Научно-исследовательская работа по литературе Система эпиграфов в художественной структуре Капитанской дочки А.С.Пушкина как выражение авторской позиции

Введение. Традиции пушкиноведения в изучении эпиграфов в произведении «Капитанская дочка» 2 стр.
Основная часть. Система эпиграфов в художественной структуре «Капитанской дочки» А.С.Пушкина как выражение авторской позиции: Эпиграфы от «издателя»- автора повести 4 стр.
Эпиграфируемые главы с точным указанием
первоисточника (фольклорные и авторские): а) из комедии Я. Б. Княжнина; 7 стр.
б) из народных лирических и свадебных песен; 9 стр.
в) из пословиц и народных песен; 11 стр.
г) из поэмы Хераскова; 15 стр.
д) эпиграф «из Сумарокова» 17 стр.
Об эпиграфе ко всему произведению в целом:
«Береги честь смолоду. Пословица» 18 стр.
Заключение. Система эпиграфирования в пушкинском
романе обладает особым значением 20 стр.
Список использованных источников и литературы 21 стр.
Оглавление.
Введение
Актуальность исследования. «Капитанская дочка» занимает в творчестве Пушкина особое место. Это последнее завершённое и опубликованное при жизни прозаическое произведение поэта, итог его идейных и творческих исканий. На протяжении двух веков «Капитанская дочка» привлекала внимание писателей, критиков и литературоведов. В настоящее время продолжается интенсивное изучение романа. Анализу «Капитанской дочки» посвящены монографии Г.П. Макогоненко, Е. Н. Купреяновой и других исследователей прозы Пушкина, множество статей.
Однако исследователи отмечают, что, несмотря на существование обширной литературы, посвященной творчеству Пушкина 1830-х годов, этот отрезок творческого пути писателя всё ещё является наименее изученным. Ряд важных вопросов, связанных с исследованием поэтики «Капитанской дочки», значение и происхождение эпиграфов к главам произведения остаётся мало затронутым.
Неоднократно отмечалось, что Пушкин, одновременно создавая художественное и историческое произведения о пугачёвском восстании, по-разному использовал собранный в ходе работы документальный материал, художественное наследие того времени. Однако исследователи ограничиваются рассмотрением отдельных аспектов проблемы. Систематический сопоставительный анализ народного творчества, художественных прозаических и поэтических отрывков из произведений и «Капитанской дочки» в литературе раскрыт в недостаточной степени.
Необходимостью полного, всестороннего исследования указанных проблем поэтики «Капитанской дочки», которое может существенно дополнить представления о и художественной прозе Пушкина в целом, обусловлена актуальность и научная новизна работы.
Цели исследования - выяснить происхождение эпиграфов, их художественную значимость в понимании произведения, а также на основании сравнительного анализа выявить случаи совпадения основной мысли эпиграфа и глав «Капитанской дочки».
Методы исследования. В работе применены основы сопоставительного метода .
Теоретическая значимость исследования состоит в углублении и уточнении представлений о поэтике итогового романа Пушкина «Капитанская дочка» и об особенностях художественной прозы Пушкина в целом.
Материалы исследования могут быть использованы при изучении русской литературы XIX века, при подготовке спецкурсов и семинаров по изучению творчества Пушкина.
Система эпиграфов в художественной структуре «Капитанской дочки» А.С.Пушкина как выражение авторской позиции.
Изучение эпиграфов в романе А. С. Пушкина «Капитанская дочка» имеет давнюю традицию в пушкиноведении. Кроме специальных работ, вопрос об эпиграфах «Капитанской дочки» ставился в многочисленных монографиях и статьях, посвященных пушкинской прозе. Исследователи давно обратили внимание на два типа эпиграфов в романе: одни из них восходят к народнопоэтической традиции, другие являются цитатами или стилизацией произведений русской литературы XVIII века. Контексты цитируемых первоисточников вступают во взаимные контакты друг с другом и с пушкинским контекстом. Благодаря этому создается подвижная система значений, образующая своеобразное многоголосие пушкинской прозы.
В работах о «Капитанской дочке» речь идет и о другой функции эпиграфов; они «иногда являются (...) как бы смысловым ключом произведения», «дают нам представление об авторском отношении к теме», «дают ключ к восприятию разных героев»[3].
1.Эпиграфы от «издателя»- автора повести.
Особая роль эпиграфов в романе нарочито подчеркнута Пушкиным. Эпилог, написанный от лица «издателя», заканчивается словами: «Мы решились, с разрешения родственников, издать ее (рукопись Гринева) особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена»[4]. Это своего рода сигнал; эпиграфы в романе принадлежат «издателю», и, следовательно, их характер определяется логикой его представлений. В настоящей работе эпиграфы «Капитанской дочки» рассматриваются как некая единая, внутренне взаимосвязанная система, анализ которой позволяет проследить движение авторской мысли в романе.
Характерная особенность эпиграфов «Капитанской дочки» заключается в том, что все они даны неизменно с указанием первоисточника («народная песня», «народная пословица») или автора цитируемого произведения (Княжнин, Сумароков, Херасков). Читательские ассоциации определяются не только цитируемой строкой, но и кругом тех представлений, которые связаны с определенной литературной или фольклорной традицией. Многозначность, многоплановость возникающих ассоциаций позволяет выявить разные типы связей эпиграфа с контекстом пушкинского произведения.
Наиболее традиционным является такое использование эпиграфа, при котором тема, намеченная в нем, получает дальнейшее развитие в эпиграфируемой главе. Контекст цитируемого произведения служит своего рода подтекстом пушкинского романа. Примером таких эпиграфов могут служить цитаты из Княжнина в «Капитанской дочке». Эпиграф к I главе «Сержант гвардии», как установлено исследователями, взят из комедии Я. Б. Княжнина «Хвастун»[5]. В нем Пушкин слегка перефразировал диалог Верхолета и Честона, в котором противопоставляются понятия о дворянской чести. Пушкин сохраняет диалогический характер фрагмента, но снимает при этом имена персонажей Княжнина:
«— Был бы гвардии он завтра ж капитан.
— Того не надобно; пусть в армии послужит.
— Изрядно сказано! пускай его потужит...
Да кто его отец?
Княжнин».
Слегка видоизмененный текст комедии XVIII века в пушкинском эпиграфе приобретает более обобщенный смысл, сохраняя спорные мнения о воинской службе. Нравственные представления Гринева-отца воспринимаются читателем в контексте русской просветительской культуры. У Княжнина отец и сын (Честон и Замир) едины в своем представлении о чести и долге дворянина. В комедии классицизма настойчиво сохраняется просветительская идея предопределенности семейного воспитания, выраженная формулой: «каковы родители, таковы и дети». У Пушкина эта мысль значительно усложняется. В первой главе «Капитанской дочки», в отличие от комедии Княжнина, отец и сын в мыслях о воинской службе резко расходятся друг с другом. Вопреки просветительским представлениям XVIII века, по мысли Пушкина, мировосприятие молодого человека определяется не только семейной традицией, но и современной жизнью.
Диалог Княжнина в контексте «Капитанской дочки» связан с несостоявшимся спором отца и сына Гриневых. «Вместо веселой петербургской жизни ожидала меня гарнизонная скука в стороне глухой и отдаленной. Служба, о которой за минуту думал я с таким восторгом, показалась мне тяжким несчастием. Но спорить было нечего».
2.Эпиграфируемые главы с точным указанием первоисточника (фольклорные и авторские):
а) из комедии Я. Б. Княжнина
Тема чести и долга сохраняется и в двух других эпиграфах, связанных с именем Княжнина. Анализируя эпиграф к IV главе «Поединок», В. Шкловский отмечает его «снижающий» характер[6]. Поединок Гринева и Швабрина иронически воспринимается сквозь призму пародийной дуэли из комедии Княжнина «Чудаки», которая цитируется в эпиграфе:
« — Ин изволь и стань же в позитуру.
Посмотришь, проколю как я твою фигуру!
Княжнин».
Персонажи комедии не могут понять друг друга, так как в понятие чести вкладывают узкосословный смысл, определенный их социальной принадлежностью. В главе «Поединок» так же, как в комедии Княжнина, через отношение к дуэли обнаруживаются разные представления о чести и долге - Гринев и Швабрин, если воспользоваться цитатой из «Чудаков», идут «путем французской чести»[5].
В семействе капитана Миронова никто не одобряет дуэли не только потому, что «поединки формально запрещены в воинском артикуле», но и потому, что для Мироновых остается непонятной нравственная подоплека дуэли.
Благодаря соотнесенности эпиграфа с текстом главы создается пересечение разных точек зрения на событие, которое является важным сюжетным звеном в «Капитанской дочке». Для Василисы Егоровны дуэль — «смертоубийство», «душегубство», ничем не оправданное. Для старого солдата Ивана Игнатьевича — это пустая забава, которой противопоставляется смерть в бою: «Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
В стилистическом контексте «Капитанской дочки» традиционные для русской литературы XVIII века понятия «честь» и «долг» приобретают несвойственные для классицистической традиции значения.
Особенно иронично эпиграф из «Чудаков» звучит на фоне общего эпиграфа к «Капитанской дочке»: «Береги честь смолоду», выражающей по мысли Пушкина, основы общенародной нравственности, Петруше Гриневу предстоят куда более серьезные испытания, в которых он докажет свою верность идеалам чести, составляющим духовное наследие дворянского рода Гриневых.
Эпиграф к XIII главе «Арест» представляет собой, по наблюдению исследователей, имитацию комедийного стиля Княжнина:
«Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму,
- Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите - мне прежде.
Княжнин».
Поскольку в этом случае нет прямой цитаты, но указан «автор» «цитируемого» текста, очевидно, что Пушкину важно было ориентировать читателя на традицию, связанную с именем Княжнина.
Эпиграф «из Княжнина» так же, как каноническое для просветительской литературы понятие долга, создавал v читателя устойчивые ассоциации. В их свете поведение Гринева после возвращения из Белогорской крепости вполне соответствовало чувству воинского долга, воспитанному в отцовском доме. Эпиграф дан в форме диалога, который перекликается с последним разговором Зурина и Гринева перед арестом последнего. Чувство собственного достоинства, с которым Гринев встречает беду, ассоциируется в сознании читателя с поведением благородных героев Княжнина.
Три эпиграфа, объединенные именем известного драматурга XVIII века, помогают проследить движение идейно-нравственных представлений пушкинского героя. При приближении опасности Петруша Гринев руководствуется в своем поведении заветами отца. Кодекс чести потомственного дворянского семейства осознается не как докучливая мораль, а как прямое руководство к действию. Своей офицерской присяге Гринев - младший остается верен до конца своей жизни. Семейное предание возымело свою силу. Несостоявшийся в начале романа спор отца и сына по мере развития действия утрачивает свою актуальность.
б) из народных лирических и свадебных песен
В исследованиях о «Капитанской дочке» обращалось внимание на то, что некоторые эпиграфы романа «дают ключ к восприятию разных героев»[3]. К их числу относятся цитаты из народных лирических и свадебных песен.
Анализ показывает, что эти эпиграфы являются составной частью характеристики действующих лиц романа. Вместе с тем, выстроенные в один ряд, они дают своего рода микрофабулу одной из важных сюжетных линий «Капитанской дочки», создавая особый стилистический пласт произведения.
Названия нескольких глав пушкинского романа восходят к наиболее повторяющимся лирическим ситуациям народных песен о любви: «Любовь», «Разлука», «Сирота». Судьба главных героев Петруши Гринева и Маши Мироновой проецируется на поэтический контекст русской народной лирики. Эпиграфы, представляющие собой цитаты народных песен, становятся выражением высоких чувств героев, подчеркивая их верность друг другу в самых суровых жизненных испытаниях.
Есть соответствующая логика и в последовательности эпиграфов, относящихся к Маше Мироновой. В них цитаты из лирических песен о любви предшествуют свадебной песне, как это было в жизни любой крестьянской девушки от посиделок до свадьбы.
Анализ показывает, что эпиграф к главе «Сирота» является своего рода итогом темы, заданной в начале романа. Эта тема определяет отбор характерных деталей в воспоминаниях мемуариста. Одно из первых впечатлений Гринева от знакомства с домом коменданта запечатлело в его памяти лубочные картинки, которые красовались рядом с офицерским дипломом. Сюжет одной из этих картинок — «выбор невесты». При встрече Гринева с Машей Мироновой Василиса Егоровна представляет свою дочь как невесту-бесприданницу. В этой материнской характеристике капитанская дочка выглядит как простая крестьянская девушка, будущим которой озабочена неимущая родня: «Одна беда: Маша - девка на выданье, а какое уней приданое? Частый гребень, да веник, да алтын денег (прости бог!), с чем в баню сходить. Хорошо, коли найдется добрый человек, а то сиди себе в девках вековечной невестою. Хорошо, коли найдется добрый человек, а то сиди себе в девках вековечной невестою». Свадебная тема возникает и в первом эпиграфе к V главе:
«Ах ты, девка, девка красная!
Не ходи, девка, молода замуж,
Ты спроси, девка, отца, матери,
Отца, матери, роду-племени.
Наколи, девка, ума-разума,
Ума-разума, приданова.
Песня народная».
Прямое продолжение темы — сцена прощания Маши с отцом, когда капитан Миронов перед смертью благословляет свою дочь так, как мог бы благословить ее на свадьбе: «Ну, Маша, будь счастлива. (...): Коли найдется добрый человек, дай бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной».
Гринев приезжает в Белогорскую крепость из осажденного Оренбурга за невестой, и Пугачев немедля предлагает: «Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем!»
В главе «Сирота» в соответствии с эпиграфом отношения молодых героев с Пугачёвым окрашены песенной лирической интонацией. В речи Пугачева — реминисценции свадебной народной лирики: «Выручили красную девицу!» (...) «Закутим, запьем — и ворота запрем!». «Возьми себе свою красавицу, вези ее куда хочешь, и дай вам бог любовь да совет». Песенная характеристика в данном случае сближает героиню повести с неожиданным посаженым отцом. Исследователи не раз обращали внимание на соотнесенность эпиграфа и названия XII главы с сюжетной канвой романа [1]. Подчеркнутая в эпиграфе и сюжете обрядовая ситуация (родительское благословение молодых на свадьбе) вводит в контекст романа целый ряд важных смысловых ассоциаций. В соответствии с народными традициями участники свадебного обряда объединены особыми обрядовыми отношениями, которые впоследствии на каждого из них налагают взаимные обязательства родственного характера. После свадьбы между посажеными родителями и молодыми устанавливаются прочные семейные узы. В «Капитанской дочке» условная обрядовая ситуация становится сюжетным узлом.
«Неожиданные происшествия» соединяют неразрывно не только влюбленных, но и дворянский род Гриневых с вождем крестьянского восстания. Пугачев — вожатый и посаженый отец — благословляет молодых и дарует им волю, а Гриневы сохраняют благодарную память о нем до конца своих дней, передавая ее как духовную эстафету своим детям и внукам.
в) из пословиц и народных песен
Трижды в качестве эпиграфов в «Капитанской дочке» используются пословицы. Известно, что по своей природе пословицы многозначны: смысл каждой из них зависит от ситуации, с которой она соотносится. В контексте «Капитанской дочки», в ее сложных сюжетных сцеплениях каждая из пословиц-эпиграфов приобретает многомерность, так как становится формой выражения разных точек зрения на то или иное событие.
Название, восьмой главы повторено в первой части эпиграфа: «Незваный гость хуже татарина. Пословица». В рукописи к этой главе был дан другой эпиграф: «И пришли к нам злодеи в обедни — и у соборной избы выкатили три бочки вина и пили, а нам ничего не дали (показания старосты Ивана Парамонова в марте 1774 года)». Пушкину в данном случае понадобилась обобщенная, а не единичная оценка происходящего, да и мотивировка конфликта в показаниях очевидца была слишком ничтожной для осмысления событий, происходящих в Белогорской крепости. Смысл эпиграфа, вошедшего в печатный текст романа, подробно проанализирован в статье М. П. Якубович «Об эпиграфах к «Капитанской дочке»[3]. Автор убедительно показывает, что незваными гостями здесь именуются Пугачев и пугачевцы. Отношение, выраженное в эпиграфе, объединяет людей, социально противостоящих восставшим. В их числе оказываются и Гринев, и его слуга Савельич, попадья и погибшие муж и жена Мироновы. Грабеж, производимый пугачевцами в офицерских домах, действительно, ассоциируется с последствиями татарского нашествия: (...) «Стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; все растаскано (...); шкап был разломан и ограблен; лампадка теплилась еще перед опустевшим кивотом». В суровом реализме лаконичных описаний мы узнаем детали, напоминающие хронику «Истории Пугачева»: «Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных».
Пушкин не стремится скрыть жестокости «русского бунта», но при художественном анализе событий крестьянской войны он, по словам Ю. М. Лотмана, сталкивается «с поразившим его явлением; крайняя жестокость обеих враждующих сторон проистекала часто не от кровожадности тех или иных лиц, а от столкновения непримиримых социальных концепций»[3].
Пушкинский герой неожиданно для себя открывает в «незваных гостях» нечто такое, что противоречит однозначной социальной оценке. Встрече с Пугачевым в этой главе предшествует удивление «странному сцеплению обстоятельств: тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!»
Пушкин ведет своего героя от ненависти и удивления к узнаванию. Поначалу это чисто внешнее рассматривание собеседника, идущее вразрез с предыдущей оценкой «незваных гостей»: «Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого. (...) Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю». Чтобы оценить нравственную высоту Гриневской объективности, достаточно вспомнить описание пугачевцев, данное в одном из известных печатных источников «Капитанской дочки» —«Рассказ моей бабушки» А. П. Крюкова: «Какие ужасные у них были рожи! Ты видел, дитя мое, картину страшного суда, которая представлена на паперти здешнего собора? Видел на ней врага рода человеческого, притягивающего к себе цепью бедных грешников: ну, вот ни дать, ни взять, ахов был Хлопуша, тот же высокий сутуловатый рост, те же широкие плечи, та же длинная свинцовая рожа, те же страшные, кровью налитые глаза (...). Недоставало только рогов да копыт»[1].
Возникшая внезапно внешняя симпатия для Гринева оборачивается нравственным потрясением, навсегда определившим его неординарное отношение к участникам «странного военного совета». «Заунывная бурлацкая песня», которую поют пугачевцы, давно тревожила воображение Пушкина. Он процитировал ее в «Дубровском», а в «Капитанской дочке» ввел песенный текст целиком.
Тема песни «Не шуми, мати, зеленая дубравушка» — тема чести, как ее понимает «детинушка - крестьянский сын». «Независимость, храбрость, благородство (честь вообще)»[7], с большой поэтической силой выраженные в народной песне, понятны Гриневу, ибо в своем поведении он с некоторых пор также руководствуется этими нравственными принципами. Нетрудно заподозрить, что через сказку и песню к народным основам миросозерцания невольно приобщается и Петруша Гринев. Происходит своего рода восхождение героя к высотам народной нравственности, что и делает героев в человеческом плане соизмеримыми (чего стоит один только кивок Пугачева перед казнью!).
Эпиграф к последней главе «Суд» — «Мирская молва — морская волна. Пословица» — частично проанализирован М. И. Якубович. Она пишет: «Этот эпиграф, относящийся, главным образом, к судьбе Петруши Гринева, подводит также итог всей повести. Суд, разразившийся над Гриневым,— только часть событий (заглавие всего не охватывает, эпиграф шире)»[1].
Однако вряд ли можно согласиться с выводом, который заключает эти рассуждения: «Поездка Марьи Ивановны — все это тоже подлежит мирской молве, и все разносится, как морская волна.»[1]
Прежде всего, необходимо обратить внимание на соотнесенность названия последней главы и ее эпиграфа, в свете которой название приобретает объемную многозначность. «Суд» в контексте «Капитанской дочки» — это и юридический процесс, и мирская молва, для которой, по мысли самого рассказчика, было достаточно оснований, и отношение к происходящему отца Андрея Петровича Гринева и, наконец, суд собственной чести, который убеждает героя в необходимости «объявить сущую правду, полагая сей способ оправдания самым простым, а вместе и самым надежным».
Не случайно расстановка сил в главе «Суд» связана с отношением каждого из действующих лиц к «мирской молве». «Мирской молве» доступна лишь внешняя сторона событий, странным образом соединивших Гринева с Пугачевым: «А слышно от перебежчиков, что он был у Пугачева в слободе и с ним вместе ездил в Белогорскую крепость, в коей прежде находился он на службе»,— сообщает суду оренбургский генерал. Воспринятые формально свидетельства «мирской молвы» могут быть поняты как прямое доказательство измены Гринева воинскому долгу «офицера и дворянина». Однако правда человеческих отношений Петра Гринева и Пугачева недоступна формальной логике государственного судопроизводства. Честность и благородство Гринева, по достоинству оцененные Пугачевым, ставятся под сомнение судебной комиссией. «Мирская молва» и ложный донос оказываются сильнее правды. Со временем схлынет волна неверной мирской молвы, и в мемуарах Гринева обнажится высокая правда человеческих отношений молодого, дворянина и его вожатого, их взаимное невольное влечение друг к другу.
г) из поэмы Хераскова
В. Шкловский отмечал, что «эпиграфы, относящиеся к Пугачеву, взяты из таких стихотворений, в которых строчкой позже или строчкой раньше упоминается слово «Российский царь»[6].
Таким образом, контекст, появляющийся в сознании читателя, намекал на царственный облик Пугачева. К числу таких эпиграфов относятся строки из поэмы Хераскова «Россияда», предшествующие главе «Осада города»:
«Заняв луга и горы,
С вершины, как орел, бросал на град он взоры.
За станом повелел соорудить раскат,
В нем перуны скрыв, в нощи привесть под град.
Херасков».
Поэма Хераскова, как известно,— образец классицистической эпической поэмы. Выбор жанра определял героическое в изображении исторических событий и героев. Поэма была посвящена Екатерине II, и деяния государыни - «завоевательницы Юга» ассоциативно связывались с историческим походом Ивана Грозного на Казань. Герои поэмы - царь-воин, возглавивший поход, и его мудрые советники и неустрашимые военачальники, пылающие любовью к Отечеству. Каждый из них — ратоборец, вступающий в бой с неприятелем. Воспевая подвиги предков, Херасков воздавал хвалу «Второй Екатерине» и ее полководцам.
В контексте X главы цитата из «Россияды» вызывает другие ассоциации. Патетическое начало поэмы приходит в прямое противоречие с иронически-сниженным описанием действий оренбургского генералитета», из двух способов действия «противу мятежников»— «наступательного» или «оборонительного, выбирающего «действие оборонительное» как более верное и безопасное.
Так же, как во второй песне «Россияды», главный эпизод главы «Осада города» — заседание военного совета. Ассоциация тем более очевидна, что оренбургский ( генерал толкует о «безопасности провинций», «вверенных» ему «ее императорским величеством, всемилостивейшей (...) государыней».
Но в «Капитанской дочке» сцены «знаменитого совета» изображаются пародийно. Главным «стратегом» оказывается «толстый и румяный старичок в глазетовом кафтане», советующий действовать «ни наступательно», «ни оборонительно», а «подкупательно». В сознании читателя происходит переакцентировка ассоциаций, характерных для героической поэмы XVI века: «Все полагали, что благоразумнее оставаться под прикрытием пушек за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастье орудия».
Вообще, предлагает расправиться и со Швабриным, и с Гриневым. Хлопуша оказывается великодушнее: «Полно, Наумыч,— сказал он ему.— Тебе бы все душить да резать. Что ты за богатырь? Поглядеть, так в чем душа держится. Сам в могилу смотришь, а других губишь». Это внезапное заступничество тем более значительно, что исходит от «ссыльного преступника». Поэтическая образность народной разбойничьей песни придает облику отважного сподвижника Пугачеву эпический характер; «Конечно, — отвечал Хлопуша,— и я грешен, и эта рука (тут он сжал свой-костлявый кулак и, засуча рукава, открыл косматую руку), и эта рука повинна в пролитой христианской крови. Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье, да в темном лес, не дома, сидя за печью, кистенем и обухом, а не бабьим наговором».
В словах Хлопуши выразилось народное представление о чести «благородного разбойника» — одного из наиболее поэтических лиц русского фольклора. В соответствии с этим представлением разбойнику ставится в заслугу не скорая расправа, а «удаль молодецкая», которая сочетается с великодушной добротой справедливого народного Героя.
Таким образом, великодушие Пугачева в «Капитанской дочке»— не исключительное свойство одного вожатого, а отличительная черта русского народного характера, воплощением которого являются пугачевцы. «Ласковость» Пугачева, его доброта и великодушие в главе «Мятежная слобода» не переходят в свою противоположность, как это случается в притчах, повествующих о «львах».
«Странные отношения», соединившие Гринева с Пугачевым, вносят поправку в те традиционные представления, которые связаны с именем Сумарокова и в духе которых воспитан пушкинский герой.
д) эпиграф «из Сумарокова»
Второй эпиграф, относящийся к Пугачеву, предшествует следующей — XI главе «Мятежная слобода»:
«В ту пору лев был сыт, хоть сроду он свиреп.
Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?
— Спросил он ласково.
А. Сумароков».
Эти строки — своего рода литературная мистификация. Он «сочинен самим Пушкиным, искусно имитировавшим стиль басен Сумарокова»[1]. Не случайна стилизация в духе сумароковских притч. Пушкину важен был характер жанра, в котором появляется образ льва. Однако у Сумарокова не нашлось строк, которые соответствовали бы контексту «Капитанской дочки». Согласно традиции, лев в сумароксвских притчах всегда — тиран и деспот, который в своих отношениях с другими зверями руководствуется только правом кровожадной силы. В басне «Лев, притворившийся больным», например, звери идут навестить больного льва, чтоб «воспринять последнее прощенье».
«Лисица не пришла к нему,
IПричиною тому,
Что множество зверей к нему в лес темный входит,
И ни одна душа оттоле не выбродит».
Пушкину нужно было подчеркнуть (и анализ черновика свидетельствует об этом замысле) необычный эмоциональный настрой басенного персонажа. Эпиграф «из Сумарокова» — своего рода код к восприятию главы и, прежде всего,— к восприятию поведения Пугачева. Мысль читателя направлена по заведомо ложному пути и приходит в прямое столкновение с логикой характера Пугачева «Капитанской дочки».
В контексте главы «Мятежная слобода» эпиграф создает эффект обманутого ожидания. Имя Сумарокова здесь — такой же знак устойчивой традиции, как и выбор жанра притчи. А. П. Сумароков был автором «проклинательных» стихов в адрес Пугачева;
«Сей варвар не щадил ни возраста, ни пола.
Пес бешеный, что встретит, то грызет.
Подобно так на луг из блатистого дола
Дракон, шипя, полает»[5].
Стилизация сумароковской притчи в сознании читателя ассоциировалась с обликом «кровожадного злодея», каким представлялся Пугачев в поэзии и прозе XVIII —начала XIX вв. He случайно в этой главе возникает спор пугачевских «енаралов» об участии Гринева, оказавшегося в «мятежной слободе». Белобородое, высказывая недоверие ко всем дворянам.
е) об эпиграфе ко всему произведению в целом: «Береги честь смолоду. Пословица»
В заключение остается сказать несколько слов об эпиграфе ко всему произведению в целом: «Береги честь смолоду. Пословица». Эта пословица, как известно, повторяется в тексте «Капитанской дочки». В развернутом виде ее цитирует Андрей Петрович Гринев, давая отцовское напутствие сыну перед воинской службой: «(...) помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду». В устах Гринева- старшего эти слова становятся выражением нравственного кодекса русского дворянства, воспитанного в духе просветительских идей XVIII века. Верность этому сословному кодексу как драгоценное семейное наследие передается от отца к сыну.
Однако та же пословица, которая в качестве эпиграфа предшествует «Капитанской дочке», приобретает в контексте романа новый смысл. Слова «береги честь смолоду» проецируются на нравственный опыт Гринева-
- младшего, опыт, не только переданный семейной традицией, но и приобретенный героем в пекле пожара крестьянской войны. Честь, сбереженная смолоду, позволяет ему быть правдивым свидетелем, выступившим в защиту «одного из самых поэтических лиц русской истории» в то время, когда в дворянской среде еще не прекращались «проклинательные» стенания в адрес Пугачева.
III. Заключение. Система эпиграфов в пушкинском романе обладает особым значением.
Нравственный опыт передового русского дворянства, воспитанного в духе просветительских традиций, обогащается нравственным опытом народной России. На этом пути видит Пушкин возможные перспективы будущего исторического развития. Тем более важно, что в «Капитанской дочке» он их обнаружил в момент наибольшего противостояния главных социальных сил русского общества.
Названные типы не исчерпывают всех видов взаимосвязей эпиграфов с контекстом «Капитанской дочки». Но и приведенных примеров достаточно, чтобы убедиться в том, что система эпиграфирования в пушкинском романе обладает особым значением, помогающим понять авторский замысел в его необычайной сложности и глубине.
Список использованных источников и литературы.
1 .www. aleksandrpushkin.net.ru
Якубович М. П. Об эпиграфах к «Капитанской дочке», СПБ ,2001, Т. 76. С. 111 — 135.
http://feb-web.ru/feb/pushkinФундаментальная электронная библиотека. Русская литература и фольклор. Орлов А. С. Народные песни в «Капитанской дочке» Пушкина. С. 94,
Шкловский В. Заметки о прозе русских классиков. Изд. 2-е. М., 1955. С. 69, 72.
Пушкин А. С. Капитанская дочка. //Полное собрание сочинений//
www.rvb.ru/18vek/knvazrmm/index.htm
Русская виртуальная библиотека. Княжнин Я.Б. Избранное.
6.www.aJeksandmushkin.net.ru
Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. Повесть А.С.Пушкина «Капитанская
дочка», М. - Просвещение,1977 С. 154.
7.www, rvb.ru/pushkin/
Пушкин А. С. /О дворянстве/. //Полное собрание сочинений. В 16-ти т.// Т. XII. Критика. Автобиография. М — Л., 1949. С. 205.