Один месяц из жизни М.А. Бугакова. Работа ученицы 11 класса Субботиной Светланы

Месяц из жизни М.А. Булгакова.
24 июля 1939 пьеса «Батум» о Сталине, которую меня попросило написать руководство МХАТа в сентябре 1938, закончена! Проделана была совершенно невероятная работа – за десять дней я написал девятую картину и вычистил, отредактировал всю пьесу со значительными изменениями.Было первое прочтение. От пьесы были в восторге все, очень долго, стоя, аплодировали: и партийные работники, и театральные деятели, и артисты, и просто друзья. Понравилась пьеса и В.И. Немировичу-Данченко. Пьесу отправили «наверх» для заключения, а МХАТ стал готовиться к серьезной работе над постановкой. Как же я был рад!Для начала решили бригадой ехать в Тифлис и Батуми, где происходят события, связанные с революционной деятельностью молодого Сталина. Лена прочитала «Батум». Ей очень понравилось. Сказала так: «Из всех пьес и романов о юности вождей – эта самая лучшая. В ней ярко представлен и накал борьбы, и возмужание самого Сталина, выковывание из романтичного непокорного юноши сильного волевого борца».В поездку меня провожали с почетом, из театра прислали машину. Похвалы и цветы… Театры со всей страны просили дать им возможность поставить пьесу. Поезд тронулся в новую для меня жизнь. Через два часа, в Серпухове, в вагон вошла почтальонша и спросила: «Где здесь бухгалтер?» И протянула телеграмму-молнию. В ней было сказано: «Надобность в поездке отпала. Возвращайтесь в Москву». Для меня это было ударом. После минуты растерянности Лена сказала, что возвращаться не будем и поедем просто отдохнуть, но потом мы поняли, что никакого отдыха там теперь не будет и решили вернуться. Сложились и в Туле сошли. Причем тут же опять получили молнию — точно такого же содержания.
Вокзал, масса людей, закрытое окно кассы, неизвестность, когда поезд. И в это время, как спасение, — появился шофер ЗИСа, который сообщил, что у подъезда стоит машина, билет за каждого человека 40 руб., через три часа будем в Москве. Узнали, скольких человек он берет, — семерых, сговорились, что платим ему 280 руб. и едем одни. Я одной рукой закрывал глаза от солнца, а другой держался за Лену и говорил: навстречу чему мы мчимся? может быть — смерти?Через три часа бешеной езды, то есть в восемь часов вечера, были на квартире. Я не позволил зажечь свет: горели свечи. Я ходил по квартире, потирал руки и говорил — покойником пахнет. Может быть, это покойная пьеса?Позвонила к Калишьяну — нет дома. Лена говорила с Виленкиным и Лесли, которые, страшно трудно и мучительно, приехали в Москву поездом перед нами незадолго.Потом позвонила к Разумовскому, который мне сказал, что знает от Калишьяна, что пьеса не пойдет.Оказалось, что «наверху» отказали в разрешении ставить пьесу. Причину объяснили так: «Нельзя такое лицо, как Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманное слово».От меня отказались все. Телефон теперь молчит. Ко мне приходят только самые близкие друзья. И я тяжело заболел. Лена пишет за меня под диктовку. Критические статьи в мой адрес участились. Но не будем унывать. Мы все выдержим. Все чаще вспоминаю моменты из жизни. Они кадрами кинопленки проносятся в моей голове.Вспоминаю вечера, которые проводил с Леной и друзьями. Помню, как-то пришел ко мне Ангарский (лит. критик, с1936г. Председатель Всесоюзного внешнеторгового объединения «Международная книга»). С места заявил: – Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж. Переведу на все языки. Денег – тьма, валюта. Хотите – сейчас чек дам – аванс. – Извините, не могу – я наотрез отказался. Уговоры продолжались довольно долгое время, но заметив, что я прихожу в ярость от такой назойливости, отстал и попросил меня читать роман «Мастер и Маргарита». Прочитал первые три главы. Ангарский сразу: – А это напечатать нельзя. – Почему? – Нельзя.Я подумал, что нет смысла допытываться дальше. Вскоре мы распрощались. Как же рад я был оставаться с Леной! Появлялась возможность всерьез заниматься романом. Помню наши разговоры. – Ах, Лена, - говорил я ей, - как же все изменилось за последние пятнадцать лет! В двадцать третьем я ходил по издательствам, предлагая свои работы за гроши. Помню, как в октябре принёс повесть «Дьяволица» Зайцеву в редакцию «Недра». Тот мне сказал, что даст 50 рублей за лист, не больше. – Вы серьезно? – я был в полном недоумении. – Вполне. – И это в то время, когда десяток яиц стоит 200 млн.?! – Что ж. Времена такие. И ещё. Денег не будет до следующей недели. – Ну знаете… – я с трудом сдержался, чтобы не выругаться и, не попрощавшись, выскочил из редакции.Ах, Лена, ты, наверное, и представить себе не можешь, как горько я раскаивался в тот момент в том, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе была причиной этому.А сейчас? Сейчас ко мне приходят издатели с просьбами или предложениями написать что-то. Рассказывал ей, как приходил Николай Радлов ( тот самый Радлов, которого Лена после знакомства охарактеризовала как хорошего собеседника, но очень сложного и злого человека) и угощал меня такими фразами: – Ты – конченный писатель… бывший писатель… все у тебя в прошлом..А дальше вот что: – Почему бы тебе не писать рассказики для «Крокодила»? Там обновленная редакция. Хочешь, я поговорю с Кольцовым? Ха-ха-ха. Это что-то новое. Какая-то новая манера воздействия на меня?Не знал я тогда, что это не предел травли. Один Бог знает, как меня возмущает их поведение. Задают мне какие-то стандарты? Почему я должен быть не тем, кем являюсь? Написал Сталину: «На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженный ли волк, он всё равно не похож на пуделя». Устал. Боль усилилась. Пойду спать.