Интервью с ветераном Навсегда осталось в памяти

Государственное бюджетное общеобразовательное учреждение
Самарской области средняя общеобразовательная школа №2
им. В. Маскина ж.-д. ст. Клявлино муниципального
района Клявлинский Самарской области 
«Навсегда осталось в памяти»
(интервью с ветераном)
Выполнила
ученица 11-Б класса
Кошкина Дарья Александровна
Государственное бюджетное общеобразовательное учреждение
Самарской области средняя общеобразовательная школа №2
им. В. Маскина ж.-д. ст. Клявлино муниципального
района Клявлинский Самарской области 
Руководитель
Алякина Ирина Петровна
Клявлино, 2016

Война. Сколько слез матерей и жен, стонов раненых и плача детей можно услышать в этом страшном слове. Нам повезло родиться в мирное время. Нам не идти на фронт шестнадцатилетними юнцами, нам не прощаться, возможно, в последний раз с семьей и нам не придется переступать через себя, убивая людей. Действительно, мы счастливчики, которые знают, что такое война только по урокам истории, кинокартинам и книгам. Но, к сожалению, не такими удачливыми оказались наши прадеды и деды, жившие в годы Великой Отечественной войны. Я думаю, что каждая семья, помогавшая приближать победу, достойна того, чтобы о ней узнали. По этой причине я попросила моего деда Матвеева Кузьму Тарасовича рассказать об этом страшном времени, чтобы мы могли посмотреть на войну глазами тринадцатилетнего мальчишки и постараться понять его чувства. «Это время было настоящим адом. Казалось, что в один миг Бог оставил нас. Думаю, на этой войне не было победителей, каждый что-то или кого-то потерял, и самым страшным было потерять себя. Всегда стараешься забыть ужасающие моменты жизни, стереть их из памяти, из сердца, но война оставила слишком много ран и физических, и душевных, которые никогда не заживут. Вспоминая все это, я задумывался о том, что же помогало нам держаться так долго: и до войны и после. Наверное, если говорить о нас, то главными составляющими были: семья, вера и любовь.
Я родился в 1928 году. Мой отец Тарас Матвеев работал на заводе, а мама, звали ее Анной, перед началом войны уволилась со школы из-за болезни и проходила некоторое время лечение. Моя мать потеряла троих детей в первые годы их жизни, так что в семье, помимо меня и родителей была только старшая сестра.
Странно, но я лучше помню два дня, предшествующие войне. Было уже лето, мы закончили учиться. Моя старшая сестра Люда тогда училась на первом курсе медицинского училища, хотела стать акушеркой. Так она любила детей. В книгах иногда пишут, что в воздухе часто висит ощущение приближающейся катастрофы. Я был ребенком, и для меня в воздухе было лишь чувство радости, чувство приближающихся новых приключений. Мы с ребятами были счастливы, уже нашли место для нового шалаша, мастерили лук и стрелы, но самым радостным было то, что теперь нас отпускали купаться на Волгу одних. Помню, чувствовали себя такими взрослыми от этого факта, но по-настоящему мы повзрослели, когда пришла война. Было 21 июня, у моей мамы был день рождения. Какой красивой она была в тот день! В струящемся голубом платье и, казалось, что она окутана небом. Всю неделю они с Людой шили это платье. Я больше не помню, чтобы глаза моей матери так радостно сверкали, как в тот день. Вся семья была рядом. Отец, как обычно, достал гитару и пел, Люда читала стихотворения гостям, все было пропитано невидимым теплом в тот вечер. А потом было 22 июня. Меня не было с утра дома, убежал с ребятами купаться в уединенное местечко у Волги (пока здоровье позволяло, любил туда ходить и после войны). Помню, вернулся домой после обеда, дома непривычно тихо и на мгновение стало жутко, нутром тогда почувствовал что-то неладное. Не ошибся. На кухне мама плачет, отец ее успокаивает, а Люда молча смотрит в окно. Мне так жаль тогда стало маму, что я тоже разревелся и присел около нее, положив на колени голову. Сестра тоже обняла мать. Сейчас вспоминаю и осознаю, что была тогда какая-то особенная связь между нами, именно в этот момент. Эту связь можно почувствовать только в любящей семье. Потом мне, конечно, объяснили, что началась война, но я до конца всего ужаса этого слова не понимал. Ну что я 13-летний знал о войне, кроме уроков истории? Что я мог понять тогда? На следующий же день объявили о мобилизации. Отец, не дожидаясь повестки, пошел в военкомат с документами. Лицо матери за ночь посерело и осунулось, на глазах застыли слезы. Весь день она дожидалась отца, молчала. Как только бралась делать что-то по дому, чтобы отвлечься, руки начинали дрожать, и она просто садилась и смотрела в одну точку, думая о чем-то своем. Люда не выходила из комнаты, а я не знал, куда себя деть, потому что до конца не осознавал произошедшего. Через несколько дней мы уже стояли на вокзале и провожали отца. Жара ужасная была. Не знаю, так душно было от солнца или от огромного количества людей, от слез матерей и жен, от прощальных горьких поцелуев. Отец тогда говорил со мной уже не как с мальчиком, а как с мужчиной. Наказал помогать маме и сестре, вести себя достойно и сохранять честь семьи при любых обстоятельствах. Я дал обещание ему и держу его, по сей день.
Мама молилась каждый день. Во время молитв она просила иногда сидеть с ней. Обнимала нас и бормотала под нос: «Спаси, Господи, и помилуй родители моя…», глотая слезы. Мы и молитв не знали, тогда под запретом все это было, но этот молебен я затем выучил.
Отец по возможности писал письма. Для нас был праздник каждый раз, как от него приходило хоть какое-то известие. Он, конечно, старался не тревожить маму. Писал, как любит нас и скучает, как мысли о семье помогают ему жить, рассказывал о товарищах. Мы так и жили от письма к письму. Но с каждым днем ситуация ухудшалась. Мама стала все реже появляться дома, она работала на фабрике по 12 часов, я, сдержав обещание, данное отцу, вскоре стал помогать ей. Наша Люда проходила ускоренные медицинские курсы. Я видел, как тяжело им было, видел, как каждый день у мамы появлялись новые морщины, а слезы так и застыли у нее на глазах с первого дня войны.
В октябре 1941 папу перекинули под Москву, он стал писать все реже, а Люда уже работала в госпитале. В нашем доме появлялись все новые жильцы, некоторые из которых тогда мне казались странными. Иногда я приходил к Люде в больницу, было там несколько раненых, побывавших на войне. Страшная картина: у кого ноги совсем оторвало, кто без глаза остался, кто вообще двигаться не мог. Я думал тогда, что нам здесь, в Куйбышеве, тяжело жить, но то, что рассказывали раненые солдаты, было настоящим адом. Я задавал кучу неуместных вопросов, за что Люда меня ругала, но солдаты отвечали мне, они должны были хоть кому-то рассказать свою историю войны. Когда вы сейчас читаете учебники, вы видите только сухие числа: количество убитых, раненых, пропавших без вести. В учебниках вообще редко затрагивают судьбу одного человека, если это не генерал или командир. Даже для простых героев из народа выделяют лишь пару абзацев. Дядя Саня, например, лишился ног, после того как приказали отступать где-то в боях под Москвой, но он и весь его взвод остался. Пытались до последнего держать оборону. Он как-то сказал: «Лучше труп, чем живой трус». Это я запомнил на всю жизнь.
Тима, кажется, так его все звали, был 19-летним мальчишкой, не провоевавшим и полугода, но уже лишившийся глаза. Он мне пересказал слова своего командира: «В первом бою – главное выжить, а геройствуют уже бывалые солдаты». Этот урок я передал своему сыну, когда отправлял его в Чечню.
Был еще мужчина, не помню уже, как имя его, но звали его все просто татарином. Он говорил, что на войне быстро привыкаешь к свисту пуль и разрывам мин, но только к смерти привыкнуть не можешь, да и дурно к этому привыкать. Рассказывал, что на войне вся человечность и бесчеловечность людей открывается, что нет у тебя надежды ни на кого, кроме товарища и несдобровать, если у него окажется камень вместо сердца. Именно из-за предательства сотоварища он и лишился руки.
Пришел ноябрь и отца не стало. Все что мы получили – лишь клочок желтой бумаги. Мама уже даже не могла плакать, все слезы она оставила на подушке в спальне, в те бессонные ночи, когда папа перестал писать. Весь наш двор горевал вместе с матерью. Каждый раз, как кому-то приходила похоронка, то это становилось общей потерей. И татарин был прав в том, что во время войны человек показывает свое настоящее лицо, но оказалось, что неважно: на фронте или в тылу. У нас не было никого, мы не ждали помощи от правительства, ведь кто-то в ней нуждался больше нас. Но нам повезло, ведь наши соседи оказались не такими, как бывший товарищ татарина. Мы помогали друг другу и до войны и после. Последующие годы войны уже смутно помню. Мать тяжело болела, уже практически не могла работать, все держалось на Люде. Как только в газетах сообщалось об успешно выполненных операциях, ликовали все. Мы верили в победу, отдавали последнее ради Родины. Вероятно из-за того, что тогда у нас было совсем иное воспитание.
Мама же всю жизнь осталась верна отцу. После войны ей неоднократно поступали предложения о женитьбе, ей было тяжело воспитывать нас одной, он могла согласиться, и никто бы ее не осудил, ведь она вдова. Как-то я спросил ее, почему она не вышла замуж снова. Она сказала, что не смогла бы полюбить кого-то так же, как отца и до последнего дня своей жизни, она верила, что эта похоронка – ошибка. Что отец наш вернется. Эта вера, хоть и слепая, но помогала ей жить, помогала растить нас достойными людьми.
Послевоенные годы были, кончено, тяжелыми. Нам пришлось на пепелище выстраивать страну заново. Непобедимая сила духа народа была главной движущей силой, и мы справились».