Литературное путешествие по местам Западного округа

Путешествие по местам Западного округа, где бывали и подолгу жили великие русские писатели и поэты.

Я приглашаю вас в путешествие по Западному округу. Оно будет необыкновенным. Я хочу рассказать о местах, где бывали и подолгу жили великие русские писатели и поэты.
Все читали роман Александра Сергеевича Пушкина " Дубровский ", но лишь немногие знают, что местность Троекурово, в которой разворачивается действие произведения, на самом деле существует, и не где-нибудь, а Можайском районе, у речки Сетуни, между Рябиновой и Витебской улицами. Конечно, можно было бы считать это всего лишь гипотезой, не имеющей никакой серьезной основы, кроме простого совпадения названия сел. Но если вспомнить, что в XIX веке земля вблизи Троекурова принадлежала предкам А.С. Пушкина, а поэт прекрасно знал свою родословную и все с ней связанное, то можно предположить, что выбор названия в " Дубровском " был сделан не случайно. Кроме того, возле Троекурова есть улица Верейская, а у Кирилла Петровича, как известно, был сосед - князь Верейский. И это также косвенно доказывает непосредственное отношение местности в романе к реальному Троекурову.
Еще в 50-е годы нашего столетия местные жители с гордостью показывали приезжим дуб, в котором Маша прятала свои записки для Дубровского, сохранившийся до начала 60-х годов господский дом, пруды и липовую аллею. Однако полной уверенности в этом, конечно, нет. Скорее всего, это красивая легенда.
Одним из наиболее известных владельцев Троекурова был писатель Иван Иванович Лажечников, автор исторического романа "Ледяной дом". Село нравилось писателю, и в июле 1860 года он начал строить дом. По желанию Лажечникова терраса выходила на долину Сетуни. Однако романист недолго пользовался усадьбой, в которую вложил много сил и любви. Уже в марте 1862 года был вынужден ее продать.
Вспомним еще одного просветителя 18 века, чье имя связанно с нашим округом.
Михаил Матвеевич Херасков (1733-1807) - поэт, издатель, директор и впоследствии куратор Московского Университета, действительный тайный советник. Херасковы владели селом Очаково с 1781 г. по 1788 г. В эти годы здесь существовал театр, собирался литературный салон, бывали известные деятели культуры, крупные чиновники, военные. Очаково при М.М. Хераскове было одним из культурных мест Москвы и России.
Так уж сложилось, что сначала ХIХ века Кунцево стало одним из самых популярных дачных мест. Эти места посещали и подолгу жили там многие известные люди. Это и Денис Васильевич Давыдов.
В лето 1814 он часто бывал в подмосковном селе Кунцеве, где жил директор императорских театров А. А. Майков. Для многочисленных знакомых москвичей радушный хозяин устраивал весёлые спектакли. Здесь Д. Д. Давыдов встретил известную красавицу, актрису и танцовщицу А.И. Иванову. Ей он посвятил три стихотворения.
В 1830 году здешним местам посвятил несколько строк своей поэмы "Безумная" известный русский поэт и переводчик первой половины прошлого столетия Иван Козлов:
Бывало, я в лесу уединенном,
Где Кунцево на холме возвышенном
Задумчивой пленяет красотой,
Брожу один вечернею зарей;
Москва-река там с синими волнами
В тени берез, меж дикими кустами,
Шумя, блистая, прихоти полна:
То скрылась вдруг, то вдруг опять видна;
Зеленый луг и роща за рекою;
Вдали вид сел, полуодетых тьмою...
Кунцевские места посещали, подолгу там жили и оставили массу восторженных воспоминаний многие известные россияне. Среди них упомянем крупнейшего историка Николая Карамзина, неразлучных политических друзей Николая Огарева и Александра Герцена, гордость русской литературы И.С.Тургенева и Л.Н. Толстого, художников Крамского и Саврасова, замечательных поэтов Жуковского, Есенина, Маяковского, Багрицкого.
Одна из улиц нашего округа названа в честь удивительного человека и замечательного поэта – Эдуарда Багрицкого.
Эдуард Георгиевич Дзюбин (литературный псевдоним Багрицкий) родился в Одессе. Родители любили его, хотели сделать из него коммивояжера, страхового агента или приказчика - он убегал из ремесленного, а затем землемерного училища на море. Но Эдуард так и не научился плавать: мальчиком (а потом и взрослым!) он был физически немощным, ибо с девятилетнего возраста и до смерти в тридцать девять лет страдал жестокой бронхиальной астмой. Тридцать лет прожил поэт в любимой своей Одессе, и море было его неутоленной жаждой жить, быть здоровым, молодым и сильным. Затем он переезжает в Москву. Немало лишений досталось поэту. Э. Багрицкий был классическим бедняком (хотя у него всегда жил какой-нибудь нахлебник!): не в чем было выйти на улицу, и жена сшила ему из своей старой-престарой юбки штаны-галифе; денег в семье не было, в одесской газете "Моряк" с поэтом расплачивались черным кубанским табаком, ячневой кашей и соленой камсой. Поселились Багрицкие в Кунцево, под Москвой, где снимали половину избы без самых элементарных удобств, особенно необходимых больному человеку. В этой избе в первой половине 1926 года была написана поэма "Дума про Опанаса".
А вы знаете, каким было главное "хобби" Эдуарда Багрицкого? Отвечу: птицы и рыбы, которым посвящено немало стихотворений и строк. Среди натуралистов-профессионалов он считался знатоком высокого класса, ихтиологи обращались к нему за консультациями. Эдуард Багрицкий был блистательным переводчиком Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры. Умер Багрицкий в Москве 16 февраля 1934 года, прожив на свете всего 39 лет.
Согласитесь, что Эдуард Георгиевич был действительно удивительным, добрым и отзывчивым человеком, так давайте же вспомним это, проходя по нынешней улице Багрицкого, остановившись около его памятника.
Жил в Кунцево и известный писатель Аркадий Гайдар (Аркадий Петрович Голиков). В 1930 году в дачном поселке Кунцево под Москвой (Большая Кунцевская улица, дом 24) Аркадий Гайдар приступил к работе над продолжением "Школы", дав новой повести то же название - "Обыкновенная биография". Немногие знают, что в повести Тимур и его команда писатель описывает довоенное Кунцево.
1913 года Летом семья Маяковских живёт в Кунцеве, рядом с железнодорожной станцией, в Почтовом проезде. Комната Маяковского была на втором этаже. Её маленький балкончик выходил в сад, где росли высокие берёзы и липы. В саду стоял врытый в землю столик с деревянной скамьёй вокруг него. На балкончике у Володи частенько собиралась молодёжь.
Кунцево было в то время очень популярным дачным местом. Здесь были большой кинотеатр, театр, где ставились пьесы. В огромном парке летом играл оркестр, собиравший, по воспоминаниям старожилов дореволюционного многочисленными живописными оврагами, спускался к Москве-реке.
С крутого берега открывался вид на заливные луга, красиво оттенённые прибрежным песком. Маяковский с друзьями часто гулял на так называемом “проклятом месте”, которое представляло собой площадку над обрывом, обращенным к реке. Когда-то здесь было татарское кладбище, и старые могильные камни с непонятными надписями выглядывали из высокой травы.
Хочу привести еще довольно интересные и малоизвестные факты событий, которые происходили в нашем округе. В 1906 году недалеко от Сетуньской лечебницы было устроено подворье Полунинской Кристововоздвиженской женской общины Рязанской губернии, среди местного населения известного как монастырь Серафима Саровского. Он был закрыт в 1929 году. В самое тяжелое время, осенью 1919 года, чтобы прокормить дочерей знаменитая поэтесса Марина Ивановна Цветаева отдает сюда, в Кунцевский детский приют, своих дочерей. Вскоре тяжело заболевшую Алю пришлось забрать, а в феврале 1920 года именно здесь умирает от голода маленькая Ирина.
Двадцать седьмого ноября Марина Ивановна сделала непоправимый шаг, обернувшийся трагедией. Кто-то посоветовал ей и помог поместить Алю и Ирину в Кунцевский приют. И, несмотря на то, что была возможность, с помощью Н. В. Крандиевской, устроить детей в московский садик, Марина Ивановна почему-то больше поверила в Кунцево. Одиночество свое она переживала тяжело; разлукой с Алей вдохновлено одно из лучших стихотворений:

Маленький домашний дух,
Мой домашний гений!
Вот она, разлука двух
Сродных вдохновений!

Жалко мне, когда в печи
Жар, а ты не видишь!
В дверь звезда в моей ночи!
Не взойдешь, не выйдешь!
........................
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным
Чудодейственным твоим
Голосом: Марина!

Тяжелобольную Алю Марина Ивановна привезла в Москву, выхаживать ее помогала В. А. Жуковская, у нее временно и поселилась Цветаева с дочерью. Она только что устроилась на работу в провинции и как раз собиралась взять к себе пожить маленькую Ирину. Но это не осуществилось: 15 или 16 февраля девочка угасла в приюте, не болея и не принимая пищи.
Еще одна достопримечательность нашего Западного округа - Воробьевы горы, которые издавна привлекали посетителей именно видом на Москву. М.Н. Муравьев пишет в своем очерке: "На краю города есть прекрасное возвышение, известное под именем Воробьевых гор, с которого зрение может покоиться свободно на поверхности Москвы... Уединенный зритель может соединить здесь два удовольствия, между собой противные: наслаждаясь тихостью сельского явления, видеть под ногами своими движение необъятного города и слышать шум бесчисленного многолюдства".
Вид с Воробьевых гор стал настоящей достопримечательностью Москвы. Н.М. Загоскин, популярнейший романист тридцатых годов девятнадцатого века и большой знаток и патриот Москвы, автор книги "Москва и москвичи", название которой использовалось впоследствии многими авторами, признавался: "Что грех таить, и у меня также есть господствующая слабость: я люблю... показывать Москву". И далее он говорит о выработанных им теоретических основах показа Москвы: "Вы не можете себе представить, как я забочусь о том, чтоб показать Москву с самой выгодной для нее стороны; как стараюсь соблюдать эту необходимую постепенность, посредством которой возбуждается сначала внимание, потом любопытство, а там удивление и, наконец, полный восторг".
Вид на Москву с Ивана Великого описал М.Ю. Лермонтов в очерке "Панорама Москвы". Поднявшись истертой (значит, много по ней прошло людей) витой лестницей на верхний ярус знаменитой колокольни, он окидывает взглядом расстилающийся вокруг город. Отсюда видна вся Москва: Петровский замок
и Марьина роща, Сухарева башня и Петровский (в его время так назывался Большой) театр, улицы центра с богатыми дворцами и окраинные с деревенскими избами, Москва-река и Яуза, храм Василия Блаженного, Поклонная гора, "откуда Наполеон кинул первый взгляд на гибельный для него Кремль", Каменный мост, Алексеевский и Донской монастыри, Воробьевы горы... Не буду цитировать очерк Лермонтова, он хорошо известен, напечатан во всех собраниях его сочинений. Лишь обращу внимание читателя на его начало, которое своей формой повторяет построение пословицы, о которой идет речь, возможно, это не случайное совпадение: "Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этой величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве..."
Если мы будем говорить о Переделкино, то нельзя не вспомнить таких выдающихся писателей, поэтов, которые многие годы прожили в этом живописном месте – К. И. Чуковский и Б. Пастернак.
Корней Иванович Чуковский (настоящее имя – Николай Васильевич Корнейчуков), замечательный писатель, критик, переводчик, создавший удивительные сказки для детей, говорил, что детский писатель должен сочинять сказки только в минуты счастья. Здесь, в Переделкино, этого счастья достичь несложно. Дома, утопающие в зелени, невидимые птицы, подающие голоса, неспешное журчание небольшой реки Сетунь. Кто знает, может быть, эти удивительные умиротворенные места способствовали созданию новых литературных шедевров. В переделкинском доме К.И. Чуковским написаны многие стихи для детей, книги для взрослых, здесь он работал над переводами, проводил на территории дачи знаменитые "костры", на которых побывали тысячи детей из окрестных деревень и пионерских лагерей. В этом доме часто бывали и подолгу гостили А.А. Твардовский, С.Я. Маршак, Б.Л. Пастернак, А.А. Ахматова, А.Л. Барто, Л.А. Кассиль, А.И. Райкин, А.И. Солженицын. Приезжали к Чуковскому за поддержкой и В. Берестов  в послевоенные годы, и Е. Евтушенко  в 60-е, и другие молодые и маститые авторы. До самого последнего времени в доме Чуковских не прекращалась творческая жизнь  там работала дочь Корнея Ивановича, Лидия Корнеевна, автор повести «Софья Петровна» и «Записок об Анне Ахматовой.
В данный момент дом, где жил К.И. Чуковский с февраля 1938 по 5 октября 1969 года превращен в музей.
Один из самых замечательных обитателей Переделкина Борис Леонидович Пастернак поселился тут в 1936 г. и большую часть оставшейся жизни провел здесь. Здесь он работал над романом «Доктор Живаго», переводил европейскую и грузинскую поэзию, написал стихотворный цикл «Когда разгуляется», а одиннадцать стихотворений начала 40-х гг. объединил названием «Переделкино».
Сосны, пруд, кладбище, Неясная поляна, ветер и паровозный гудок «с шестнадцатой версты»  все это видится, слышится, осязается едва ли не на каждой странице его поэзии последних двух десятилетий. Не удивительно, что близко знавший в эти годы Пастернака Корней Чуковский увидел приметы Переделкина даже в стихотворении «Рождественская звезда», рисующем рождение Христа. В другом стихотворении из романа «Доктор Живаго» мы, уже вне всякого сомнения, попадаем в «нижнюю», просторную часть Переделкина, где

ветер, жалуясь и плача
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.


Дача Б. Пастернака
Слияние личности поэта и места его обитания было настолько полным, что позволило еще одному очевидцу, В. Каверину, заявить: Пастернак жил в Переделкине «так, как будто сам создал его по своему образу и подобию». Поблизости от Пастернака жила в Переделкине семья Вс. В. Иванова, автора известного «Бронепоезд 14-69».
Пастернак был с Ивановыми в дружеских отношениях и часто заходил к ним в гости. Дом Ивановых нередко собирал замечательных писателей, актеров, художников; Борис Леонидович читал на таких встречах свои стихи и прозу. Музей был открыт в 1990 г. к столетнему юбилею Бориса Леонидовича, в доме, где он жил с 1939 г. до своей кончины в 1960 г.
Похоронены К.И. Чуковский и Б. Л. Пастернак на кладбище в Переделкино.
В Переделкино есть еще один небольшой, но очень интересный музей поэта, переводчика, прозаика, драматурга, композитора и исполнителя своих песен – Булата Шалвовича Окуджавы. Он был создан распоряжением нынешнего Президента России В.В. Путина в 1999 году.
Музей Булата Окуджавы в Переделкино – это живой музей, принимающий более семи тысяч посетителей в год. Это место притягивает людей не только потому, что здесь Булат писал свои проникновенные стихи и создавал гениальные произведения. Песенная площадка, созданная на территории музея, всегда открыта для известных бардов и молодых певцов.
Частыми гостями Переделкино бывали и такие известные писатели и поэты, как Б.Ахмадулина, И. Бабель, А. Вознесенский, Н. Заболоцкий, Вс. Иванов, И. Ильф, В. Каверин, Л. Леонов, Петров Е., Б. Пильняк, А. Серафимович, К. Симонов, А. Фадеев, И. Эренбург.


Трудно даже перечислить всех писателей и поэтов, кто жил и творил в Западном округе. Картины подмосковной природы, увиденные здесь, перешли на страницы великих романов и замечательных стихов, я настоятельно советую всем их перечитать. И в наши дни Западный округ представляет собой интерес для современных писателей и поэтов. В данное время здесь проживают и творят Лариса Рубальская, Рудольф Портной, Лев Кишкин, Роза Мартиросова.





Список использованной литературы

Достоевский Ф.М. Идиот. - М.: Дрофа, 2002 г.- 546 с.
Карамзин Н. М. О древней и новой истории.- Синергия, АО «Московские учебники», 2002 г.- 477 с.
Тургенев И. С. Дворянское гнездо. Накануне.- М.: Радуга, 1993 г.- 304 с.
Толстой Л. Н. Война и мир. Том 4.- Синергия, АО «Московские учебники», 2002 г.- 398 с.
Герцен А.И. Былое и думы.- М.: Дет. лит., 1987 г.- 554 с.
Толстой Л.Н. Детство. Отрочество. Юность. - АО «Московские учебники», 2005 г. – 412 с.
Булгаков М.А. Мастер и Маргарита.- М.: Синергия, 1995 г.- 512 с.: ил.
Плещеев А.Н. И сердца жар и чистые стремленья М.: Дет. лит., 1974 г.- 158 с.
Душа Москвы. Том 2 Любовь.- Синергия, АО «Московские учебники», 2001 г.- 246 с.: ил.
Душа Москвы. Том 4 Время. - Синергия, АО «Московские учебники», 2002 г.- 197 с.: ил.
Кудрова И. Версты, дали Марина Цветаева: 1922-1939.- М.: Советская Россия, 1991 г.- 367 с.: ил.
Цветаева М.И.. Стихотворения. Поэмы.- М.: Дрофа, 2002 г. – 304 с.
Гайдар Т.А. Голиков Аркадий из Арзамаса: Документы. Воспоминания. Размышления.- М.: Издательство политической литературы, 1988 г.- 318 с.: ил.
Аркадий Гайдар Жизнь и творчество.- М.: Просвещение, 1991 г. – 208 с.: ил.
Западный округ Москвы. Страницы истории. - М.: 1997 г. – 48 с.
Огарев Н.П. Мой русский стих, живое слово.- М.: Дет. лит, 1985 г.- 111 с.: ил.
Русские писатели в Москве. – Московский рабочий, 1977 г.
Интернет-сайты














ПРИЛОЖЕНИЕ
Панорама Москвы М. Ю. Лермонтов

На западе, за длинной башней, где живут и могут жить одни ласточки (ибо она, будучи построена после французов не имеет внутри ни потолков, ни лестниц, и стены ее расперты крестообразно поставленными брусьями), возвышаются арки Каменного моста, который дугою перегибается с одного берега на другой; вода, удержанная небольшой запрудой, с шумом и пеною вырывается из-под него, образуя между сводами небольшие водопады, которые часто, особливо весною, привлекают любопытство московских зевак, а иногда принимают в свои недра тело бедного грешника. Далее моста, по правую сторону реки, отделяются на небосклоне зубчатые силуэты Алексеевского монастыря; по левую, на равнине, между кровлями купеческих домов, блещут верхи Донского монастыря А там – за ними одеты голубым туманом, восходящих от студеных волн реки, начинаются Воробьевы горы, увенчанные густыми рощами, которые с крутых вершин глядятся в реку, извивающуюся у их подошвы, подобно змее, покрытой серебристою чешуей
1834 год
С.Т. Аксаков о проводах Гоголя из Москвы


6 апреля 1840 года в «Московских ведомостях» появилось объявление: Некто, не имеющий собственного экипажа, ищет попутчика до Вены, имеющего собственный экипаж, на половинных издержках Спросить на Девичьем поле, в доме Погодина, Николая Васильевича Гоголя»
«Ехали мы с Поклонной горы по Смоленской дорогеНа Поклонной горе мы вышли все из экипажей полюбоваться на Москву. Гоголь и Панов, уезжая на чужбину, простились с ней и низко поклонилисьбыл весел и разговорчив. Он повторил свое обещание, данное им у меня в доме за завтраком и еще накануне за обедом, что через год воротиться в Москву и привезет первый том «Мертвых душ», совершенно готовый для печати» - писал Сергей Тимофеевич Аксаков о проводах Гоголя из Москвы.

«Былое и думы» Александр Герцен

Глава 111 Смерть Александра 1 и 14 декабря. – Нравственное пробуждение.- Террорист Бушо.- Корчевская кузина.

На полдороге мы останавливались обедать и кормить лошадей в большом селе Перхушкове, имя которого попалось в наполеоновские бюллетениЗапущенный барский дом стоял на большой дороге, окруженной плоскими безотрадными полями; но мне и эта пыльная даль очень нравилась после городской суеты
Я мало видел мест изящнее Васильевского. Кто знает Кунцево и Архангельское Юсупова или именье Лопухина против Саввина монастыря, тому довольно сказать, что Васильевское лежит на продолжении того же берега верст тридцать от Савина монастыря

Глава 1У Ник и Воробьевы горы
Года за три года до того времени, о котором идет речь, мы гуляли по берегу Москвы в Лужниках, то есть по другую сторону Воробьевых гор. У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке, он был перепуган и кричал: «Тонет! Тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или панталоны, уральский казак сбежал с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Мой отец спросил его имя и написал на другой день о бывшем Эссену. Эссен произвел его в урядники. Через несколько месяцев явился к нам казак и с ним надушенный, рябой, лысый, в завитой накладке, немец: он приехал благодарить казака, - это был утопленник. С тех пор он стал бывать у нас.
Карл Иванович Зонненберг оканчивал тогда немецкую часть воспитания каких-то двух повес, от них перешел к одному симбирскому помещику, от него – к дальнему родственнику моего отца. Мальчик, которого физическое здоровье и германское произношение было ему вверено и которого Зонненберг называл Ником, мне нравился: в нем было что-то доброе, кроткое и задумчивое; он вовсе не походил на других мальчиков, которых мне случалось видеть; тем не менее, сближались мы туго. Он был молчалив, задумчив; я резв, но боялся его тормошить.
Посидевши немного, я предложил читать Шиллера. Меня удивляло сходство наших вкусов; он знал на память гораздо больше, чем я, и знал именно те места, которые мне так нравились; мы сложили книги и выпытывали, так сказать, друг в друге симпатию
Мы часто ходили с Ником за город; у нас были свои любимые места – Воробьевы горы, поля за Дорогомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра, и, если я спал, бросал в мое окно песок или маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Воробьевы горы, у подножия которых тонул Карл Иванович, скоро сделались нашими святыми холмами
В Лужниках мы переехали на лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича. Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шашками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.
Сцена эта может показаться очень натянутой, очень театральной, а меду тем, через двадцать шесть лет я тронут до слез, вспоминая ее; она была свято искренна; это доказала все жизнь наша.
Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались, несмотря на все ее удары. Рубцы, полученные от нее, почетны, - свихнутая нога Иакова была знамением того, что он боролся ночью с Богом.
С этого дня Воробьевы горы сделались для нас местом богомолья, и мы раз в год или два ходили туда, и всегда одни.. Там спрашивал меня Огарев, лет пять спустя, робко, застенсиво, верю ли я в его поэтический талант, и писал мне потом (1833) из своей деревни: «Выехал я, и мне стало грустно, так грустно, как никогда не бывало. А все Воробьевы горы.

Глава ХУ1 Александр Лаврентьевич Витберг
Близ Москвы, между Можайской и Калужской дорогой, небольшая возвышенность царит надо всем городом. Эти те Воробьевы горы, о которых я упоминал в первых воспоминаниях юности. Весь город стелется у их подошвы. С их высот – один из самых изящных видов на Москву. Здесь стоял и плачущий Иоанн Грозный, тогда еще молодой развратник, и смотрел, как горела его столица; здесь явился перед ним иерей Сильвестр и строгим словом пересоздал на двадцать лет гениального изверга.
Эту гору обогнул Наполеон со своей армией, тут переломилась его сила, от подошвы Воробьевых гор началось отступление.
Можно ли найти было лучше место для храма в память 1812 года как дальнейшую точку, до которой достиг неприятель?
Но это еще мало, надобно было самую гору превратить в нижнюю часть храма, поле до реки обнять колоннадой и на этой базе, построенной с трех сторон самой природой, поставить второй и третий храм, представлявшие удивительное единство.
Храм Витберга, как главный догмат христианства, тройственен и неразделен.
Варвара Александровна Лопухина - одна из самых глубоких сердечных привязанностей М.Ю.Лермонтова. Пережив бурное увлечение Н.Ф. Ивановой, поэт в 1831 встретился в близкой ему семье Лопухиных с младшей сестрой своего друга Алексея - Варенькой.
Весной 1832 года компания молодежи с Поварской, Большой и Малой Молчановки собралась ехать в Симонов монастырь ко всенощной - молиться, слушать певчих, гулять. Солнце склонялось к Воробьевым горам, и вечер был прекрасный. Уселись на длинные линейки, запряженные в шесть лошадей, и тронулись вверх по Арбату веселым караваном. Случайно во время этой поездки Лермонтов оказался рядом с Варенькой Лопухиной. Минувшей зимой шестнадцатилетнюю Вареньку привезли в Москву на "ярмарку невест". Она только одну зиму выезжала и еще не успела утратить ни свежести деревенского румянца, ни сельской естественности и простоты. Это делало ее не похожей на московских барышень, у которых все было рассчитано: каждый жест, поза, улыбка.
Варенька была пылкая, восторженная, поэтическая натура. Сельское уединение и чтение романов сделали ее мечтательной. Но эта мечтательность умерялась природной живостью, веселостью и общительностью. Свою склонность помечтать она не выказывала, а, наоборот, стыдилась как слабости. Была блондинка с черными глазами. Это придавало ей особую прелесть. Каждая перемена настроения, мимолетное чувство и мелькнувшая мысль отражались на ее подвижном лице.
И.С. Тургенев «Накануне», главное действие которого разворачивалось в Кунцеве, тогда еще дачном пригороде Москвы.
В тени высокой липы, на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцова, в один из самых жарких летних дней 1853 года лежали на траве два молодых человека.
-Зачем вы с прежней квартиры съехали? – спросил его (Инсарова) Берсенев.
- Эта дешевле; к университету ближе. ..
- Да ведь теперь вакацииИ что вам за охота жить в городе летом! Наняли бы дачу
Вот я нанял себе домик возле Кунцова. Очень дешево и очень удобно. Так что даже лишняя есть комната наверху. Я даже думал, что если бы, например, нашелся кто-нибудьвы, например, так думал якоторый бы захотелкоторый бы согласился поместиться у меня там наверхукак бы это хорошо было! Как вы полагаете Дмитрий Никанорыч?
Инсаров молчал. Берсеневу стало неловко. – По крайней мере навестите меня когда-нибудь,- начал он, погодя немного. – От меня в двух шагах живет семейство, с которым мне очень хочется вас познакомить. Какая там есть чудная девушка, если бы знали.
Молодые люди условились насчет дня, в который Инсаров должен был переселиться
Знакомство Инсарова с Еленой на кунцевской даче решило их судьбу.

Елена шла, потупив голову и неподвижно устремив глаза вперед. Она ничего не боялась, она ничего не соображала; она хотела еще раз увидеться с Инсаровым. Она шла, не замечая, что солнце давно скрылось, заслоненное тяжелыми черными тучами, что ветер порывисто шумел в деревьях и клубил ее платье, что пыль внезапно поднималась и неслась столбом по дороге крупный дождик закапал, она и его не замечала; но он пошел все чаще, все сильнее, сверкнула молния, гром ударил. Елена остановилась, посмотрела вокруг.. К ее счастию , невдалеке от того места, где застала ее гроза, находилась ветхая заброшенная часовенка над развалившимся колодцем. Она добежала до нее и вошла под низенький навес. Дождь хлынул ручьями; небо кругом обложилось. С немым отчаянием глядела Елена на частую сетку быстро падавших капель. Последняя надежда увидеться с Инсаровым исчезала. Старушка нищая вошла в часовенку, отряхнулась, проговорила с поклоном: «От дождя , матушка» - и, кряхтя и охая, присела на уступчик возле колодца. Елена опустила руку в карман: старушка заметила это движение, и лицо ее, сморщенное и желтое, но когда-то красивое, оживилось. «Спасибо тебе, кормилица родная», - начала она. В кармане Елены не нашлось кошелька, а старушка протягивала уже руку
- Денег у меня нет, бабушка, - сказала Елена, - а вот возьми, на что-нибудь пригодиться.
Она подала ей свой платок.
- О-ох, красавица ты моя, - проговорила нищая и перекрестилась три раза, - да на что ж мне платочек твой? Разве внучке подарить, когда замуж выходить будет. Пошли тебе Господь за твою доброту!
Раздался удар грома.
- Господи, Иисусе Христе, - пробормотала нищая и перекрестилась три раза. – Да никак я тебя уже видела,- прибавила она, погодя немного.- Никак ты мне Христову милостыню подавала?
Елена вгляделась в старуху и узнала ее.
- Да, бабуля, - отвечала она. – Ты еще меня спросила, отчего я такая печальная.
- Так, голубка, так. То-то я тебя признала. Да ты и теперь словно кручина живешь. Вот платочек твой мокрый, знать от слез. Ох вы молодушки, всем вам одна печаль, горе великое!
- Какая же печаль, бабушка?
- Какая? Эх, барышня хорошая, не моги ты со мной, со старухой, лукавить. Знаю я, о чем ты тужишь: не сиротское твое горе Хошь унесу с твоим платочком все твое горе? Унесу, и полно. Вишь, дождик реденький пошел; ты-то подожди еще, а пойду. Меня ему не впервой мочить. Помни же, голубка: была печаль, сплыла печаль,и помину ей нет. Господи, помилуй!
Нищая приподнялась с уступчика, вышла из часовенки и поплелась своей дорогой. Елена с изумлением посмотрела ей вслед. «Что это значит?»- прошептала она невольно.
Дождик сеялся все мельче и мельче, солнце заиграло на мгновение. Елена уже собиралась покинуть свое убежище Вдруг в десяти шагах от часовни она увидела Инсарова. Закутанный плащом, он шел по той же самой дороге, по которой пришла Елена; казалось, он спешил домой.
Она оперлась рукой о ветхое перильце крылечка, хотела позвать его, но голос изменил ей Инсаров уже проходил мимо, не поднимая головы
- Дмитрий Никанорович! –проговорила она наконец.
Инсаров внезапно остановился, оглянулся
- Вы! Вы здесь! – воскликнул он.
Она уступила молча в часовню. Инсаров последовал за Еленой.
- Вы здесь? –повторил он.
Она продолжала молчать и только глядела на него каким-то долгим, мягким взглядом. Он опустил глаза.
- Вы шли от нас? –спросила она его.
-Нетне от вас.
- Нет? – повторила Елена и постаралась улыбнуться. – Так-то вы держите ваши обещания? Я вас ждала с утра.
- Я вчера, вспомните, Елена Николаевна, ничего не обещал.
Елена опять едва улыбнулась и провела рукой по лицу. И лицо, и рука были очень бледны.
- Вы, стало быть, хотели уехать, не простившись с нами?
- Да,- сурово и глухо промолвил Инсаров.
- Как? После нашего знакомства, после этих разговоров, после всего стало быть, если б я вас здесь не встретила случайно (голос Елены зазвенел, и она умолкла на мгновение) так бы вы и уехали, и руки мне не пожали в последний раз, и вам бы не было жаль?
Инсаров отвернулся.
- Елена Николаевна, пожалуйста, не говорите так. Мне и без того невесело. Поверьте, мое решение мне стоило больших усилий. Если б вы знали
- Я не хочу знать, - с испугом перебила его Елена, - зачем вы едетеВидно, так нужно. Видно, нам должно расстаться. Вы без причины не захотели бы огорчить ваших друзей. Но разве так расстаются друзья? Ведь мы друзья с вами, не правда ли?
- Нет, - сказал Инсаров.
- Как?.. – промолвила Елена. Щеки ее покрылись легким румянцем.
- Я именно оттого и уезжаю, что мы не друзья. Не заставляйте меня сказать то, что я не хочу сказать, что не скажу.
- Вы прежде были со мной откровенны, - с легким упреком произнесла Елена. – Помните?
- тогда я мог быть откровенным, тогда мне скрывать было нечего; а теперь
- А теперь? – спросила Елена
- А теперь я должен удалиться. Прощайте.
Если б в это мгновенье Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее все больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел на пол.
- Ну, прощайте, Дмитрий Никанорович, - начала она. Но по крайней мере, так как мы уже встретились, дайте мне теперь вашу руку.
Инсаров протянул было руку.
- Нет, и этого я не могу, - промолвил он и отвернулся снова.
- Не можете?
- Не могу. Прощайте.
И он направился к выходу часовни.
- погодите еще немножко,- сказала Елена. – Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас, - прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле. – Я могу вам сказать хотите?...отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла?
Инсаров с изумлением посмотрел на Елену.
- Я шла к вам.
- Ко мне?
Елена закрыла лицо.
- Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю,- прошептала она, - вот я сказала
- Елена! –вскрикнул Инсаров.
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь. Он крепко обнял ее и молчал.. Ему ненужно было говорить ей, что он ее любит. Из одного его восклицания, из этого мгновенного преобразования всего человека, из того, как поднималась и опускалась эта грудь, к которой она так доверчиво прильнула, как прикасались концы его пальцев к ее волосам, Елена могла понять, что она любима. Он молчал, и ей не нужно было слов. «Он тут, он любитчего ж еще?» Тишина блаженства, тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та небесная тишина, которая и самой смерти придает смысл, и красоту, наполнила ее всю своей божественной волной. Она ничего не желала, потому что она обладала всем. «О мой брат, мой друг, мой милый!..»- шептали ее губы, и она сама не знала, чьё это сердце, его ли, ее ли, так сладостно билось и таяло в ее груди.
А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшую ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство умиления, чувство благодарности неизъяснимой разбило в прах его твердую душу, и никогда еще не изведанные слезы навернулись на его глаза
А она не плакала; она твердила только: «О мой друг! о мой брат!»
- Так ты пойдешь со мной повсюду? – говорил он ей четверть часа спустя, по-прежнему окружая и поддерживая ее своими объятиями.
- Всюду, на край земли. Где ты будешь, там и я буду.
- и ты себя не обманываешь, ты знаешь, что родители твои никогда не согласятся на наш брак?
- Я себя не обманываю; я это знаю.
- Ты знаешь, что я беден, почти нищий?
- Знаю.
- Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать все твои связи с отечеством, с родными?
- Знаю, знаю.
- Ты знаешь также, что я посвятил себя делу трудному, неблагодарному, что мне что нам придется подвергаться не одним опасностям, но и лишениям, унижению, может быть?
- Знаю, все знаю Я тебя люблю.
- Что ты должна будешь отстать от всех твоих привычек, что там, одна, между чужими, ты, может быть, принуждена будешь работать
она положила ему руку на губы.
- Я люблю тебя, мой милый.
Он начал горячо целовать ее узкую, розовую руку. Елена не отнимала ее от его губ и с какой-то детской радостью, с смеющимся любопытством глядела, как он покрывал поцелуями то самую руку ее, то пальцы
Вдруг она покраснела и спрятала свое лицо на его груди.
Он ласково приподнял голову и пристально посмотрел ей в глаза.
- Так здравствуй же, - сказал он ей, - моя жена перед людьми и перед Богом!

Толстой Л.Н. «Война и мир»

2 сентября в десять часов блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно со своею рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своею жизнью, трепеща, как звездами, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чужой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого и красивого тела

Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколотках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное, оживленно-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергичной, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не в шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно-хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно-отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно-зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающим своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем-то успокоительно-прекрасным

Л.Н. Толстой «Юность»

Лев Толстой в повести "Юность" (поездка Николая Иртеньева на кунцевскую дачу Нехлюдовых) тоже не раз обращается к кунцевским пейзажам: "В таких разговорах мы и не заметили, как подъезжали к Кунцеву, - не заметили и того, что небо заволокало и собирался дождик. Солнце уже стояло невысоко, направо, над старыми деревьями кунцевского сада, и половина блестящего красного круга была закрыта серой, слабо просвечивающей тучей; из другой половины брызгами вырывались раздробленные огненные лучи и поразительно ярко освещали старые деревья сада, неподвижно блестевшие своими зелеными густыми макушками еще на ясном, освещенном месте лазури неба. Блеск и свет этого края неба был резко противоположен лиловой тяжелой туче, которая залегла перед нами над молодым березником, видневшимся на горизонте.Немного правее виднелись уже из-за кустов и дерев разноцветные крыши дачных домиков, из которых некоторые отражали на себе блестящие лучи солнца, некоторые принимали на себя унылый характер другой стороны неба. Налево внизу синел неподвижный пруд, окруженный бледно-зелеными ракитами, которые темно отражались на его матовой, как бы выпуклой поверхности. За прудом, по полугорью, расстилалось паровое чернеющее поле, и прямая линия ярко-зеленой межи, пересекавшей его, уходила вдаль и упиралась в свинцовый грозовый горизонт. С обеих сторон мягкой дороги, по которой мерно покачивался фаэтон, резко зеленела сочная уклочившаяся рожь, уж кое-где начинавшая выбивать в трубку. В воздухе было совершенно тихо и пахло свежестью; зелень деревьев, листьев и ржи была неподвижна и необыкновенно чиста и ярка. Казалось, каждый лист, каждая травка жили своей отдельной, полной и счастливой жизнью."


М. Булгаков Мастер и Маргарита
Глава 31 На Воробьевых горах

Грозу унесло без следа, и, аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга, пила воду из Москвы- реки. На высоте, на холме, между двумя рощами виднелись три темных силуэта. Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекою город, с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон, обращенных на запад, на пряничные башни Девичьего монастыря.
В воздухе зашумело, и Азазелло, у которого в черном хвосте его плаща летели мастер и Маргарита, опустился вместе с ними возле группы дожидающихся.
- Пришлось мне вас побеспокоить, Маргарита Николаевна и мастер,- заговорил Воланд после Некоторого молчания,- но вы не будьте на меня в претензии. Не думаю, что б вы об этом пожалели. Ну, что же, - обратился он к одному мастеру, - попрощайтесь с городом. Нам пора, - Воланд указал рукою в черной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою, где над этими солнцами стоял туман, дым, пар раскаленного за день города.
Мастер выбросился из седла, покинул сидящих и побежал к обрыву холма. Черный плащ тащился за ним по земле. Мастер стал смотреть на город. В первые мгновения к сердцу подкралась щемящая грусть, но очень быстро она сменилась сладковатой тревогой, бродячим цыганским волнением.
- Навсегда! Это надо осмыслить, - прошептал мастер и лизнул сухие, растрескавшиеся губы. Он стал прислушиваться и точно отмечать все, что происходит в его душе. Его волнение перешло, как ему показалось, в чувство глубокой и кровной обиды. Но та была нестойкой, пропала и почему-то сменилась горделивым равнодушием, а оно предчувствием постоянного покоя.
Группа всадников дожидалась мастера молча. Группа всадников смотрела, как черная длинная фигура на краю обрыва жестикулирует, то поднимает голову, как бы стараясь перебросить взгляд через весь город, заглянуть за его края, то вешает голову, как будто изучая истоптанную чахлую траву под ногами.
Прервал молчание соскучившийся Бегемот.
- Разрешите мне, метр,- заговорил он, - свиснуть пере5д скачкой на прощание.
- Ты можешь испугать даму, - ответил Воланд, - и, кроме того, не забудь, что все твои сегодняшние безобразия уже закончились.
- Ах, нет, нет, мессир, - отозвалась Маргарита, сидящая в седле, как амазонка, подбоченившись и свесив до земли острый шлейф, - разрешите ему, пусть он свиснет. Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда ли, мессир, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в конце этой дороги его ждет счастье? Пусть посмешит он нас, а тоя боюсь, что это кончится слезами, и все будет испорчено перед дорогой!
Воланд кивнул Бегемоту, тот очень оживился, соскочил с седла наземь, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах. Конь ее взбросился на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетела целая стая ворон и воробьев, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, проходившем мимо пристани, снесло у пассажиров несколько кепок в воду.
Мастер вздрогнул от свиста, но не обернулся, а стал жестикулировать еще беспокойнее, поднимая руку к небу, как бы грозя городу. Бегемот горделиво огляделся.
- Свистнуто, не спорю, - снисходительно заметил Коровьев,- действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне!
- Я ведь не регент, - с достоинством и надувшись ответил Бегемот и неожиданно подмигнул Маргарите.
- А дай-кось я попробую по старой памяти, - сказал Коровьев, потер руки, подул на пальцы.
- Но ты смотри, смотри, - послышался суровый голос Воланда с коня, - без членовредительских штук!
- Мессир, поверьте, - отозвался Коровьев и приложил руку к сердцу, пошутить, исключительно пошутить Тут он вдруг вытянулся вверх, как будто был резиновый, из пальцев правой руки устроил какую-ту хитрую фигуру, завился, как винт, и затем, внезапно раскрутившись, свистнул.
Этого свиста Маргарита не услыхала, но она его увидела в то время, когда ее вместе с горячим конем бросило саженей на десять в сторону. Рядом с нею с корнем вырвало дубовое дерево, и земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега вместе с пристанью и рестораном, высадило в реку. Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег, зеленый и неизменный выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами. К ногам храпящего коня Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку.
Мастера вспугнул этот свист. Он ухватился за голову и побежал обратно к группе дожидавшихся его спутников.
- Ну что же, - обратился к нему Воланд с высоты своего коня, все счеты оплачены? Прощание совершилось?
- Да, совершилось, ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело.
И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
- Пора!! – и резкий свист и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как её бешеный конь грызет мундштук. Плащ Воланда вздуло над головами всей кавалькады, этим плащом начало закрывать вечереющий небосвод. Когда на мгновение черный покров отнесло в сторону, Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимися над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман.
Романтические настроения "при виде Москвы" испытывает И.И. Козлов
Бывало, я в лесу уединенном, Где Кунцево на холме возвышенном Задумчивой пленяет красотой, Брожу один вечернею зарей; Москва-река там с синими волнами, В тени берез, меж дикими кустами, Шумя, блестит, и прихотей полна: То скрылась вдруг, то вдруг опять видна; Зеленый луг и роща за рекою; Вдали вид сел, полуодетых тьмою, Манили взор, - и сладостной мечте Вдавался я в сердечной простоте... Иду - ко мне из сел летит порой, То звук рожка, то песни плясовой: Я оживлен веселыми мечтами! Но, проходя кладбище под Филями, Случалось мне - внезапно я смущен, Над свежею могилой слышу стон, - И я, крестясь, задумаюсь уныло... И пламенней люблю, что сердцу мило!
А известный писатель и историк Н. М. Карамзин оставил нам такие строки: "Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели - куда глаза глядят - по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых - новые красоты. Но всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные готические башни Симонова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пышат на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчущую Москву хлебом. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидят под сенью дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта синеются Воробьевы горы".
Н. М. Карамзин «Записки старого московского жителя»
Иногда думаю, где быть у нас гульбищу, достойному столицы, - и не нахожу ничего лучше берега Москвы-реки между Каменным и деревянным мостом, если бы можно было сломать там Кремлевскую стену, гору к собору устлать дерном, разбросать по ней кусточки и цветники, сделать уступы и крыльцы для всхода, соединить таким образом Кремль с набережною, и внизу насадить аллею. Тогда, смею сказать, московское гульбище сделалось бы одним из первых в Европе. Древний кремль с златоглавыми соборами и готическим дворцом своим; большая зеленая гора с приятными отлогостями и цветниками; река немалая и довольно красивая с двумя мостами, где всегда движется столько людей; огромный Воспитательный дом с одной стороны, а с другой длинный, необозримый берег с маленькими домиками, зеленью и громадами плотового леса; вдали Воробьевы горы, леса, поля – вот картина! Вот гульбище, достойное великого народа!...
Карамзин «Записка о московских достопримечательностях»

Мы говорили о монастырях: прибавим, что они большею частью стоят на прекрасных местах: Андрониев, Новоспасский, Симонов, где я провел столько приятных летних вечеров, смотря на заходящее солнце с высокого берега Москвы-реки!..
В самом городе, без сомнения, лучший вид из Кремля, с колокольни Ивана Великого; но есть и другие виды прелестные, например, с бывшего моста князя Безбородко, в Яузской части.
Но ничто не может сравниться с Воробьевыми горами: там известная госпожа Лебрюнь неподвижно стояла два часа, смотря на Москву в безмолвном восхищении. Дед, отец Иоанна Грозного живали на Воробьевых горах, где был сельский дворец и Екатерины 11. Березовую рощу на сих горах садил Петр Великий.
Вообще Москва хвалится приятными окрестностями; означим еще некоторые из ближних и дальних:
Поклонная гора, на Тульской дороге. Вся Москва перед глазами. Тут извозчики снимают шапки и кланяются ее золотым куполам.
Васильевское, ныне князя Н.Б. Юсупова, а прежде Долгорукова-Крымского, там сей заслуженный воин и достойный градоначальник угощал москвитян. Дом не великолепен, но место живописное.
Прекрасное видами Кунцево, в шести верстах от Москвы, подаренное царем Алексеем тестю своему, Нарышкину


Достоевский «Идиот»
(3 часть 6 глава)

В Москве жил один старик, один «генерал», то есть действительный статский советник, с немецким именем; он всю жизнь таскался по острогам и по преступникам; каждая пересыльная партия в Сибирь знала заранее, что на Воробьевых горах ее посетит «старичок-генерал»


Н.П. Огарев «Моя исповедь»


Кунцево осталось в моей памяти, как блаженный сон. И как же хорошо было в то время оно со своим обветшалым садом, скорее похожим на огромный лес, чем на сад. От дома широким просеком круто спускался берег Москвы-реки, с обеих сторон просеки шел лес, густой, зеленый, заросший кустами между вековых деревьев всех разнообразных пород чернолесья. За рекой зеленела и синелась бесконечная, голубая равнина.

Ю.Нагибин Признания блудного сына.

Но апофеозом нашего путешествия стал обзор столицы со смотровой площадки Ленинских (Воробьевых) гор. Недаром же сюда приезжают новобрачные, и кисейная фата невест, подхваченная ветром, развевается над голубой падью. Прекрасно спланирована сама площадка с балюстрадой, и как хорошо, что сохранили маленькую церковку с зелеными главками, будто печать в углу грамоты, дарующей милость, а грамота та – вся расстилающаяся внизу, охватная из края в край Москва. Чудесна крутая излука реки-Москвы, огибающей территорию стадиона; великая причастность к столице, но не ширью и обилием вод, река набирает здесь силу и упругость.

М.И. Цветаева
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА 71919-1920
Алин отъезд в приют. «Итак, завтра будь готова пораньше. Лидия Александровна приедет около 11-ти. В 2 нужно быть там».Высокая фигура в великолепной серой поддевке исчезла.Я смотрю на Алю. Она тихонько обмерла. И, через минуту, голосом, где дрожат все слезы сердца: «О, Марина! Знайте, вся моя душа останется здесь! Вся. Вся! Я возьму с собой только кусочек души для тоски!»Все последние дни она писала мне письмо в тетрадку, а я старалась получше ее кормить, явно и без зазрения совести обделяя Ирину.В последнее утро суматоха, укладка, безумие она сидела за моим письменным столом и писала последние слова. О, Господи! 
___ «Аля, понимаешь, всё это игра. Ты играешь в приютскую девочку. У тебя будет стриженая голова, длинное розовое до пят грязное платье и на шее номер. Ты должна была бы жить во дворце, а будешь жить в приюте. Ты понимаешь, как это замечательно?» «О, Марина!» «Это авантюра, это идет великая Авантюра твоего детства. Понимаешь, Аля?» «О, Марина!»
 «Ирине серое бумазейное платье Аля, запомни! Тебе я даю: голубые панталоны, два лифчика...Аля, если тебя будут бить бей. Не стой, опустив руки, а то тебе проломят голову!» «Да, Марина, и я надеюсь, что я смогу Вам откладывать еду. А вдруг на Рождество дадут что-нибудь такое, что нельзя будет сохранить? Вдруг компот? Тогда я выловлю весь чернослив и спрячу. О, Марина, как жаль, что нельзя засушивать еду, как цветы!» «Аля, главное ешь побольше, не стесняйся, объедай их во всю! Помни, что только для этого я тебя туда посылаю!» «Да, Марина, они враги а я буду их объедать! И знаете, Марина, я рада, что я всё-таки еду в приют, а не в колонию. Приют как-то старинней»...Стоя на коленях, укладываю ей в ее корзиночку: каплю белья (всё равно украдут), тетрадку старого времени с хорошей бумагой, но без линеек, ночью линовала книжки: Чистякова «Биографические рассказы» (о Байроне, Бетховене, Наполеоне и т. д.), «Алладина и Волшебную лампу» (старинное избранное> с чудесными картинками), «Путешествие мальчика по Швеции на диких гусях» Лагерлёф и «Лихтенштейн» Гауффа. Две последние она читала и перечитывала, немножко родного дому в ссылку. Еще пенал с новым стройным чернильным карандашом и ручкой. Чернила нельзя, прольются. Еще синенький «Волшебный фонарь», в него закладываю тайком от нее свою карточку в Феодосии когда мне был 21 год, где я похожа на Шарлотту Кордэ. Еще в последнюю минуту кладу ей в тетрадку маленькую гравюру: девушка с лютней. The lys of volley. {Ландыш (англ. фр.} Стук в дверь. Снимаю цепочку. Лидия Александровна с ее прекрасным лихорадочным лицом из-под огромного капюшона чего-то огромного, надетого поверх шубы. Метель!
Одеваю детей. Аля в двух платьях, в синих длинных вязаных панталонах, которые я ей всю ночь штопала, в синей своей вечной куртке, в которой она похожа на Стюарта. Ирина в розовом платье и в грязной белой кофте. Надеваю Але шубку, шитую, когда ей было 2 года тогда до полу, сейчас до колен. «Глаза, как шуба, шуба, как глаза» (вечный возглас прохожих на улице. Шубка голубая.) Голубой капор. Варежки, которые ночью штопала.Лидия Александровна берет Ирину, я иду с Алей с черного хода. Садимся. Гольдмановская Женя кричит: «До свидания».
__Аля сидит у меня на коленях, постепенно сползает. Я накрыла ей голову своим черным с розами платком. Она молчит. Первый ее возглас выезжаем за заставу  «Марина! Лавка „Королева!“» «Королёва», поправляет Лидия Александровна. Ирина на коленях у Лидии Александровны повторяет, раздражая меня, как-то педантически и бессмысленно: «Тюдесно си-деть», и поет: «Ай дуду дуду дуду»... Миновали Поклонную гору. Снега, снега. Я забыла, что небо такое огромное. Черные полосы лесов. Почему-то вспоминаются «Русские Женщины». Только там было еще пустыннее. Аля почти совсем сползла на дно саней. Молчит. «Аля, тебе не холодно?» «Нет, мне чудесно».Я еще не чувствую разлуки, вся поглощена дорогой: безнадежными снегами, слишком большим небом, ногами, которые уже костенеют.___Потом какие-то склоны, спуски, холмы, сани летят. Парк. Огромные ели, замерзшие пруды, группы берез. О, как здесь хорошо должно быть летом! Сейчас это воспоминание или обещание. У зимы, для меня, как у грудного ребенка, настоящего нет! Ели огромные, очень спокойные, точно застывшие танцовщицы (ель больше всех деревьев напоминает женщину проверьте это так! Весь жест женщины!)Ели огромные, под ними хорошо жить.В глубине котловины что-то желтеет: дача Приют. Вылезаем. Солдат держит Ирину. Первое, что я вижу: неистово-ободранная черная собака ест из помойного ведра.Выскакивают несколько детей. «Малыша привезли!» Входим: темно, жарко и деревянно.Пока Лидия Александровна объясняется с тощей истинно-приютской надзирательницей Ирину посадили на стул идем с Алей в кухню. Кот и желтая собака. Большие котлы. Жара. Мы приехали как раз к обеду. Это называется «взять быка за рога». Радуюсь за Алю.Але «что-то нужно». Оказывается, все (?) учреждения заперты, надо идти куда-то за дрова, в снег. Гм. «Это Ваша девочка?» «Да». «Обе Ваши?» «Да». Оказывается, нужно было говорить: нет, потому что дети записаны, как круглые сироты.
Это мне минуту спустя говорит Лидия Александровна. Предупреждаю Алю. Она на вопросы детей кто я, уже отвечает: Не знаю, какая-то тетка».Лидия> Александровна успевает мне шепнуть, что надзирательница удивлена, почему дети так хорошо одеты. «Но не могла же я отпустить их рваных! Я всю ночь штопала Але панталоны и платье!» «Напрасно, нужно было наоборот разорвать». «Девочки, несите соль!» «Соль!» «Соль!»Ирину посадили на лавку, дали ей в руку деревянную ложку, под нос миску. Она качается и поет. Слышу чей-то голос: «Эта девочка совсем глупенькая!»Гм. Согласна.Дети бегут в столовую. Большинство старше Али. Грязные длинные платья, вместо фуфаек дыры. Большие животы. Идиотские лица. «Ну, пора идти, они сейчас будут обедать»",- говорит Лидия Александровна. «Алечка, проводи меня!»Стоим у двери. Вижу Алино поднятое лицо. «Марина, наклонитесь!» Наклоняюсь. «Скорей, Марина, Льва!»Показываю ей льва (львиное лицо, наследство Сережи.) Целую. «Алечка, помни, я тебя люблю, я только тебя люблю...»Не плачет не плачу. Выходя, крещу дверь. Садимся в сани. Поехали. «Ну, сегодня великий день!» восторженно говорит Лидия Александровна. «Завернитесь в шубу! Вы заметили, сколько супу подали? И как будто не плохой запах»... (Пауза.)... «Но какие лица!!!»___У Лидии Александровны топились две печки: одна против другой, и я попеременно сидела на корточках то у одной, то у другой. Вежливый солдат всё время приносил всё новые и новые охапки дров. Володя закрыл ставни. После обеда Лидия Александровна дала мне полевой блокнот, перо, красные чернила. «Пишите Але». Я всё время пробовала дыханьем: есть ли пар, и поражалась: ни паринки. Жалела, что Аля не видит этого чуда.Вечером купалась в кухне. Сев в ванну, я удивилась: почему я вся в горелых овсяных зернах. Оказывается, я наливала ванну помойным ведром. Хохотала, как безумная, одна, в воде. А утром рано-рано я ушла на станцию. Тридцать раз спрашивала дорогу, но все-таки дошла. Идя, была уверена, что не дойду, дойдя, что не сяду. Но дошла и села.Ходя в ожидании поезда по перрону, я думала о том, что у всех есть друзья, родные, знакомые, все подходят, здороваются, о чем-то расспрашивают, какие-то имена планы дня а я одна, и всем всё равно, если я не сяду.___И вспомнился мне другой перрон 9лет назад! только это было в поздний час и далёко в Уфимской губернии. Мы с Сережей ожидали поезда. Была глубокая осень. Помню страшную тоску от нашей двойной заброшенности точно на краю света! позднего часа, гудков, пустынного перрона. А теперь мне этот час кажется счастьем. Как знать, может быть через 9 лет, мне и этот час моего одиночества на платформе в Кунцеве покажется счастьем?!___Но ступив на московскую землю, я заликовала. Над Москвой стоял легкий розовый туман придушенное зарево. Мальчишки продавали папиросы, бабы пирожки. Всю дорогу до дому я радовалась. Проходя мимо какой-то лавчонки, я вспомнила, как в последний раз возвращаясь из Кунцева летом покупала здесь клубнику. (У меня всегда, выходя из поезда, чувство какого-то праздника и я непременно что-нибудь покупаю, что в обыкновенное время никогда бы себе «не разрешила».) Купила в первый раз за Революцию коробку папирос «Ява» за 130 р., просто от радости, что вернулась в Москву.___Но вернувшись домой и увидев посредине комнаты Алин осиротелый столик: чернильницу еще с пером распахнутую тетрадку я поняла, что я сделала.Еще в шубе не снимая шляпы я стала читать ее письмо. (Сюда я записываю только ее отдельные возгласы, слова, всё то, что она сама не записывает, но для истории этого дня письмо необходимо.) О, почему у меня нет красных чернил?!! ___Письмо. От Вашей Замарашки.Мариночка! Убирая, мне так хотелось сделать Вам удовольствие. Конечно, очень гнусно писать это. У меня такое чувство. Мне всё равно, лишь бы иметь Вас. И весело и грустно! И главное: Любовь. Внешне я не хуже {Очевидно «не лучше» (Примечание М. Цветаевой)} любой девчонки. Как Вы меня очаровали. И мне так приятно, что я одна занимаю целый круг любви. Одно говорю Вам: не даром Вы жжете свои руки, свои прекрасные руки. Отплачу Вам и я! Я чувствую себя безумно. Около меня пахнет грибами и луком. Марина! Скажите мне. Эта комната «Ваша» или «наша». Я не могу сказать, как очаровывает меня один Ваш волосок, но вся Вы гм. Кто может сказать? В эту минуту я не понимаю, для чего я живу? Чтоб утешать Вас! Марина! Вечер. Я вынесу окаренок, Ленин горшок. Принесу воды, а Вы мне покажете льва. Мауа, Медуза, Моакс, Марина .Аля.Я люблю.Я погибаю.Нарисован лев Еще лев.На одном колене,со свечой (огонь, какзвезда.)Марина! Ведь я живу, люблю. Я понимаю, что такое жить с Вами. Господи.Марина! Ведь я имею Вас. Я наслаждаюсь своим разговором с Вами, с Вашей душой. Неужели это Вы? Марина. Всякий мужик, который побудет с Вами неделю, станет похож на Вас. Вы солнце, весна, лето, осень с красными и черными листьями. Вы Друг. Вы помогаете всем, кого встречаете на улице. Те, кто несчастен, безумно счастлив одним Вашим взглядом.Для всех Консуэла.«Марина! Когда я вырасту, я куплю Вам много-много шоколаду, конфет и всего сладкого, что есть в мире», когда-то кричала я, когда была маленькая и запирала за Вами дверь, не стыдясь ни гостей, ни прислуги. Вы заколдовываете каждый пенек, каждый дом, каждый камень тротуара, каждого человека. Вашу мать звали Maria. Марина! Мне весело, и я страдаю? Скоро ли Вы постучитесь?Марина! Не пойте. Я плачу, Я умираю. Скорей. Везде боль безумная. Как я жду Вас.Марина! Вы синяя. Вы падаете ко мне с неба... С цветком. Мауа. Дайте мне умереть, дайте мне поцеловать.
Иду по Собачьей площадке. Тонкий голос: «Здравствуйте! А Ваша Аля по Вас скучает!»Оглядываюсь: жалкая простая девочка лет 10-ти в рваном желтом пальто. Рядом деревенские сани с соломой, рыжая лошадь. «Ты видела Алю?» Оказывается, девочка из Алиного приюта, приехала с заведующей в Лигу Спасения Детей «за продуктами». Я, взволнованно и горестно: «Ну, как Аля? Как она живет?» «Скучает, плачет». «Ну, а пишет?» «Пишет. Только в школу почему-то не ходит» { Знаю почему: буква ?! О, Аля! (Примечание М. Цветаевой.)} «Ну, а гуляет?» «Нет, мы сейчас не гуляем, холодно». «Ну, а подружилась с кем-нибудь?» «Она со всеми дружит».Бегу галопом домой, лихорадочно собираю Але: Сережиного льва, иконку, другого льва каменного (подарок), мое толстое письмо, которое я писала все вечера связываю все это в грязный фартук теряю ключи варежки руки дрожат лошадь может уехать несусь в бывшую детскую, где весь скарб, выхватываю оттуда наугад детскую лейку сломанный автомобиль пустую клетку для белки детям в приют мчу обратно на Собачью: ура! лошадь стоит! передаю всё это девочке бегу в Лигу Спасения, разыскиваю заведующую.Следующий разговор: «Ну, и Ирина!» «Всё поет?» «Поет, кричит, никому покою не даст. Это определенно дефективный ребенок: подхватит какое-нибудь слово и повторяет без конца совершенно бессмысленно. Ест ужасно много и всегда голодна. Вы совершенно напрасно отдали ее к нам, она по возрасту принадлежит в ясли, кроме того, как явно-дефективного ребенка, ее надо отдать в специальное заведение».Я, почти радостно: «Ну, я же всегда говорила! Не правда ли, для 2 1/2 лет она чудовищно неразвита?» «Я же Вам говорю: дефективный ребенок. Кроме того, она всё время кричит. Знаете, были у меня дети-лгуны, дети, которые воровали»... «Но такого ребенка Вы еще не видали?» «Никогда».




Из моего блокнотаКунцево, 27-го ноября 1919 г.Мои сны о Сереже коротки, как формулы: очень ясно его лицо, жест, какое-нибудь слово.Например недавно: «Марина! Я сейчас знаменосец. Необходимо, чтобы знамя нес кто-нибудь очень высокий».И сегодня: я у какого-то окна. И вот колдую: «Я сейчас хочу увидеть то озеро в Усень-Ивановском заводе. Чтобы слева на той стороне лес и палатки башкиров». Озеро, лес и палатки башкиров.И я восстановив всё значит, есть и Сережа в пол-оборота, в глубину комнаты, где приказываю, чтобы Сережа был: «Сереженька! Ради Бога, скажите мне, живы Вы или нет?» И он по- солдатски весело: «Есть!»

По дороге в Кунцево поезд трогается крещусь поезд стоит оказывается прицепили паровоз. Я: «Слишком рано перекрестилась!»Какая-то женщина: «Креститься никогда не рано!»___
Кунцевская эпопея.Отъезд в Кунцево я описала.10 дней спустя я, проходя по Собачьей площадке, услышала тонкий голосок: «А Ваша Алечка по Вас скучает, плачет». Оглядываюсь. Рыжая лошадь, сани, наполненные соломой, и маленькая девочка лет десяти, в платке.
 «Вы знаете Алю?! Вы из приюта? Ну, как Аля?» «Всё плачет, скучает».О, как сжалось мое сердце! «Ну, а подружилась с кем-нибудь?»«Она со всеми дружит». «Читает, пишет?» «Читает и пишет в тетрадку». «Ну, а гуляет?» «Нет, у нас сейчас не гуляют, холодно».<Ну, а не бьют ее?»«Нет, у нас не дерутся».Сговариваюсь с девочкой, что подождет меня, лечу домой, схватываю наспех письмо к Але, которое писала все вечера, лечу в детскую, хватаю наугад пустую клетку от белки, сломанный автомобиль, еще какие-то детские отслужившие чудовища, потом Але образок (старинный, Иверской Божьей Матери) маленького каменного японского льва на постаменте, связываю всё это в узелок, мчусь обратно на Собачью, отыскиваю в Лиге Спасения Детей заведующую Настасью Сергеевну вручаю узелок, письмо, расспрашиваю о детях. «Аля очень хорошая девочка, только чрезмерно развитая, ей можно дать 12 лет, какое 12 шестнадцать! Я нарочно с ней не разговариваю, стараюсь приостановить развитие. Всё читает, пишет, такая тихенькая. Ну, а сегодня поплакала немножечко: она читала книжку, подошел мальчик неграмотный тоже захотел посмотреть. Она не дает, ну он взял...» «Ну, а Ирина?» «Ну и Ирина! Это явно дефективный ребенок. Ест она ужасно много и всё голодна, и всё качается, и всё поет. Кто-нибудь скажет слово, она подхватит и пойдет без всякого смысла повторять. Она у нас на особенном положении» и т. д.Сговариваемся с заведующей, что послезавтра она за мной заедет. Через 2 дня до получаса жду, жду, жду. Время идет, никакой заведующей. Иду в Лигу, нахожу ее. «Ну что. Вы меня берете с собой?» «Нет, не могу, нам еще надо в уезд».В голосе и в лице холодок. «Ну как дети?» «Ваша Аля что-то захворала». «Господи! Что с ней?» «Не знаю, доктор еще не был. Жар, голова болит. Сегодня я ее не спустила с постели».
«Одну минуточку, я сейчас сбегаю домой, напишу ей записочку, это рядом, в Борисоглебском, я сейчас. И поцелуйте ее за меня, и скажите, что я завтра же приеду...» Лечу домой, пишу записочку, вся внутренность провалилась тоска не в груди, в животе.Дома мечусь по комнате вдруг понимаю, что еду сегодня же забегаю к Бальмонтам отдать им рисовую сладкую кашу (усиленное детское питание на Пречистенке, карточки остались после детей) в горло не идет, а в приюте дети закормлены от Бальмонтов на вокзал, по обыкновению сомневаюсь в дороге, тысячу раз спрашиваю, ноги болят (хромые башмаки), каждый шаг мучение холодно калош нет тоска и страх ужас.В Кунцеве иду к Лидии Александровне, рассказываю, она утешает. Уже темно (выехала с 4 часовым), в приют идти нельзя. Тысячу раз спрашиваю у Лидии Александровны и Володи дорогу. Близко, как от Борисоглебского до Лубянской> площади всё прямо, прямо, потом Очаковская фабричная труба, а справа ворота с надписью «Центроспирт» или «Центрожир». А сначала деревня Аминьево.Записываю все повороты, озабоченность, что не дойду, немножко отвлекает от мысли об Алиной болезни. Аминьево Очаковская труба Центро с этим засыпаю.___Выхожу на следующее утро в 11 ч., встала в 8 ч. и могла бы давно быть у Али, но отчасти страх, отчасти доводы Лидии> Александровны и Володи напиться чаю (моя вечная роковая вежливость) удерживают.Гляжу на бумажку иду. Да, несколько шагов меня подвозит Володя, едущий по делам Госпиталя. (Главный врач.) «Ну, а теперь всё прямо, прямо, до Очаковской трубы...» Я выпрыгиваю, благодарю. Справа ели, слева и впереди пустынные поля. Иду.В деревне> Аминьеве меня дразнят дети, кричат какие-то неприличные слова. Дорога вверх и вниз крутой спуск замерзший пруд. Кто-то спрашивает меня, не меняю ли я табак.Иду, терзаясь, правильно ли, хотя дорога одна. Наконец как чудо, в которое я не верила Очаковская труба. Справа ворота. Центро.Иду по огромной аллее. Страх почему-то уменьшился сейчас увижу Алю! Потом мостик потом крутой спуск знакомая котловина приют. Вхожу. Кто-то из детей: «А Ваша Аля заболела!» «Знаю, вот я и приехала, проводите меня, пожалуйста, к ней». Идем по широкой темной желтой внутренней лестнице. Пахнет сосной. 2-ой этаж. Какая-то девочка бежит вперед: «Аля! К тебе тетя приехала!» Вхожу. Множество постелей. Ничего не различаю. (Абсолютно близорука.)Вопль: «Марина!»Всё еще ничего не видя, направляюсь в глубину комнаты, по голосу.Грязное страшное, нищенское ватное одеяло. Из-под него воспаленные ярко-красные от слез Алины огромные глаза. Лихорадочное лицо, всё в слезах. Бритая голова. Аля приподымается: вижу, что лежит в клетчатом своем шерстяном платье. «Аля!!! Что с тобой?!»И она, кидаясь мне на грудь рыдая: «О, Марина! Сколько несчастий! Сколько несчастий! Дети разорвали мою тетрадку и крышку с той книги с Вашей любимой и я совсем не могу стоять!»Прижимаю ее к себе. Ничего не могу выговорить. Она плачет. «Аля! Тебя обрили?» «Да. Но я сохранила Вам локон на память, он в книжке, в «Волшебном фонаре».Достает из под подушки мой синий бархатный томик, раскрывает: золотистая прядь ее чудесных Стюарт! волос, заложенная на стихотворении <название не вписано.> «Но тетрадка, тетрадка! Но, Марина, я, правда, не виновата! Дети»... «Алечка, успокойся, это ничего, это все ерунда, я возьму тебя отсюда. Они всю ее разорвали?» «Нет, только белые листы. Я так защищала! И крышку от той книги... Но тетрадку я связала веревкой»...Зовет надзирательницу Лидию Константиновну и умоляет ее принести тетрадку.Расспрашиваю надзирательницу об Алиной болезни.(Забыла сказать, что больных очень много, человек 15, по двое по трое в одной кровати.)Выясняется: доктор не был и не будет слишком далёко лекарств нет градусника тоже.Рядом с Алей лежит стриженая девочка, лет пяти. Всё время делает под себя, неустанно стонет и мотает головой. Через кровать два мальчика, головами врозь. Еще дальше девочка с маленьким братом, Петей.Тут только замечаю мотающуюся Ирину. Грязное до нельзя розовое платье до пят, остриженная голова, худая вытянутая шея. Мотается между кроватями. «Ирина!» Подымаю <одно слово не вписано>, гляжу: нет, не поправилась, пожалуй похудела. Лицо несколько другое, еще серьезнее. Огромные темно-серо-зеленые глаза. Не улыбается. Волосы торчат ершом. «Марина! Вы меня простите, но она ужасно похожа на тюленя! Ужасно!»- говорит Аля. «Она ужасно себя ведет, и что у нее за привычка такая по ночам делать», жалуется Лидия Константиновна «уж я ее и подымала, и сажала каждые полчаса, нет, раза три в ночь наделает, и стирать негде, водопровод испорчен. То просится, а как посадишь «не надо!» И так кричит. И что она этим хочет сказать?! А вот старшая у Вас уж даже слишком развита, как пишет! Это у нее вроде дневника ведь, я читала. Как она нашего Петушка описала!!!»Даю Але лепешку, Ирине картошку Аля рассказывает, что Ирина ничего ни у кого, кроме Лидии Константиновны>, из рук не берет. Дети дают, а она не трогает: стоит и смотрит. И еще: «Ирина, дай картошку!» «Моя картошина!» «Ирина, дай Козловский совет!» «Моя (!!!) Козловский савок!» и т. д. Дети Ирину не любят, дразнят. Когда ее хотят сажать на горшок, она бросается на пол и молотится головой.Постепенно понимаю ужас приюта: воды нет, дети за неимением теплых вещей не гуляют, ни врача ни лекарств безумная грязь полы, как сажа лютый холод (отопление испорчено.) Скоро обед.Лидия Константиновна раскладывает: первое на дне жидкой тарелки вода с несколькими листками капусты. Я глазам своим не верю. Второе: одна столовая (обыкновенная>) ложка чечевицы, потом «вдобавок» вторая. Хлеба нет. И все. Дети, чтобы продлить удовольствие, едят чечевицу по зернышку. Во время раскладки в больничную комнату врываются здоровые «проверять», не утаила ли надзирательница ложки.Холодея, понимаю: да ведь это же голод! Вот так рис и шоколад, которыми меня соблазнил Павлушков! (Врач, устроивший детей в приют).

Ирина, почуяв мое присутствие, ведет себя скромно. Никаких «не надо!» (единственное слово, которое она выучила в приюте), дает сажать себя на горшок. Лидия Константиновна не нахвалится. «Ирина, а это кто к тебе пришел?»Ирина, по обыкновению, взглянув на меня отвертывается. Молчит.Кормлю Алю сама. Ложки деревянные, огромные, никак не лезут в рот. Аля, несмотря на жар, ест с жадностью. «Ну, а утром что дают?» «Воду с молоком и полсушки, иногда кусочек хлеба». «А вечером?» «Суп». «Без хлеба?» «Иногда с хлебом, только редко».Дети поменьше, съев, плачут. «Есть хочется!» Алина соседка не переставая стонет. «Что это она?» «А ей есть хочется». «И так всегда кормят?» «Всегда».Гляжу в окно. Снег чуть померк, скоро стемнеет. La mort dans Ie cur{Смерть. в сердце (фр.).} прощаюсь. Целую и крещу Алю. «Алечка, не плачь, я завтра непременно приду. И увезу тебя отсюда!»Целую и крещу. «Марина, не забудьте тетрадку! И книжки возьмите, а то дети их совсем растреплют».Выхожу. И опять аллея красные столбы приюта крещу их и опять мостик пруд снега. Иду с чувством возрастающего ужаса, но боязнь сбиться с дороги несколько отвлекает. Сворачиваю направо, спрашиваю у встречного мужика так ли в Кунцево нет, налево.И вот большими снегами одна ноги болят в сердце тоска смертная иду.___
У Лидии Александровны в доме было уже темно. Я тихонечко взошла, села на стул и заплакала.Толстая Мария (прислуга из хорошего дома, меня презирающая) по приказанию Лидии Александровны подала настои. Я сидела в темноте, не ела и плакала. Лидия Александровна в соседней комнате разговаривала с Володей. Потом позвала меня: «Ну что?» «Кошмар». Я ответила тихим голосом, чтобы не слышно было слез. «То есть как?» «Их там не кормят и не лечат ни градусника ни лекарств ни врача. И не топлено. Аля умрет».

В первый раз, когда я шла к Але в приют, я не особенно боялась: озабоченность незнакомой дорогой (никогда до идиотизма не нахожу) добрая слава детских колоний некоторая ирреальность Алиной болезни (больной я ее еще не видела) я чувствовала беспокойство озабоченность но не страх.Но второй раз после первого посещения и тетрадки и еще ночи в холодной канцелярии, не раздеваясь, под шубой второй раз я шла, как осужденная на смерть. Снега, снега. Чернота елей. Смерть. Иду, как призрак, спотыкаясь на кривых каблуках, метель. Дорога уже сейчас мало видна, как буду возвращаться? Несу Але 2 куска сахара и 2 лепешки, их дала мне Лидия Александровна купить в Кунцеве ничего нельзя.Ах, взойти бы в какую-нибудь избу, обменять бы браслет на хлеб, но у меня такой подозрительный вид и сразу будет такой противоестественный голос или слишком жалкий или дерзкий (всегда, когда продаю) и никто не поверит, что у меня дочь в приюте.Дорога бесконечна. О, это конечно не 3 версты, а по крайней мере шесть. Метель метет, ноги вязнут в новом снегу.Незадолго до приюта встречный мужик предлагает подвезти. Сажусь. Рыжая борода, ясные, ясные хитрые и детские голубые глаза. Расспрашивает, служу ли. Чувствую как всегда смутный стыд и, предвидя осуждение, если скажу «нет», говорю «да». «Где?» «В Кооперации». Муж моряк, пропал в Севастополе. «Так, так».Вот оно «Центро» соскакиваю, благодарю. Тоска в животе (entraiiles) {недрах (фр.)} было стихшая от разговора с мужиком превращается в тошноту. Заставляю ноги идти.Красные столбы приюта. О, Господи! Вся обмираю.Дом. Лестница. Запах сосны. Множество детей, никого не различаю.Умоляюще: «Я к Алечке».И кто-то из детей (кажется, мальчик): «Алечке хуже! Умер Алечка!»Я уже наверху. У стены Лидия Константиновна. Хватаю ее за обе руки, почти что прижимаю к стене. «Ради Бога ради Бога ради Бога скажите: правда?» «Да нет же как Вы испугались!» «Умоляю Вас!!!» «Да нет же, они шутят, так зря говорят». «Да нет, умоляю Вас!!!» «Правда шутят. Идемте же!»Огромными шагами подхожу к Алиной постели. Бритая голова из- под одеяла протянутые руки жива! «Аля! Ты опять плачешь! Что с тобой? Тебе хуже?» «Очень голова болит и ухо болит».Ее кровать в углу между двух не замазанных окон. Бритая голова. Продуло. Лежит в одной рубашке какой-то чужой сплошные прорехи.Мимоходом замечаю, что пол нынче мыт. «Да, она всё плачет, всё плачет, вот и голова болит», говорит Лидия Константиновна. С трудом скрывая негодование, даю Але порошок хины. Что это Вы ей даете?» «Хину». «А лучше бы не давали, от нее завал в желудке делается и в ушах звенит».Когда я вышла, было уже серо. Я вспомнила прилив и отлив роковое прилива и отлива.Я могу лететь, как угодно тьма всё-таки опередит меня.Метель. Я, конечно, не найду дороги и замерзну. Но надо идти, пока есть ноги. Иду в спокойной безнадежности по еле заметной тропинке. Ноги глубоко уходят в снег.Иду минут десять, а всё еще в Очакове. Голос какой-то старухи:«Барышня, Вы куда идете?» «В Кунцево». «0х, не дойдете, ишь дорогу-то как замело. Сейчас и темно будет». «А Вы куда, тоже в Кунцево?» «Нет, я здешняя».Надежда пропадает. Старуха свертывает в переулок и вдруг издалека проезжающим саням: «Милая! Подвези-ка их! Им тоже в Кунцево! Не дойти, тёмно! Ты ведь на станцию?» «На станцию, к 4-х часовому! Что ж, садитесь, пожалуй, коля сядете, только лошадь я остановить не могу, спешно мне!»
Вскакиваю на ходу в первую секунду, не понимаю, в сани или в снег нет, снег движется, значит в сани. Спасена! Баба прислуга, едет на станцию встречать хозяев, боится опоздать. Разговариваем.Говорю, что и кто и почему в Очакове.
___ Гляжу иногда на Иринину карточку. Круглое (тогда!) личико в золотых кудрях, огромный мудрый лоб, глубокие а может быть пустые темные глаза des yeux perdus {потерянные глаза (фр.).} прелестный яркий рот круглый расплющенный нос что-то негритянское в строении лица белый негр. Ирина! Я теперь мало думаю о ней, я никогда не любила ее в настоящем, всегда я мечте любила я ее, когда приезжала к Лиле и видела ее толстой и здоровой, любила ее этой осенью, когда Надя (няня) привезла ее из деревни, любовалась ее чудесными волосами. Но острота новизны проходила, любовь остывала, меня раздражала ее тупость, (голова точно пробкой заткнута!) ее грязь, ее жадность, я как-то не верила, что она вырастет хотя совсем не думала о ее смерти просто, это было существо без будущего. Может быть с гениальным будущим?Ирина никогда не была для меня реальностью, я ее не знала, не понимала. А теперь вспоминаю ее стыдливую смущенную такую редкую такую! улыбку, к<отор>ую она сейчас же старалась зажать.И как она меня гладила по голове: «вУау, уау, уау» (милая) и как когда я ее брала на колени (раз десять за всю се жизнь!) она смеялась.И одна мысль не мысль, а фраза, которую я сама себе, растравляя, чуть ли не вслух, говорю: «Да уж если Ирина не захотела есть, значит уж смертная мука подошла»...Ирина! Как она умерла? Что чувствовала? Качалась ли? Что видела в памяти? Может быть кусочек Борисоглебского дома Алю меня Пела ли «Ай-дуду-дуду-дуду»... Понимала ли что-нибудь? Что последним сказала? И от чего умерла?Никогда не узнаю.Иринина смерть тем ужасна, что ее так легко могло бы не быть. Распознай врач у Али малярию имей бы я немножко больше денег и Ирина не умерла бы.Иринина смерть для меня так же ирреальна, как ее жизнь. Не знаю болезни, не видела ее больной, не присутствовала при ее смерти, не видела ее мертвой, не знаю, где ее могила. Чудовищно? Да, со стороны. Но Бог, Видящий мое сердце, знает, что я не от равнодушия не поехала тогда в приют проститься с ней, а от того, что НЕ МОГЛА. (К живой не приехала... )Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости меня, бывшую тебе дурной матерью, не сумевшую перебороть неприязнь к твоей темной непонятной сущности. Зачем ты пришла? Голодать «Ай дуду» ...ходить по кровати, трясти решетку, качаться, слушать окрики...Странное-непонятное таинственное существо, чуждое всем, никого не любившее с такими прекрасными глазами! в таком ужасном розовом платье! В чем ее схоронили? И шубка ее там осталась.Иринина смерть ужасна тем, что она чистейшая случайность. (Если от голода немножко хлеба! если от малярии немножко хины ах! - НЕМНОЖКО ЛЮБВИ, <не дописано.>___История Ирининой жизни и смерти:На одного маленького ребенка в мире не хватило любви.<Нижняя треть страницы не заполнена.>___О многом, что я люблю, случайно не записываюТак: М?elle Lespinasse. (Сегодня случайно достала разрозненный том ее переписки.)О, Monsieur de Mora! (Сережа) О, Guibert! (3авадский, если бы я его любила сильнее или если бы он был больше, больше был!)Как хорошо в конце какого-то письма (день годовщины смерти М. de Mora, вдали от нее, уже любившей другого) Adieu, mon ami. Je n'aurais pas du Vous aimer. {Прощайте, мой друг. Я больше не буду должна Вас любить (фр.)}___Il n'importe qui est-ce qui fournit au tresor royal, il suffit qu'il ne soit pas vide. {Неважно, кто наполняет королевскую казну, лишь бы она не была пуста (фр.)}(Могло бы быть эпиграфом к моей жизни.)___ Вторник на Страстной неделе.Тысячу вещей нужно записать.Пишу стихи, выдумываю судьбы, воспламеняюсь (мысль горит!) от двух неожиданно состукнувшихся слов, хожу за водой, «по карточкам», пилю, рублю, ублажаю Милиоти (совсем хорошо ибо совсем прошло!) восторгаюсь и возмущаюсь Алей (1) стихам и 2) едой), горюю на секундочку об утерянных пайках, быстро утешаюсь стихами.Сияющая сила вот я.Иногда на секундочку лицо Ирины: не то жалкое, не человеческое, последних времен, а круглое, загорелое, с яркими темными глазами и улыбкой после лета.Ирина.В воспоминаниях Каролины Павловой читаю о какой-то старухе до революционных времен. Когда ее известили о смерти единственного внука блистательного молодого человека в войсках она воскликнула: «Pauvre jeune homme! Que je suis heureuse de ne pas 1'avoir connu». {Бедный юноша! Какое счастье, что я его не знала! (фр.)}Так и я говорю об Ирине:«Pauvre enfant! Que je suis heureuse de ne pas 1'avoir aime!» {Бедный ребенок! Какое счастье, что я ее не любила! (фр.)} Были у меня к ней редкие нестерпимые какие-то! вспышки нежности, но это длилось час, а жизнь длится дни месяцы, словом: дело темное, не знаю.___А может быть погибло глубочайшее в мире Голос? Ведь как она любила петь! И чуть- чуть музыка вдали сразу внимательная голова и веселый голос: «Музика гает!»(Нарочно растравляю себя.)___Ирина' Если ты была бы сейчас жива, я бы тебя кормила с утра до вечера мы с Алей так мало едим! Ирина, одно ты знаешь: что послала я тебя в приют не для того, чтобы избавиться, а потому что пообещали рису и шоколада.А взамен голодная смерть.___В 1001 раз изумляюсь ТИШИНЕ, с которой происходят величайшие события и ПРОСТОТЕ.Ни грома, ни молнии, ни «НАЧАЛОСЬ!!!» а просто: бутылочка с лекарством, какая-нибудь грязная салфетка, разговор о дожде и снегe, и едят, и курят а потом вдруг: не дышит человек, БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ!Я НИКОГДА не узнаю, как она умирала.___Без предупреждения, неверно. Залетела же птица в окно Алиной комнаты, выкатились же 2-го февраля (день Ирининой смерти) три ёлочных свечечки откуда-то мне в руку, но я думала об Але, судьба меня спутала.
О Переделкине писали

Л. Либединская
Позабудьте свои городские привычки

Позабудьте свои городские привычки, В шуме улиц капель не слышна. Отложите дела  и скорей к электричке: В Переделкино входит весна. Там зелёные воды в канавах проснулись, Снег последний к оврагам приник. На фанерных дощечках названия улиц  Как заглавия давние книг. Здесь, тропинкой бредя, задеваешь щекою Паутины беззвучную нить. И лежит Пастернак над закатным покоем, И весёлая церковь звонит. А в безлюдных садах и на улицах мглистых Над дыханием влажной земли Молча жгут сторожа прошлогодние листья  Миновавшей весны корабли. И на даче пустой, где не хочешь, а пей-ка Непонятные горькие сны, Заскрипит в темноте под ногами ступенька, И Светлов подмигнёт со стены. И поверить нельзя невозможности Бога В ранний час, когда верба красна. И на заячьих лапках, как в сердце  тревога, В Переделкино входит весна. 4 мая 1969


Надежда КОЖЕВНИКОВА Из цикла «Незавещанное наследство»
Детка в клетку
Знаменитой я стала в три года, когда Корней Иванович Чуковский поместил мою фотографию в выдержавшей миллионные тиражи книге «От двух до пяти». Причем это фото он получил не от моих родителей, а купил, увидев в витрине фотоателье. При встрече с отцом на прогулке в Переделкино пошутил, что Кожевникову, видимо, не хватает гонораров, вот он и приторговывает изображениями своего ребенка. Так я, по крайней мере, потом слышала. Когда повзрослела, Кожевников и Чуковский остротами уже не обменивались, только здоровались. В обществе, среди писателей произошел раскол, и в семье Чуковских тоже. Папа дружил с сыном Корнея Ивановича, Николаем, а с его дочерью Лидией они оказались по разные стороны баррикад. То, что у Чуковского есть еще и дочь, я узнала, лишь когда прочла двухтомник ее воспоминаний об Ахматовой, купив их в книжном магазине в Женеве: в СССР подобная литература находилась тогда под запретом.
Надежда КОЖЕВНИКОВА Из цикла «Незавещанное наследство»
Собаки советских классиков
В писательском поселке Переделкино классиков отечественной литературы всегда было полно. Собственно, ради них поселок и был организован, чтобы творили в тиши, покое, на суетное не отвлекаясь. Хотя, несмотря на благолепие природы и заботы советской власти  именно ее стараниями поместье славянофилов Самариных, с регулярным парком, цепью проточных прудов, где при Иване Грозном властвовал Малюта Скуратов, присвоивший владения убиенных им бояр Колычевых, в тридцатых годах застроили дачами,  некоторые из властителей дум все же старились и даже умирали. Не всегда естественной смертью, как например, Борис Пильняк, чья дача мгновенно нашла преемника  коллегу, чье имя не называю. Ни к чему. Речь о том, что когда в четыре года я на родительскую дачу в Переделкино приехала, там только классики и числились. Во-первых, Грибачёв и, конечно, Софронов, а нашу улицу Лермонтова венчало сооружение типа башни, принадлежавшее Лавренёву, воспевшему, как сказано о нем в энциклопедическом словаре, «романтику революции, ее героические характеры». В том же словаре о другом переделкинском жителе, тоже жившем от нас по соседству, Тренёве, сообщается, что он создал «многокрасочное, психологически насыщенное изображение революционных событий». Тематика советской классики разнообразием не отличалась.

В Переделкино у меня был еще один щедрый благодетель, Валентин Петрович Катаев, но его подарки оказывались и чрезмерно дорогостоящими, и громоздкими. Как-то вот пожаловал мне кофейный, белый, с золотым ободком сервиз, как бы для кукол, но я сразу обман рассекла: вещь эта для взрослых. Другой раз к моему дню рождения преподнес игрушечную железную дорогу  редкость в то время. Когда огромную коробку вскрыли, содержимое вынули и папа с дядей Валей, про меня забыв, запустили по рельсам поезд с вагончиками, я, вместо благодарности, ощутила опустошающую обманутость. Мальчикам интересна была бы такая игра, а мне  нет. На всю жизнь, кстати, осталось  радость, испытываемая к неожиданным, необременительным сюрпризам, а вот обдуманное обстоятельно, с нешуточными затратами, при запланированной, в обязанность как бы вменяемой признательности, вызывало и вызывает сопротивление, протест. Ненавижу букеты из роз, за намеренный шик. Но только близким осмеливаюсь в этом признаться.
До школы безвылазно жила в Переделкино, друзей-сверстников не нашлось. Не вошло тогда еще в моду навещать дачи не только летом, и в зиму, осень, слякотную весну они гляделись нежилыми, с бельмами ставен на окнах.

Надежда КОЖЕВНИКОВА Из цикла «Незавещанное наследство»
Любовь
Но любовь нуждается в сокрытии, свидетелей тяготится, стыдится, и у меня, положим, был опыт, но откуда он взялся у Микки?
Его неприязнь к соплеменникам имела, надо признать, корни. В Переделкино не успели, да у него и возраст еще не вышел, а после начались мотания нашей семьи по разным странам, и условия не подходили, чтобы он получил то, что положено, нормально, присуще всему живому. Спохватились, когда он уже не считал, не воспринимал себя собакой. В дополнение к рациону, породе его соответствующему, с удовольствием поглощал фрукты, овощи с нашего стола, вплоть до цитрусовых, не поморщившись, что для него, верно, тоже являлось приобщением к людскому миру. А уж в способности целиком отдаваться чувству, неизбывной любовной тоске всех нас, людей, превзошел. Когда обстоятельства вынудили отдать его на постой в очень хороший собачий пансион в окрестностях Женевы, с огромной территории, где помимо собак еще и лошади содержались, на воле, среди деревьев я бы сама бы там с наслаждением паслась мне позвонила хозяйка и сказала: необходимо его забрать, он ничего не ест, истаял. Я примчалась. Он вышел, шатаясь, пошел ко мне, оглядел и поплелся обратно. Предала! И уж как я вымаливала у него прощение, прежде чем он позволил себя обнять. Но травма осталась, застряла. Люди не так памятливы, как те, кого мы по невежеству числим за низших, пренебрегаем уроками чести, благородства, которые они нам наглядно выказывают собственным примером.

А. Солженицын
Пасхальный крестный ход

Учат нас теперь знатоки, что маслом не надо писать все, как оно точно есть. Что на то цветная фотография. Что надо линиями искривленными и сочетаниями треугольников и квадратов передавать мысль вещи вместо самой вещи.
А я недоразумеваю, какая цветная фотография отберет нам со смыслом нужные лица и вместит в один кадр пасхальный крестный ход патриаршей переделкинской церкви через полвека после революции. Один только этот пасхальный сегодняшний ход разъяснил бы многое нам, изобрази его самыми старыми ухватками, даже без треугольников.












13PAGE 14315


13PAGE 143315



13 EMBED Word.Picture.8 1415