аверинцев. – М.: Наука, 1987. – С. 5 – 52.
Резниченко Н. «Словарь Царя Давида»: словари и имена в поэзии Арсения Тарковского / Наум Резниченко // Вопросы литературы. – 2012. – №4. – С. 64 – 80.
Флоренский П. А. Имена / Павел Александрович Флоренский // Опыты: Литературно-философский ежегодник. – М.: Советский писатель, 1990. – С. 351 – 412.
Павловская И.Г. Образы пространства и времени в поэзии Арсения Тарковского: автреф. дис. на соискание ученой степени канд. филол. наук: спец. 10.01.01 «Русская литература» / Ирина Григорьевна Павловская. – Волгоград, 2007. – 22 с.