О книге Ирины Родниной Слеза чемпионки

Алексей Машковцев,
учитель физической культуры
АНО «Школа «Премьер»,
г. Москва


О книге Ирины Родниной «Слеза чемпионки»

В 2014 году издательством «Время» в свет выпущена книга Ирины Родниной «Слеза чемпионки». В ней автор вспоминает события своей жизни, людей, которые ее окружали, анализирует различные ситуации. Для тех, кто следил за ее спортивной карьерой, книга станет отличным новогодним подарком, а молодому поколению будет интересно проследить автобиографию Родниной, в которой есть всё: и жизнь, и слезы, и любовь.

Ирина Роднина излагает события не всегда в строго биографической последовательности. При чтении книги создается впечатление, что автор просто рассказывает о происшедшем: как это часто бывает, говоря об одном, начинаешь вспоминать и другое. От этого иногда мысль уходит совершенно в иную сторону. Но в том-то и прелесть этой книги, что она не стандартна: это не дневник и не роман, а автобиография, основанная на воспоминаниях. Причем от первого лица.

Детство
Мне, как москвичу, детские воспоминания Родниной читать было особенно интересно. Сейчас с трудом можно себе представить, что карьера будущей трехкратной олимпийской чемпионки начиналась в небольших скверах практически в самом центре столицы.

Я училась кататься, по крайней мере учила первые прыжки, в парке Жданова. Там одним из детских тренеров работал Яков Смушкин, который тогда еще выступал в парном катании со своей партнершей – не помню, как ее звали. Яша и был моим первым учителем в спорте
Я считаю, в Москве было три главных центра детского фигурного катания: первый – в Парке культуры имени Горького, второй – в Марьиной роще и третий – на стадионе Юных пионеров. Думаю, первым все-таки надо назвать парк имени Дзержинского в Марьиной роще. Потому что там делали искусственный каток, на котором можно было изобразить или два «параграфа», или три «восьмерки» – обязательные фигуры, прежде входившие в соревнования одиночников, так называемая школа. Мы даже летом на нем катались, но тогда разбегались по дощатому полу, выскакивали не лед, делали прыжок, выезжали из него и опять выбегали на помост. Каток маленький, он сделан на сцене летнего кинотеатра. Но с этого льда вышли Белоусова, Валера Мешков, Кубашевская, Лена Котова. Там еще при мне работали знаменитые тренеры Новожилова и Гляйзер. Но я была еще совсем маленькая, и лично со мной они не занимались. Серьезная компания вышла с того крохотного куска льда.
Основным развлечением у нас считались соревнования, которые целиком и полностью проводились за счет родителей. Но они проходили, конечно, зимой, когда площадка расчищалась. Чистить лед, включать музыку и следить за ней – всё это ложилось на плечи родителей.
Мы из тех времен, когда еще не было никаких спортивных школ. Меня сейчас журналисты спрашивают: а вы из какой спортивной школы? Не было тогда спортивных школ, существовали секции по различным видам спорта. Может быть, в других видах спорта школы уже и были, но в фигурном катании обходились без них – во всяком случае, я их не помню. Впрочем, на плавание тоже записывались в секцию. Мы с Валей (сестра Ирины Родниной. – Прим. ред.) ходили в бассейн при заводе имени Лихачёва. Бассейн мне напоминал парилку, потому что там всё время стоял пар.
Первое мое впечатление от парка Дзержинского – что он громадный. Мне пять лет, шел шестой. Уже год как папа меня поставил на коньки. Я ходила в валенках, и он поставил меня в Валькины коричневые ботинки со снегурками и с мысочком – прямо в валенках. И я поехала. Поехала сразу. Но я очень маленькая была.
Тогда ранцев не носили. Ранец считался пережитком царского времени. Мы ходили с портфелями. В первом классе портфель я сама не носила, потому что он волочился по земле. Мне мама или Валя помогали. А тогда я легко поехала рядом с папой. Он стоял на «ножах». Пара хоть куда – папа на «ножах» и я в валенках, вставленных в ботинки. За мной всё время мотался целый хвост болельщиков: было удивительно, что такой клоп – и сама ездит. В парке Прямикова заливали две площадки, я перемещалась с одной на другую.
Потом папа стал водить меня в парк Жданова, там больше было катков, и мама записала меня в их секцию. В парке был большой стадион, зимой его заливали. По-моему, еще и теннисные корты отводились зимой под катки. До сих пор стоит этот парк Жданова, рядом со стеной монастыря. Красота фантастическая! Красная стена, на ее фоне идет снег – тогда в Москве он был белый-белый Стена мне казалась гигантской. И старинные, действительно старинные, почему-то черные деревья. На них вороны. А между деревьями дорожки, которые заливались как каналы. На их пересечении, я совершенно точно помню, девушка с веслом стояла. Мне она казалась громадной, было непонятно, где она там наверху заканчивалась, я же могла видеть только постамент. И еще несколько подобных скульптур в парке остались в памяти. Например, футболист, у которого нога стояла на мяче.
Все прыжки мы учились заканчивать в сугробе. Для меня всё фигурное катание заключалось в том, что я могла разбежаться и прыгнуть в сугроб – совершенно не больно, а кайф необыкновенный. Так как переодеваться в парке, понятно, негде, то на рейтузах намораживался слой льда, отчистить его мне было тяжело, и, пока мы ехали в троллейбусе домой, с меня начинали течь ручьи.
В Ждановском парке я каталась и на своих первых фигурных коньках с ботинками. Большой радости, как ни странно, они мне не принесли, потому что были коричневыми, точнее, бежевыми. Никто себе представить не мог, какое это было жуткое горе. Но моего размера белых ботиночек нигде не смогли найти. Новичкам новые ботинки не покупали. Мама ботинки у родителей тех, кто их перерос, перекупала. Прежде всего, их было трудно достать, а главное, они довольно дорого стоили. Но потом у меня появились свои белые ботинки, причем ботинки не с коньками – их купили отдельно, а коньки отдельно. Я ходила в этих ботинках по квартире. А как же – высокие ботинки со шнуровкой, на каблуках. Я по очереди надевала все мамины наряды, какие-то летние шляпы, и мне казалось, что я безумно взрослая. Интересно то, что я по жизни совсем не большая модница. Я люблю одеваться, как, наверное, любая нормальная женщина, не выходя за рамки обычной моды. Но тот порыв у меня был связан только с ботинками. Надев их, я захотела уже и во всём остальном выглядеть так же хорошо

Путь к пьедесталу
Спортивная карьера чемпионки богата различными историями, переживаниями, отношениями между тренерами и спортсменами. В книге Ирина Роднина много рассказывает о так называемой закулисной борьбе, которой совершенно не свойственны правила честной игры.

Перед произвольной программой возникла заминка. У нас платья застегивались на молнии, и у кого-то из девчонок нитки вдоль молнии разрезали бритвой. Когда молнию застегиваешь, порез не сразу виден. Но если напрягаешь спину – молния расходится.
Помню, я молнию вшивала обратно. Когда я Жуку (Станислав Алексеевич Жук – тренер Ирины Родниной. – Прим. ред.) рассказала, что произошло, он в ответ рассказал истории, которые происходили с предыдущими сборными. Жук вспоминал, что раньше чемпионаты проходили на открытых катках, и кому-то коньки положили на батарею. Конек нагрелся, и когда «враг» вышел катать школу, то конек буквально впаялся в лед. Обычно к катку вела длинная дорожка. Чтобы попасть на лед, приходилось долго идти, раздевалки были далеко. Все проходили этот путь на зубцах, чтобы не попортить лезвия (тогда у наших спортсменов чехлов еще не было). «Хохмачи» посыпали дорожку песком или усеивали кнопками. Такие у них были развлечения. Это считалось шуткой

В эмоциональных описаниях сложных отношений с тренером можно обнаружить методику его работы и понять, почему многие его ученики добились успехов в спорте.

Бег до бревен – это примерно километр туда и обратно. Потом запрыгивание из низкого приседа на стол не меньше чем по двадцать раз. Дальше на одной ноге запрыгивание на скамейку, потом опять же на одной ноге надо обскакать пять или десять деревьев, дальше меняли ногу, и всё то же самое. Затем отжимание на руках, затем двойные туры (прыжок с двумя оборотами): двадцать – в одну сторону, двадцать – в другую. Он рассчитал нагрузку совершенно четко: на пятиминутную программу. Скорость, силовая работа, бег, технические повороты, сила рук, сила ног. Бедная Надя Горшкова на этот стол никак не могла запрыгнуть, и пару раз она себя довольно сильно по надкостнице, то есть по голени, ударила. Но она прыгала и прыгала, а он стоял рядом с палкой. Она прыгала и плакала. Я на этот стол легко запрыгивала, у меня сил было много. А она еще была не готова к таким нагрузкам.
Потом упражнения на пресс с блинами от штанги. Мы друг другу по очереди держим ноги. Надя держит блин на животе. Я ей: «Надь, на грудь!» Она: «Так легче». Я держу ее и думаю: «Господи, я же никогда себе спуску не давала, никогда не думала, как это упражнение можно сделать легче».
Две недели, что мы на Клязьме провели, – такого повторить не сможет больше никто и никогда. Причем при этих нагрузках мы еще играли в футбол, в теннис. В теннисе мы с Надей стояли всегда у сетки, и если Жуку казалось, что мы мало двигаемся, то он бил мячом прямо в нас, куда попадет. В футбол мы играли в специальных поясах с утяжелением

Люди и коньки
Что мне не понравилось в книге – большое количество негативных высказываний в адрес некоторых тренеров, руководителей и критика их решений. Ирина Константиновна порой очень жестко осуждает их, хотя и называет вещи своими именами. Но больше всего задело меня освещение их личной жизни. Некоторые из этих людей живы, про ушедших могут читать их близкие родственники, и не всем будет приятно погружаться в подробности частной жизни своих родных. К сожалению, многие современные издания подкупают своего читателя именно такими моментами.
При этом автор в каждом из упомянутых старается найти и то хорошее, что они сделали для нее, и чем вообще отличались от других.

Жук сам всем своим ученикам точил коньки, поэтому мы на все соревнования возили его станочек. Этот станочек о-го-го сколько весит! И столько было из-за него всегда проблем с таможней! Однажды Зайцеву он доверил его нести, а у того сумка порвалась, и станочек упал. Я думала, Жук тут же, на месте, Зайцева прибьет

Целая глава книги посвящена конькам – главному предмету экипировки фигуристов. Учителям физической культуры будет интересно узнать, как следят за своим инвентарем представители фигурного катания.

Для Жука эта подготовка – святой обряд. Он всегда меня ругал, что я неаккуратно катаюсь, сбиваю ребра. Но самое ужасное – я привыкла кататься на тупых коньках. Я точила коньки раза четыре в год, и мне этого хватало. Всё остальное время мне их камушками подправляли. Многие точат лезвия перед каждым стартом. А я терпеть не могла кататься на острых коньках, для меня это почти катастрофа. Единственное, что он делал, – чуть-чуть подправлял правое ребро, потому что для выполнения тодеса назад-наружу очень важно иметь хорошее ребро. Тогда появляется уверенное натяжение. Я привыкла к тупым конькам еще и потому, что в ЦСКА мы всё время катались на холодном льду. А на холодном льду, да еще после хоккеистов, кататься на острых коньках очень опасно, так как лед режется. У хоккеистов же коньки без ребер, так и я каталась: чтобы ребро было не очень заточено.
А хранить коньки – тоже целая процедура: на коньки надевать чехольчики, протирать их всё время, иметь хорошую тряпочку, еще лучше – кусочек лайки, чтобы сразу воду стирать. На ботинки – отдельные чехлы, надо следить, чтобы они не пачкались. Никогда ботинки на пол не ставились. Это запрещается! Ботинки с коньками должны лежать только на стуле или на кресле. На полу – никогда!..
Шнурки к ботинкам тоже полагались особенные. Казалось бы, что в шнурках особенного? Но это целая проблема – шнурки! Во-первых, длинные у нас в стране не выпускали, и приходилось два-три шнурка связывать вместе. Во-вторых, шнурки были хлопчатобумажные, которые после трех-четырех дней рвались, перетираясь о крючки. Первый большой подарок от Жука я получила, когда еще каталась одна. Он приехал с каких-то соревнований и вручил мне беленькие шнурочки, где нейлон пополам с хлопком.
Шнурки у меня были одни. Я их стирала, потому что они быстро пачкались. Я их подшивала. Сейчас такое представить себе невозможно! А потом шнурки куда-то пропали. Но я заметила, как поступают хоккеисты: они стропами от парашюта ботинки завязывают. Я у них попросила стропы. Но ими можно было шнуровать ботинки только в перчатках. И так места на ладони после того, как мы затягиваем шнурки, были потертые. Единственный недостаток строп – узел на них легко развязывался. Поэтому всегда делали вверху несколько узлов. И нужно было бантик засунуть под шнуровку, тогда он не так быстро развязывался

По ту сторону океана
Спортивная биография Ирины Родниной известна многим. Не все знают о ее непростых отношениях с тренерами и партнерами, но еще меньше людей знают о том, чем занималась прославленная фигуристка после окончания карьеры. В книге этому уделено большое внимание. Мне больше всего понравились воспоминания о Соединенных Штатах Америки, где Ирина Константиновна проработала тренером десять лет – как с известными фигуристами, так и с начинающими. На мой взгляд, именно эта часть ее воспоминаний будет особа интересна нашим читателям.
В автобиографии можно встретить описание отдельных методических приемов, применяемых Родниной-тренером в работе с начинающими спортсменами.

У меня один из первых учеников – ну просто сошедший с экрана Винни-Пух. Он терпеть не мог фигурное катание, для него каждый раз выходить на коньках – мука смертная. Его в Центр приводила бабушка, которая понимала, что внуку надо как-то бороться с весом, хоть какими-то физическими упражнениями заниматься. На первых занятиях мальчик более или менее слушался, а потом я уж не знала, как его хоть что-то упросить сделать, – мне же никогда не приходилось заставлять своих учеников насильно заниматься спортом. И вдруг он мне сам подсказал, как с ним справляться. Он у меня спрашивает: «Ирина, а как будет по-русски такое-то слово?» Естественно, слово плохое. Его интересовал исключительно наш российский мат. Я ему сказала. Он переспрашивает: «Как, как, как?» И тут я сообразила: «Ты прыгни, тогда я тебе еще раз повторю». Так мы с ним начали заниматься фигурным катанием. Учитывая, что с первого раза американцу повторить наши ненормативные слова невозможно, а если даже повторит, всё равно сразу не запомнишь, он напрыгал раза в два больше, чем надо. На следующем уроке он начинал меня снова спрашивать. Но я тоже не лыком шита – каждый раз поднимала цену. Уже не просто прыжок, а два прыжка. Если изучается сочетание из двух-трех слов, то уже отрабатывается комбинация. Бабушка сначала никак не могла понять, что я делаю с ее внуком, – ни у кого он никогда не прыгал, а у меня скачет кузнечиком. У нас по расписанию проходили три занятия в неделю, и он после моего двадцатиминутного урока уходил с катка весь мокрый насквозь. Правда, я так и не поняла, чту ему в конце концов понравилось больше – фигурное катание или русский мат. Этот случай показывает, что почти с каждым учеником приходилось находить какой-то интерес, втягивающий его в урок.
Была у меня девочка, которая терпеть не могла фигурное катание, но больше всего прыжки. Ненавидела произвольное катание, но вполне терпимо относилась к «школе». И хотя «школу» давно отменили, в Америке еще долго ее продолжали изучать. Проводились даже чемпионаты Америки только в «школе». Вообще «школа» – это кайф для тех, кто ее понимает и умеет исполнять. Есть же люди, которые любят чертить. Так вот, упражнения в «школе» – примерно то же черчение, только не руками, а ногами.
Тогда я ей стала рассказывать про прыжки. Например, я ей говорила: что такое сальхов? Это та же тройка плюс петля назад вовнутрь из «школы». Только он заканчивается чуть-чуть другим усилием. Я ей стала всё фигурное катание раскладывать через «школу». Нас раньше так учили: есть микроэлементы, есть макроэлементы. Но к каждому макроэлементу подход идет от микроэлементов. А они складываются из тех элементов, которые как раз существуют в «школе».

Судьба Родниной сложилась так, что ее двое детей получали образование в США. Поэтому она может изнутри сравнить нашу и американскую системы образования.

Самые различные формы работы с детьми сильно отличались от нашей школы. До восьмого класса, если родителей приглашают в школу, разговаривают с ними только в присутствии ребенка. А с девятого разговаривают уже с ребенком, но в присутствии родителей. В четырнадцать-пятнадцать лет он уже самостоятельная личность. Никаких криков, никаких унижений. Впрочем, существует совершенно четкая система поощрений и наказаний.
Самый наглядный пример: мой ребенок так запустил мячик, что разбил стекло. Меня, естественно, пригласили в школу, объявив, что вставить новое стекло стоит столько-то. Я тут же выписала чек. Но так как он при этом еще с кем-то подрался, то следующие три дня ребенок мой может пользоваться автобусом только в одну сторону. Тот его привозит в школу, а после занятий Саша к автобусу не идет. Он должен два часа выполнять какую-то работу в школе, что-то чистить, где-то убирать. Получается, что через два часа после окончания занятий за ним в школу должна ехать я. Но за то время, что у меня уходит на доставку его домой, я теряю как минимум два-три урока. Урок – двадцать минут. Урок – сорок долларов. Прошло две недели, Саша меня попросил, чтобы я купила ему какую-то ерунду, и пришлось ему объявить: «Саша, я за три дня потеряла двести пятьдесят долларов. Это в два раза больше, чем ты у меня сейчас просишь». Вот и всё. И никаких указаний, криков, махания пальчиком – ничего. Экономический стимул.
Я ему ничего не говорила: ах, ты, такой-сякой! Я, скрипя зубами, молча оставляла свою работу, ехала за ним, забирала его, привозила домой. Но вот подвернулся удобный момент, я ему популярно все это объяснила. Он не может рассчитывать на подарок, потому что эти деньги я благодаря ему как раз и недополучила. Он сделал для себя вывод
У нас в Союзе все предметы в школе были обязательные, а там ты можешь выбирать только те предметы, которые хочешь изучать. Но есть четыре дисциплины, обязательные для всех школ Америки. Дальше – факультатив, и ты сам выбираешь. Но по окончании школы, чтобы поступить в колледж, ты должен иметь энное количество баллов. Помню, как меня поразило, что Алена пухнет над биологией. Я говорю: «Алена, зачем тебе она нужна? Это явно не твое направление». Она в ответ: «Мама, мне не хватает столько-то баллов, а биология мне сразу даст хороший рейтинг». Поэтому она весь одиннадцатый класс зубрила биологию.
Их учат самостоятельно принимать решения. У нас ребята выходят из школы, набрав приличное количество глубоких знаний, но совершенно не ориентируясь в жизни. В Америке с шестого класса дети начинают выбирать себе предметы, перспективные для будущей жизни. С шестого класса! Алена, учась во втором классе, сказала: «Мама, а ты знаешь, что, если правильно в банк положить деньги, они будут давать проценты?» Я говорю: «Ну, я-то знаю, а ты где про это услышала?» Но их к этому готовят. К пониманию банковской системы, к пониманию, как и куда вкладывать деньги, к знанию законов, прав каждого гражданина и его обязанностей. И они это очень хорошо изучают. Я пришла к Сашке и передала ему разговор с одним своим учеником, который учился в восьмом классе. Такой весь умненький мальчик. Я его спрашиваю: «Ты почему сегодня такой плохой?» Он отвечает: «Я очень рано встал, потому что мне надо было посмотреть стоки (ставки) на европейской бирже» Я: «А зачем тебе?» Он: «Да я уже давно там деньги делаю». Сашка мне говорит: «Да что ты, мама, начиная с восьмого класса большая часть детей куда-нибудь деньги вкладывает. Ты помнишь, ты мне деньги дала, я их вот в то-то вложил». И это нормально, этому обучают не только в школе, жизнь учит примерами и традициями. У наших ребят знания есть, а опыта практического применения этих знаний – никакого.
Американская самостоятельность меняет людей, они по-другому смотрят на вещи, они заранее знают, какую выбирать профессию, чтобы дальше строить жизнь.
Они хорошо учат, как владеть информацией, как ее получать, как применять. Там, чтобы получить высшее образование, если ты не очень хорошо закончил школу, надо уметь повысить уровень своих оценок. А если у тебя нет денег, то следует знать, как получить кредит на образование. Нет ничего страшного, если ты в сорок лет меняешь профессию и получаешь другое образование. Другими словами, они более мобильные не только в передвижении по стране и поиске работы, но и в получении знаний
В Америке личность учителя не сильно влияет на формирование ребенка. Набирается поток детей в первый класс, человек в двадцать пять, учится у одной учительницы. На второй год уже другая учительница, к тому же поток все время тасуют. Они не идут десять лет одним классом, как у нас.
В чём смысл таких перемещений? Дети учатся общению не в маленькой постоянной группке. С одними ребятами они могут встречаться на математике, с другими – на английском языке. Там нет понятия «двоечник». Ты, например, английский знаешь отлично. Детей, у которых английский идет на высшем уровне, собирают в одном классе. Детей, у которых английский идет на среднем уровне, собирают в другом классе. Если ты хочешь уровень знаний поднять, повышай оценки, и тебя переведут к лучшим. То же самое и с математикой, и с физикой. А значит, тебе при всём классе не говорят, что ты двоечник и у тебя мозги не так устроены, как это часто делается у нас. Хотя там тоже есть популярные учителя и непопулярные.

Прошло почти десять лет, как Ирина Роднина вернулась в Россию. То, что она рассказывает про американскую школу, начинает появляться и у нас в связи с введением новых ФГОС. Вот только новых Родниных и Зайцевых пока нет. Чтобы они появились, совсем не обязательно в точности повторять путь прославленной спортсменки. У каждого своя дорога к пьедесталу. Но всем хочется, чтобы на ней было меньше преград.

15