Репертуарный сборник для детско-юношеских театральных коллективов

МУНИЦИПАЛЬНОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ ДЕТЕЙ
ЦЕНТР ДЕТСКОГО ТВОРЧЕСТВА Г. ИРКУТСК
Автор-составитель
Полесье Каролина Викторовна
Великой победе посвящается
"С ДУШИ НЕ ВЫРВАТЬ НИКОГДА"
Репертуарный сборник
для детско-юношеских театральных коллективов
Иркутск. 2015

ББК 85.736
П 55
Рецензенты: Пешня Инна Сергеевна, к.п.н., руководитель центра комплексного анализа и оценки качества образования ОГАОУ ДПО Институт развития образования Иркутской области
П 55 Полесье Каролина Викторовна "С души не вырвать никогда". Репертуарный сборник для детско-юношеских театральных коллективов. Издательство «Аспринт». Иркутск. 2015. 96с.
Полесье Каролина Викторовна педагог дополнительного образования МБОУ ДОД Центра детского творчества г.Иркутска, режиссер театральной студии «Зеркало».
Рекомендовано для постановок в детско-юношеских коллективах, театральных студиях.
ISBN 978-5-4340-0040-6
ББК 85.736
П 55
© Полесье К.В., автор-составитель. 2015
© Издательство «Аспринт». Оформление. 2015

ВВЕДЕНИЕ
70 – летие победы нашей страны в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов знаменательная дата для каждого из нас. Подрастающее поколение России должно помнить о событиях военных лет и знать цену Великой Победы.
Патриотическое, гражданское и духовно-нравственное воспитание детей целесообразно осуществлять на героических примерах мужества и любви к Родине, важно сохранить патриотические традиции страны, вовлекая детей и подростков в познавательную, творческую и художественную деятельность, связанную с историей военных лет и победой над фашизмом.
70 лет Победы в Великой Отечественной Войне 1941-1945 годов – это дата, которая заставляет нас неоднократно обратиться к молодому поколению, рассказать им о последних живых ветеранах, о тех, кого уже нет, о детях войны, о подвигах, чести и доблести героев войны и тружеников тыла.
Театральная деятельность является одним из ярких видов художественно-эстетического воспитания детей и подростков. Спектакли на тему Великой Отечественной Войны открывают большие возможности для формирования ценностного отношения у детей к героическому наследию прошлого, вызывают патриотические чувства и эмоции, заставляют задуматься.
Репертуарный сборник для детско-юношеских театральных коллективов "С души не вырвать никогда" составлен по мотивам литературных произведений, посвященных Великой Отечественной Войне 1941-1945 годов и предназначен для проведения патриотических мероприятий с детьми школьного возраста и студентами. В сборнике представлены сценарии литературных спектаклей и литературно-музыкальных композиций, посвященных памяти о подвиге советского народа в годы Великой Отечественной Войны.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ СПЕКТАКЛЬ
"БЫЛА ВОЙНА. БЫЛА ПОБЕДА"
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ВЕТЕРАН
ИНОСТРАНКА
ЗОЯ
СЕРГЕЙ
АЛЕКСЕЙ
ДЕНИС
КОСТЯ
ЛЮБА и др. ребята (их может быть около 10-15 чел) - это выпускники, они же впоследствии воины, они же массовка на вокзале и на проводах.
ШУРА - медсестра
ДАРЬЯ ВЛАСЬЕВНА
ТЕТЯ КАТЯ - две старушки
ВОВКА - маленький мальчик лет 8 -9
В спектакле участвуют хореографический и вокальный коллективы
СЦЕНА 1
Шум вокзала. Суета, кто - то кого - то встречает, провожает. Чуть в стороне ветеран, одет очень бедно, на пиджаке-медали, очки как от глаукомы зеленого цвета. Он стоит, облокотившись на костыль, в руках кепка, в которую прохожие бросают мелочь. Старик проходит вперед, садится на скамейку. Звучит фонограмма с голосом рассказчика.
Ветераны в подземныхДрожат переходах.
Рядом — старый костыль
И стыдливая кепка.
Им страна подарила
"Заслуженный отдых",
А себя пригвоздила
К Бесчестию крепко.
Только как позабуду
Отчаянных, гордых
Молодых лейтенантов,
Солдатиков юных?...Ветераны в подземныхДрожат переходах,
И давно в их сердцах
Все оборваны струны.
Ветераны в глухих
Переходах застыли.
Тихо плачут монетки
В кепуре помятой.
Кепка с медью -
Осиновый кол на могиле,
Над могилою юности нашей
Распятой...
Шум поезда, на перрон выходят люди, долго не задерживаясь, уходят по своим делам. На авансцене женщина оглядывается по сторонам, видимо ее не встретили. Одета не по-нашему. Говорит с акцентом.
ИНОСТРАНКА
Ну и вонь! Это ж надо и урна полна,
Все как раньше живут на Руси!
Столько лет пролетело, а эта страна
Утопает, как прежде в грязи.
Вот сидит, подаяние просит старик,
Понавесив свои ордена,
А ведь он пусть, какой-никакой, фронтовик.
(обращаясь к старику)
Что, невесело жить, старина?
Что, скажи мне, дала тебе Родина –мать,
Та, которую ты защищал.
Для которой ты шел каждый день убивать,
Пыль и слезы в окопах глотал...
(старик молчит, как будто не слышит)
ИНОСТРАНКА
Сидишь говорю?
СТАРИК
Давно сижу,-
Да только все без толку -
А было время, я стоял
И каблуками щелкал.
А было время... был и друг...
Нашлась работа для свободных рук.
Курки - на взвод,
За локоть рукава
В крови Москва
Прорыв, успех!
Еще, какой успех!
ИНОСТРАНКА
А я поверила, что я превыше всех,
Что с нами Бог
На пряжке у ремня...
Но встречный вал ответного огня
Бросал то в дрожь,
То в мерзлые бинты
А ты? Ты воевал...
СТАРИК
Я дрался до конца.
ИНОСТРАНКА
Ну и дурак!
СТАРИК
А долг?
Солдатский долг?!
Нет, я не трус
Я - русский
Я - солдат!
(резко встает, потом держась за сердце медленно садиться)
ИНОСТРАНКА
Не пойму, ты как будто давно мне знаком,
Ты случайно не в Киеве жил?
Как - то в школу еще прибежал босиком
И сказал, что ужасно спешил.
(он опять как - будто не слышит)
Что не слышишь? Не в Киеве жил, говорю?
СТАРИК
Киев? Да, славный город. Мой дом.
Никогда не забуду, как летом зарю
Мы ходили встречать над Днепром,
И тот страшный последний июньский восход
Мне в кровавых слезах не забыть,
А когда пацаном забирали на фронт,
Так хотелось подольше пожить.
ИНОСТРАНКА
Что же ты защищал, ослепленный солдат
Жизнь свою бесполезно губя?
Я ведь тоже держала в руках автомат,
Только я защищала себя.
Я себя защищала, и нет в том вины,
Потому что я просто умней.
Ты был пушечным мясом для этой страны
И ослеп ради чьих - то идей.
(кажется, что он погрузился в свои мысли и не слушает ее, вокзал продолжает гудеть, она сидит рядом с ветераном и говорит о своем)
А может быть и не было войны?
А может быть и не было убитых?
А может это только злые сны,
Что нами до сих пор не позабыты?
Война! Ах да, она была когда -то...
Вина? Постой, а в чем моя вина,
Ну разве же я в чем - то виновата?
И кем же я была осуждена?
Я - солдат, и я должна
Как все жестокой быть,
Идти вперед и жать курок
В упор, с колена бить.
Огонь! И падали они,
Поймав слепой свинец
И с той, и с этой стороны
У всех один конец.
Поштучным, пачечным, строчным
Бесился автомат,
Тупела и гнала перед собой
Убойную волну
Из боя - в бой,
Из боя в бой,
И из страны в страну
Из боя - в бой,
Из боя в бой...
И шла
Из года в год,
И убивала, сея боль
На много лет вперед.
Я - памятник!
Меня бы в сквер,
Живой на пьедестал.Не как героя, нет!
А как наглядное пособие,
Потому что я живу пусть в чужой,
но хорошей стране.
И оправдан мой трезвый расчет,
И за то, что я выжила в этой войне
Слава мне навсегда и почет!
СТАРИК
Я защищал свою страну,
В рабочих верил братство
За правду светлую, свою
Готов был с братом драться.
Я защищал своих родных,
Да, я тогда был слеп,
Ведь я не знал, что пол - страны
Мы превратили в склеп.
Считая мертвых и живых
Средь дыма и огня
Не зная то, что ты за них
Я защищал тебя!
Свои стреляли в спину нам
Не стану их судить,
Ведь цель у нас была одна
Врага скорей добить.
Я Родину не выбирал -
Она у нас одна!
Тиран здесь был иль не тиран -
У нас с ней общая борьба,
У нас с ней общая судьба,
Мы пьем ее до дна!
А ты, не надо громких слов!
За сытный хлеб и теплый кров
На все готова для врагов
Ты просто продалась!
На сцену выбегает молодой человек с букетом цветов, он растерян, суетлив, кого-то ищет. Иностранка замечает его, окликает по имени, он бросается к ней в объятия. Шум вокзала усиливается. Они уходят, она бросает последний взгляд на старика, который стоит неподвижно и гордо смотрит вперед. Меняется свет. Декорации вокзала сменяются декорацией просторного зала. Звучит вальс. На сцене группа девушек и юношей - это выпускники. Некоторые вальсируют, некоторые начинают говорить.
СЦЕНА 2
АЛЕША
Зал колебался, люстрами сверкая,
Гудел от смеха, звонких голосов,
Так провожала в жизнь тридцать восьмая
Птенцов своих - своих выпускников!
ЛЮБА
Вальс в стенах зала плещется широко
Кружатся пары, быстры и легки,
Сегодня ни полслова об уроках,
Сегодня бал! Они выпускники!
РИТА
Сергей Раскатов шел по коридору.
Шестая дверь. Пустой, знакомый класс.
Как тихо тут, ни возгласов, ни споров,
И вот теперь он здесь в последний раз.
МАША
Ему включать совсем не надо света,
Чтоб сесть за парту, там перед доской,
Чтоб различить знакомые предметы
Запомнить все - все унести с собой.
КОСТЯ
Все, что казалось будничным, обычным,
Вдруг милым стало, было очень жаль
Оставить парты, зал и всем привычный
С запавшей черной клавишей - рояль,
ЗОЯ
А главное - учителей, которым
Так много надо важного сказать...
Постепенно сцена пустеет. Декорация класса. Остаются только Сергей и Зоя
Раскатов! - пронеслось по коридору,
Сережка, где ты? Надо выступать!
СЕРГЕЙ
Ну, как же это мне сказать,
Когда звенит трамвай,
И первая звенит гроза,
И первая трава,
И на бульварах ребятня,
И синий ветер сел
На лавочку,
И у меня
На сердце карусель,
И мне до черта хорошо,
Свободно и легко,
И если б можно, я б ушел
Ужасно далеко,
Ну, как же это мне сказать,
Когда не хватит слов,
Когда звенят твои глаза
Как запах детских снов,
Когда я знаю все равно -
Все то, что я скажу,
Тебе известно так давно,
И я не разбужу
Того, что крепко, крепко спит.
Но не моя ж вина,
Что за окном моим кипит
Зеленая весна.
Но все равно такой порой,
Когда горит закат,
Когда проходят надо мной
Большие облака,
Я все равно скажу тебе
Про дым, про облака,
Про смену радостей и бед,
Про солнце, про закат,
Про то, что, эти дни любя,
Дожди не очень льют,
Что я хорошую тебя
До одури люблю.
Сергей и Зоя держатся за руки и смотрят друг на друга, неожиданно дверь открывается, и в класс вбегают ребята
МАША
Друзья! Мы живем на зеленой земле,
Пируем в ночах, истлеваем в золе.
Неситесь, планеты, неситесь,
ВСЕ
Неситесь!
МАША
Ничем не насытясь,
Мы сгинем во мгле.
Но будем легки на подъем и честны,
Увидим, как дети, тревожные сны,-
Чтоб снова далече,
Целуя, калеча,
Знобила нам речи
Погода весны.
АЛЕША
Скрежещет железо. И хлещет вода.
Блещет звезда. И гудят провода.
И снова нам кажется
Мир великаном,
И снова легка нам
Любая беда.
Да здравствует время!
ВСЕ
Да здравствует путь!
ДЕНИС
Рискуй. Не робей. Нерасчетливым будь.
А если умрешь,
Берегись, не воскресни!
СОНЯ
А песня?
ВСЕ
А песню споет кто-нибудь!
РИТА
Над головой созвездия мигают.
И руки сами тянутся к огню...
Как страшно мне, что люди привыкают,
Открыв глаза, не удивляться дню.
Существовать. Не убегать за сказкой.
И уходить, как в монастырь, в стихи.
Ловить Жар-птицу для жаркого с кашей.
А Золотую рыбку - для ухи.
Резко гаснет свет. Все замирают как в стоп - кадре. Пистолетом высвечивается девушка - это Люба, она все время стояла в сторонке. Музыка.
ЛЮБА
Я считала слонов и в нечет и в чет,
Но веки мои не сомкнулись
И тут явился ко мне мой черт,
Верхом прискакал на стуле.
Ко мне подошел шепотком напевая
Ну, как же мы порешим?
Подпишем союз, и тогда дорогая,
И еще чуток погрешим!
И ты можешь лгать, и можешь блудить,
И друзей предавать гуртом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, потом!
Но зато ты узнаешь, как сладок грех
Этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
А в том, что все - как один!
И ты поймешь, что нет над тобой суда,
Нет проклятия прошлых лет,
Когда вместе со всеми ты скажешь - да!
И вместе со всеми - нет!
И ты будешь волков на земле плодить,
И учить их вилять хвостом!
А то, что придется потом платить,
Так ведь это ж, пойми, - потом!
И что душа? - Прошлогодний снег!
А глядишь - пронесет и так!
В наш атомный век, в наш каменный век,
На совесть цена пятак!
И кому оно нужно, это добро,
Если всем дорога - в золу...
Так давай же, бери, в свои руки, перо
И вот здесь распишись, в углу!
Тут черт потрогал мизинцем бровь...
И придвинул ко мне флакон...
И я спросила его: - Это кровь?
- Чернила, - ответил он...
Свет зажигается, как - будто ничего и не было
ДЕНИС
Мы растем поколением, рвущимся плавать.
Мы пришли в этот мир, чтоб смеяться и плакать,
Видеть смерть и, в открытое море бросаясь,
Песни петь,
Целовать неприступных красавиц!
Мы пришли быть, где необходимо и трудно...
Знаю я: мы однажды уйдем к тем,
Которые, сраму неймут.
Ничего не сказав.
Не успев попрощаться... Что с того?
Все равно: это - слышишь ты? - счастье.
Сеять хлеб на равнинах, ветрами продутых…
Жить взахлеб!
Это здорово, кто-то придумал!
Сергей берет гитару, играет, девочки пританцовывают. Заходит учительница, ей все рады
УЧИТЕЛЬ
Окончились напутственные речи,
Под круглым сводом замерли хлопки.
Вам многое дано, выпускники,
И пусть невзгоды не согнут вам плечи.
Все хлопали, все разом говорили,
Потом столы придвинули к стене,
И снова вальс раздался в тишине,
И снова пары быстро заскользили.
Они кружились плавно и красиво
Всем веселиться! Сон и скуку прочь!
А за окном ползла неторопливо
Разбавленная лунным светом ночь.
Все младшим здесь останется в наследство:
Учебники, тетради, дневники...
И даже детства, радостного детства,
С собою не возьмут выпускники.
А впереди дороги и дорожки...
И где то он, твой жизненный причал
Смотри на все, запоминай, Сережка!
В последний раз ты видишь этот зал...
Хореографический коллектив танцует красивый большой вальс, театралы уходят, остается только пара Сергей и Зоя, к концу номера они танцуют в середине, свет высвечивает их одних. Все это время Ветеран сидел на скамейке в тени. Как только свет упал на пару, одновременно можно высветить и Ветерана. Музыка микшируется.
СТАРИК
Такою все дышало тишиной,
Что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
Каких-то 5 минут осталось.
Звучит "Прощание славянки". Сцену заполняет массовка. Проводы, кто-то плачет, кто-то играет на гармошке. Появляются Зоя и Сергей, они в разных сторонах сцены, ищут друг друга перебегая с места на место, при этом читая стихотворение.
ЗОЯ
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
СЕРГЕЙ
На добрую память о времени злом!
ЗОЯ
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это вправду надо!
СЕРГЕЙ
Две юности наши сплетаю узлом!
ЗОЯ
Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По песку без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!
СЕРГЕЙ
Тревога и нежность, и верность моя!
ЗОЯ
Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что всё не зря,
Что потом не предашь в дороге.
СЕРГЕЙ
Ни мыслей, ни чувств от нее не тая.
ЗОЯ
Я могу для тебя отдать,
Всё, что есть у меня и будет,
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
СЕРГЕЙ
Поэма о времени и о судьбе.
ЗОЯ
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что всё не зря,
Что люблю тебя не напрасно.
Встречаются, обнимаются
СЕРГЕЙ
Любимой, одной и единой, тебе!
Звучит песня Б. Окуджавы "До свидания, мальчики" в исполнении солистки вокального ансамбля. Мальчики переодеваются в гимнастерки, девочки отдают им вещь мешки. По окончании песни стоп - кадр. Все замирают, свет на Ветерана.
СТАРИК
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
На могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
Нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
Только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
Все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
Что отцами-солдатами будут гордиться сыны.
Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
У погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.
Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
И не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
Приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
Эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
И могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
Подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
СЦЕНА 3
На «заднике» сцены проецируется фильм, хроника войны, музыка, все время луч света направлен на Ветерана
СТАРИК
Я, как блиндаж партизанский, травою пророс.
Но, оглянувшись, очень отчетливо вижу:
падают мальчики, запнувшись за мину,
как за порог,
наткнувшись на очередь,
будто на ленточку финиша.
Падают мальчики, руки раскинув просторно,
на чернозем, от безделья и крови
жирный.
Падают мальчики,
на мягких ладонях, которых
такие прекрасные, такие длинные
линии жизни.
Фильм останавливается. Свет перемещается в другую сторону, на полу лежит женщина (ее зовут Шура) в изорванном платье, взлохмаченная, измученная, седая.
ЖЕНЩИНА
Они их собрали, спокойно до боли,
Детишек и женщин… и выгнали в поле.
И яму себе эти женщины рыли.
Фашисты стояли, смотрели, шутили…
Затем возле ямы поставили в ряд
Измученных женщин и хилых ребят.
Поднялся наверх хищноносый майор,
На этих людей посмотрел он в упор.
А день был дождливый,
Касалися луга свинцовые тучи,
Толкая друг друга.
Своими ушами слыхала тогда,
Как реки рыдали, как выла вода…
Кричали ручьи, словно малые дети…
Я этого дня не забуду до смерти.
И солнце сквозь тучи (я видела это!)
Рыдая, ласкало детей своим светом.
…Но звук автомата сумел вдруг прервать
Проклятье, что бросила извергам мать!
У сына дрожали ручонки и губки.
Он плакал в подол ее выцветшей юбки.
Всю душу ее на куски разрывая,
Сын будто кричал, уже все понимая:
«Стреляют! Укрой! Не хочу умирать!»
Нагнувшись, взяла его не руки мать,
Прижала к груди: «Ну не бойся, сейчас
Не будет на свете, мой маленький, нас…
Нет, больно не будет… мгновенная смерть…
Закрой только глазки, не надо смотреть.
А то палачи закопают живьем
Нет, лучше от пули мы вместе умрем».
Он глазки закрыл, пуля в шею вошла…
Вдруг молния два осветила ствола,
И лица упавших белее чем мел…
И ветер вдруг взвизгнул, и гром загремел.
Пусть стонет земля, Пусть рыдает крича;
Как магма, слеза будет пусть горяча.
Планета, живешь миллионы ты лет,
Садам и озерам числа твоим нет,
Но видела ты хоть единственный раз
Позорнее случай, чем тот, что сейчас?
Страна моя, правда на знамени алом!
Омыто то знамя слезами не мало,
Огнями той правды громи палачей
За детскую кровь и за кровь матерей!
С другой стороны заходят бойцы с автоматами, одеты по - зимнему, они ищут, где устроить привал, не замечают женщину
КОСТЯ
Ключи - плохое место для привала
Вдоль улиц трубы, печи без домов,
Подвалов черных мертвые оскалы
Да сажа, сажа в проседи снегов...
Да есть ли кто живой на этом месте?
Ни возгласа, ни плача, ничего...
Гремит под ветром лист измятой жести...
Село ключи - все пусто, все мертво.
СЕРГЕЙ
Сергей смотрел: тут жизнь была недавно,
Какие ж бури пронеслись над ней?!
Жаль, что не видит Ольга Николавна,
Аттила - чушь, тут звери пострашней.
ШУРА
Над ямою, качаясь, постояла,
Как будто отрываясь от земли,
Пошла вперед и вдруг запричитала:
Свои, свои, родимые пришли...
СЕРГЕЙ
Рвал полушубок с плеч Сергей Раскатов:
Погрейся мать, постой я помогу...
АЛЕКСЕЙ
Я помогу..., а голос оборвался
Вокруг бойцы. Хлеб вынули одни,
Алеша сунуть в руки ей старался
Со спиртом флягу: - На - ка , мать, глотни.
ШУРА
А женщина смотрела со слезами
На звездочки, на шедший танк вдали
И шевеля бескровными губами,
Все повторяла: - Милые пришли...
АЛЕКСЕЙ
Да, ты покушай, мать, - сказал Завьялов
Консервы, хлеб - походный наш обед…
ШУРА
Сынок, а мне ведь 20 лет...
Дни войны, тревога,
Обложен черным дымом небосклон,
Вот из села по слякоти дороги
Отходит наш последний батальон
И все, кто крепок покидают хаты
Идут в леса, в отряды партизан,
В селе остались женщины, ребята
Да дряхлый сторож, дедушка Степан.
Потом враги пришли ордою пьяной,
Бьют, истязают, в грудь стволом суют:
Где муж, Где сын, Где брат? Где партизаны? -
И снова истязают, снова бьют.
А там, у деда в одиноком доме
Хрипя, бинты срывая без конца,
В подвале тяжко бредят на соломе
Два раненых, два молодых бойца,
Но вот нашли у деда постояльцев
Просты, коротки у врагов суды
Эсэсовец отряхивает с пальцев
Клочки седой, курчавой бороды....
Все запоганил, все разрушил враг
Людей угнал, не дал и попрощаться,
А тех троих... вон за селом овраг...
Музыка. Шуру уводят мальчики. Декорации меняются, свет мигает.
СЕРГЕЙ
Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожженных сел, казненных городов,
По горестной, по русской, по родимой,Завещанной от дедов и отцов.
Запоминал над деревнями пламя,
И ветер, разносивший жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями,
Распятых на райкомовских дверях.И воронье кружилось без боязни,
И коршун рвал добычу на глазах,
И метил все бесчинства и все казни
Паучий извивающийся знак.
В своей печали древним песням равный,
Я сёла, словно летопись, листал
И в каждой бабе видел Ярославну,
Во всех ручьях Непрядву узнавал.
Крови своей, своим святыням верный,
Слова старинные я повторял, скорбя:
- Россия, мати! Свете, мой безмерный,
Которой местью мстить мне за тебя?
Шум дальнего боя, свет приглушен, по-пластунски и перебежками ползут бойцы.
СЕРГЕЙ
Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
КОСТЯ
Отставить разговоры,
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
СЕРГЕЙ
А до войны вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою!
Он падал вниз, но был спасен,
А вот сейчас, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
КОСТЯ
Отставить разговоры,
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Передышка. Бойцы на привале, кто - то чистит автомат, кто - то пишет письма, кто - то ест, кто - то спит. Входит Шура, она уже одета по - другому, юбка, гимнастерка, пилотка, санитарная сумка через плечо.
ШУРА
Ишь забрался, аж на край земли,
Здравствуй, что ли?
СЕРГЕЙ
Ты откуда, Шурка?
ШУРА
Что ж мне только склянки да бинты?
Нынче вот решила между делом
Просто подышать без суеты.
Впрочем, что там прятаться в кусты,
Вот, тебя увидеть захотела.
Увидела письма, одно письмо Сергей сразу спрятал.
Девушке?
СЕРГЕЙ
Допустим, что и так.
ШУРА
Что же ты нахмурился, Чудак?
Мне то что?
Извини, что так спроста и сразу,
Любопытство исстари у нас.
Ты сказал кому - нибудь хоть раз
О любви?
СЕРГЕЙ
Да.
ШУРА
Не слыша ответа
Вот и славно. Честное же слово,
Болтунов, ведь их не сосчитать!
Не успеют "здравствуйте" сказать -
А "люблю", пожалуйста, готово!
А вот это мамино, я верно угадала?
Если б мне когда -нибудь само
Вдруг пришло такое вот письмо,
Я б луну от радости достала!
Что застыл безмолвно, как вопрос?
Нет, с рожденьем у меня в порядке
Дед меня нашел в капустной грядке,
Говорят, скворец меня принес.
Что ж, я впрямь не весело росла,
Золушка, и та того не ведала:
Тиф, невзгоды... Мама умерла...
Мне и четырех то даже не было
Вечно хмурый пьяница - отец.
Мачеха - еще вторая рюмка.
Это в сказке: туфельки, дворец...
Жизнь суровей. Девушка - боец!
Сапоги и докторская сумка.
КОСТЯ (из-за кулис)
Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там...
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
ШУРА
Ну, пора. Смеркается. Пойду.
Уходит. Звучит песня "Мама" (лучше живым звуком). После песни шум стрельбы близко, все встают, быстро собирают вещи, берут автоматы, и пригибаясь, начинают ответную стрельбу. Свет приглушен.
АЛЕША
Шли немцы в полный рост, не пригибаясь:
Чего бояться русским здесь капут.
Враги не знали, что с кустом равняясь,
Они на смерть равнение берут!
И снова залп седьмой, уже последний.
Снарядов нет, патроны, автомат...
Нет больше тыла - всюду край передний,
Все ближе крики, треск, стрельба солдат.
ДЕНИС
Просачиваться всем по - одиночке!
АЛЕША
Ползли, бежали, падали на кочки,
Отстреливаясь, вновь ползли вперед.
В груди и горле горячо,
А пули в след визжали тонко,
Сердца стучали часто, громко,
Друзья ползли плечо в плечо.
Вдруг лес поднялся на пути,
Вздохнули облегченно оба.
Теперь лишь поле перейти,
А там, в лесу, найди попробуй.
На перекрестке двух дорог,
Над краем поля возвышаясь,
Внезапно ожил бугорок.
Колючим треском рассыпаясь,
Раззявив огненную пасть,
Там под бетонной шапкой дота
В припадке бешенном тряслась
Тупая «морда» пулемета.
СЕРГЕЙ
Эх, нету ни одной гранаты!
Ползи, Алешка в лес, вперед
Я буду бить из автомата
Не спорь, ведь мы теряем время,
Не погибать же здесь вдвоем!
С опушки там, из - за деревьев
Меня прикроешь ты огнем.
И снова в мушку впился глазом,
Бил в амбразуру, в желтый свет,
Вдруг автомат осекся разом,
Диск опустел. Патронов нет.
До леса тут рукой подать,
А поле снегом все покрыто.
Ему давно пора стрелять,
Добрался или нет Алеша?
Ждать смерть так - глупее нет
Весь на виду, как на картинке,
Вжимаясь в каждую ложбинку,
Сергей пополз за другом вслед.
И вот под елкою солдат
Как - будто грелся на пригорке,
В руке комочек снег сжат,
Распахнут ворот гимнастерки...
Застыла смерть в зрачках открытых...
Качались сосны позади,
Пятно ползло по всей груди...
Алешка, друг, очнись, Алеша!
Рассвет верхушки сосен подрумянил
Пот утирая рукавом с лица,
В лесочке на заснеженной поляне
Сергей копал могилу для бойца,
А тот лежал, рот приоткрыв немного,
Как - будто тщетно силился сказать:
Ведь жизнь кругом, ну помоги, Серега,
Мне 20 лет! Мне рано умирать!
Сергей копал, а в сердце, как железо
Вонзилась боль. В груди стоял комок
Он сделал все. Он сделал все, что мог
Среди деревьев вырос холмик свежий.
Шум поезда. Вокзал. На перроне молодежь поет песню В. Высоцкого "Он вчера не вернулся из боя", затем смеясь, уходят, бросая в кепку старика мелочь. Он все также сидит, облокотившись на костыль, и смотрит вдаль.
СЦЕНА 4
Входят 2 пожилые женщины. Одна плачет у нее в руках письмо, другая ее успокаивает.
ТЕТЯ КАТЯ
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.
Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа -
наши, Дарья Власьевна, с тобой.
О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба -
он почти не весит на руке...
Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви...
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.
Дарья Власьевна, еще немного,
день придет над нашей головой,
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.
И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.
Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной...
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.
Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.
А тебе - да ведь тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.
Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.
Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть - Россия
Стой же и мужайся как она!
ДАРЬЯ ВЛАСЬЕВНА
Прощай мое солнце. Прощай, моя совесть.
Прощай моя молодость, милый сыночек,
Пусть этим прощанием окончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.
Ты в ней остаешься. Один. Отрешенный
От света и воздуха. В муке последней,
Никем не рассказанный, не воскрешенный
На веки веков двадцатилетний.
О, как далеки между нами дороги,
Идущие через столетья и черезПрибрежные те, травяные отроги,
Где сломанный череп пылиться ощерясь.
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолеты туда не летают
Прощай. Никакого не сбудется чуда
А сны только снятся нам. Снятся и тают.
Мне снится, что ты еще малый ребенок,
И счастлив, и ножками топчешь босыми
Ту землю, где столько лежат погребенных...
На этом кончается повесть о сыне.
Танец "Плач матерей" (у танцоров в руках черные платки, которые они оставляют на сцене после танца.) Героини медленно уходят за кулисы. Смена света. Вбегает мальчик, лучше через зрительный зал.
ВОВКА
Я тетю Настю в поле встретил.
С почтовой сумкой шла она,
И разносил веселый ветер:
«Война окончилась, война»!
Бросали бабы плуг на пашне,
Забыв о хлебе и коне,
И становился день вчерашний
Вольней и радостней вдвойне.
Здесь раздавала тетя Настя
Конверты почты полевой,
И бабы плакали от счастья,
Сойдясь на тропке луговой.
И ребятишки, смазав пятки,
Неслись к оставшимся углам,
И там, среди родни, солдатки
Делили радость пополам.
А тётя Настя стёжкой длинной
в пустую хату не пошла,
И похоронная на сына
который день ей сердце жгла:
У ног её шептали травы,
дрожала в поле тишина:
И гулко вторили дубравы:
"Война: Окончилась война!
Звучит баян, заходят с песней девушки поют песню "Солнце скрылось за горою". Уходят через центр зала. Мы видим Сергея с перевязанной головой и одним глазом. Вся грудь в орденах. Он сидит и плачет.
СЕРГЕЙ
Спешил солдат домой с войны,
Встречай служивого, Петровна!
Но нет ни дома, ни жены, —
Одни обугленные бревна.
Окошка нет, чтоб постучать,
И крыши нет, как не бывало,
И не с кем разговор начать,
Чтоб хоть узнать, что с жинкой стало.
Ведро помятое в углу…
Не знал, что так он к ней вернется,
Что не на фронте, а в тылу
Снаряд смертельный разорвется.
И вдруг откуда-то стремглав,
Измученная и худая,
Его, хозяина, узнав,
Собака выскочила, лая.
Она неистово визжит,
Глядит в глаза с тоской щемящей,
И руки лижет, и дрожит,
И к обгоревшим стенам тащит
Какой-то байковый халат.
Корзинка или ящик, что ли…
И замечает вдруг солдат
Трех мокрых, крохотных щенят,
Рожденных час назад, не боле.
И мать, что прежде никого
К щенкам не подпускала близко,
Упорно тянет к ним его
С доверчивым и тихим визгом.
И рада так ему она,
И так вокруг него хлопочет,
Как будто успокоить хочет:
А может быть, жива жена!
Солдат махорку достает,
Как бы почувствовав подмогу.
Послевоенный трудный год.
Жизнь начиналась понемногу.
Звучит марш, выходят все радостные и счастливые, обнимаются. Собирают черные платки, как будто восстанавливают разрушенные дома. Сергей идет через центр сцены и сыпет зерно. Свет прожектором высвечивает ветерана.
СЦЕНА 5
СТАРИК
В 3000-ом в дебрях большого музейного здания
Вы детям о нашем столетье рассказывать станете
о мире, расколотом на двое, сытом и нищем!
Об очень серьезном молчанье
столбов пограничных.
Послушайте, все ли вспомните?
Так ли вы вспомните?
Ведь если сегодняшний день вам увидеть охота,
Поймете, что значат
четыре взорвавшихся года,
где жмых вместо хлеба.
А как это так:
закипает вода в пулемете, - поймете?
и сумрачный голос по радио:
"Нами... оставлен ..." - представите?
Поймете, что значит страна - круговой обороной?
А как это выглядит тонкий листок похоронный?
Тяжелый, как оторопь. Вечным морозом по коже...
Мы разными были. А вот умирали, похоже...
Послушайте, добрые люди
над нашей планетою послевоенные ветры,
Уже зацветают огнем опаленные степи...
Вы знаете, как это страшно: голодные дети!
А что это значит:
"Дожди навалились некстати" - представите?
А как это выглядит ватник "пошитый по моде" –
поймете?
Да, мы - камни
В фундаментах ваших платин...
Ход истории точен и необратим
Но опять мы встаем из дымящихся лет,
Мы - живые как совесть, простые как хлеб!
Молодые, как самая ранняя рань...
Мы верили в рай, мы плевали на ад!
Мы смеялись над богом! Сами были богами
И планета гудела у нас под ногами...
Сомневались мы? - Да!
Тосковали мы? - Да!
А еще называли свои города
Именами любимых.
Да! Мы - камни в фундаментах ваших платин,
Но у этих спокойных, молчащих камней
Было столько пронизанных радостью дней!
Было столько любви, было столько мечты!
Мы с планетой своей говорили на "ты"
Нас несли самолеты, везли поезда...
Жаль, что времени нам не хватало всегда!
Что его никому не давали взаймы....
В землю благословенную падали мы
Оборвав свою песню, закончив пути, -
Семенами ложились, чтоб Завтра взойти!
Мы мечтали о том, как вы станете жить
И от будущих дней нас нельзя отрешить!
Ветеран уходит очень медленно вглубь сцены, его голос звучит на фонограмме, сцену заполняет массовка - это тот же вокзал, со взрослыми и детьми, у одной девочки в руках воздушный шарик, который она подарит Ветерану.
Ты теряешь, родная, последние силы.
Мы уже не спасем тебя. Не укрепим.
Мы пришли попрощаться с тобою, Россия,
С бледным небом твоим, с черным хлебом твоим.
Мы не будем стремиться к богатым соседям.
Не прожить нам без ласки слезящихся глаз…
Никуда не уйдем. Никуда не уедем.
Ты сама потихоньку уходишь от нас.
Мы стоим пред тобой в современных одёжах, —
Космонавты и братья мои во Христе.
Ты была нашим предкам столпом и надёжей.
В мире не было равных твоей широте.
Ты была, наша матерь, небогатой и честной.
И не зря же ты в муках на свет родила
Знаменитых царей и героев безвестных,
И неслась в новый мир, закусив удила.
Так за что же тебе выпадали мученья?
Зарубежный альков и щедрей и теплей…
Очень страшно семье, если нет продолженья.
У России почти не осталось детей…
Свиньи чавкают, в храм, водрузивши корыто.
И рыдают солдатки у афганской черты.
Васильковое небо зарыто, закрыто
Черным облаком смога, свинца, клеветы.
Так чего же мы ждем?
Для чего мы хлопочем?
И зачем по инерции смотрим вперед?
Ты прислушайся: мы пустотою грохочем.
Присмотрись: вместо поезда вьюга идет.
…Вот мы все собрались на последней платформе.
Осквернен наш язык… Уничтожен наш труд.
Только там, под землею, останутся корни.
Может быть, сквозь столетья они прорастут.
Музыка. Ветеран уходи, бросая нам воздушный шар. Занавес.
2000 г.
ЛИТЕРАТУРНО - МУЗЫКАЛЬНАЯ КОМПОЗИЦИЯ
«С ДУШИ НЕ ВЫРВАТЬ НИКОГДА»
(по произведениям о Великой Отечественной войне)
Звучит музыка. Открывается занавес. На сцене мы видим декорацию «выгородка» чердака, разбросанные вещи военного времени, коробки, ящики и пр. Свет приглушен. Медленно выходит девушка в черном платье, на голове платок черного или серого цвета - это Память, она разбирает вещи, находит письма – треугольники, разворачивает, читает.
ДЕВУШКА-ПАМЯТЬ
Сапоги кирзовые и китель,
Пять лучей от ордена горят.
Пристальнее, мальчики, смотрите,-
Как они о многом говорят!
Путь немалый до Берлина пройден, -
Из души не вырвать никогда:
Чуть правее – и уже не орден –
Красная фанерная звезда.
Не нужны ни соловьи, ни сваты,
Ни гармошки, ни свеченье рос…
Сколько их погибло, неженатых…
Сколько их, ребят, не родилось!
Музыка
Я познакомился с тобой, война. У меня на ладонях большие ссадины. В голове моей - шум. Спать хочется. Ты желаешь отучить меня от всего, к чему я привык? Ты хочешь научить меня подчиняться тебе беспрекословно? Крик командира - беги, исполняй, оглушительно рявкай "Есть!", падай, ползи, засыпай на ходу. Шуршание мины - зарывайся в землю, рой ее носом, руками, ногами, всем телом, не испытывая при этом страха, не задумываясь.
Котелок с перловым супом - выделяй желудочный сок, готовься, урчи, насыщайся, вытирай ложку о траву.
Гибнут друзья - рой могилу, сыпь землю, машинально стреляй в небо, три раза... 
Я многому уже научился. Как будто я не голоден. Как будто мне не холодно. Как будто мне никого не жалко. Только спать, спать, спать... 
Потерял я ложку, как дурак. Обыкновенная такая ложка. Алюминиевая. Почерневшая. С зазубринами. И все-таки это ложка. Очень важный инструмент. Есть нечем. Суп пью прямо из котелка. А если каша... Я даже дощечку приспособил. Щепочку. Ем кашу щепочкой. У кого попросить? Каждый ложку бережет. Дураков нет. А у меня – дощечка…
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
 Музыка
Отгремела война, уже давней историей стала,Но никак не отпустит тревожную память бойца.От фугасов и мин мы очистили наши кварталы,Но какой же сапер разминирует наши сердца?
Мгновенна нашей жизни повесть,Такой короткий промежуток,Шажок… и мы уже не те.Но совесть, совесть, совесть …В любом отрезке наших суток,Хотя она и предрассудокДолжна храниться в чистоте.За это, что ни говорите,Чтоб всё сложилось справедливо,Как суждено, от «А» до «Я»,Платите, милые, платитеБез громких слов и без надрыва, По воле страстного порыва,Ни слез, ни сердца не тая.
Шум самолетов, сирена, бомбежка. Девушка Память кидает вверх письма и отходит назад, на чердак, спасаясь, вбегают ребята, отыгрывая эту бомбежку. Мальчики растягивают по авансцене бинты. Получается большой крест, который «закрывает» зрителей от героев. Крест, как на окнах во время ВОВ. Ребята устраиваются, кто где, поднимают письма и с ними выходят читать. Музыка. Вперед выходит 1 мальчик.
1 МАЛЬЧИК
Вечная слава героям!
Вечная слава!
Вечная слава героям!
Слава героям!
Слава!!!
...Но зачем она им, эта слава, -
мертвым?
Для чего она им, эта слава, -
павшим?
Все живое - спасшим.
Себя - не спасшим.
Для чего она им,
эта слава,-
мертвым?..
Если молнии
в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома оглохнет,
если крикнут все люди
земного шара,-
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю: солнце
в пустые глазницы
не брызнет!
Знаю: песня
тяжелых могил
не откроет!
Но от имени сердца,
от имени жизни,
повторяю!
Вечная Слава Героям!..
Разве погибнуть
ты нам завещала,
Родина?
Жизнь обещала,
Любовь обещала,
Родина.
Разве для смерти рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты нашей смерти,
Родина?
Пламя ударило в небо!-
ты помнишь, Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь...»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
Я или Родина.
Самое лучшее и дорогое -
Родина.
Горе твое - это наше горе,
Родина.
Правда, твоя - это наша, правда,
Родина.
Слава твоя - это наша слава, Родина!
Музыка, вперед выходит другой мальчик (с письмом)
Везёт на фронт мальчика
товарищ военный врач.
Мама моя, мамочка,
не гладь меня, не плачь!
На мне военная форма –
не гладь меня при других!
На мне военная форма,
на мне твои сапоги.
Не плачь!
Мне уже двенадцать,
я взрослый почти…
Двоятся, двоятся, двоятся
рельсовые пути.
В кармане моём документы –
печать войсковая строга.
В кармане моём документы,
по которым я – сын полка.
Прославленного, гвардейского,
проверенного в огне.
Я еду на фронт.
Я надеюсь,
что браунинг выдадут мне.
Что я в атаке не струшу,
что время моё пришло…
Завидев меня, старухи
охают тяжело: «Сыночек…
Солдатик маленький…
Вот ведь настали дни…»
Мама моя, мамочка!
Скорей им всё объясни!
Скажи, чего это ради
они надо мной ревут?
Зачем они меня гладят?
Зачем сыночком зовут?
И что-то шепчут невнятно,
и тёмный суют калач…
Россия моя, не надо!
Не гладь меня! И не плачь!
Не гладь меня! Я просто
будущий сын полка.
И никакого геройства
я не совершил пока!
И даже тебе не ясно,
что у меня впереди…
Двоятся, двоятся, двоятся
рельсовые пути.
Поезд идёт размеренно,
раскачиваясь нелепо, -
длинный и очень медленный
как очередь за хлебом…
Музыка, меняется свет, на экране хроника войны, чуть позже выходит 3 чтец.
3 МАЛЬЧИК
Госпиталь.
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом,
Запеленав нас туго в одеяла
И подтрунив над тем, как мы малы,
Нагнувшись, воду по полу гоняла
Сестра.
А мы глядели на полы,
И нам в глаза влетала синева...
Вода, полы,
Кружилась голова,
Слова кружились:
— Друг, какое нынче?
Суббота?
— Вот не вижу двадцать
дней...—
Пол голубой в воде, а воздух дымчат.
— Послушай, друг...—
И всё о ней, о ней.
Несли обед. И с ложки всех
кормили,
А я уже сидел спиной к стене.
И капли щей на одеяле стыли.
Завидует танкист ослепший мне
И говорит про то, как двадцать
дней
Не видит.
И о ней, о ней, о ней...
— А вот сестра,
ты письма
продиктуй ей!
— Она не сможет, друг,
тут сложность есть.
— Какая сложность? Ты о ней
не думай...
— Вот ты бы взялся!
— Я?
— Ведь руки есть?!
— Я не смогу!
— Ты сможешь!
— Слов не знаю!
— Я дам слова!
— Я не любил...
— Люби!
Я научу тебя, припоминая...
Я взял перо.
А он сказал:
— "Родная!" —
Я записал. Он:
— "Думай, что убит..."
—"Живу", — я написал. Он:
— "Ждать не надо..." —
А я, у правды всей на поводу,
Водил пером: "Дождись,
моя награда..."
Он:
— "Не вернусь..."—
А я: "Приду! Приду!"
Шли письма от неё. Он пел
и плакал,
Письмо держал у просветлённых глаз.
Теперь меня просила вся палата:
— Пиши! —
Их мог обидеть мой отказ.
— Пиши!
— Но ты же сам сумеешь,
левой!
— Пиши!
— Но ты же видишь сам?!
— Пиши!..
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Где это всё? Ни звука. Ни души.
Друзья, где вы?..
Светает у причала.
Вот мой сосед дежурит у руля.
Всё в памяти моей переберу сначала.
Друзей моих ведёт ко мне земля.
Один мотор заводит на заставе,
Другой с утра пускает жернова.
А я?
А я молчать уже не вправе.
Порученные мне горят слова.
— Пиши! — диктуют мне они.
Сквозная
Летит строка.
— Пиши о нас!
Труби!..
— Я не смогу!
— Ты сможешь!
— Слов не знаю...
— Я дам слова!
Ты только жизнь люби!
Музыка. Свет меняется. Выходит девушка.
ДЕВУШКА
Невдалеке от входа в каменоломню, заваленного обломками скал, стоял колодец. Все пространство вокруг него было изрыто минами. Там лежали десятки убитых воинов, которые пытались подобраться к воде, добыть воду.
Там валялись превращенные автоматными очередями в решето ведра и канистры, в которых несли воду эти солдаты. Там лежал упавший на спину белокурый богатырь - юный красноармеец с открытыми глазами, наполненными, как слезами, дождевой водой.Почему же не пытались люди вырваться из подземелий, не пытались хотя бы пробиться в леса к старокрымским партизанам или к проливу, а там оплавь?..
Какая-то часть, может быть, и прорвалась бы, ну, а другие... другие хоть погибли бы в бою, а не задохнулись в этой каменной могиле... Споры про то были, и большие споры, но Павел Михайлович - полковник Ягунов – сказал только одно слово: "Раненые",- и спорщики замолчали.
Тяжелораненых были сотни, а пожалуй, что и более тысячи. Как можно бросить их? "Да мы не имели бы права жить после этого",- сказал комиссар Парахин. И как ни ужасно былоположение, но все же крохотная надежда оставалась – доберется кто-нибудь из разведчиков до наших, узнают, выручат...
Отсек в глубине пещеры освещался шипящим и трещащим куском провода. Раненые - кто мог еще передвигаться - собрались здесь вокруг умирающего комиссара.
У соседней койки черная от копоти девчонка в истрепанной гимнастерке санинструктор Ковалева – перевязывала окровавленную, разбитую ногу лейтенанта, который метался в бреду. Маша прислушивалась к голосу комиссара.
- ... Нет, не получается...- бормотал он, - не переиграешь... нет, нет, нет... И затих.
Солдат положил его руку на грудь.
В отсек вошел хирург - сам едва живой, он остановился у койки комиссара, постоял вместе со всеми молча над умершим. Потом отошел к раненому лейтенанту.
- Так же все, без сознания,- сказала Ковалева. Раненый лейтенант стонал и метался в беспамятстве. Хирург наклонился над его ногой.
- Лейтенант,- сказал он, рассматривая рану,- лейтенант Иванов, ты слышишь меня? Ампутировать придется ногу... Ты слышишь, Сергей?
- Слышу,- неожиданно внятно ответил лейтенант.
- И сам знаешь - наркоза нет. Вытерпишь? Надо жить. Недаром же тебя Маша из-под огня тащила...
- Черт, - сказал хирург.- Попробую все-таки почистить. Шла операция. Лейтенант лежал на операционном столе, и санинструктор Ковалева держала его. А он впился руками в ее плечи, скрипел зубами и смотрел в искаженное болью и сочувствием Машино лицо.
Случается, что взгляд человека встретится с другим взглядом в такое решающее жизнь мгновение и так соединят глаза - их мука и сочувствие,- так спаяют, что превратят вдруг чужих вчера людей в самые на свете близкие существа.
Сквозь адову, непереносимую боль лейтенант хрипел:- Ну, чего ты... чего ты...- Потом он потерял сознание от боли.И тогда Маша, все продолжая держать его, заплакала. Слезы оставляли на ее закопченном лице две светлые дорожки.Закончив операцию, хирург опустился на каменный выступ, вытер лицо и сказал:
- Посмотрим... черт, посмотрим...
Сергей лежал снова на своей койке.
Он открыл глаза, приходя в себя, осматривался, не сознавал еще, где он.
Взгляд блуждал по подземелью, по рядам коек, по лежащим на земле раненым.
Вот операционный стол, склонившийся уже над кем-то другим хирург...
И дальше, дальше скользил взгляд Сергея, пока не встретился с Машиными глазами - она стояла у его изголовья.
- Яков Осипович только почистил ногу, - сказала Маша.
- Еще, значит, потанцуем с тобой... А ты чего ревела?
- Я?.. И не думала.
Сергей усмехнулся: промытые слезами дорожки на Машином лице выдавали ее.
- Дай лапу.
Маша протянула руку, Сергей взял ее, закрыл глаза.
- Очень больно? - спросила Маша. Сергей кивнул, не открывая глаз.
Музыка
В подземном аду, на краю смерти родилась эта любовь, как если бы тут, в катакомбах, без воздуха и света вдруг вырос и распустился цветок...
Они стали для других лучиком надежды - Маша и Сергей. Она выхаживала его, дни и ночи не отходила от него и выходила - Сергей стал поправляться...
Музыка. Выходит 4 мальчик.
4 МАЛЬЧИК
Лицо в морщинах и темней, чем глина, Лишь седина, как первый снег, светла. Наверно, это ожила былина
Искровенив о злые камни ноги, Она брела под солнцем и во мгле, И падал снег на волосы в дороге
И не растаял в избяном тепле. И не слова былина выпускала
Из рукава льняного полотна, А плакала о ком-то и вздыхала, Вздыхала, одинешенька - одна. Девчушка в ярко-розовой косынке
Тогда стояла на моем пути. Я мог бы из летучей паутинки Скакалку ей хорошую сплести, Я мог отдать ей скопленные марки,
И крышки папиросных коробков, И для неё, преодолев помарки, Переписать "Варяг" и "Сулико". Да что "Варяг"! Я мог в то время смело
С одним портфелем выстоять в борьбе, Пусть только скажет раз еще "Отелло! " Мне этот рыжик из седьмого "б"! Я помню: Часто лампочка мигала, Ночная птица плакала в лесу. Я в первый раз отрекся от шпаргалок
И написал про "девичью красу". Я написал о "радостной дороге", О "бедном сердце, вспыхнувшем огнем", И кончил тем, что с Ленкой "мы пороги
Любые дважды два перешагнем". А дальше очень просто получилось: Она стихи неспелые прочла
И на меня всю алгебру косилась, А в перемену мимо проплыла. Но вдруг вернулась, за тетрадкой вроде, Кивнула мне, улыбочкой дразня: У Кузьмичихи маки в огороде - Сорви! - И убежала от меня. У Кузьмичихи маки в огороде, Как Ленкина косынка - лепестки, Оса над ними свой движок заводит, И ветерки летят вперегонки. У Кузьмичихи в огороде маки. По листьям капли катятся, дрожа…
Да вот покажет, где зимуют раки, Старуха, коль не сможешь убежать! Забор зубаст. Одеревенели ноги, Но и назад отрезаны пути. Ведь я писал про трудные пороги - Я должен Ленке маки принести! Давным-давно баклуши било детство, Махру курило ярую тайком, - Но разве есть на белом свете средство, Чтобы забыть о времени таком?! Я вижу вновь лицо темней, чем глина, И седину, что, словно снег, светла. Нет, это не ожившая былина К нам на Урал рябиновый пришла. Нет, это, горе горькое оплакав, Старуха в тесной горенке жила, И огоньки негаснущие маков
На память о сынах своих зажгла. …Трех сыновей она на фронт послала, Три ворона накаркали беду. Тогда три грядки старая вскопала
У стихнувших соседей на виду. Три грядки серых под весенним небом, И грядки те напоминали ей То три кусочка ржаного хлеба, То три могилки русых сыновей. …И вот варнак в кепчонке, в грязной майке, Воспитанный околицей смельчак, Как вороненок, падает на маки
И вырывает с корнем первый мак! И над старухой небо почернело, И губы побелели у неё. Она сказать, наверное, хотела: Не трогай! Это кровное моё! Но не сумела вымолвить словечка, Лишь заскрипело жалобно крылечко…
Все как в тумане - стены, стол и кружка, На скатерти примятые цветы, И наклонившись надо мной, старушка
Чуть слышно шепчет: - Боря, милый… ты?! Мне страшно, а она смеётся тихо: Я знала … Вот квашонку завела… Болтают люди, дескать, Кузьмичиха Без сыновей совсем с ума сошла… И вдруг она качнулась, резко встала И выкрикнула хрипло: - Это ложь! Устала, парень, ох, как я устала! А ты похож… на младшего… похож…
Три сына было - каждый слава богу! Три солнышка - не засветится им. Бери - чего уж! Мертвым не помогут. Бери цветы, они нужней живым… …Они живым нужней… Холодный ветер
Хлестал наотмашь по лицу меня, Когда я нёс цветы святые эти, Цветы из негасимого огня…
Музыка. Выходит 2 Девушка
2 ДЕВУШКА
Они были уже далеко от блокады –Вывозимые в тыл ленинградские дети.Где-то там, позади артобстрелов раскаты,Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,Затемненных домов неживые громады,Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..." А потом путь по Ладоге, штормом объятой,Волны, словно таран, били в баржи с разгона.Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,Всё спокойней дышалось спасаемым детям,И стучали колёса: "Бояться не надо!Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.Паровоз отцепился, поехал пить воду.Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"
"Что случилось?" – "Налёт. Выходите быстрее!.." –"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." –"Выводите детей из вагонов скорее!.."А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.Но сейчас дети были не в прочном подвале,А совсем беззащитны, открыты для смерти.Взрывы встали стеной в стороне, за домами.Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо!
Мимо!"И душа вновь припала к надежде, как к маме – Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.Они рвутся уже прямо в детском составе."Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,Место памяти павших героев сражений.Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне, в скромной братской могилеСпят погибшие здесь ленинградские дети.И цветы говорят, что о них не забыли,Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."
На экране хроники войны, появляется Девушка - Память, она долго стоит и смотрит на происходящее. Раздается резкий стук рукой по стулу - это 3 девушка обращает на себя внимание.
3 ДЕВУШКА
Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да – вы скажете.
Неверно! Они кричат,
Пока еще стучат сердца живых и осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь, а в нас.
За нас кричат. Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат, когда покой,
Когда приходят в город ветры
Полевые,
И со звездою говорит Звезда,
И памятники плачут, как живые.
Они кричат и будят нас, живых,
невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником им
Была Земля с пятью материками.
Великая! Она летит во мгле
Ракетной скоростью до глобуса уменьшена.
Живая вся. И ходит по Земле
Босая Память – маленькая женщина.
4 ДЕВУШКА
Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.
Все встают со своих мест и подходят к авансцене. На экране картинки России.
3 МАЛЬЧИК
Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.
1 ДЕВУШКА
Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.
ДЕВУШКА - ПАМЯТЬ
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.
4 МАЛЬЧИК
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
Все срывают крест. Музыка. Экран продолжает показывать красивые места нашей Родины.
4 ДЕВУШКА
Большая ты, Россия,
и вширь и в глубину.
Как руки ни раскину,
тебя не обниму.
Ты вместе с пистолетом,
как рану, а не роль
твоим большим поэтам
дала большую боль.
Большие здесь морозы -
от них не жди тепла.
Большие были слезы,
большая кровь была.
Большие перемены
не обошлись без бед.
Большими были цены
твоих больших побед.
Ты вышептана ртами
больших очередей:
нет маленьких страданий,
нет маленьких людей.
Россия, ты большая
и будь всегда большой,
себе не разрешая
мельчать ни в чём душой.
Ты мертвых нас разбудишь,
нам силу дашь ВЗАЙМЫ,
и ты большая будешь,
пока большие мы.
Пока Девочка читала стихотворение, ребята убрали все декорации. Сцена пустая. Ребята стоит в полукруге, держаться за руки. Звучит музыка. Поклон. Занавес.
2005г.
СПЕКТАКЛЬ - СКАЗАНИЕ "АНГЕЛЫ ПОНЕВОЛЕ"
(по стихотворениям поэтов послевоенного времени)
В спектакле использована музыка Рамштайн.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Женщина Россия
Женщина Война
ХансДевушка
Массовка: Школьники (дети младшего школьного возраста могут быть задействованы в массовых сценах), Птицы, Воины, Народ, Тыл, Лес.
Звучит музыка. Занавес открывается наполовину, на сцене Женщина Россия (девушка одета во все белое). На полу на авансцене лежат 5 девочек (одеты в черное, можно купальники и лосины) на вытянутых руках держат красные платки, которые символизируют вечный огонь. Женский голос звучит на фонограмме.
Всесильно Время
Мощными руками все может сокрушить и возвести.Бессильно Время, если встретит Память,
Святую Память на своем пути.
В России когда-то за строем строй, Прошагали Года-Солдаты:
Сорок первый.
Сорок второй.
Сорок третий … четвертый ... пятый ...
Знаю, к звездам несешься ты,
Знаю, делаешь землю краше ...
Только к этому камню опустись с высоты, Задержись, поклонись, положи цветы ... Самый скромный букет из ромашек.
Ведь у Вечности миг заняв,
Здесь у камня,
Пред Памятью шапку сняв,
Оглушительный век двадцатый!
Занавес открывается полностью. Девочки спокойно встают, одновременно взмахивают платками и убегают за кулисы.
РОССИЯ
Что случилось, скажи мне ветер? Что за боль у тебя в глазах? Разве солнце не также светит? Или вянут травы в садах? Почему люди все на рассвете
Вдруг застыли, закрыв глаза? Что случилось, скажи нам ветер? Неужели это - война?!
Уходи, оглядываясь назад, там уже стоит Женщина Война (она в черном длинном плаще с красными всполохами по краям). Звучит музыка Муттер Рамштайн. Сцену заполняет народ. Идут проводы на войну, постепенно становится понятно, что это Германия. Когда в конце песни Женщина Война поднимает руку вверх с криком «Хайль!», все мальчики выстраиваются в одну линию и повторяют хором: «Хайль!» Уходят за ней.
Музыка сменяется. Сцену заполняют пионеры, в белых рубашках и фартуках с красными галстуками, сначала они бегают, играют, но приходит фотограф и собирает их в одну общую фотографию. Снимок сделан, неожиданно раздаются шум самолетов и взрывы. Воображаемая бомба падает прямо на детей. Они собираются в одну кучку и незаметно для зрителей снимают белые рубахи и фартуки, и красные галстуки. Вещи остаются в центре. Звучит третья музыка, дети превращаются в птиц (ангелов поневоле), они "улетают" за кулисы унося по одной вещи и "вылетают" оттуда уже с черными крыльями. Выходит Женщина Россия.
РОССИЯ
И та, что сегодня прощается с милым,- Пусть боль свою в силу она переплавит. Мы детям клянемся, клянемся могилам, Что нас покориться никто не заставит!
Смена музыки. Выходит Женщина война. На этот раз Россия не уходит она как бы принимает бой. Сходятся две силы наши ( у них на груди красные звезды) и немцы (у них на груди свастика)
Сцена боя.
ВОЙНА
Земля в огне, земля во мгле ...
Фашизм приносит весть:
Нет воли к жизни на земле, А воля к власти есть. Восточный хаос не родит
Ни звезд, ни высших дум. Добрыни нет, Обломов спит
А, Тюлин пропил ум,
Приказ велит: стереть славян Пространство распахать! Шумит великий океан? Прикладами прогнать!
Дороги дыбом. Скрип подвод. Плач женщин, мгла небес.
Двоится блеск, излом ползет
На Северный Донецк!
РОССИЯ
Стоять три ночи и три дня
И весь четвертый день. Стоял огнем среди огня
И превратился в тень. Настала ночь ...
Огонь и мрак
Змеились по полям ...
Так мошкара на свет валит
И на огне сгорает.
И что за сила ей велит, Ночная тварь не знает. Есть эта тайна у живых, Но людям не понять, Какая сила тянет их Друг - друга убивать.
Война и Россия уходят в разные стороны. Павшие в бою, превращаются в птиц.
ПТИЦЫ (говорят по 2 строчки)
И ВОТ, наперекор тому,
Что смерть глядит в глаза,- Опять, по слову твоему,
Я голосую за:
За то, чтоб дверью стала дверь,
Замок опять с замком
Чтоб сердцем стал угрюмый зверь В груди ... А дело в том,
Что суждено нам всем узнать Что значит, третий год не спать, Что значит утром узнавать
О тех, кто в ночь погиб…
Собираются в центре. Идет снег. Фоном звучит музыка. В руках по одному красному платку.
Когда вы песни на земле поете, Тихонечко вам небо подпоет, Погибшие за родину в полете
Мы вечно продолжаем наш полет. Мы ангелами стали поневоле, Роняя с крыльев перышки в леса,
И в чистом небе, словно в чистом поле
Услышите вы наши голоса.
Мы вовсе не тени безмолвные,
Мы ветер и крик журавлей,
Погибшие в небе за Родину.Становятся небом над ней
Мы заживо сгорали в самолетах,
Как факелы победы вам светя,
Тонули с парашютами в болотах,
Но воскресали все-таки летя.
За всех детей летели сквозь метели, За всех детей сквозь тысячи смертей, Хотя в короткой жизни не успели Баюкать наших собственных детей. Мы стали небом, стали облаками
И видя с неба наш двадцатый век,
К вам тихо прикасаемся руками
И думаете вы, что это снег.
Мы дышим, согревая птичьи гнезда,
Баюкаем детей в полночный час
Но вам кажется, что с неба смотрят звезды,
А это мы с небес глядим на вас.
Птицы "улетают" за кулисы. Во время стихотворения на заднем плане появляется Россия, красное полотнище на сцене разложено как крест. Она стоит перед ним. Шум ветра.
РОССИЯ
Я-Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог, Слетая на поле нагое.
Я-Горе.
Я-Голос
Войны, городов головни
На снегу сорок третьего года, Я - Голод.
Я-Горло
Повешенной бабы, чье тело как колокол Било над площадью голой ...
Я - Гойя!
О, гвозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды - Как гроздья
Я-Гойя.
Часть креста становится флагом, который Россия поднимает над собой. Музыка. В две колонны выстраиваются дети - это работники эвакуированных заводов. Они капают землю воображаемыми лопатами, они передают конвейером кирпичи и падают от усталости. Влетают две птицы, они как - будто поднимают их
ПТИЦЫ
Здесь нет перерывов в работе, Здесь отдых забыли и сон,
Здесь люди в великой заботе,
Лишь в капельках пота висок.
Пусть красное пламя снаряда
Не раз полыхало в цехах,
Работай на совесть, как надо, Гони и усталость и страх.
Ребята поднимаются один за другим и говорят по строчке и улетают в кулисы, снимают робу и опять надевают крылья. Становятся птицами.
РАБОТНИКИ ТЫЛА
- День, загорается утро на старой сосне,
- Дом. Как мечтал я вернуться на этот порог!
- Там за короткою кромкой лесной,
- След босоногого детства затерян в траве.
День, Дом, Динь, Бом!
- Это отчей земли малиновый звон! ...
Сколько свадеб он помнит и горьких разлук, Синь твоих глаз сохранила речная волна, Стук каблуков твоих слышу на старом мосту
- День, Дом,
- Динь, - Бом!
ПТИЦЫ
Еще утрами черный дым клубится
Над развороченным твоим жильем. И падает обугленная птица, Настигнутая бешеным огнем.
Еще ночами белыми нам снятся, Как вестники потерянной любви,
Живые горы голубых акаций,
И в них восторженные соловьи. Еще война. Но мы упрямо верим,
Что будет день - мы выпьем боль до дна. Широкий мир нам вновь раскроет двери,
С рассветом новым станет тишина. Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло!
В воспоминаньях мы тужить не будем, Зачем туманить грустью ясность дней. Свой добрый век мы прожили как люди - и для людей ...
Сделав круг, птицы улетают за кулисы.
РОССИЯ
Ни великий покой, ни уют,
Ни высокий совет, ни любовь!
Посмотри! Твою землю грызут
Даже те, у кого нет зубов.
И пинают, и топчут её
Даже те, у кого нету ног,
И хватают родное твоё
Даже те, у кого нету рук.
А вдали, на краю твоих мук
То ли дьявол стоит, то ли Бог.
На словах России птицы выстраиваются в лес. Музыка. Заходит девушка, она заблудилась у нее в руках винтовка, но она без патрон, она ищет выход и не находит. Через зрительный зал, насвистывая, проходит немец. Это Ханс, он собирает цветы, пьет воду из ручья (воображаемого) Вдруг замечает девушку, она тоже видит его.
ДЕВУШКА
Руки вверх!
Он поднимает руки вверх и вдруг неожиданно делает выпад к ней, она роняет винтовку, он ее поднимает, видит, что патронов нет, начинает ее преследовать. Птицы стоящие здесь деревьями пытаются задержать его, какое-то время им это удается. Но вот он догоняет ее.
ДЕВУШКА (тихо – тихо)
Дяденька, не трогай меня, пожалуйста.
Он отпускает ее и говорит на ломанном русском.
ХАНС
Уходи. Я не трону тебя.
Она поднимает свою винтовку и медленно отходит назад. Деревья стоят в испуге.
ХАНС
Как зовут тебя?
ДЕВУШКА
Маша
Вдруг раздаются голоса на немецком языке – «Ханс, ты где? Романтик ты наш, все цветочки собрал? иди сюда, тебя командир к себе зовет Ха-анс!»
ХАНС
Уходи Мария, уходи!
Девушка убегает, часто оглядываясь на него, он смотрит ей вслед и кричит своим товарищам на немецком языке.
ХАНС
Иду - иду. Не ходите сюда, здесь болото, я уже иду к вам.
Поворачивается в сторону товарищей на несколько секунд, а рукой гонит Машу прочь. Поворачивается, а на ее месте стоит Женщина Война. Он выстраивается в струну и кричит "Хайль!"
ЖЕНЩИНА ВОЙНА
В дыму пожарищ я на пепелище
Стою царевной, но царевной нищей, Поскольку жду раздоров, сор и брани
И с этим выхожу за грани граней, Чтоб вырасти войною на планете, Чтоб сникли все: и женщины, и дети!
Чтоб дождь свинцовый обрывал солдатам жизни, Чтоб убивала я любовь к Отчизне!
Женщина война уходит. За ней уходит Ханс. Звучит музыка.
СОЛДАТЫ
1. Глянь, идут тридцать танков с крестами! Что ты видишь своим голубым?
2. Вижу танк и долину за ним,
И долина все резче и ближе.
1. Дело худо, ты смотришь не так.
2. Вижу танк и его бензобак,
То и это все резче и ближе.
1. Дело худо, ты смотришь не так.
2. Вижу только один бензобак,
Ни долины, ни танка не вижу.
1. Вот теперь ты спокоен. OГOHЬ!
- Черный пламень и синяя вонь
Закострились в полынные дали.
Тридцать танков - пятнадцать костров, Остальные ушли без крестов ...
Худо - бедно, но мы наступали.
Появляются танки, чуть позже пехота. Хореографическая картинка боя. Опять есть погибшие, которые снова превращаются в птиц.
СОЛДАТЫ
... Тире и точки слух прожгли,
Живая боль из-под земли
Ему стучала в уши:
"Спасите наши души!
Спасите наши имена!
Спасите наши времена! Спасите нашу совесть! Одни - вы не спасетесь!"
Пулеметная очередь. Все укатываются за кулисы, остается один юноша лежать по центру. Хореографическая картинка с платками. Можно сделать вокальный номер.
Будут весны опять, будет месяц чеканить опять,
По горам серебро голубого огня - без меня,
Будут раны войны без меня на земле заживать,
Будут раны мои заживать - без меня, без меня.
Без меня возвратится добытая радость домой,
Будет кровь моя в жилах народа кипеть - без меня.
Будут красить красавицы дерзкие брови усьмой,
Песню свадьбы «ей - ей» будут юноши петь без меня. Все уже без меня, - а со мной только смерть, только долг, Только полк - он полег бы в неравной борьбе без меня
Я, таджик, сын Шераха, бросаюсь на вражеский дот.
О, прости меня мама, как трудно тебе без меня ...
Что поделаешь, песней застольной вернусь я, любя, Черный траур не надо по мне надевать - без меня.
Я ведь насмерть пошел, дорогая моя, за тебя
И за то, чтобы людям шутить и плясать без меня. Приготовила мне ты для свадьбы веселый халат ...
За меня младший брат пусть его опояшет тесьмой - без меня Я прошу об одном: не забудь эту песню, мой брат,
Потому, что ведь не было б жизни самой без меня.
Без меня ...
Влетают птицы в центре их круга Россия
РОССИЯ
По спинам донных рыб, По ребрам горных круч, Пронзительный как взрыв, ударил первый луч
По стеклам брызнул:
- Дзинь! -
Чтоб увидать могли, Как выйдет новый день
Из поредевшей мглы.
Музыка. Птицы кладут к ногам России плащ Войны, та перешагивает через него и идет вперед.
ПТИЦЫ (читают по строчке)
Запомни эти дни.
прислушайся немного,
И ты душой услышишь в тот - же час!
Она пришла и встала у порога,
Она готова в двери постучать.
Она стоит на лестничной площадке, Ha темной, на знакомой без конца.
солдатской рваной, дымной плащ-палатке; Кровавый пот не вытерла с лица.
Она к тебе спешила из похода
Столь тяжкого, что б слов не обрести. Она ведь знала: все четыре года
Ты ждал её, ты знал её пути.
Ты отдал всё, что мог её дерзанью!
Всю жизнь свою, всю душу, радость, плач.
Ты в ней не усомнился в дни страданья, Не возгордился праздно дни удач.
Ты с этой самой лестничной площадки Подряд четыре года провожал
Тех самых лучших, тех, кто без оглядки
Ушёл к её бессмертным рубежам.
И вот она у твоего порога
Дыханье переводит и молчит.
Ну, день, ну два, ещё совсем немного, Ну, через час возьмет и постучит.
И в тот же миг серебряным звучаньем Столицы позывные запоют.
Знакомый голос вымолвит: «Вниманье ..! »- А после трубы грянут и салют,
И хлынет свет, зальет твою квартиру, Подобный свету радуг и зари,
И всею правдой, всей отрадой мира
Твое существованье озарит.
Запомнишь всё.
Пускай навеки память
До мелочи, до капли сохранит
Всё, чем ты жил, что говорил с друзьями, Всё, что видал, что думал в эти дни. Запомни даже небо и погоду,
Всё впитывай в себя, всему внемли:
Ведь ты живешь весной такого года, Который назовут - весной Земли! Запомни ж всё! И в будничных тревогах
На всём чистейший отблеск отмечай.
Стоит Победа на твоем пороге
Сейчас она войдет к тебе - встречай!
Птицы выстраиваются в картинку большого мемориала с красными полотнищами и красными платками. Женщина Россия стоит по центру. Занавес.
2010г.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ СПЕКТАКЛЬ - ЗАПОВЕДЬ "В ТУМАНЕ"
инсценировка по одноименной повести В.БыковаДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
БУРОВ,
ВОЙТИК,
СУЩЕНЯ,
ДУША БУРОВА,
ДУША ВОЙТИКА,
ДУША СУЩЕНИ,
ГРИШУТКА
ГРОССМАЕЙР
АНЕЛЯ
Души (6 человек - для хореографических зарисовок)
1 сцена
На сцену под музыку выходят три мальчика(одеты в черное) и три девочки (одеты в серое), все встают к зрителям спиной, кроме одной, она начинает говорить.
ДУША ВОЙТИКА: Холодным слякотным днем поздней осени на втором году войны партизанский разведчик Буров ехал на станцию Мостище, чтобы застрелить предателя - здешнего деревенского мужика по фамилии Сущеня.
СУЩЕНЯ: Этот Сущеня еще с довоенного времени работал на железной дороге и считался неплохим человеком…
ДУША ВОЙТИКА: Но, месяц назад арестованный полицией за диверсию возле Выспянского моста, купил себе жизнь тем, что выдал соучастников, своих же путейцев, вместе с которыми развинчивал рельсы.
СУЩЕНЯ: Путейцев повесили, а Сущеню выпустили.
ДУША ВОЙТИКА: И он вторую неделю отсиживался под боком у гарнизона, в своей хате на окраине станции, в тепле и сытости, полагая, наверное, что партизаны до него не доберутся. Простят его.
ВОЙТИК: Но такое не прощается, за такое следовало наказать.
БУРОВ: Командиры в отряде, посовещавшись, приняли решение и прошлой ночью послали Бурова сделать то, чего невозможно было не сделать.
ВОЙТИК: В помощь ему дали партизана Войтика, и они вдвоем верхом на лошадях, отмахав километров тридцать лесного пути, в тот же день к вечеру выбрались из леса на опушку в километре от Мостища. (не сразу) Думаешь, он нас ждет? - сказал, помолчав, Войтик, имея ввиду то главное, что теперь беспокоило обоих.
БУРОВ: Может, и не ждет.
ВОЙТИК: Давно смылся куда. В полицию, может...
БУРОВ: Приедем - посмотрим. А то сядем в засаду, - ощущая невольное раздражение от несогласия напарника, сказал Буров.
ДУША БУРОВА: Он родился тут и подростком обегал все окрестности, с того времени, как отец в коллективизацию перебрался с семьей в местечко, Буров ни разу не побывал здесь — не было надобности, потом служил в армии на Дальнем Востоке, а два последних предвоенных года работал в районе — гонял по дорогам полуторку. И вот сейчас, проезжая по знакомым местам, едва узнавал их, хотя не многое здесь изменилось. Буров начал свыкаться со своей малоприятной, если не сказать, пугающей миссией.
БУРОВ: Но вот теперь, когда только поле отделяло его от усадьбы предателя, он почувствовал, как опять в нем поднимается злая решимость: надо же пойти на такое! Против своих же людей.
ДУША БУРОВА: Вообще Буров был человеком крайних взглядов и твердых убеждений, людей он или принимал целиком, или так же целиком отвергал, не признавая никакого права на смягчающие обстоятельства, особенно сейчас, в войну.
БУРОВ: Действительно, разве теперь можно считаться с какими-то там обстоятельствами, когда погибло столько людей и конца этой гибели не видать.
ВОЙТИК: Придурок Сущеня, видишь ли, захотел выжить и продал путейцев. Как будто они не хотели жить или у них на жизнь было меньше прав. Нет, в отряде решили справедливо: такого надо пристукнуть, чтобы неповадно было другим.
ДУША БУРОВА: Вот только заниматься этим очень не хотелось Бурову, уж лучше бы кто другой. Жаль, другого у них не нашлось, такое противное дело досталось Бурову.
БУРОВ: Бесконечное количество раз он прокручивал в голове, как прикончить Сущеню, и остановился на самом простом решении.
ВОЙТИК: Не рассусоливать, не заводить разговоров, отвести куда-нибудь и застрелить.
ДУША ВОЙТИКА: Если будет сопротивляться, хитрить или оправдываться, застрелить на месте.
ДУША БУРОВА: Самое худшее, конечно, было не застать его дома, дожидаться или искать, если куда сбежал.
ДУША СУЩЕНИ: Если удрал в местечко под защиту полиции, то совсем будет плохо, тогда задание его, считай, сорвалось.
БУРОВ: (Войтику) Главное, ты не отставай и не высовывайся. Лучше всего, чтобы я тебя спиной чувствовал. А что надо, я сам сделаю, - сказал Буров, не оборачиваясь к Войтику.
ВОЙТИК: А кони?
БУРОВ: А что кони? Коней, если что, подержишь.
ВОЙТИК: Надо бы еще кого взять, - громко высморкавшись на траву, мрачно заметил Войтик. - Третьего. Все бы управнее было. А то что вдвоем...
БУРОВ: Ну, ты умник гляжу! - начал раздражаться Буров. - Чего же там молчал? Сказал бы командиру: давайте третьего! Так молчал же?..
ВОЙТИК: Молчал, молчал, - проворчал Войтик: и зло дернул за повод коня, который упрямо тянулся под куст за клочком зеленой травы.
ДУША СУЩЕНИ: Впереди и немного в стороне на речном берегу ютилась почерневшая от дыма и времени кособокая банька, рядом с ней вольготно раскинулась дичка-грушка.
БУРОВ: Но, еще не дойдя до баньки, он учуял знакомый запах дыма и встревожился. Если от баньки тянет дымком, значит, ее топят или уже истопили и моются, надо же было угодить сюда в такое неподходящее время!
ВОЙТИК: Но поворачивать, пожалуй, было уже поздно - их могли увидеть в крохотное окошко из баньки.
БУРОВ: Буров зашел с глухой, надречной стороны баньки, прислушался.
ВОЙТИК: Покосившаяся дверь бани была заботливо подперта еловым колом - значит, внутри еще никого не было. Наверно, еще только собирались мыться.
БУРОВ: И Буров решил: Давай по стежке туда. Вон его хата...
ДУША СУЩЕНИ: Хата и надворные постройки сущеневской усадьбы темнели в вечерней мгле, с улицы баня почти не просматривалась.
БУРОВ: Лишь бы не встретить кого в огороде на стежке, подумал БУРОВ:. Впрочем, если кто и встретится - не большая беда, дела у них всего на минутку, долго они тут не задержатся. Только бы не наскочить на полицию. (Войтику) Стой тут и жди. Если что, я стрельну.
ВОЙТИК: Недолго чтоб.
БУРОВ: Недолго, недолго... Он сделал шаг вперед, промокшая его нога коченела все больше, да и другая не убереглась от воды -дырявые сапоги чавкали на ходу...
ДУША БУРОВА: Надо было переобуться, сменить портянки.
БУРОВ: Да? Если бы они у него были в запасе.
ВОЙТИК: Только бы не наскочить на полицию.
БУРОВ: БУРОВ: снял из-за спины карабин и отдал напарнику.
ДУША БУРОВА: Наверно, карабин ему теперь не понадобится, в его деле можно обойтись и наганом, который в твердой кожаной кобуре висел на ремне. За пазухой под шинелью у него была круглая, с острым ободком немецкая граната — пожалуй, хватит на одного Сущеню.
ВОЙТИК: Если их там окажется больше, дело, конечно, усложнится. Если больше, придется поволноваться. Но как-нибудь. (Уходит)
2 сцена музыка
БУРОВ: Стараясь ступать потише, он прошел по грязному двору к дверям в сени, осторожно приоткрыл их за клямку и прислушался. Из хаты вроде никого не было слышно, только где то из-за перегородки подала голос свинья; он переступил порог и начал тихонько притворять за собой дверь.
ДУША ВОЙТИКА: Но тотчас же распахнулась дверь из хаты — рослый мужчина, в черном ватнике, с хмурым свежевыбритым лицом, без шапки, пугливо уставился в полумрак.
ДУША БУРОВА: Это был, конечно, Сущеня, Буров узнал его и сдержанно сказал из сеней
БУРОВ: Можно к вам?
СУЩЕНЯ: Хмурое лицо Сущени, похоже, нахмурилось еще больше, чуть помедлив, он растворил дверь шире.
ДУША БУРОВА: С понятной опаской в душе БУРОВ: переступил другой порог и поздоровался.
ДУША ВОЙТИКА: Однако ему не ответили, кажется, в хате никого больше не было. На уголке стола смрадно чадила коптилка, за прикрытыми дверцами грубки разгорались дрова.
ДУША БУРОВА: В их мигающем свете на полу откуда то появился мальчишка лет четырех, удивленным, почти восхищенным взглядом широко раскрытых глазенок уставился на Бурова.
ДУША СУЩЕНИ: В руках он держал грубо вырезанную из куска доски игрушку, которую тут же с готовностью протянул гостю.
ДУША БУРОВА: Во, лошадка! Мне папка сделал.
БУРОВ: Хороша лошадка.
ДУША БУРОВА: А мне папка и собачку сделает. С хвостиком.
БУРОВ: С хвостиком — это хорошо. Как тебя звать?
ДУША БУРОВА: Меня звать Глыша. А папку Сусцэня.
БУРОВ: Значит, будешь Григорий Сущеня... Ну, как живется?
СУЩЕНЯ: (выносит табурет) Садись, чего уж... Не узнал сперва. Изменился…
БУРОВ: Так, наверно, и ты изменился,
ДУША ВОЙТИКА: Тут же к нему, по утиному переваливаясь на выгнутых ножках, проковылял Гриша, доверчиво прислонился к колену.
ДУША БУРОВА: А у Леника патлон есть, что cтлеляет. Пух!
БУРОВ: Вот как! Патроны теперь не для ребят,
СУЩЕНЯ: (выносит вторую табуретку, на которую усаживается Гришутка, она же Душа Бурова) Да не патрон, Гриша, гильза у него.
БУРОВ: Ага, гильза.
ДУША ВОЙТИКА: Гриша тем временем оставил игрушку и, засунув в рот коротенький пальчик, принялся рассматривать гостя.
БУРОВ: Я к тебе, Сущеня.
ДУША ВОЙТИКА: Малыш продолжал льнуть к гостю.
ДУША БУРОВА: И пуля у него есть. У Леника.
СУЩЕНЯ: (пытается отогнать малыша, но не получается) Ладно, Гришутка, иди на кроватку, там поиграешь, — сказал Сущеня и подхватил сына на руки.
ДУША БУРОВА: Гришутка протестующе захныкал, засучил ножками, но отец спокойно отнес его на кровать и расслабленно вернулся к грубке.
Малыш уходит
БУРОВ: А жена где же?
СУЩЕНЯ: Корову доит. Сегодня вот баню протопил, мыться собрались.
БУРОВ: Мыться — это хорошо, — сказал Буров, думая уже о другом. Он думал, что стрелять здесь Сущеню, наверно, было нельзя, этот малыш портил ему все дело, отца следовало куда-нибудь вывести — во двор или, может, к бане. К бане было бы лучше. Правда, выстрел могли услышать на станции, а им еще надо было перелезать через речку… Лучше бы, конечно, за речкой… Оттуда — через поле и в лес. Только как его доведешь туда? Вдруг догадается?
СУЩЕНЯ: Я знал, что придете,
БУРОВ: Знал? Ну и хорошо. Значит, вину свою понимаешь.
СУЩЕНЯ: Чего ж тут понимать, развел руками Сущеня. — Ни какой же вины нет на мне, вот в чем загвоздка.
БУРОВ: Нет?
СУЩЕНЯ: Нет.
БУРОВ: А ребята? — вырвалось у Бурова. — Что повесили?
СУЩЕНЯ: Ребят повесили, — согласился Сущеня и сокрушенно поник на скамейке. Похоже, он даже готов был заплакать — коснулся пальцами глаз, но тут же, наверно, совладал с собой и выпрямился.
БУРОВ: В душе ругая себя за промедление и нерешительность, Буров почувствовал, как судороги сводят его озябшие ноги, портянка на левой к тому же сбилась и натирала стопу. Наверное, надо было кончать этот разговор и приниматься за дело. Однако не в лад со своим намерением он тянул время, будто не решаясь переломить себя, настроить на главное.
ДУША ВОЙТИКА: Из запечья снова выбежал Гриша и деликатно приблизился к Бурову.
ДУША БУРОВА: Дядя, а у тебя наган есть?
БУРОВ: Нет, какой наган? — сказал Буров, слегка удивившись этому не детскому вопросу.
ДУША БУРОВА: А это что? малыш показал на кобуру.
БУРОВ: Это так. Сумочка.
ДУША БУРОВА: А зачем сумочка? — добивался Гриша, засунув в рот крошечный пальчик.
ДУША СУЩЕНИ: Как то расслабленно он обнял колени Бурова и ласково, словно котенок, стал тереться о них. Сущеня тем временем сидел напротив и не прогонял сына, похоже, он погрузился в свои, вряд ли веселые теперь мысли.
3 сцена
БУРОВ: В сенях стукнула дверь, и в хату не сразу, медленно переступив порог, вошла женщина с ведром, в теплом шерстяном платке на голове.
ДУША СУЩЕНИ: Увидев чужого в простенке, опасливо насторожилась, но тут ее внимание привлек малыш, который уже пытался вскарабкаться к Бурову на колени.— Гриша!
ДУША БУРОВА: А у дяди наган есть. В сумочке, — живо сообщил мальчишка.
ДУША СУЩЕНИ: На лице у хозяйки что-то дрогнуло.
БУРОВ: Как, впрочем, дрогнуло и внутри у Бурова, который сразу признал в женщине Анелю Круковскую, бывшую ученицу станционной школы, где когда-то учился и Буров.
ДУША СУЩЕНИ: Видно, она тоже узнала его.— Здравствуйте.
БУРОВ: Здравствуй, Анеля, — с притворным оживлением ответил Буров, уже догадавшись, что его бывшая одноклассница стала женой Сущени.
ДУША СУЩЕНИ: (выносит третью табуретку) Это… Надо же покормить вас. Голодные же, наверно? — после недолгого молчания нашлась хозяйка.
БУРОВ: Некогда, Анеля, — сказал Буров, тут же рассердившись на себя. Есть, конечно, хотелось зверски, так же, как посидеть, погреться в домашнем тепле, поговорить с молодой, приятной лицом женщиной, которой он даже симпатизировал когда то.
ДУША ВОЙТИКА: Очень хотелось Бурову отогреть озябшее за дорогу тело или, может, подальше отодвинуть то, ради чего он приехал сюда и чему невольно противилось его существо. Но как было расслабиться, забыть о том хоть на минуту? Он и так сидел, будто на углях: где то на задворках его дожидался Войтик и, может, по улице уже шли сюда полицаи.
БУРОВ: У вас портянки какой не найдется? Переобуться.
ДУША СУЩЕНИ: Портянки? Сейчас…
ДУША ВОЙТИКА: Анеля скрылась в запечье, слыхать было, что-то разорвала там и вынесла ему две мягкие теплые тряпицы. Дрова в грубке весело разгорелись, по полу и стенам мелькали багровые отблески, освещая красным и без того покрасневшую от стужи стопу Бурова.
ДУША СУЩЕНИ: А как же мама твоя? Жива еще?
БУРОВ: Мамы уже нет. Три года как…
ДУША СУЩЕНИ: А сестра Нюра?
БУРОВ: И сестры нету. Убили весной в Лисичанской пуще.
ДУША ВОЙТИКА: С горестным вздохом хозяйка поставила на стол миску тушеной картошки, источавшей такой вкусный запах, что Буров поморщился и сглотнул слюну. Он, не спеша, переобувался, стараясь придать себе вид человека сытого, недавно вылезшего из за стола. Сущеня тем временем шагнул за занавеску у печи и поставил возле миски початую бутылку, в которой знакомо блеснуло с пол литра мутноватой жидкости.
СУЩЕНЯ: Так. Может, присядем?
БУРОВ: Нет. Я не буду.
СУЩЕНЯ: Что ж, жаль. Тогда я, можно?
БУРОВ: Ладно, только недолго.
ДУША ВОЙТИКА: Сущеня налил полный стакан и выпил — разом, с какой-то недоброй решимостью, словно навсегда и без оглядки бросаясь в омут, пожевал корку хлеба и замер возле коптилки. Анеля ставила перед ним тарелки — с салом, колбасой, огурцами, — украдкой поглядывая то на мужа, то на Бурова, переобувавшегося в простенке.
СУЩЕНЯ: Эх, как не по-людски все!
ДУША СУЩЕНИ: Это ж правда! Разве мы надеялись на что, или ждали! Как его взяли, у меня сердце зашлось, неделю спать не могла, все глаза выплакала. Ну выпустили, что ж теперь делать? Разве ж по его воле?.. Он же ничем не погрешил против них, он же их выгораживал...
БУРОВ: Но ведь повесили! А его выпустили. За что?
ДУША СУЩЕНИ: А кто же их знает, за что.
БУРОВ: Нет, так не бывает.
СУЩЕНЯ: Ладно, Анеля, что говорить! Судьба!
БУРОВ: Да. Пошли!
ДУША СУЩЕНИ: Куда? — взвилась Анеля. — Куда ты его? Куда? Она зарыдала — не громко, но страдальчески и безутешно, за ней заплакал малой.
БУРОВ: И БУРОВ: испугался, что они своим плачем взбудоражат полстанции. Правда, Анеля вскоре зажала руками рот, начала плакать тише, потом подхватила на руки малого.
СУЩЕНЯ: Пошли. Это…
ДУША ВОЙТИКА: Будто вспомнив о чем то, обернулся, торопливо поцеловал жену и решительно шагнул к двери. Его дрожащие руки бегали по груди в поисках пуговиц, чтобы застегнуть ватник.
ДУША СУЩЕНИ: Куда вы?! — снова закричала Анеля и зарыдала так, что БУРОВ: сжался от страха.
СУЩЕНЯ: Ну надо, ненадолго. Ты не плачь, успокойся…
БУРОВ: Тут на одно дело надо, скоро вернется.
СУЩЕНЯ: Приду.
Музыка. Хореографическая зарисовка
4 сцена

ДУША ВОЙТИКА: Они вышли из хаты — Сущеня впереди, Буров за ним. На дворе уже стемнело, дул холодный ветер, но дождя не было.
СУЩЕНЯ: Куда?
БУРОВ: Туда, туда
СУЩЕНЯ: Лопату взять?
БУРОВ: Возьми, что ж, — подумав, согласился Буров. Что ж, сам понимаешь, Если выдал…
СУЩЕНЯ: Я не выдавал!
БУРОВ: А кто же выдал?
СУЩЕНЯ: Не знаю. Не знаю!..
БУРОВ: Но ведь тебя выпустили?
СУЩЕНЯ: Выпустили, сволочи! Лучше бы повесили. Разом.
ДУША БУРОВА: Последние слова он приглушенно бросил через плечо, будто с остатком слабой надежды оправдаться, что ли.
ДУША ВОЙТИКА: Но теперь какой смысл оправдываться, разве перед ним следователь?
ДУША СУЩЕНИ: Буров — не следователь и не судья, он только исполнитель приговора
ДУША ВОЙТИКА: А приговор этому человеку вынесен там, в лесу, ему ли пересматривать его.
ДУША БУРОВА: Но как было и исполнять, если исполнитель уже поколебался в сознании своей правоты?
ВОЙТИК: Они торопливо обошли дровяной завал во дворе и свернули на древокольню, где топтались во тьме две лошади и рядом притопывал озябший Войтик. Тот сразу отдал Бурову повод его кобылки, и они скорым шагом пошли к бане — Войтик впереди, Буров сзади. Между ними с лопатой в руке шел Сущеня.
БУРОВ: На всякий случай Буров поближе к пряжке передвинул на ремне наган, расстегнул язычок кобуры. Карабин он нес на плече и все время напряженно думал: где? Где ему покончить с этим человеком, чтобы наконец скинуть с себя гнетущую обязанность и скорее вернуться в отряд?
ДУША СУЩЕНИ: Они остановились на болотистом берегу за лозняками. Буров еще ничего не решил.
СУЩЕНЯ: Ну что вы, братцы! Берег же весной заливает, торфяник тут…
ВОЙТИК: А ты что, песочка захотел?
СУЩЕНЯ: А хотя бы и песочка! Все-таки лучше, сам понимаешь. Придется же когда-нибудь и самому…
БУРОВ: Песочка? Ну ладно, поехали. В сосняке — там песок.
СУЩЕНЯ: Ну хотя бы в соснячке.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня с лопатой на плече все время держался рядом, идя вровень с Буровым, несколько раз порывался заговорить о чем то, но только безнадежно вздыхал.
ДУША ВОЙТИКА: А Буров, покачиваясь из стороны в сторону на усталой кобылке, думал, что напрасно этот Сущеня отрицает свою вину, все факты против него, и из них самый неопровержимый тот, что ребята погибли, а он живой. Его отпустили! Ну что еще надобно, какие доказательства? Рельсы развинчивали вместе с этим вот бригадиром путейцев, а почему его отпустили, он объяснить не может. Не знает! Но за так гестапо не отпускает, это и дураку понятно. А то все твердит: не виноват, не выдавал никого. Но вот же идет! Знает, куда ведут, и даже прихватил лопату, а идет. Не убегает, не сопротивляется, а идет. Разве бы шел он с такой покорностью, если б был невиновен?..
ДУША БУРОВА: А может, именно потому и идет, что невиновен? Как все в голове странным образом перепуталось, и сколько ни думай, все равно чего-то не сообразишь, так все взбаламутила эта война.
БУРОВ: Тут пригорок где-то, —припоминая местность, сказал Буров.
СУЩЕНЯ: Да вон, боровинка рядом.
ВОЙТИК: Ну, давай. Иди ты вперед.
ДУША БУРОВА: Эту боровинку Буров помнил еще с детской поры, здесь по весне ребята разжигали костры, затевали игры, летом под соснами любили отдохнуть грибники. Боровинка пологим увалом огибала опушку, дальше снова тянулись кустарники с островками берез и сосен. Они взобрались на плоскую вершину пригорка и остановились. Всюду было тихо, темно, терпко пахло лесной сыростью и хвоей. Вокруг по склонам темнели толстые комли сосен, редкие кусты можжевельника, какие-то непонятные пятна, но Буров давно уже привык к загадочному виду ночного леса. Тот его мало тревожил. Теперь его больше тревожил Сущеня.
БУРОВ: Ну, чем не местечко? На любой случай!
СУЩЕНЯ: Случай!.. Если бы мне сказали когда… начал и не кончил Сущеня. Ссутулясь, он стоял на пригорке, устало дыша и всем своим обиженным видом свидетельствуя, что совершается несправедливость, с которой он бессилен бороться и вынужден ей подчиниться.
БУРОВ: Буров видел это, и ему все больше становилось неловко от своей незавидной роли в этой истории.— Конечно, все случается. В такую войну…
СУЩЕНЯ: Но ведь это дико!
ВОЙТИК: Тихо ты!
БУРОВ: Войтик, покарауль там, у дороги. Пока управимся… Ну давай! Где ты хочешь?
СУЩЕНЯ: Правду сказал тот Гроссмайер — у него не выкрутишься.
ДУША ВОЙТИКА: Молча, с упрямой настойчивостью Сущеня принялся рыть себе яму. Отбросив в стороны мох, он долбил жесткие корни; выбрасывал их наверх вместе с сухим белым песком и уже через несколько минут до колен углубился в землю.
БУРОВ: Еще немного подолбит, и, пожалуй, будет довольно, с отчаянной решимостью подумал Буров. Все-таки надо кончать. Как это сделать — выстрелить в него в яме или над ямой? Стрелять в грудь или в затылок? Как удобнее? Или, может, спросить у самого — на выбор?
ДУША БУРОВА: Буров хотел, чтобы все обошлось по-хорошему, без ругани и издевки. Все-таки свой человек, бывший сосед. К тому же еще Анеля… И малый Гриша. Как все это противно, не по-людски. Пусть бы послали кого другого, в который раз начинал злиться Буров.
СУЩЕНЯ: Ты это, хоть не говори Анеле, — выпрямился в яме СУЩЕНЯ, вытирая рукавом лоб и часто дыша от усталости.
БУРОВ: Что не говорить? — не понял Буров.
РУСТАМ: Ну, что застрелил. Скажи, немцы убили. Потом уже, конечно, выяснится...
БУРОВ: Там видно будет, — уклончиво ответил Буров.
ДУША ВОЙТИКА: Прежде всего, он предатель, предатель, а потом уже все остальное, старался разозлить себя Буров.
ДУША СУЩЕНИ: Но это плохо ему удавалось, мешали сомнения, и главное сомнение шло, по-видимому, от непротивления Сущени, от его почти добровольного примирения с тем, что его ждало.
ДУША БУРОВА: Самое лучшее было, конечно, не думать о том, побыстрее сделать свое дело и смыться. Но вот думалось…
БУРОВ: Ну, может, хватит? — сказал Буров, шагнув на песок, и Сущеня устало выглянул из ямы. — Закапывать много придется.
СУЩЕНЯ: Ага, ты уж закопай, я тебя попрошу.
5 сцена
Музыка. Хореографическая зарисовка.
ДУША ВОЙТИКА: Вдруг его встревожил недалекий шорох возле дороги.
БУРОВ: Это ты, Войтик?
ДУША БУРОВА: Но из кустарника никто не откликнулся, потом там что то хрустнуло явно и подозрительно.
ДУША СУЩЕНИ: Буров постоял недолго и вдруг, пригнувшись, схватился за карабин. Он еще ничего не увидел в темноте, но уже отчетливо ощутил угрозу, исходящую из кустарника, где наверняка появились люди.
БУРОВ: Стой! — негромко приказал он.
ДУША ВОЙТИКА: И присел на корточки, чтобы лучше увидеть во тьме. Какая-то тень метнулась между неподвижных кустов можжевельника и исчезла.
БУРОВ: Стой!! — сдавленно крикнул Буров.
Звук выстрелов
БУРОВ: «Что же это такое? Там же Войтик, там Войтик…» — забилась в голове почти паническая мысль, и он выстрелил тоже — два раза подряд.
Перестрелка. Хореографическая зарисовка продолжается. Бурова ранили.
ДУША СУЩЕНИ: Не разбирая дороги, он шатко бежал по лесу, неся горячую спицу в груди. Сзади слышались крики, грохотали торопливые выстрелы, хлесткими сквозными ударами они пронизывали темное лесное пространство, коротким эхом отдаваясь вокруг. Он все бежал, сколько хватало силы, хорошо понимая, что только ноги и темень могут спасти его. Он не выбирал пути, потерял шапку, несколько раз больно натыкался на низкие сучья сосен, вдобавок угодил в хвойную чащу молодняка.
ДУША БУРОВА: Бежать он уже и не мог, шаг его все замедлялся, наконец ноги подкосились и он снова упал, уже не пытаясь подняться. Сознание его стало тускнеть, пропадая и возвращаясь разве что с приступами острой, почти непереносимой боли. Он судорожно повернулся в траве и застыл, так и не поняв, спасся или гибель все - таки настигла его.
Души уходят. Меняется свет.
СУЩЕНЯ: Заслышав рядом встревоженный крик Бурова, Сущеня обмер от испуга в своей яме могиле, а потом, как загремели выстрелы, сжался, втянул голову в плечи.
ДУША БУРОВА: Он не сразу понял, что стряслось наверху, и, только когда рядом мелькнула согбенная тень Бурова, смекнул, что надо удирать. С необычайной ловкостью он выбросил из ямы свое дюжее тело, перевалился через песчаный бруствер.
ДУША СУЩЕНИ: И потный, разгоряченный Сущеня припустил с пригорка несколько в ином направлении. Он не знал, что это были за люди, свои или немцы.
ДУША ВОЙТИКА: Но если побежал Буров, то и ему надо было спасаться. И он бежал — сперва с боровинки, потом по кустарнику вглубь леса, едва не грохнулся на землю, зацепившись за корягу, ободрался в кустарнике. И так он бежал долго, пока вконец не уморился, потом пошел шагом.
ДУША СУЩЕНИ: Его не преследовали, может, его и не заметили даже. Какое-то время позади на боровинке слышались голоса и бахали редкие выстрелы, по видимому в ту сторону, где исчез Буров.
СУЩЕНЯ: И Сущеня впервые подумал, что, судя по всему, его расстрел пока что откладывается и появляется странная возможность спастись. Только где оно, это спасение, в какой стороне? Дома он наверняка не спасется, дома его настигнут тотчас же, как только он там появится. Но где не настигнут? Куда ему податься, чтобы воспользоваться той удачей, какую нежданно послала разнесчастная его судьба?
ДУША СУЩЕНИ: Он пошел тише и осторожнее, стараясь не натыкаться в темноте на торчавшие всюду сучья, оглядываясь и прислушиваясь. Становилось чертовски холодно, стыли руки, ледяной корой бралась на спине рубаха. Он долго и почти вслепую брел в негустом здесь сосняке, стараясь услышать что-либо сзади, с пригорка.
ДУША БУРОВА: Но там, похоже, все смолкло или затаилось на время.
СУЩЕНЯ: А может, они ушли оттуда, зачем им сидеть ночью в лесу? — подумал Сущеня. Где-то там остался его ватник, который он снял, потому что тот мешал ему, когда он копал яму.
ДУША СУЩЕНИ: Но ватник уже не возьмешь — ватник они, конечно, подобрали сами.
СУЩЕНЯ: Все же, наверно, это полицаи, иначе Буров не стал бы в них стрелять, да и они в Бурова тоже. Только как полицаи оказались тут? Выследили? Или, может, услыхали их возню у дороги? Но ведь там был этот, другой партизан, куда он подевался? Может, убили? Наверно, убили, если он ничем не дал знать о себе — ни криком, ни выстрелом.
ДУША ВОЙТИКА: Постояв немного, он полез было в чащу, но снова остановился, подумав: а вдруг они все побежали за Буровым и на пригорке никого не осталось? Недолго поразмыслив, Сущеня повернул назад и, выбравшись из зарослей, помялся в нерешительности: куда все же податься?
ДУША БУРОВА: Его по-прежнему влекла к себе боровинка, где осталась недокопанная его могила. Поколебавшись немного, он, крадучись, стал пробираться назад, к тому проклятому месту. Он должен убедиться, что там никого не осталось. А может, и поискать ватник.
СУЩЕНЯ: Он вспомнил, что куда-то сюда побежал Буров — выстрелы с боровинки тогда гремели именно в этом направлении.
ДУША ВОЙТИКА: Неизвестно, удалось ли Бурову скрыться или его убили? А может, поймали и увели на станцию? Теперь в этой лесной глухомани, когда давило сознание безысходности, судьба Бурова почему-то всерьез обеспокоила Сущеню.
СУЩЕНЯ: Куда идти? На станцию ему путь заказан, на станции ему спасения не будет. Пожалуй, надо уходить в лес. Или на какой-либо хутор. А может, найти лесное пристанище, подальше от людей, деревень и дорог? Где только найдешь его теперь, такое пристанище? Да еще поздней осенью, накануне зимы?
ДУША БУРОВА: Встретившийся ему на пути молодой осинник, который он помнил с лета, лучше было обойти далеко стороной, и только он повернул от него, как в привычном ветреном шуме леса различил новый, непонятный звук. Будто лесной голубь сонно проворковал где-то и смолк.
Музыка
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня выждал немного, вслушиваясь, и, встревоженный внезапной догадкой, полез в гущу осинника. Голубиный нутряной звук раздался явственнее и ближе; напрягая зрение, Сущеня осмотрелся. Было по-прежнему темно, но уже привыкшие к лесной темноте глаза Сущени различили в кустарнике едва заметный светловатый бугорок.
ДУША БУРОВА: Опустившись возле него на колени, Сущеня пошарил руками и сразу наткнулся на ложу винтовки в траве, нащупал разбросанные полы шинели, откинутую в сторону руку.
ДУША ВОЙТИКА: Кажется, это был Буров в его подпоясанной волглой шинели.
БУРОВ: Но он молчал, никак не реагируя на прикосновение чужих рук.
СУЩЕНЯ: И Сущеня не решился окликнуть его, только лихорадочно ощупывал его тело, смекая, что тот еще жив, хотя и лежит без сознания. Слегка повернув на земле раненого, ощупал его бока, трава под ним тоже была в крови, как и полы шинели внизу.
БУРОВ: Но Буров по-прежнему оставался безразличным к его прикосновениям, лишь натужно, тихо стонал.
СУЩЕНЯ: Что было делать, как помочь раненому, этого Сущеняне знал. Он лишь подергал его за рукав. Э, э… Ты жив? А?.. Куда тебя, а?
БУРОВ: Буров все так же молчал, сдавленно-тихо постанывая, и, словно в ознобе, мелко трясся.
СУЩЕНЯ: Наверно, перепало ему как следует, обеспокоенно подумал Сущеня, как бы он здесь не кончился. И что было делать, как ему пособить?
ДУША БУРОВА: Может, сперва унести его в более укромное место, потому что утром, с рассветом, этот край осинничка весь станет виден с дороги.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня был мужик сильный, когда-то на станции разгружал пульмановские вагоны с солью. Напрягшись, он взвалил на себя тяжелое тело Бурова, подобрал с травы винтовку и, опершись на нее, как на палку, поднялся на ноги. Немалых усилий стоило ему с ношей на плечах выбраться из чащи на более свободное место.
БУРОВ: Тот вдруг с усилием выдохнул ему в ухо: «Войтик, ты?»
СУЩЕНЯ: Сущеня хотел назваться, сказать, что он не Войтик, но с опущенной головой, прижатой подбородком к груди, разговаривать было чертовски неудобно, и он предпочел смолчать.
ДУША ВОЙТИКА: Однако, черт побери, долго нести так, подвернув голову, тяжелого мужика на плечах становилось невмоготу. Сущеня весь взмок от пота, затекли руки, а потом стали подкашиваться ноги.
БУРОВ: Куда… Куда ты меня несешь?
СУЩЕНЯ: А и сам не знаю.
БУРОВ: Войтик? — испуганно дернулся Буров, загребая рукой.
РУСТАМ: Не Войтик — Сущеня я.
БУРОВ: Меня здорово… подстрелили?
СУЩЕНЯ: А кто же его знает. Но подстрелили.
БУРОВ: А я тебя… не успел.
СУЩЕНЯ: Так когда же было!.. Они же там вдруг наскочили, — сказал Сущеня и умолк, не зная, как продолжать разговор.
БУРОВ: Ты меня в Зубровку. В Зубровку меня, — скрипнув от боли зубами, сказал Буров.
ДУША БУРОВА: Наверно, надо было его перевязать.
СУЩЕНЯ: Но перевязать было нечем, опять же в этой темени ни черта невозможно было рассмотреть.
ДУША СУЩЕНИ: Но и долго тащить его на себе тоже было опасно — прежде всего, для самого раненого, как бы не истек кровью.
ДУША ВОЙТИКА: Недолго порассуждав, Сущеня пришел к мысли, что необходимо где-то раздобыть лошадь. Где только?
СУЩЕНЯ: Слушай… Ну, как ты? Может, доберемся до Бабичей? А там достанем повозку?..
БУРОВ: Где Войтик?
СУЩЕНЯ: А кто же его знает, — тихо сказал Сущеня. — Может, убили.
ДУША СУЩЕНИ: Немного подождав, Сущеня поднялся на колени; карабин Бурова, чтобы тот не мешал при ходьбе, перекинул ремнем через шею. В этот раз взвалить на себя раненого оказалось труднее, чем прежде. Все так же пошатываясь, он потащился между сосен в ту сторону, где за сенокосами и болотом лежали лесные Бабичи.
Все уходят, с другой стороны появляется Войтик.
6 сцена
ВОЙТИК: Ведя на поводу лошадь, Войтик спустился с боровинки, продрался сквозь густой придорожный кустарник и очутился возле гравийки. Тут, у канавы, была еще поздняя отава, в которую сразу же воткнулся мордой его оголодавший конь. Войтик сначала придерживал его за повод, потом отпустил на волю.
ДУША БУРОВА: Было холодно, с поля дул пронизывающий ветер, хорошо, что не шел дождь, хотя и без того Войтик продрог как собака за этот нелепый вечер. Обе их лошади подбились и отощали в дороге, а они…
ДУША СУЩЕНИ: Они проголодались не меньше, чем лошади, только о них кто позаботится?
ДУША ВОЙТИКА: О себе они должны были заботиться сами, так было принято на заданиях. Но на таких дальних, как это, не все получалось гладко, иногда случались накладки, и много зависело от старшего. От командира.
ДУША БУРОВА: Сейчас командиром назначили Бурова. Что ж, Войтик не возражал: Буров был партизан с опытом, опять же разведчик, мотался по заданиям, может, побольше Войтика, да и под пули, наверно, попадал чаще.
ВОЙТИК: Только был ли он от того умнее, вот в чем вопрос. Если судить по недавней, довоенной жизни, то все-таки Войтик, как инспектор райзо, наверное, значил немного больше, чем шофер райповской полуторки Буров. Впрочем, Войтик уже приметил, что нынче, в войну, не очень обращали внимание на чей-либо довоенный статус, нынче втихомолку повыдвигались новые люди.
ДУША ВОЙТИКА: Войтик привык считать себя человеком образованным, все-таки окончил семь классов, а главное, обладал красивым, каллиграфическим почерком, какого не было ни у одного писаря в районе.
ДУША СУЩЕНИ: Теперь же, в отряде, дел по его специальности, конечно, не находилось.
ДУША ВОЙТИКА: Впрочем, он и не претендовал на что-либо особенное. Он понимал — война. Сказали: взять винтовку и стать в строй.
ВОЙТИК: Он взял винтовку и стал в строй. Правда, он и здесь значительно выделялся среди прочих, особенно среди малограмотных вчерашних колхозников, ни одного дня не служивших в армии и никогда не державших в руках винтовку. А уж если разобрать да собрать затвор…
ДУША БУРОВА: Значок «Ворошиловский стрелок» у него на груди, как орден.
ВОЙТИК: Хотя, может, заслужит еще и орден. Красной Звезды, например, как у командира отряда.
ДУША ВОЙТИКА: В самом деле, что он, глупее этого нахрапистого пехотного лейтенанта?
ВОЙТИК: Может, и умнее даже, хотя бы уже потому, что старше его лет на восемь и основательно подкован политически, а что до сих пор рядовой, так тому причиной его врожденная скромность.
ДУША ВОЙТИКА: Войтик еще с вечера, когда они подъезжали к сущеневской хате, понял, что Буров что-то мудрит и лукавит, когда заходит в одиночку в хату изменника и задерживается там черт знает зачем, оставив его с лошадьми мерзнуть на ветру.
ВОЙТИК: Ведь все можно было сделать просто и скоро: вызвать Сущеню на порог и прихлопнуть без лишних слов. Собаке собачья смерть, зачем канителиться? Так нет, сидел полчаса в хате, потом повел его за речку, в лес. Могилу ему копает…
Музыка.
ДУША ВОЙТИКА: Минуло около часа, а выстрела не было, и Войтик отошел от сосны, потопал ногами, которые все больше зябли в стоптанных дырявых ботинках. Повернувшись от ветра, поднял барашковый ворот поддевки, глубже надвинул на голову кепку и только опять прислонился к сосне, как услышал вблизи голоса.
Хореографическая зарисовка.
ДУША СУЩЕНИ: На дороге в том месте, где паслась лошадь, темнели две повозки (и откуда они взялись?), и с них молча ссыпались люди, человек шесть, которые украдкой бросились сразу к кустарнику на опушке.
ДУША ВОЙТИКА: Один, высоко переставляя ноги в бурьяне, прошел совсем близко, и Войтик проводил его очумелым взглядом, пока тот не скрылся в кустарнике.
ВОЙТИК: Придя в себя после минутного замешательства, Войтик метнулся за сосну и оттуда по опушке прочь с этого места. Сзади уже раздавались крики и грохнули первые выстрелы, их упругие хлесткие удары сдвоенным эхом полоснули по опушке, казалось, над самой головой Войтика.
ДУША ВОЙТИКА: Ломая ногами сухой придорожный бурьян, Войтик бежал, пригибаясь к земле, потом немного распрямился, не сразу смекнув, что стреляют не по нему вовсе.
ДУША СУЩЕНИ: Что там случилось, не мог понять Войтик.
ВОЙТИК: Но что могло случиться, подумал он, если налетела полиция? Наверняка застрелили Бурова и освободили Сущеню. Надо было его тащить в этот лес! Жена сбегала к коменданту, и тот послал полицаев вдогонку. Ну, стоило ли Бурову затевать этот расстрел в лесу, копать могилу? Теперь в эту могилу Сущеня сбросит Бурова. Впрочем, может, так ему, дураку, и надо.
ДУША ВОЙТИКА: Хуже всего, что Войтик лишился лошади, которая досталась теперь полицаям. А может, и не досталась, может, спокойно пасется себе на опушке, и ее удастся потом забрать. Нужно только погодить немного и посмотреть.
ВОЙТИК: Недолго постояв в раздумье и все вслушиваясь в неумолчный шум леса, Войтик немного осмелел и тихо побрел по заросшей травой дороге.
ДУША ВОЙТИКА: Он еще раз зло помянул в мыслях дурака Бурова и его глупое потворство Сущене, которому, видишь ли, захотелось песочка. С заданием ничего не вышло, задание они провалили, пусть посылают других. Но, как бы там ни было, вины за Войтиком нет никакой, во всем виноват Буров.
ДУША СУЩЕНИ: Кажется, начинало светать.
ВОЙТИК: Однако ни на минуту он не терял бдительности, ступал тихо, и его обостренный слух сразу уловил недалекий подозрительный звук. Это был треск веток под ногой, и Войтик затаился возле молодой сосенки.
ДУША БУРОВА: Вглядевшись в подлесок, он различил невдалеке под соснами странную громоздкую тень, словно медведь пробирался по лесу. Он, то двигался стремительно и прямо, то, замерев и пошатываясь, осматривался по сторонам и снова быстро устремлялся вперед.
ВОЙТИК: И Войтик скорее догадался, чем увидел, что это человек. Но что он несет? Не другого ли человека? Буров?
7 сцена
СУЩЕНЯ: Товарищ Войтик...
ВОЙТИК: Встретил, называется! Что с Буровым?
СУЩЕНЯ: Да вот... ранило...
ВОЙТИК: Наделал делов!
Музыка. Хореографическая зарисовка.
ДУША СУЩЕНИ: Наверное, Бурова ранило здорово, пуля, похоже, навылет пробила бок, и раненый медленно исходил кровью. Сознание его то и дело меркло, растворяясь в чудовищной боли, которая теперь властвовала почти во всем теле, сердце обмирало от слабости, и он проваливался в мучительный мир призраков.
ДУША БУРОВА: Однако по ту сторону сознания боль эта превращалась в муки несколько иного характера, чем наяву, там он страдал душевно, от какой-то непонятной несправедливости, постигшей его.
БУРОВ: Он мечтал об автомашине давно, может, с того осеннего дня, как впервые увидел ее на станции - это приехали какие-то экспедиторы из Витебска, и она стояла возле привокзального скверика. В ее уютной кабинке сидел шофер, опершись на руль, скучающе зевал, дожидался начальства. Колька Буров не сводил восхищенного взгляда с его лица и этим, наверно, обратил на себя внимание шофера, который спросил с шутливой строгостью в голосе Сущеня: Что, хочешь бибикнуть?
БУРОВ: Хочу.
СУЩЕНЯ: А ну, лезь сюда
ДУША БУРОВА: С радостно забившимся сердцем Колька вскочил на подножку, шофер подвинулся на мягком сиденье, и он трепетно обхватил обеими руками такое приятное на ощупь колесо руля. Ему живо представилось, как они едут по улице поселка и горят в восхищении мальчишечьи взгляды.
БУРОВ: Все, конечно, завидуют ему.
СУЩЕНЯ: А ну, жимани вот на это.
БУРОВ: И Колька жиманул, тут же содрогнувшись от неожиданного басистого рыка, раздавшегося из металлического нутра машины.
СУЩЕНЯ: Не пугайся, подрастешь - на шофера выучишься.
ДУША БУРОВА: Кольку словно подменили в тот октябрьский день, автомобиль стал его постоянной мечтой, он караулил каждую машину на улице, хотя их было тогда еще мало и ему раза четыре всего удалось увидеть их - большей частью на станции, возле грузового двора.
Музыка меняется, картинка распадается.
ДУША ВОЙТИКА: Буров лежал под высокой, голой до половины сосной, и Войтик какой-то тряпкой пытался перевязать его.
БУРОВ: Чмур! Я же тебя послал наблюдать! А ты?
ВОЙТИК: А я и наблюдал. Что я, виноват, что они подкрались с другой стороны?
БУРОВ: С другой...
ДУША СУЩЕНИ: Он неприязненно взглянул на усталого потного Сущеню, молчаливо сидевшего рядом.
ДУША БУРОВА: Опершись рукой о мшаник, Сущеня подсыхал, выравнивал дыхание, уныло поглядывая на двух партизан.
ДУША ВОЙТИКА: Те к нему не обращались, ни о чем не спрашивали, вроде чуждались даже, словно обижались на него за что-то.
СУЩЕНЯ: Но пока не стреляли и не гнали прочь. Ему же идти отсюда было некуда, и он сидел так, отдыхая и невесть чего дожидаясь.
БУРОВ: Ох, и наделал ты... Ох, и наделал! - стонал тем временем раненый.
ВОЙТИК: Это ты наделал, на черта было лезть в сосняк!
БУРОВ: Что ты понимаешь, Войтик, где Сущеня?
ВОЙТИК: Да вон сидит.
БУРОВ: Не трогай Сущеню, - четко проговорил Буров и умолк.
ВОЙТИК: Пусть, мне что.. Только что командир скажет?
ДУША БУРОВА: Буров на это уже не ответил, недобро притих на земле и лежал так, расслабленно вытянув длинные ноги в стоптанных кирзовых сапогах.
ДУША ВОЙТИКА: Кажется, он снова потерял сознание.
ВОЙТИК: Ну, а дальше что? Так и будем сидеть? Ждать, когда догонят иперестреляют, как кроликов. А ну давай, взяли вдвоем.
СУЩЕНЯ: С замедленной готовностью Сущеня встал, подошел к раненому. Карабин Бурова лежал подле на мху, но теперь при Войтике он не решился его подобрать.
ВОЙТИК: И карабин подхватил Войтик.
ДУША ВОЙТИКА: На плече у того уже висела длинная его "драгунка", сбоку свешивалась кобура с наганом.
ДУША СУЩЕНИ: Наверно, многовато для одного человека собралось оружия, подумал Сущеня.
СУЩЕНЯ: Но промолчал. Оружие теперь было не для него.
ДУША ВОЙТИКА: Войтик наклонился к сапогам Бурова.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня подхватил раненого под мышки, напрягся, снова взвалил на себя его обмякшее тело.
ДУША БУРОВА: Они потащились куда-то по притуманенному утреннему лесу.
8 сцена
Музыка. Появляются души.
ДУША СУЩЕНИ: Уже совсем рассвело.
ДУША БУРОВА: Было холодно.
ДУША ВОЙТИКА: Вокруг было тихо и пусто.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня уже ничего не опасался, даже не оглядывался по сторонам.
СУЩЕНЯ: Ему было достаточно того, что вокруг смотрел Войтик.
ДУША ВОЙТИК: Он же знал лишь одно — терпеливо тащить на себе безмолвного Бурова в его пропитавшейся влагой и кровью шинели.
СУЩЕНЯ: Только бы он не помер.
ДУША БУРОВА: Сущеня не знал, почему тот так необходим ему, но он слышал, что Буров сказал Войтику, и, как утопающий за соломинку, ухватился теперь за его слова.
СУЩЕНЯ: С какого-то момента он сжился с мыслью о гибели, жизнь для него стала недостижимой мечтой.
ДУША СУЩЕНИ: Но наибольшей удачей было бы погибнуть по-человечески, не опоганив своей смертью жизнь самых дорогих для него людей Анели и сына.
СУЩЕНЯ: Об этом он исступленно думал все последние дни своего пребывания дома, продолжая инстинктивно заботиться о жизни, когда выбирал картошку, пилил дрова, даже когда топил баню. Но, оказывается, подсознательно и невольно в нем продолжала таиться глупая смешная надежда как-нибудь выжить, хотя бы с помощью чуда…
ДУША БУРОВА: Они долго брели так с раненым. Буров был без сознания и с каждым километром становился все тяжелее.
ДУША ВОЙТИКА: У Войтика уже отрывались руки, очень неудобно было управляться с ним без носилок. Но надо было тащить, не бросишь же раненого, хотя, знал Войтик, с такой раной Буров долго не протянет.
ВОЙТИК: Впрочем, теперь больше, чем Буров, его начинал беспокоить Сущеня что ему делать с предателем? Правда, пока что тот ведет себя вроде нормально, безропотно тащит раненого, но куда вытащит?
ДУША ВОЙТИКА: Войтик был родом из другого конца района, этого леса почти не знал. Вчера с Буровым он попал в эти места впервые и теперь на лесном бездорожье вовсе потерял ориентировку.
ДУША СУЩЕНИ: Наверное, надо было спросить Сущеню.
ВОЙТИК: Но не хотелось признаваться, что он не знает дороги. Хотя и идти вслепую тоже никуда не годилось. Так можно дождаться, что этот Сущеня приведет его прямо в полицейское логово, тогда уж конец обоим.
ДУША БУРОВ: Хотя и Сущеня — какой-то непонятный предатель: вынес беспомощного Бурова и даже не пытается убежать, бредет, куда, неизвестно. Наверно же, знает, что его ждет у партизан, но вот идет безропотно и безотказно.
ДУША СУЩЕНИ: Они скоро выдохлись. Наверное, в таком деле помощник из Войтика был неважный, мокрые сапоги раненого все выскальзывали из его ослабевших рук.
Звук автоматной очереди.
ДУША ВОЙТИК: Вдруг в привычной лесной тишине они уловили раскатистое эхо нескольких дальних выстрелов как раз в той стороне, куда они направлялись.
Хореографическая зарисовка
ВОЙТИК: Где это? В Бабичах?
СУЩЕНЯ: Может, и в Бабичах
ВОЙТИК: Черт возьми, если уж стреляют в Бабичах, так куда же тогда податься?
ДУША ВОЙТИКА: Они недолго постояли, прислушиваясь, потом Войтик сделал несколько шагов вперед и молча указал рукой в лес — в сторону от донесшихся выстрелов.
ВОЙТИК: (показывая на раненого) Опять закровенил…
БУРОВ: Мне, наверно, конец. Не донесете…
ДУША БУРОВА: Они не стали понапрасну обнадеживать раненого, сами знали не больше его. Они лишь молча, посидели возле, отдыхая и напряженно обдумывая, как быть дальше, куда податься.
ВОЙТИК: Нужна повозка. А так, конечно…
БУРОВ: Где это… стреляют? — тихим голосом спросил тот, не поднимая темных, запавших век.
ВОЙТИК: А черт их знает! Где-то в той стороне.
БУРОВ: В Бабичах?
ВОЙТИК: Может, и в Бабичах. Но ты лежи. Вот расстараемся повозку, отвезем.
БУРОВ: Расстараетесь… — неопределенно проговорил Буров и опять обессилено надолго затих.
ВОЙТИК: Сущеня, — сказал Войтик, — ты тут знаешь, где что. Где село, знаешь?
СУЩЕНЯ: (не сразу) Так Бабичи там где-то. Под пущей.
ВОЙТИК: Это там, где стреляли?
СУЩЕНЯ: Ну.
ВОЙТИК: Сиди тут. Карауль.
СУЩЕНЯ: Хорошо
ДУША ВОЙТИКА: Войтик тем временем стал собираться в дорогу: подобрал с земли карабин Бурова, закинул его за спину, взял в руки винтовку, глубже надвинул на голову свою черную кепку и подтянул ремень с кобурой.
БУРОВ: Граната… А где граната?
СУЩЕНЯ: Я не брал, — сказал Сущеня. — Может, потеряли ночью.
БУРОВ: Ты отдай мой наган.
ВОЙТИК: Наган? На, возьми, конечно… Я постараюсь скоро. Если недалеко.
ДУША СУЩЕНИ: Он исчез в сосняке, поблизости прошуршали и затихли хвойные ветки, и все вокруг смолкло.
9 сцена
Музыка.
БУРОВ: Вот так. И почему я тебя не застрелил в хате? Стрельнул бы тебя, сам бы жив-здоров был.
СУЩЕНЯ: Ну как же было в хате? — не согласился Сущеня. — Дите ведь там.
БУРОВ: Дите, да… А почему ты не убег, Сущеня?
СУЩЕНЯ: Куда же мне было убегать?
БУРОВ: А к немцам?
СУЩЕНЯ: У немцев я уже был.
БУРОВ: И ты меня нес?
СУЩЕНЯ: Нес. А что же мне делать?
БУРОВ: Но ведь ты… Выдал. Тех троих.
СУЩЕНЯ: Я никого не выдавал! Это меня выдали!
БУРОВ: А почему тебя… не повесили? Вместе с остальными?
СУЩЕНЯ: Вот бы повесили, я бы им спасибо сказал. Думал, снова возьмут. Не взяли. Две недели дома сидел — куда мне было податься? Теперь начал немного понимать, почему выпустили…
ДУША СУЩЕНИ: Это верно, теперь он начинал понимать. Но понимание это пришло постепенно, через множество предположений и примет проникая в его сознание, чтобы окончательно утвердиться вчера вместе с появлением вот этого Бурова, который теперь беспомощно лежал на земле и не мог понять чего-то в злосчастной судьбе Сущени.
СУЩЕНЯ: Я ж на путях тринадцать лет проработал, — горестно начал Сущеня. — Да ты же знаешь, наверно… Как немцы пришли, бросил было. Но приходит начальник станции, тот наш Терешков, говорит, надо идти работать, иначе немцы меня расстреляют. Ну что делать, пошел, хотя и не хотелось. Вроде предчувствовал.
ДУША СУЩЕНИ: Работа все та же, знакомая: рихтовка, подбивка, замена подгнивших шпал, ремонт стыков, при надобности забивка костылей. А на станции кроме своего начальника Терешкова появился и какой-то немец, вроде цивильный, но в кителе, с красной повязкой на рукаве. И по-русски немного умеет. По дороге вскоре пошли поезда — на восток, груженные техникой и войсками; на запад — больше порожняк, но были и санитарные или с пленными в вонючих, наглухо закрытых вагонах.
СУЩЕНЯ: Знаешь, работали по-прежнему, только на душе так противно, что сказать невозможно. На кого работаем?
БУРОВ: Что ж, не понимали, на кого работали? — едва слышно простонал Буров.
СУЩЕНЯ: Понимали, почему же. И говорили про то открыто. Мужики все свои, друг друга не опасались. Работали, однако, не очень усердно, больше тянули время, а как только начинало вечереть, разбирали инструмент и — на станцию.
ДУША СУЩЕНИ: И вот как-то однажды работали возле Выспянского моста трое суток, и как раз в ту пору поезда на восток немцы стали пускать ночью. Что они там везли, путейцы не могли видеть, но предполагали, что, пожалуй, важные грузы, может, танки, если для перевозки использовали исключительно темное время суток.
ДУША БУРОВА: Самый молодой из них, фезеошник Мишук, и говорит: «А давайте развинтим звено и устроим „тарарам“. На закруглении ладно получится».
ДУША ВОЙТИКА: Топчевский подумал и поддержал «А что, дельная мысль!»
ДУША СУЩЕНИ: Коробань тогда промолчал.
СУЩЕНЯ: А я сразу был против — что надумали! «Немцы, они дураки, что ли, не догадаются разве? Стык ведь развинчен, сразу видать будет».
ДУША СУЩЕНИ: Очень сомневался Сущеня, но у его мужиков уже загорелись глаза — давай да давай! И ему не захотелось предстать в их глазах трусом или, хуже того, немецким прислужником. И он согласился.
СУЩЕНЯ: В тот день что-то нарушилось и у немцев, и первый поезд они пустили раньше, еще до наступления темноты.
ДУША СУЩЕНИ: Не успели путейцы втащить каталку в сарайчик при станции, как на стрелках загрохало, и у Сущени недобро защемило сердце — очень не вовремя шел этот поезд.
Фонограмма шума поезда, крушение.
СУЩЕНЯ: Поезд полетел под откос, десяток вагонов сделали кучу малу под насыпью.
ДУША БУРОВА: Их взяли на другой день утром, как только аварийный поезд расчистил пути и, как и предполагал Сущеня, немцы нашли под завалом тот развинченный ими стык. Взяли всю бригаду.
Музыка.
ДУША ВОЙТИКА: Допрашивали в бывшей районной больнице, сошлись там человек десять различных чинов, своих и немцев, ждали. Так кто вам дал задание разрушить железную дорогу.
ДУША СУЩЕНИ: Да мы ничего не разрушали. Мы ничего не знаем.
ДУША ВОЙТИКА: А кто же разрушил?
ДУША СУЩЕНИ: Так не видел, не знаю.
ДУША ВОЙТИКА: Не знаешь, — неопределенным тоном повторил немец и кивнул кому-то из своих помощников, что выстроились в ряд у стены. — А ну дайте ему вспомнить.
Хореографическая зарисовка "Допрос"
СУЩЕНЯ: Его сразу ухватили две пары сильных и злых рук, толкнули, подхватили, повели. Два осатанелых от злобы, мордатых полицая сначала связали ему впереди руки, а затем, посадив на пол, и ноги, и он нелепо подумал: а ноги зачем? Но вскоре понял зачем — той же веревкой прикрутили к ногам связанные руки, и он превратился в подобие колеса с выгнутой голой спиной. И тут началось…
ДУША БУРОВА: Сущеня не кричал, старался не стонать даже. Он, разумеется, и не рассчитывал на другое, потому все терпел молча, прощаясь с волей, семьей, да и с жизнью тоже.
СУЩЕНЯ: Били четыре дня подряд, уже не поднимался. Думал: еще немного и помру. И все кончится. И, знаешь, страха не было, только жену и дитя было жалко до слез.
ДУША ВОЙТИКА: И вот как-то после обеда приходит полицай, кричит: «Сущеня, на выход!» «Садись. Давай поговорим, как друзья, по душам. Вижу, ты человек положительный».
СУЩЕНЯ: Положительный, положительный, — запульсировало в голове, и я почему-то потерял смысл этого слова, не мог сообразить, что оно значит.
ДУША ВОЙТИКА: Положительный, да, и мы тебя выручим. Завтра всех ваших повесим, а тебе подарим жизнь. Да, ты будешь жить, только… Только ты должен дать подписку о сотрудничестве…
СУЩЕНЯ: Каком сотрудничестве?
ДУША ВОЙТИКА: Секретном, разумеется. С немецкими властями. Мы устроим тебе побег, ты переберешься к своим, к тем, кто дал тебе задание на эту диверсию. И мы будем держать с тобой связь. Секретно, разумеется
СУЩЕНЯ: Нет, знаете… Я не могу. Я не умею.
юля Что?» — Гроссмайер весь недобро напрягся, будто услышал что-то оскорбительное, глаза его налились свинцовым блеском. Что? Что ты сказал?
СУЩЕНЯ: Не могу я.
ДУША ВОЙТИКА: Ты что, идиот? Отказываешься жить? Хочешь умереть!
СУЩЕНЯ: Не хочу, конечно, но...Нет, я не могу.
ДУША СУЩЕНИ: Оборвав на этом разговор, Гроссмайер отправил Сущеню в подвал, и тот потащился, измученный больше, чем после допросов и истязаний.
СУЩЕНЯ: Получил, значит, такую задачу, что хоть вой! И жить хочется и хочется человеком остаться. Но как? И то, и другое вместе не получается, надо выбирать одно. И тут, знаешь, вспомнил Анелю и сынка и что-то стало проясняться. Если я стану шпионом, то как же им жить?
Музыка
ДУША ВОЙТИКА: Ну что? Хочешь полюбоваться, как твои сообщники на веревках болтаются? Показать?
СУЩЕНЯ: Нет. Лучше бы вы и меня тоже.
ДУША ВОЙТИКА: Я думал, ты умный мужик! А ты идиот, большевистский чурбан! Захотел красиво умереть? Чтобы тебя там почитали? В листовках о тебе писали? Нет, так не выйдет! Я тебе устрою другую смерть, большевистский ублюдок! Последний раз спрашиваю: принимаешь мое предложение? Да или нет?
СУЩЕНЯ: Нет.
ДУША ВОЙТИКА: Ах, не можешь! Тогда прочь отсюда! Иди к тем, кто тебя послал! — закричал Гроссмайер и с силой пнул ногой дверь. — Иди.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня вышел на улицу, боясь оглянуться: неужто не выстрелят? И не крикнут, чтобы воротился назад? Нет, не выстрелили и не крикнули, и он, словно заяц, выпущенный из мешка на волю, что было силы кинулся по улице, перебежал на другую сторону. С угла растерянно оглянулся: у калитки спокойно наблюдал за ним часовой, а с крыльца как-то совсем по-приятельски просто помахал рукой его мучитель или освободитель доктор Гроссмайер.
СУЩЕНЯ: Пришел домой. Анеля на огороде картошку копает, как увидела меня во дворе, так и упала, потеряла сознание. Соседка едва отходила, а я как лег, так и пролежал сутки — не чуя ни рук, ни ног. Все думал: придут, снова возьмут. Жена плачет, говорит: прячься или убегай куда. И правда, три ночи в бане спал, две — в соседской пуньке. Но не идут, не берут. Вот счастье! Подарил жизнь этот немецкий доктор. Чудо, да и только!
ДУША БУРОВА: Чуда, однако, не случилось — случилась беда.
Выходят все души.
1 ДУША: Ну что, как живется, друзей продавши?
2 ДУША: Хорошо ему живется, не видишь жив- здоров?
3 ДУША: Это же он подбил мужиков на диверсию и сам же их выдал, потому его и отпустили.
4 ДУША: Откупился товарищами, предатель!
ДУША БУРОВА: Папка, а ты пледатель?
СУЩЕНЯ: Какой предатель? Кто тебе сказал?
ДУША БУРОВА: А Шулка Болисов сказал: твой папка пледатель.
ДУША СУЩЕНИ: Сущеня, кажется, потерял дар речи, будто его кто оглушил обухом по голове.
СУЩЕНЯ: Ну как же мне жить?! Что было делать? Я им тогда уже завидовал, моим путейцам: их люди почитали, ими гордились дети. Их семьям помогали соседи. А меня возненавидели. Вот как получилось. То боялся немцев, прятался от них, а теперь начал думать: не повеситься ли в самом деле? Но как повеситься? Скажут люди: было отчего. Скажут: совесть замучила, потому что изменник. И тогда понял: напрасны мои заботы. Не такой смерти мне надобно опасаться — эта чересчур легкая. Будет похуже. Страшнее! Вот и правда, дождался. Как вчера тебя увидел, все понял сразу. Что ж, я был готов. Не оправдываться же мне в самом деле — кто бы поверил. Ты же вот не поверил, а? Коля! А, Коля? Ты слышишь?..
ДУША СУЩЕНИ: В недобром предчувствии подхватившись из-под сосенки, Сущеня на коленях подался к Бурову, подергал его за рукав.
ДУША БУРОВА: Но Буров не откликнулся.
СУЩЕНЯ: Коля, а, Коля!
Музыка. Хореографическая зарисовка.
ДУША СУЩЕНИ: Ворон, лениво взмахнув тяжелыми крылами, свалился с верхушки сосенки, подлетел ближе и, неуклюже ища равновесия, долго устраивался на ветке почти над самой полянкой. Сущеня его не отгонял…
Занавес
2014г.
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:
"Была война. Была Победа".
1 часть:
Юлия Друнина "Заслуженный отдых"
Егор Исаев "Суд памяти"
Пимштейн Д.П.
Маслеев В.И.
2 часть:
Эдуард Асадов "Снова в строй"
Павел Коган "Ну как же мне сказать"
Павел Антокольский "Застольная"
Роберт Рождественский "Над головой"
Александр Галич "Еще раз о черте"
Роберт Рождественский "Ровесникам"
Эдуард Асадов "Я могу тебя очень ждать"
Павел Антокольский "Зоя"
Семен Гудзенко "Мое поколение"
3 часть:
Роберт Рождественский "Давнее"
Муса Джалиль "Варварство"
Эдуард Асадов "Снова в строй"
Сергей Норовчатов "В те года"
Владимир Высоцкий "Мерцал закат как блеск свинца"
Эдуард Асадов "Шурка"
Эдуард Асадов "Снова в строй"
4 часть:
Ольга Бергольц "Разговор с соседкой"
Павел Антокольский "Сын"
Алексей Мишин "День победы"
Николай Доризо "Спешил солдат домой"
5 часть:
Роберт Рождественский "Поэма 3000"
Николай Добронравов "Ты теряешь родная..."
"С души не вырвать никогда"
Константин Рябенький "Сапоги кирзовые и китель"
Булат Окуджава "Будь здоров, школяр"
Всеволод Багрицкий "Мне противно жить не раздеваясь"
Виктор Кочетков "Отгремела война, уже давней историей стала"
Булат Окуджава "Мгновенна нашей жизни повесть"
Роберт Рождественский "Реквием"
Михаил Луконин "Мои друзья"
Роберт Рождественский "В 1944 году"
Алексей Каплер "Двое из двадцати миллионов"
Алексей Решетов "Хозяйка маков"
Альберт Молчанов "Тихвин. 14 октября 1941 г"
Егор Исаев "Суд памяти"
Евгений Евтушенко "Россия"
"Ангелы поневоле"
Анна Ахматова "И та, что сегодня прощается с милым"
Анна Ахматова "И вот, наперекор тому"
Евгений Евтушенко "Когда вы песни на земле поете"
Андрей Вознесенский "Я -Гойя!"
Николай Тихонов "Здесь нет перерывов в работе"
Георгий Суворов "Еще утрами черный дым клубится"
Юрий Кузнецов "Ни великий покой, ни уют"
Сергей Сазонов "В дыму пожарищ я на пепелище стою..."
Юрий Кузнецов "Тире и точки слух прожгли"
Ольга Бергольц "Запомни эти дни"
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ …………………………………………...………
ЛИТЕРАТУРНЫЙ СПЕКТАКЛЬ "БЫЛА ВОЙНА. БЫЛА ПОБЕДА" …………………………………………...………….
ЛИТЕРАТУРНО - МУЗЫКАЛЬНАЯ КОМПОЗИЦИЯ «С ДУШИ НЕ ВЫРВАТЬ НИКОГДА» ………………………….
СПЕКТАКЛЬ - СКАЗАНИЕ "АНГЕЛЫ ПОНЕВОЛЕ" ……..
ЛИТЕРАТУРНЫЙ СПЕКТАКЛЬ - ЗАПОВЕДЬ "В ТУМАНЕ" ……………………………………………………………...
3
4
32
49
60
_________________________________________
Отпечатано в типографии издательства
ООО «Издательство «Аспринт»
664003 г. Иркутск, ул. Сухэ-Батора, 18, оф. 67
Тел. (3952) 742-887
Бумага офсетная, формат 60*90 1/16, усл. печ.л. 5,75
Заказ № 252 Тираж 100 экз.