Традиции русской классики в повести В. Распутина Живи и помни

Традиции русской классической литературы
в повести В. Г. Распутина «Живи и помни»
Маннанова Земфира Зинфритовна, учитель русского языка и литературы
МОБУ Лицей № 6 г. Мелеуз
e-mail:mannanova555@mail.ruСветлая память великому писателю…
Мотив пути, тема возвращения, нравственные проблемы - традиционны в русской классике. При вдумчивом чтении повести В. Распутина «Живи и помни» выявляется ряд ассоциативных связей с русской классикой начиная с ее истоков. Можно провести параллель с «Притчей о блудном сыне». - Возвращение Гуськова было бы оправдано, если бы не противоречило законам войны. И даже проницательный Михеич не в состоянии будет простить сыну его поступок.
В «Поучении Владимира Мономаха», а именно в «Письме к Олегу Святославичу» мудрый князь пишет о том, что Олег, убивший Изяслава, сына Мономаха, должен свой грех признать перед Богом, тем очистить душу. Перед нами человек, способный проявить заботу о душе своего врага. - Настена в повести Распутина предлагает Гуськову признаться и до последней минуты остается верна человеку, который предал ее семейное счастье, не только Родину. Ради спасения Андрея Настена готова на любые лишения: «Андрей… Может, не будем так, выйдем? Я бы пошла с тобой куда угодно, на какую хошь каторгу - куда тебя, туда и я». - Как она напоминает в этот момент Соню Мармеладову из «Преступления и наказания» Достоевского!
Говоря о теме милосердия и прощения, вспомним роман «Тихий Дон» Шолохова. Ильинична способна простить убийцу своего старшего сына Петра - Михаила Кошевого.
А прием «двойного сна», который использовали в своих произведениях Толстой и Достоевский? (Героям Распутина приснился сон «на две стороны». «В одну ночь, поди, и приснился обоим. Может, то душа моя к тебе наведывалась. Оттого все так и сходится», - объясняет сон Настена.)Можно провести перекличку с рассказом А. Платонова «Возвращение», свидетельствующем о том, что сделала война с душами людей. Примеров много.
Нам хотелось бы подробнее остановиться на не менее традиционной в русской классике теме - теме природы. Взаимосвязь природы с человеком - ключевая тема Распутина (достаточно назвать программные «Пожар», «Прощание с Матерой»).
На фоне девственной и дикой природы деревни Атамановки происходит основное событие повести - предательство Андрея Гуськова.
Развитие сюжета начинается с описания природы: «Зима на 45-й, последний военный год в этих краях простояла сиротской, но крещенские морозы себя взяли, отстучали, как им полагается, за сорок».
Природа сопровождает своих героев в продолжении всего повествования. В описании поступков Настены мы видим, что картины природы под стать состоянию души героини, чрезвычайно тонко и точно соответствующие моменту. Небо, звезды, деревья, река, земля - все словно усиливает своей энергией происходящее в героях.
Когда Настена едет в Карду, чтобы обменять дорогую для нее оренбургскую шаль на муку для Андрея, она еще не осознает всей трагичности ситуации, она живет одним днем - ради Андрея. И картина природы тому соответствует:«Мороз после крещенской заверти давно отпустил, утро было прохладное, но ясное и податливое к теплу, чувствовалось, что днем отмякнет еще больше… На голых деревьях сидели молчаливые вороны и чистили крылья, по-куриному оттопыривая их на сторону. Все вокруг, пригревшись, дышало свободно и жадно. До весны еще жить да жить, а она уже сказывалась, обещалась быть».
Смятение в душе Настены, когда она узнает о своей беременности, сравнимо с состоянием природы в метель, буран. Именно в такую погоду Настена решила рассказать мужу о своем положении.
Пушкинскую Марью Гавриловну мы узнаем в Настене, в этом эпизоде: «Еще днем Настена никуда не собиралась, но к обеду замело, запружило со снегом. Настена спохватилась, что воды в кадке на дне, и, пока погода совсем не сдурела, кинулась на Ангару. На Ангаре задувало во всю моченьку, мокрый липкий снег несло по воздуху … Настена подумала, что вот бы сейчас бы туда бежать, никто не увидит… Ветер бил ровно и сильно, без порывов, одной бешеной струей. Гудело как в трубе - мощным и длинным гулом, но сквозь него отчетливо слышалось вторым голосом шипение несущегося снега. Уже в трех шагах ничего нельзя было рассмотреть, хотя вокруг казалось светло, но светло каким-то белесым, как в тумане, непроглядным, рвущимся в движении, мелькающим светом. Голые торчащие льдины звенели, снег, налетая на них, брызгами разбивался на стороны, там его подхватывало и несло дальше. Откуда сорвалось? Сколько Настена помнила, никогда в такую пору так не заметало. В конце концов она потеряла дорогу и не нашла ее - все под ногами слилось в одной движущейся неразберихе…она…крикнув, позвала Андрея. Глупо было надеяться, что ее кто-то услышит…».
Весной Настена вновь оказывается наедине со стихией: «С утра зарядил дождь, мелкий, но злой, холодный…Дождь глухо, с сытым ворчанием шумел, входя в воду; река казалась серо-стальной и тусклой…на деревьях зябко подрагивали листья, над Ангарой висела глухая, как осенью, туманная морось».
О единении Настены с природой свидетельствует и эпизод, когда весной она увидела первую травку: «Настена присела на землю и среди прошлогодней травы вдруг заметила бледный росточек». Как в природе на смену прошлогодней траве прорастает новая, так и в душе Настены, ожидающей ребенка, происходит обновление.
В День Победы Настена увидела ласточек. Радостью переполняется ее сердце: «… поверх всего этого бестолкового шума и гама парил, звеня и переливаясь, еще какой-то отдельный звук - сладкий, стеклянно-чистый и ликующий, хорошо знакомый Настене, но как бы позабытый и потерянный. Она подняла глаза, отыскивая, откуда он берется, - на крыше сарая сидели в ряд три ласточки и заливались, рассыпались своей песней. Прилетели. Подгадали: не раньше и не позже, как раз сегодня… Вот и мирная жизнь возвращается в родные места…»
Поступки Гуськова тоже совершаются на фоне природы. Но в отличие от Настены, которая понимает природу и с которой, в свою очередь, природа словно разговаривает, жалеет или осуждает ее, Гуськов безразличен к пробуждению земли: «В лесу еще лежал снег, но он всюду проседал, источаясь, из него торчала, как взросла за эти дни, прошлогодняя трава, виднелись проталины. Деревья, еще не пробудившись окончательно, уже распрямлялись, отогревались, потяжно пошевеливались от собственных токов…Солнечные лучи стелились как бы вдоль земли, не доставая до нее, но наклонялись все ниже и ниже». Но Гуськов, кажется, не видит всего этого.
Проходя по полям, где он до войны работал и которые помнит наизусть, он в очередной раз пытается убедить себя в том, что он тут не чужой, что «людей должна помнить та земля, где они жили. А ей не дано знать, что с ним случилось, для нее он - чистый человек». Но и этот самообман обречен, потому что земля ничего не должна Гуськову, это он перед нею в долгу, это и ее он предал, отказался защищать.Постепенно мы видим неуклонное опускание, снижение Гуськова до звериного уровня, до биологического существования.
Казалось, не было вокруг птицы, зверя, растения, постройки, которые не раздражали бы его: зимовье – тем, что поставлено на долгую жизнь; воробьи – тем, что громко чирикают. Живя в зимовье и добывая дичь для пропитания, Гуськов уже постепенно перестает быть человеком и становится вооруженным человекообразным зверем.
Обратимся к сцене охоты на косуль. Подстрелив одну из них, он «не добил ее, как следовало бы, а стоял и смотрел, стараясь не пропустить ни одного движения, как мучается подыхающее животное, как затихают и снова возникают судороги, как возится на снегу голова… Уже перед самым концом он приподнял ее и заглянул в глаза - они в ответ расширились... Он ждал последнего, окончательного движения, чтобы запомнить, как оно отразится в глазах...»
Закономерно, что после этого случая, отпугивая повадившегося ходить к зимовью волка, Гуськов и сам завыл по-волчьи, да так, что поразился сходству голосов. «В конце концов волк не выдержал и отступился от зимовья», но человек уже мог заменить его: «когда становилось совсем тошно, он открывал дверь и, словно бы дурачась, забавляясь, пускал над тайгой жалобный и требовательный звериный вой».
Случай с убитым теленком доказывает окончательное озверение Гуськова.
В деревне справляли Первое Мая, до конца войны оставалось всего несколько дней, и Гуськов, особенно остро почувствовавший свою ненужность, покинутость, наполнялся, может быть, запредельной энергией отчуждения, которая должна была найти выход. И тут на глаза ему попалась корова с маленьким теленком. Он пытался отогнать телка от матери, но она отогнать не давала. Тогда «злость у человека перешла в ярость»: он поймал теленка, душа его, поволок в лес, привязал к осине и на глазах у измученной коровы «ударил его обухом топора по подставленному лбу, и голова, чуть хмыкнув, повалилась и повисла на ремне». На глазах же у коровы он ободрал теленка, разрубил тушу на части. Он и сам понимал, что это именно убийство, садистское, жестокое, противоестественное, и он «не знал, только ли ради мяса порешил телка, или в угоду чему-то еще, поселившемуся в нем с тех пор прочно и властно».
На протяжении всей повести особую роль играет Ангара, которая становится границей между долгом и бесчеловечностью. И если зимой река объединяла Настену с Гуськовым, еще можно было надеяться на признание им жестокой ошибки, исправиться, то весной, словно в ответ на все его нечеловеческие поступки, Ангара разделяет Андрея от людей. По ту сторону – люди, жизнь, по эту – одиночество, смерть. Сам Гуськов так и говорит Настене : «У тебя была только одна сторона: люди. Там, по правую сторону Ангары. А сейчас две: люди и я. Свести их нельзя: надо, чтобы Ангара пересохла»
Так природа сама наконец решительно разделила Настену и Андрея Гуськова, оставив по разные стороны реки. Оставшись один, Гуськов с торопливой готовностью признал нормы поведения одинокого плотоядного существа в природе: «замирал, как зверь, чутко отзываясь на каждый звук и каждое дыхание», жил «только чутьем и ни о чем не думал, чутье же вело его перед утром обратно в зимовье и окунало в сон»; он «внюхивался, всматривался, озирался», и «казалось, что всегда так вот один и шатался, не имея ни дела, ни долга»; его «стали тянуть к себе все укромные места, какие только встречались в лесу», - ямы, берлоги, овраги: «он как бы прятал себя по частям, по долям то тут, то там». По-звериному же прощался он и с остатками снега, «веря, что нового снега ему не видывать», что он «прожил последнюю осень, последнюю зиму, пропускает последнюю весну, впереди последнее лето», и зная, что вместе с сорванным льдом «грянет какая-то новая, переломная судьба».
Ангара решает судьбу Настены. Она осознает, что скрывая мужа-дезертира, сама совершает преступление перед людьми: «Стыдно…как стыдно жить… Как можно смотреть после этого людям в глаза?» И как Катерина из «Грозы» Островского сама себя судит высшим, нравственным судом, судом своей совести.
«А кукушка, не меняя голоса, все куковала и куковала, наговаривая - кому сколько?- деревьям, реке, камням…»Выявляя многочисленные ассоциативные связи повести «Живи и помни» с русской классикой на разных уровнях (образ, мотив, тема, идея, проблема), мы подходим к осознанию близости идейно-эстетических принципов В. Распутина и русской классической литературы. Писатель рисует антигуманную природу войны, которая убивает даже на расстоянии.