“… и разум опять засияет над нашими далями” Драматическая композиция о творчестве В.Г.Короленко

А. Шуклин








“ и разум опять засияет
над нашими далями”

Драматическая композиция о творчестве В.Г.Короленко























20003 г.






ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА.

Учительница Короленко.
Учитель Валек
Первый Вася
Второй Маруся
Третий Гаврилов
Четвертый Майор
Чтец Морозова
Эвелина Рязанцев
Петр

На сцене большой экран. Круглый стол со стульями вокруг, на столе большая лампа под абажуром. Входят ребята, учителя.

Учительница: Ребята, мы собрались сегодня на очередное заседание нашего литературного кружка для того, чтобы окончательно решить, как мы будеи отмечать юбилей Владимира Галактионовича Короленко. Неделю назад мы просили вас подумать о сценарии нашего литературного праздника.
Учитель: Получилось ли что-либо у вас? И с чего начнем?
Первый: Я думаю, что следует начать с детства. В своем главном труде “История моего современника” Короленко проследил почти весь свой жизненный путь, начиная с детских впечатлений. И это очень интересно. А знаете, о каком самом раннем впечатлении он вспоминает?
Все: О каком?
Первый: А вот, послушайте. “Самое раннее из этих воспоминаний – сильное зрительное впечатление пожара. Мне мог идти тогда второй год, но я совершенно ясно вижу и теперь языки пламени над крышей сарая во дворе, странно освещенные среди ночи стены большого каменного дома и его отсвечивающие пламенем окна. Помню себя, тепло закутанного, на чьих-то руках, среди кучки людей, стоявших на крыльце”.
Учитель: Да, воспоминаний раннего детства у Короленко множество. А когда он родился и где?
Первый: 27 июля 1853 года в городе Житомире, на Украине. Отец его был очень честным человеком. До конца своей жизни прослужил в должности уездного судьи в губернском городе.
Второй: А может быть, в повести “В дурном обществе” Короленко и показал своего отца? Помните, у героя повести Васи, отец был судья, очень честный, неподкупный человек.
Третий: Не мешало бы вспомнить некоторый главы из этого произведения. В школе мы его читали под названием “Дети подземелья”.

Сцена из повести “В дурном обществе”.

Валек: Ты здесь зачем?
Вася: Так. Тебе какое дело?
Валек: Я вот тебе покажу!
Вася: Ну, ударь попробуй!.. Я, брат, и сам тоже
Валек: Как твое имя?
Вася: Вася. А ты кто такой?
Валек: Я Валек Я тебя знаю: ты живешь в саду над прудом. У вас большие яблоки.
Вася: Да, это правда, яблоки у нас хорошие не хочешь ли? (Протягивает яблоко Марусе).
Валек: Боится. Зачем ты влез сюда? Разве я когда-нибудь лазал в ваш сад?
Вася: Что ж, приходи! Я буду рад.
Валек: Я тебе не компания.
Вася: Отчего же?
Валек: Твой отец – пан судья.
Вася: Ну так что же? Ведь ты будешь играть со мной, а не с отцом.
Валек: Тыбурций не пустит. Послушай Ты, кажется, славный хлопец, но все-таки тебе лучше уйти. Если Тыбурций тебя застанет, будет плохо.
Вася: Как же мне отсюда выйти?
Валек: Я тебе укажу дорогу. Мы выйдем вместе.
Вася: А она?
Валек: Маруся? Она тоже пойдет с нами.
Вася: Как, в окно?
Валек: Нет, вот что: я тебе помогу выбраться на окно, а мы выйдем другим ходом.
Вася: Как хорошо!
Валек: Скучно здесь
Вася: Вы все здесь живете?
Валек: Здесь.
Вася: Отчего она такая?
Валек: Невеселая? А это, видишь ли, от серого камня.
Маруся: Да-а, это от серого камня.
Вася: От какого серого камня?
Валек: Серый камень высосал из нее жизнь. Так говорит Тыбурций Тыбурций хорошо знает.
Маруся: Да-а, Тыбурций все знает.
Вася: Тыбурций тебе отец?
Валек: Должно быть, отец.
Вася: Он тебя любит?
Валек: Да, любит. Он постоянно обо мне заботится и, знаешь, иногда он целует меня и плачет
Маруся: И меня любит тоже и тоже плачет.
Вася: А меня отец не любит. Он никогда не целовал меня Он нехороший.
Валек: Неправда, неправда, ты не понимаешь. Тыбурций лучше знает. Он говорит, что судья – самый лучший человек в городе и что городу давно бы уже надо провалиться, если бы не твой отец, да еще поп, которого недавно посадили в монастырь, да еврейский раввин. Вот из-за них троих
Вася: Что из-за них?
Валек: Город из-за них еще не провалился,- так говорит Тыбурций,- потому что они еще за бедных людей заступаются А твой отец, знаешь он засудил даже одного графа
Вася: Да, это правда Граф очень сердился, я слышал.
Валек: Ну, вот видишь! А ведь графа засудить не шутка.
Вася: Почему?
Валек: Почему? Потому что граф – не простой человек Граф делает, что хочет, и ездит в карете, и потом у графа деньги: он дал бы другому судье денег, и тот бы его не засудил, а засудил бы бедного.
Вася: Да это правда. Я слышал, как граф кричал у нас в квартире: “Я вас всех могу купить и продать!”
Валек: А судья что?
Вася: А отец говорит ему: “Пойдите от меня вон!”
Валек: Ну вот, вот! И Тыбурций говорит, что он не побоится прогнать богатого, а когда к нему пришла старая Иваниха с костылем, он велел принести ей стул. Вот он какой!
Маруся: Ты придешь к нам опять?
Вася: Приду, непременно!
Валек: Что ж, приходи, пожалуй, только в такое время, когда наши будут в городе.
Вася: Кто это “ваши”?
Валек: Да наши все: Тыбурций, Лавровский, Туркевич. Профессор тот, пожалуй, не помешает.
Вася: Хорошо. Я посмотрю, когда они будут в городе, и тогда приду. А пока прощайте!
Валек: Ей, послушай-ка. А ты болтать не будешь о том, что был у нас?
Вася: Никому не скажу.
Валек: Ну вот, это хорошо. А этим твоим дуракам, когда станут приставать, скажи, что видел черта.
Вася: Ладно, скажу.
Валек: Ну, прощай!
Вася: Прощай. (Уходит)

Четвертый: Как интересно было все это вспомнить. Повесть действительно очень интересная. Особенно трогателен образ Маруси. Она мне почему-то запомнилась больше всего. А какова была судьба Короленко после окончания гимназии?
Второй: После этого у него началась бурная, нелегкая жизнь. Вначале он поступил в Петербургский технологический институт.
Третий: Но проучившись немного, разочаровался и по просьбе Мочальского, одного из своих лучших товарищей, покидает Петербург и уезжает в Москву, где продолжает свое образование в Петровской сельскохозяйственной академии.
Четвертый: Однако, как участник студенческих волнений, Владимир Галактионович был исключен из академии, а в 1879 году арестован по подозрению “в сообществе с главными революционными деятелями” и выслан в Глазов.
Второй: А я знаю. Короленко описал Глазов в очерке “Ненастоящий город”. Только почему “ненастоящий”?

Чтец: Я стоял на широкой площади уездного города Вятской губернии и с любопытством оглядывался в новом для меня месте. Как тихо! – вот первое впечатление от этого города. Невольно вспомнилось некрасовское:
В столицах шум, гремят витии
Кипит словесная война
А здесь стояла действительно тишина непробудная, вековая, стихийная Ветер качал жидкие березки на берегу быстрой речки, которая крутой излучиной врезалась в обширную площадь, к самому центру города. И тут же за речкой на другом берегу гнулись и тихо волновались под ветром созревающие хлеба
Недели две назад название этого города было для меня лишь отвлеченным географическим термином Кружок на карте на одном из притоков Вятки. Воображение прибавляло тусклое небо, болота, леса, туманное лето, суровую зиму И вот точно вихрь выхватил меня из сутолоки и шума столичной жизни и понес Куда же?
Я твердо знал, что не найду здесь своего счастья но это не мешало мне с любопытством присматриваться к новому месту.
Типичный городок северо-востока. Два, три каменных здания, остальное все деревянное. В центре полукруглая площадь, лавки, навесы, старенькая церковка, очевидно, пришедшая в негодность, и рядом огромное недостроенное здание нового храма, окруженное деревянными лесами. Он поднялся в центре города, подавляя его своей величиной, но не дорос до конца и остановился. Огромная колокольня высилась вроде вавилонской башни, кидая на окружающую мелкоту тень незаконченности и раздумья, пока ей не надоело и она рухнула
Подальше от центра домишки окраины подходят к ельничку, сосняку, который , вырастая вверх по реке, становился спокойным дремучим бором
Я поселился в слободке
Вскоре мне пришлось оставить этот город так же неожиданно, как я попал в него. Впереди у меня были новые, еще более неизведанные места – глухой лесной угол, даже не село, не деревня, а какие-то бесформенные зачатки человеческих поселений среди болот и лесов. Тем не менее я оставлял город без сожаления, даже с какой-то особенной жуткой радостью.
“Ненастоящий, ненастоящий” Мне пришло в голову это слово. Как, в самом деле, он возник и почему существует? Неужели для этого достаточно было выстроить “замок” со стеной и решетками, поселить в центре исправника с десятком полицейских и развести несколько десятков людей в сюртуках темно-зеленого сукна, умеющих составлять и переписывать бумаги И ничего более? Ничего, что должно быть в настоящем городе: ни фабрик, ни заводов, ни всего, что росло бы само собою, устанавливая живой обмен с деревней. Рост останавливаетсяНачинается жалкое прозябание

Четвертый: Из Глазова Короленко отправляют в Березовские починки. Это на север от города. Вот там-то жизнь действительно была ужасной.



Второй: Через год после высылки в Глазов, а потом в Березовские починки, Короленко написал очерк “Ненастоящий город” и рассказ “Чудная”. Не эти ли скитания навеяли на него сюжет этого рассказа?

( Сцены из рассказа “Чудная”)

Гаврилов: Не спится, видно, господин?
Короленко: Да, не спится.
Гаврилов: Удивляюсь я вам, народ молодой, люди благородные, образованные, можно сказать, - а как свою жизнь проводите
Короленко: Как?
Гаврилов: Эх, господин! Неужто мы не можем понимать!.. Довольно понимаем, не в эдакой, может, жизни были и не к этому сызмалетства-то привыкли
Короленко: Ну, это вы пустое говорите Было время и отвыкнуть
Гаврилов: Неужто весело вам?
Короленко: А вам весело?
Гаврилов: (после паузы) Нет, господин, невесело и нам. Верьте слову: иной раз бывает просто, кажется, на свет не глядел бы С чего уж это – не знаю; только иной раз так подступит – нож острый, да и только.
Короленко: Служба, что ли, тяжелая?
Гаврилов: Служба, службой Конечно, не гулянье, да и начальство, надо сказать, строгое, а только все же не с этого
Короленко: Так отчего же?
Гаврилов: Кто знает? (Пауза). Служба что. Сам себя веди аккуратно, только и всего. Мне, тем более, домой скоро. Из сдаточных я, так срок выходит. Начальник и то говорит: “Оставайся, Гаврилов, что тебе делать в деревне? На счету ты хорошем”
Короленко: Останетесь?
Гаврилов: Нет. Оно, правда, и дома-то От крестьянской работы отвык Пища тоже. Ну и, само собой, обхождение Грубость эта
Короленко: Так в чем же дело?
Гаврилов: Вот я вам, господин, ежели не поскучаете, случай один расскажу Со мной был
Короленко: Расскажите
Гаврилов: Поступил я на службу в 1874 году, в эскадрон, прямо из сдаточных. Служил хорошо, с усердием. Грамоте хорошо был обучен, ну и начальство не оставляло. Майор у нас земляк мне был, призывает раз меня к себе.
Майор: Я тебя, Гаврилов, в унтер-офицеры представлю Ты в командировках бывал ли?
Гаврилов: Никак нет, ваше высокоблагородие.
Майор: Вам в командировку ехать. Поедешь подручным. Смотри, не зевать, барышню вам везти из замка, политичку, Морозову. Вот вам инструкция, завтра деньги получай и с богом!
Гаврилов: Пришли мы в замок, бумагу подали – ждем, стоим. Любопытно мне – какую барышню везти-то придется, а везти назначено нам по маршруту далеко. Вот мне и любопытно в первый-то раз: что, мол, за политичка такая? Выводят ее – смотрю: молодая еще, как есть ребенком мне показалась. Волосы русые, на щеках румянец. Ну, потом увидел я – бледная совсем, белая во всю дорогу была. И сразу мне ее жалко стало
Поехали мы по железной дороге. Погода ясная этот день стояла. Да ветер свежий, осенний, а она в вагоне окно откроет, высунется, так и сидит. Барышня, закройте окно. (Пауза) Простудитесь, барышня, - холодно ведь.
Морозова: Оставьте!
Гаврилов: Конечно, не с привычки это Потом много возили, привык. А тот раз чудно мне показалось: куда, думаю, мы ее везем, дитя этакое И потом признаться вам, господин, уж вы не осудите: что, думаю, ежели бы у начальства попросить да в жены ее взять. От Костромы на тройке ехать пришлось. Как поехали – ветер северный, - я и то продрог. Закашляла крепко и платок к губам поднесла, а на платке кровь. Эх, барышня, - как можно! Больны вы, а в такую дорогу поехали, - осень, холодно! Нешто, можно этак!
Морозова: Что вы, глупы, что ли? Не понимаете, что я не по своей воле еду? Хорош: сам везет, да туда же еще с жалостью суется!
Гаврилов: Вы бы начальству заявили, - в больницу хоть слегли бы, чем в этакой холод ехать. Дорога-то ведь не близкая!
Морозова: А куда? (Пауза) Не надо, это я так Не говорите ничего, да уж и сами не лезьте.
Гаврилов: (Шепчет ей на ухо) Вот куда вам ехать! Не близко! Вот то-то, барыщня. Молоды вы, не знаете еще, что это значит!
Морозова: Напрасно вы так думаете. Знаю я хорошо, что это значит, а в больницу все-таки не слегла. Спасибо! Лучше уж, коли помирать, так на воле, у своих. А то, может, еще и поправлюсь, так опять же на воле, а не в больнице вашей тюремной. Вы думаете от ветру я, что ли, заболела, от простуды? Как бы не так!
Гаврилов: Там у вас сродственники, что ли, находятся?
Морозова: Нет у меня там ни родни, ни знакомых. Город-то мне чужой, да верно, такие же, как и я , ссыльные есть, товарищи.
Гаврилов: В Ярославль-город самым вечером приехали. А из городу из этого пароходы ходят, только по инструкции нам на пароходах возить строго воспрещается.
Морозова: Я дальше на почтовых не поеду. Как знаете, господа. Пароходом везите. Слышали, что я сказала: не еду.

(пауза)

Гаврилов: Вы не спите?
Короленко: Нет, продолжайте, пожалуйста,- я слушаю.
Гаврилов: Много я от нее (пауза), много муки тогда принял. Дорогой-то, знаете, ночью, все дождик, погода злая Лесом поедешь, лес стоном стонет. Ее-то мне и не видно, потому ночь темная, ненастная, зги не видать, а поверите, - так она у меня перед глазами и стоит, то есть даже до того, что вот, точно днем, ее вижу: и глаза ее , и лицо сердитое, и как она иззябла вся, а сама все глядит куда-то, точно все мысли свои про себя в голове ворочает. Наденьте тулуп-то, - все знаете, теплее.
Морозова: Ваш тулуп, - вы и надевайте.
Гаврилов: Не мой тулуп, казенный, по закону арестованным полагается. Только и тулуп не помог: как рассвело,- глянул я на нее, а на ней лица нет. Трое сутки мы ехали и нигде не ночевали. Приехали на место. И надо вам сказать: в конце она почитай что на руках у меня и ехала. Только из губернии ее далее отправили. Приехали в уездный город, где ей жительство назначено: сдали ее под расписку.
Короленко: Так вы ее больше и не видели?
Гаврилов: Видал, да лучше бы уж не видать было После командировки сейчас нас опять нарядили и опять в ту же сторону. Студента одного возили, Загряжского. Вот поехали мы через город тот самый, где ее оставили, и стало мне любопытно про житье ее узнать. Тут, спрашиваю, барышня-то наша? Тут, говорят, только чудная она какая-то: как приехала, так прямо к ссыльному пошла, и никто ее после не видал, - у него и живет. И так мне любопытно стало Схожу, думаю, повидаю ее. От меня она зла не видела, а я на ней зла не помню

Морозова сидит на постели, подобрав ноги, шалью обернута, шьет. Рязанцев сидит рядом и читает книжку. При входе Гаврилова, Морозова вздрогнула, напряглась.

Рязанцев: ( Морозова) Что с вами? Успокойтесь!
Морозова: Прощайте, видно, им для меня и смерти хорошей жалко.

Рязанцев обернулся и увидел Гаврилова.

Рязанцев: Успокойтесь. (К Гаврилову) А вам, кавалер, что здесь, собственно, понадобилось? Зачем пожаловали?..
Гаврилов: Ничего мне не нужно. Я так пришел, сам по себе. Я вез барышню, не здоровы они были, так узнать пришел
Рязанцев: Ну вот видите, я же вам говорил.
Гаврилов: Извините, ежели напугал вас Не вовремя или что Так я и уйду. Прощайте, не поминайте лихом, добром, видно, не помянете.

Рязанцев встал, руку подает.

Рязанцев: Вот что, поедете назад, свободно будет, - заходите, пожалуйста.
Морозова: Не понимаю я, зачем ему заходить? И для чего зовете?
Рязанцев: Ничего, ничего! Пусть зайдет, если сам опять захочет Заходите, заходите, ничего!
Гаврилов: На обратном пути задержали нас в этом городе. Решил я опять зайти к ним.
Рязанцев: Опять пришел? Что ж, войдите, пожалуйста.
Морозова: Опять этот странный человек!.. Вы, что ли, его позвали?
Рязанцев: Нет, не звал я , - сам он пришел.
Гаврилов: Что это, барышня,- за что вы сердце против меня имеете? Или я враг вам какой?
Морозова: Враг и есть,- а вы разве не знаете? Конечно, враг!
Гаврилов: Голос у нее слабый стал, тихий, на щеках румянец так и горит, и столь лицо у нее приятное кажется, не нагляделся бы. Простите меня, коли вам зло какое сделал.
Морозова: Простить! Вот еще! Никогда не прощу, и не думайте, никогда! Помру скоро так и знайте: не простила!
Рязанцев: Видите: не жандарм к вам пришел сейчас Жандарм вас вез, другого повезет, так это он все по инструкции. А сюда-то его разве инструкция привела? Вы вот что, господин кавалер, не знаю, как звать вас
Гаврилов: Степан.
Рязанцев: А по батюшке как?
Гаврилов: Петровичем звали.
Рязанцев: Так вот, Степан Петрович. Вы ведь сюда почему пришли? По человечеству? Правда?
Гаврилов: Конечно, по человечеству. Это вы верно объясняете. Ежели по инструкции, так это нам вовсе даже не полагается, чтоб к вам заходить без надобности. Начальство узнает – не похвалит.
Рязанцев: (Морозовой) Ну, вот видите.
Морозова: Ничего, не вижу. Это вы видите, чего и нет. А мы с ним вот люди простые. Враги так враги, и нечего тут антимонию разводить. Ихнее дело – смотри, наше дело – не зевай. Он, вот видите: стоит, слушает. Жалко, не понимает, а то бы в донесении все написал
Рязанцев: Слышите? Что же вы скажете? Впрочем, не объясняйте ничего: я так считаю, что вам это обидно.

( Гаврилов повернулся к выходу)

Погоди, Степан Петрович, не уходи еще. Нехорошо это Ну, не прощайте и не миритесь. Об этом что говорить. Он и сам, может, не простил бы, ежели бы как следует все понял. Да ведь и враг тоже человек бывает А вы этого-то вот и не признаете. Сек-тан-тка вы, вот что!
Морозова: Пусть, а вы равнодушный человек Вам бы только книжки читать
Рязанцев: Равнодушный? Ну, вы сами знаете, что неправду сказали.
Морозова: Пожалуй. А вы мне – правду?..
Рязанцев: А я правду: настоящая вы барыня Морозова
Морозова: (протянула ему руку) Да, вы, пожалуй, и правы! (Повернулась к Гаврилову, протянула руку) Вот что я вам скажу: враги мы до смерти Ну, да бог с вами, руку вам подаю,- желаю вам когда-нибудь человеком стать – вполне не по инструкции Устала я.

Гаврилов и Рязанцев выходят

Рязанцев: Вот что, Степан Петрович, долго вы еще тут пробудете?
Гаврилов: Не знаю, может, и еще дня три, до почты.
Рязанцев: Ежели еще зайти захотите, так ничего, зайдите. Вы, кажется, человек, по своему делу, ничего
Гаврилов: Извините, напугал
Рязанцев: То-то, уж вы лучше хозяйке сначала скажите.
Гаврилов: А что я хочу спросить: вы вот про боярыню говорили, про Морозову. Они значит, боярского роду?
Рязанцев: Боярского или не боярского, а уж порода такая: сломать ее можно Вот и то уж сломали Ну, а согнуть, - сам, чай, видел: не гнутся этакие.
Гаврилов: Померла она скоро. С этих самых пор тоска и увязалась ко мне. Точно порченый. На другой день исправник призвал и сказал, что бумага пришла, да поздно. Видно, опять нам ее везти пришлось бы, да уж бог ее пожалел: сам убрал. И все я эту барышню сердитую забыть не мог, да и теперь то же самое: так и стоит, бывает, перед глазами. Что бы это значило? Кто бы мне объяснил! Да вы, господин, не спите?

Третий: Вот говорят: писатель-демократ, прогрессивный писатель, и как-то скучно становится.
Четвертый: Ну что ты! У Короленко очень интересные произведения. Вот, например, можно вспомнить его повесть “Слепой музыкант”.
Второй: Да, я помню. Мы читали эту книжку дома.

( Сцена из повести “Слепой музыкант”)

Эвелина: Мальчик! Не знаешь ли , кто это тут сейчас играл?
Петр: Это я
Эвелина: Как хорошо!
Петр: Что же вы не уходите?
Эвелина: Зачем же ты меня гонишь?
Петр: Я не люблю, когда ко мне приходят
Эвелина: Вот еще! Смотри-ка! Разве вся земля твоя и ты можешь кому-нибудь запретить ходит по земле?
Петр: Мама приказала всем, чтобы сюда ко мне не ходили.
Эвелина: Мама? А моя мама позволила мне ходить над рекой
Петр: Уйдите! Уйдите! Уйдите!
Эвелина: Ах, какой гадкий мальчик!
Петр: Послушайте! Вы еще не ушли?
Эвелина: Разве вы не видите? Кто тебя выучил так хорошо играть на дудке?
Петр: Иохим выучил.
Эвелина: Очень хорошо! А отчего ты такой сердитый?
Петр: Я я не сержусь на вас.
Эвелина: Ну, так и я не сержусь Давайте играть вместе.
Петр: Я не умею играть с вами.
Эвелина: Не умеешь играть? Почему?
Петр: Так.
Эвелина: Нет, почему же?
Петр: Так.
Эвелина: Какой ты смешной. Это ты, верно, оттого, что еще со мной не знаком. Вот узнаешь меня, тогда перестанешь бояться. А я не боюсь никого.
Петр: Где ты взяла цветы?
Эвелина: Там.
Петр: На лугу?
Эвелина: Нет, там.
Петр: Значит, в роще. А какие это цветы?
Эвелина: Разве ты не знаешь цветов?.. Ах, какой ты странный право, ты очень странный

( Взял цветок)

Петр: Это лютик, а вот это фиалка.
Эвелина: Зачем ты пугаешь меня, гадкий мальчишка? Что я тебе сделала? Зачем?

(Петр плачет)

Послушай, о чем ты плачешь? Ты, верно, думаешь, что я нажалуюсь? Ну, не плачь, я никому не скажу. Ну, ну, перестань же! Я давно не сержусь. Я вижу, ты жалеешь, что напугал меня.
Петр: Я не хотел напугать тебя.
Эвелина: Хорошо, хорошо! Я не сержусь!.. Ты ведь больше не будешь. А все-таки ты очень странный.
Петр: Я не странный. Нет, я не странный Яя- слепой!
Эвелина: Слепой? Слепой? (Заплакала) Мне жалко Солнышко село.
Петр: Я не знаю, какое оно. Я его только чувствую
Эвелина: Не знаешь солнышка?
Петр: Да.
Эвелина: А а свою маму тоже не знаешь?
Петр: Мать знаю. Я всегда издалека узнаю ее походку.
Эвелина: Да, да, это правда. И я с закрытыми глазами узнаю свою маму.
Петр: Знаешь, я ведь чувствую солнце и знаю, когда оно закатилось.
Эвелина: Почему ты знаешь?
Петр: Потому что видишь ли Я сам не знаю почему
Эвелина: А-а!
Петр: Я могу читать и скоро выучусь писать пером.
Эвелина: А как же ты?...
Петр: Я читаю в своей книжке, пальцами.
Эвелина: Пальцами? Я бы никогда не выучилась читать пальцами Я и глазами плохо читаю. Отец говорит, что женщины плохо понимают науку.
Петр: А я могу читать даже по-французски.
Эвелина: По французски! И пальцами какой ты умный! Однако я боюсь, как бы ты не простудился. Вон над рекой какой туман.
Петр: А ты сама?
Эвелина: Я не боюсь; что мне сделается.
Петр: Ну, и я не боюсь. Разве может быть, чтобы мужчина простудился скорее женщины? Дядя Максим говорит, что мужчина не должен ничего бояться: нихолода, ни голода, ни грома, ни тучи.
Эвелина: Максим? Это который на костылях:.. Я его видела. Он странный!
Петр: Нет, он нисколько не странный, он добрый.
Эвелина: Нет, страшный. Ты не знаешь, потому что не видел его.
Петр: как же я его не знаю, когда он меня всему учит.
Эвелина: Бьет?
Петр: Никогда не бьет и не кричит на меня Никогда
Эвелина: Это хорошо. Разве можно бить слепого мальчика? Это было бы грешно.
Петр: Да ведь он и никого не бьет.

(Голос: Панычу.)

Эвелина: Тебя зовут.
Петр: Да. Но мне не хотелось бы идти.
Эвелина: Иди, иди! Я к тебе завтра приду. Теперь тебя ждут и меня тоже.

Первый: Многие, соприкоснувшись с творчеством Владимира Галактионовича Короленко, откроют для себя интересного писателя, с интересной судьбой. Мне, например, очень понравился его небольшой рассказ "“Огоньки”. Это как стихотворение в прозе. Какая глубина мысли!

Чтец: Как-то давно, темным осенним вечером, случилось мне плыть по угрюмой сибирской реке. Вдруг на повороте реки, впереди, под темными горами мелькнул огонек.
Мелькнул ярко, сильно, совсем близко
Ну, слава Богу! – сказал я с радостью, - близко ночлег!
Гребец повернулся, посмотрел через плечо на огонь и опять апатично налег на весла.
Далече!
Я не поверил: огонек так и стоял, выступая вперед из неопределенной тьмы. Но гребец был прав: оказалось, действительно, далеко.
Свойство этих ночных огней – приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своею близостью. Кажется, вот-вот еще два-три удара веслом, - и путь кончен А между тем – далеко!..
И долго мы еще плыли по темной, как чернила, реке. Ущелья и скалы выплывали, надвигались и уплывали, оставаясь позади и теряясь, казалось, в бесконечной дали, а огонек все стоял впереди, переливаясь и маня, - все так же близко, и все так же далеко.
Мне часто вспоминается теперь и эта темная река, затененная скалистыми горами, и этот живой огонек. Много огней и раньше и после манили не одного меня своей близостью. Но жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла
Но все-таки все-таки впереди – огни!..


Свет на портрет на экране. Звучит музыка и голос, читающий письмо Короленко

Второй: Уже тяжело больным, в конце жизни, он записал в дневнике 21 августа 1920 года:
“ Я порою смотрел на чудесную зелень из городского сада, на слегка затуманенные и освещенные солнцем склоны и дали с мыслью, что, может быть, это мое последнее лето. И мне вспомнился один разговор еще в Нижнем. Мы сидели на берегу Волги на откосе.
Богданович (уже покойный) развивал свои пессимистические взгляды. Я перебил его:
Ангел Иванович! Да вы только посмотрите, какое это чудо.
Я показал ему на волжские луга, на полосы дальних лесов.
- Мне кажется, - если бы уже ничего не оставалось в жизни, - жить стоило бы для одних зрительных впечатлений.
И он тоже загляделся. Теперь мне вдруг вспомнился этот день, эти луга, освещенные солнцем, и Волга, и темные полосы лесов с промежуточными, ярко освещенными пятнами. Теперь я стар и болен. Жизнь моя свелась почти на одни зрительные впечатления, да еще отравляемые тем, что творится вокруг И все-таки мир мне кажется прекрасным, и так хочется посмотреть, как пронесутся над нами тучи вражды, безумия и раздора и разум опять засияет над нашими далями”

Звучит музыка.