«НА СТЁКЛА ВЕЧНОСТИ УЖЕ ЛЕГЛО МОЁ ДЫХАНИЕ, МОЁ ТЕПЛО…» (Анализ одного стихотворения О.Э. Мандельштама)

«НА СТЁКЛА ВЕЧНОСТИ УЖЕ ЛЕГЛО
МОЁ ДЫХАНИЕ, МОЁ ТЕПЛО»
(Анализ одного стихотворения О.Э. Мандельштама)

И.Н. Карева
МАОУ «Гимназия № 2», Стерлитамак

Стихотворение О.Э. Мандельштама «Дождик ласковый, мелкий и колкий» написано в 1911 году. Оно редко включается в сборники стихотворений. Но уже в нём можно услышать голос Великого Поэта, чьё творчество оставило в русской литературе неизгладимый след («мандельштамп», по остроумному замечанию Ильи Сельвинского). Материалы данной статьи могут быть использованы учителем на уроках литературы по творчеству О.Э. Мандельштама, а также на элективных курсах при обучении учащихся анализу лирических произведений (9-11 классы).


Однажды Роман Якобсон сказал, что каждый поэт создаёт себе свой
«индивидуальный миф», где, как и в мифе подлинном, стремится построить причинные и целевые модели бытия и то, что в семиотике называется «рамкой», благодаря которой жизнь приобретает универсальную значимость и ценность и без которой бытие становится бессмысленным и ужасным эпизодом.
Существование Осипа Мандельштама, особенно в последние годы жизни, можно назвать ужасным Но не эпизодом. Это скорее подвиг духовной стойкости, окутывающей его творчество ореолом мученичества. В своей поэзии он сумел возвыситься над собственной трагической судьбой и найти ту стезю, по которой до сих пор ведёт каждого, кто, стремясь постигнуть суть им созданного, готов следовать за её причудливыми узорами.
Поэтический «индивидуальный миф» Осипа Мандельштама сложен и многогранен. Он насыщен борьбой, испытаниями, мучительными раздумьями о смысле жизни и смерти. Но у человека, говорившего, что «в полном отрыве от будущего и прошлого настоящее спрягается как чистый страх, как опасность», видевшего в себе тютчевский мыслящий и поющий тростник («Из омута злого и вязкого я вырос, тростинкой шурша»), иначе и быть не могло. Возможно, поэтому всё бытие Мандельштама – путь очищения и самопознания, конечная цель которого – вечность.
На стёкла вечности уже легло
Моё дыхание, моё тепло,
Запечатлеется на нём узор,
Не узнаваемый с недавних пор.
Но как познать себя? Только через творчество – силу, связывающую поэта с культурой прошлого, способную преодолеть пустоту и небытие. Жизнь Мандельштама – яркое тому доказательство.
Из всего написанного поэтом мне почему-то ближе ранние его стихотворения. Я представляю двадцатилетнего юношу, который уже начал создавать свой «индивидуальный миф» и у которого всё (и хорошее, и плохое) ещё впереди: дружба с Гумилёвым и Ахматовой, союз «Цех поэтов», восторг и пренебрежение читателей, поиск своего творческого пути, непонимание властей и трагическая смерть. Но акмеизм, впоследствии названный Мандельштамом «тоской по мировой культуре», уже тогда определил особенности его поэзии.
Мне часто вспоминается стихотворение «Дождик ласковый, мелкий и колкий». Читаешь первую строчку и невольно ждёшь продолжения:
Осторожный, колючий, слепой.
Капли строгие скупы и звонки,
И отточен их звук тишиной.
Вслушиваешься в звучание всей строфы и слышишь, как капельки, нарушая тишину, падают в воду. Чувствуешь: они ласково и осторожно касаются лица и скатываются на одежду. Но они строги и скупы. Кажется, что перед нами уже не капли, а живая музыка, посылаемая на землю: кто-то свыше создаёт её, оттачивает звучание, наделяя каждую ноту-каплю своим характером. Разве не это объясняет соединение в одном ряду «ласковый» и «колючий», «осторожный» и «слепой», «скупы» и «звонки»? Дождик – это небо, тишина – земля. Капли связывают небесное и земное, звук и тишину.
Во второй строфе мы видим продолжение жизни капель:
То – так счастливы счастием скромным,
Что упасть на стекло удалось;
То, как будто подхвачены тёмным
Ветром, струи уносятся вкось.
Что значит «счастливы счастием»? Какое оно это счастье? «Упасть на стекло». Не стекло ли вечности опять перед нами? донки"ный"о объясняет соединение в одном ряду "свыше следит за ней, оттачивая звучаниеи трагическая смерть. ведёт каждого, кто, Путь капель закончен – музыка звучит. Однако счастье названо «скромным», его ощущение мгновенно. Но всё-таки это счастье. Упавшие капли оставили свой след. Другие, подхваченные ветром, уносятся прочь, в неизвестность. Поэтому и ветер «тёмный», и судьба уносимых струй темна, трагична. Даже приём переноса, к которому обращается Мандельштам, как бы подчёркивает «тесноту» одной строки, невыразимость чувств, неясность ощущений, некую неопределённость и недосказанность.
Тайный ропот, мольба о прощении:
Я люблю непонятный язык!
И сольются в одном ощущении
Вся жестокость, вся кротость на миг.
Капли ропщут, молят о прощении. Но капли ли? Может быть, лирический герой, чей образ появляется в третьей строфе («Я люблю»), слышит разговор людей, становится невольным свидетелем любовной драмы: если «ропот», «мольбы о прощении», значит, были и обиды, и обманы? Уж не отсюда ли и жестокость (влюблённые так часто мучают друг друга), и кротость (ведь ропот «тайный», о прощении же мольба, очевидно, чувства людей ещё живы)? Но возможно и другое: лирический герой сам является участником диалогаОднако язык ему непонятен. Услышанное можно только почувствовать, его трудно выразить и передать словами.
И если в этот миг рождается понимание чего-то важного, великого, то в следующее мгновение лирический герой оказывается «в цепких лапах у царственной скуки», скуки, завладевшей сердцем, вцепившейся в него и не отпускающей. Что это? Осознание происходящего или, наоборот, непонимание? Скука словно хищник, сердце же – маленький мяч. Сейчас сжалось, через секунду разожмётся. Но во всём: в природе, в сердце лирического героя – присутствует некая боль
Полон музыки, Музы и муки
Жизни тающей сладостный плач!
В одном ряду музыка, Муза и мука. Искусство, творчество и боль. Как часто встречается в поэзии это соединение, такое традиционное и такое новое! Однако Мандельштам идёт дальше: свой ряд он вписывает в жизнь, а жизнь сопоставляет с плачем. Жизнь уходит постепенно, потихоньку (вспоминается «тишина» из первой строфы), отсюда и эпитет «тающей». Но плач-то – не горе, ведь он сладостный, значит ожидаемый и принимаемый. Плач – звучание, нарушение тишины, своего рода музыка. Он, как и дождь, дан свыше. И вот в последней строфе сливается всё воедино: музыка дождя, жизнь героя и его способность творить, пусть через страдания, муки и слёзы, но творить. У дождя есть ноты-капли, у стихов – ноты-слова. И мы ещё раз видим у Мандельштама нарушение тишины, которое уже приравнивается к обретению собственного голоса. Может ли быть что-то важнее для начинающего поэта?
Осип Мандельштам создал свой «индивидуальный миф», но вот нами он ещё не разгадан. А там, где загадка, всегда есть место поиску, желанию поймать «тот миг», в который и рождается понимание.
Томись, музыкант встревоженный,
Люби, вспоминай и плачь
И, с тусклой планеты брошенный,
Подхватывай лёгкий мяч.
Литература
1. Мандельштам О.Э. Собрание произведений: Стихотворения. – М., 1992.
2. Ронен Омри. Осип Мандельштам. // Литературное обозрение, 1991. - №1.

15